Текст книги "Дети Гамельна. Ярчуки"

Автор книги: Михаил Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

***

– Хорошо пошли, – с удовлетворением молвил злопамятный Анчес. – И ус утраченный поперёк дороги не встал.

– Вернутся сейчас, – обнадежил Хома. – А может и не сейчас.

Женщины ничего не сказали: Хеленка жалобно мукала и утирала-развозила по личику сопли и иное мадерное, отнюдь ненужное девичьей красоте. Ведьма хмурилась и прислушивалась к происходящему в городе – доносился заполошный набат и отдалённые вопли.

– Надо всё ж рассолу, – заметил Хома, утирая нос панночки подолом своей свитки.

– Гишпанец за рассолом сходит, – распорядилась ведьма. – А ты, казаче, ступай и глянь.

– Куда? – насторожился Хома.

– Туда, где ворог. Упредишь, выяснишь, сколько маззикимов собралось. Может, глаза им отвести удастся. Или иным способом запутать.

– Тю, так отводи ж им глаза сразу и наперед! Что там на них смотреть? Уж обойдемся как-нибудь без того лицезрения.

– Ступай-ступай! Лучше знать, откуда полезут и каково их число. Маззикимы не особо быстрые, но золото чуют. А может с ними ещё кто есть. Из недобрых.

– Да уж куда нам еще подобрее гостей ждать, – буркнул Хома. – Нельзя нам расходиться. То дурная стратегия. Сжать силу в кулак, готовить оружье. Как дадим залп, а потом другой, они и разбегутся, портки теряя. Эй, чёрт, ты пистоль-то зарядить не забыл?

– Сам ты, чёрт и неуч деревенский, – огрызнулся гишпанец, успевший притащить здоровенный ковш пахучего рассола из-под квашеной капусты.

– Я про пистоль спрашиваю, – грозно нахмурился казак.

– Да что тот пистоль? Не возьмет он маззикима, и пуль у меня действенных нет, – заблажил кобельер. – Ты ж у нас под Корсунью подвиги совершал, ты и стреляй. Я тебе ещё пару недурных пистолей припас и преотличную  пороховницу сердюки позабыли, – Анч с опаской покосился на хозяйку, но та смотрела на Хому.

– Да отчего непременно я? – не выдержал казак. – И за лошадей я, и к кузнецу я ходи, и мёд в домовины я лей. И в лазутчики я?! А был ли такой уговор?

– Напомнить? – тихо проскрипела ведьма.

– Что толку, всё едино некому больше идти, – признал Хома, догадываясь, что ежели пришёл час подвига, то недостойно подлинному лыцарю излишнюю скромность проявлять, избегая законной славы. Вот же чёртова баба, уже вроде и пошёл почти, а она нашёптывает что-то нехорошее.

Смело двинулся к воротам, оглянулся: Хеленка с закрытыми очами цедила из ковша рассол, ведьма что-то втолковывала гишпанскому чёрту, тот подобострастно кивал. До чего ж дрянные попутчики подобрались – человек, можно сказать, на верную гибель идет, а им как с гуся вода! Хоть бы плюнули вслед…

Впрочем, на улице оказалось довольно пустынно – лишь сидел на плетне здоровенный рыжий кот, пристально глядел на Хому. Казак погрозил наглой твари кулаком и по исконно лазутчицкому обычаю оценил своё положенье. Перед шинком опасностей не наблюдалось, дальше было похуже. Разносился неуместно-радостный звон колокола – видать, пономарь перепил малость или вовсе случайный человек на звоннице оказался. У рыночной площади многоголосо гаркали и ржали по-лошадиному, вот бабахнул пистолетный выстрел, снова заорали…

По всему выходило, что у рынка дело закрутилось занимательно и поучительно, к тому ж многолюдно, а, следовательно, вполне безопасно. Пойти, полюбопытствовать, людям что нужное посоветовать?

Хома в сердцах сплюнул и направил стопы свои в иную сторону. Вот как людям помогать, когда чуть что под горлом начинает затычка ворошиться? От же проклятущая хозяйка!

Несло дымом. В вечернем сумраке не особо понять, откуда, но имелась мысль, что даже не в одной стороне горит. Улица так и оставалась пустой, ворота дворов позаперты, ставни хат закрыты. Сидит народ, трясется, участи своей дожидается. Это потому что в Пришебе казаков мало. Жидковата кровь у горожан. Казаки, они бы, эх…

Глухо застучали по уличной пыли копыта – Хома, на всякий случай, шмыгнул к изгороди, присел в тень сиреневого куста. Проскакала мимо неосёдланная испуганная лошадь, волокся обрывок верёвки. Лазутчик не без облегчения опустил пистолет – лошадь, она пущай бегает. Поймают ещё попозже. Главное, лошади, ей и положено копыта иметь. А то уж всякие нехорошие мысли насчет этих вот копыт возникают. Хотя, что напраслину возводить на копыта? Вон вокруг сколько нечисти – и вся безкопытная. А то копыта, копыта, да глупо их опасаться…

Утешаясь таким философским образом и размышляя, кто, собственно таков по своей природе рогатый гайдук-сотоварищ, Хома осторожно продвигался к окраине. Пришеб был не то, чтобы сильно громадным городом – вон уже и околица. И что-то дурноватое здесь таилось…

Ранее Хома даже как-то не замечал, что в потной руке рукоять пистолета очень скользкой делается. Вот пакостники же в той Рагузии живут – добротное вроде оружие, а этак нехорошо вывертывается. Кто ж так делает, тьфу на вас, колбасников криворуких…

…Где-то плакал ребенок. Прямо аж надрывался и захлебывался под тот колокольный звон. В остальном оставалось так тихо, что даже странно. Ни бреха собачьего, ни куриного квохтанья – во дворах как повымерло. Ветер и тот замер. Верный признак колдунства или иной дурной погоды.

В обход нужно идти! Самый верный сейчас маневр. Хома перебежал улицу – сапог громогласно чвакнул, угодив в край глубокой лужи. (Что там те литавры – тьфу!)

Казак перевалился через плетень, пробился сквозь разросшуюся смородину и оказался за хатой. Валялась разбитая крынка, разлитое молоко уже впиталось в землю. Э, да тут и ставня с окна сорвана. Хома подтянул кушак и прокрался вокруг дома. В собачьей будке вдруг что-то завозилось и замерло.

– Что ж ты, небось, Полкан или вовсе Вовчок какой, а забился и трусишься, как последняя ципля[70], – устыдил пса Хома,  с перепугу чуть не всадивший в поганую будку драгоценную пулю.

Псина молчала, напугано светила глазами из конуры. Осторожно ступая, Хома прошел огородом, преодолел силки кабаковых плетей, меж которых лежали плоды, рыжие и здоровенные как матёрые пацюки. Боязнь поотступила – не к лицу казаку трястись как забившемуся в будку псу. А может, то и вообще сука была. Стыдобно уподобляться твари мокрохвостой…

Как-то само вышло, что держал направление на плач дитячий – выходило, что дитя где-то у дороги надрывается, где младенцам делать и вовсе нечего. Хома пролез под жердью изгороди и углядел засаду: впереди за кустом затаились два обывательских тела, напряженно наблюдающие за дорогой

– Эй, панове, и что там за тайна? – казак притронулся стволом пистолета к плечу старшего.

Оба засадника подскочили как ужаленные, но тут же хлопнулись обратно на карачки.

– Не торчи, казаче, углядят, – зашипел дед, яростно крестясь. – Вот же напугал, подкрался! Ты только глянь, что творят, дьяволово отродье!

Выкатывающаяся за околицу улица превращалась в три дороги, резво разбегающиеся в разные стороны. Прямехонько на перекрестке стояли маззикимы в количестве полудюжины демонских харь. Один из уродов держал за рубашонку дитятю годков двух, не старше – малый ревел, крутился и пытался дать дёру. Демоны на него и не смотрели, сосредоточившись на чем-то страшноватом, кое один из маззикимов деловито раскладывал на дороге.

– А что там? Кошак? – с нехорошим предчувствием спросил Хома.

– Та был бы кошак… То козу мою порвали бесовы каты, изверги, – всхлипнул дед.

– То не твоя коза, дедусь, а вовсе тетки Товкочихи, – поправил хлопчик, сидящий рядом.

– Га? Ты меня поучи еще, сопля этакая! Товкочиха мне кумой приходилась, значит, и коза мне причиталась, – разгневался дед.

– А то, выходит, сама Товкочиха? – догадался Хома, увидавший тело около зарослей чертополоха.

– Она, – признался дед. – Добрейшей души бабка была, я ж её сколько годков помню…

– Ты, старый козлище, совесть вовсе потерял? – сумрачно спросил Хома. – Козу схарчат, ладно. А с дитем что будет, подумали? Не иначе как в жертву принесет невинную душу эта тонколапая дрянность.

– Так, а мы что? – разволновался дед. – Мы сразу за драгунами и попами послали. Ну и за вашими лащуками. Мы-то что могём? Вон, Товкочиха за козу вступилась, мигом дурынду удавили. Ждем подмоги. Где ваши-то вояки?

– Пушки волочет наше воинство, – буркнул Хома, глядя, как пританцовывают демоны вокруг останков козы.

Должен ли лазутчик заходить далее приказа на выведывание противника? Не должен, ибо каждому маневру нужно свое время. Мысль это сугубо верная и подтвержденная множеством знаменитых побед. Вон, те же Жовти Воды[71] взять... Но хлопчик плачет, да этак, что сопли из носа вышвыркиваются. Вовсе надорвется малый. И потому думать тут нечего. Хоть и ведьме служим, и иными грехами отягощены, так всё равно…

Хома прервал философию:

– Обойду с того края. Если не усеритесь от страха, так шумните. Для отвлечения.

– Да как ты… – ужаснулся дед.

– Каком кверху, – Хома наскоро проверил кремни и полки пистолетов. Медлить нельзя – порвут малого, то уж вовсе этаким грехом зачтется, что и не описать. Не сковороду горячую лизать придется, а цельный казан! Да и не по-людски выйдет...

Хома обежал заросли, вывернув к развилке за спиной у маззикима-детокрада. Малый в руках демона, словно чуя, что помощь идет, завопил благим матом, засучил ножками. Маззиким тряхнул добычу, будто надоедливого поросёнка – младенец завизжал ещё прытче. И то к делу – заглушил шаги.

– А ну сгинь! Пошли прочь, матку вашу с гиляки рано сняли! – из-за кустов поднялся хлопчик, взмахнул не шибко увесистой палкой.

– Сгинь, бесовская сила, во Имя Отца, Сына и Святаго духа! – поддержал осторожный кум покойной Товкочихи, не рискуя подниматься из-за прикрытия кустов.

Демоны, не прекращая ритуала, притоптывали по дороге мерзкими птичьими лапами, лишь двое оглянулись на дерзостные крики.

Хома вобрал поглубже в грудь вечернего воздуха, благо нынче ничто расширенью казацкой груди не мешало, поднялся из бурьяна и, нацеливая пистоль, сказал:

– А ну, отдай хлопца, образина подземная!

Маззиким оборотился, глянул немигающим глазками – вот же несуразная тварюга – глаза и вовсе желто-бурые, как гнилая жерделина. Ничего человечьего, чтоб ему…

Вытянулась длиннющая лапа демона, пальцы алчно выставили когти, норовя вцепиться в казацкое горло…

– Та на! – гаркнул Хома, нажимая спуск.

Рагузский пистоль не подвёл, полыхнуло – два ноздревых пятна на харе беса превратились в единую дыру, куда покрупнее размером. Чуть позже плешивая голова скукожилась, словно проткнутый изнутри пузырь – пущенная с трех шагов золотая пуля сработала самым чудным образом – маззиким точно сам в себя заглянуть пытался.

Дивиться столь странному боевому событию казак не стал – шагнул в пороховую завесу, ухватил мальца за рубашонку. Подлый демон жертву не отпускал, хоть сам и завалился на дорогу. Пришлось стукнуть по лапе стволом пистоля. Паучья лапа разжалась, взвыл оцарапанный когтями мальчонка. Хома подхватил орущего дитятю под мышку и предпринял отступление. Весьма быстрое и безотлагательное. Через плечо видел, как тянутся вослед когтистые лапы, всё удлиняясь и грозя когтями…

… Как на крыльях пронесся Хома мимо кустов – малый под рукой аж примолк от этаких бодрых молниеносностей. Хлопчик, что в засаде давал отвлечения, тоже рванул по дороге.

– Куда, неужто старого бросите?! – возопил Товкочихин кум, разом сбрасывая с плеч два, а то и все три десятка лет и беря ноги в руки…

Проскочили мимо десятка дворов – погони не имелось. Едва остановились, народ мигом собрался: набежали из-за плетней, малого выдернули, вопль, ор, гвалт. «Да где же воинство?! Где отцы святые, попы со святой водой и молитвой тайной?» Товкочихин кум ораторствовал о засилье демонского племени, о жуткой гибели козы и кумы. Обывательский люд с ужасом поглядывал в сторону околицы. Заодно выяснилось, что на Колодезном краю нескольких демонов поймали и живьем жгут, за старым колодцем дом Ляхнов сам собой загорелся, у Тимковичей обе коровы взбесились. А ещё у костёла ясновельможный пан Лащинский собирает мужчин с оружием для стойкого отпора демонскому вторжению.

Хома пропихался сквозь визгливую толпу. Слушать распоряженья мудрого пана Тадзеуша особого желания не имелось, а вот на Колодезный придется сходить. Хотя и далеко, но ведьма полного донесения потребует, а спорить – такое ссыкотное дело... Для передыха Хома присел у плетня и принялся снаряжать пистолет. Тщательно забивал пыжа, как кто-то спросил:

– А куля-то особая?

Хома поднял взгляд на хлопчика:

– Умный или как?

Хлопец пожал плечами.

– Ежели умный, так и молчи, – посоветовал казак. – Ибо после надлежащих слов любая пуля – особая.

– Понял, – кивнул догадливый хлопец. – Молчу.

– То дело. А раз умный, своди-ка меня на Колодезный. Только без всяких вытребенек, самым прямым путем.

– Так мигом! – заверил хлопчик.

***

Проводника  звали Януш, был он из тех поляков, что вовсе и не совсем ляхи, а этак… с каплей польской невредной придури. Ну, кто ж без грешка, простительное дело! Пришеб хлопчик знал получше своей пятерни – шли этакими закоулками да огородами, что Хома только крякал, через заборы перебираясь. Уж вовсе стемнело, гуще потянуло дымом, впереди орали, полыхало очевидное зарево.

– Шёл бы ты до мамки, Януш, – намекнул Хома, разглядывая сквозь садовые ветви недобрые отблески.

– Да как же?! Такой случай, – хлопчик взял наперевес выдернутый из изгороди кол.

– Тогда сзади держись, мелколяхская твоя душа.

***

Топталась у двух горящих хат толпа, сыпала многоголосыми проклятиями, валялся у крыльца труп в задранной на голову свитке. Несколько хватких мужиков с кольями сторожили у окон и двери, не давая демонам выскочить наружу. Хата пылала вовсю, но изнутри ещё слышался душераздирающий визг. Хома подумал, что вряд ли туда маззикимов загнали – те на горло как-то посдержаннее.

– Спалили, значит, знахарку, – пояснил всезнающий Януш. – С родней вместе и спалили.

Из общих криков и вдумчивых объяснений толкового хлопчика выяснилось, что знахарка была бабой не особо вредной, но общество знало, что издавна ведьмачит старая карга. За руку, понятно, не ловили, но уверенность имелась. В спокойные времена прощали по исконному христианскому добродушию, но уж если демоны завелись – разговор с ведьмой понятный. Небось, она демонов и подманила! Сын ейный старший, ох, и хорошим был бондарём. Но семя-то одно, вредоносное – что их, колдунов, жалеть?

Подошел знакомый кузнец, вооруженный коротким мушкетом-бандолетом, с саблей на поясе, и хмурый как туча – видать, тоже подозревал, что не совсем тех спалили. Ну, сделанного не воротишь. Намекнул на пистоли – исправны ли? Хома отрекаться не стал – живописал, как у выезда демона свалил. В хате уже не кричали, шумно завалилась крыша, взлетел превеликий сноп искр. Точно отвечая тому яркому огню, донесся дикий бабий крик – не из хаты, а вовсе со стороны оврага, куда убегала дорога к реке. Крик почти тут же оборвался, а толпа стояла, словно громом сражённая. А потом на глазах народ начал редеть…

– Обгадилось общество, – покачал бритой головой кузнец. – Пойду-ка и я до хаты. Жинка, детишки одни.

– Верно, защищать нужно, – согласился Хома, озираясь. – И мне к хозяйке вернуться нужно. Как она там без моих пистолей? Небось, со страху трясется. Ты если что, к шинку приходи. Мы там оборону держать станем.

Разошлись. Хома с Янушем быстро шагали по вымершей улице, потом хлопчик задал стрекача до своей хаты, а гайдук, держа наготове оружие, рысью устремился к шинку. Что-то и вовсе неуютно нынче стало в славном городе Пришебе.

***

У шинка света не имелось, стоял тёмный и словно вымерший. Хома шарахнулся от сунувшихся под ногу зелёно-жёлтых светляков – оказалось, всё тот же кот здоровенный дерзостно глазами сверкает. Вот же пристал, крысоед облезлый. Кот со зловещим мявом увернулся от сердитого казацкого пинка, сгинул в темноте.

– Ты не злобствуй, – сказал знакомый скрипучий голос откуда-то сверху. – Со двора лестница стоит, забирайся наверх, да доклад докладывай.

Оказалось, ведьмин курень в полном составе засел на крыше. В соломе виднелись норы, словно бешеные мыши изрыли, рядом заготовились целые залежи огневого припаса, клинков, факелов и иного хозяйства. Видать, староопытной ведьме доводилось сиживать в осадах.

– Ну? – поторопила хозяйка, не дав лазутчику даже перевести дух.

– Видел ваших маззикимов. За околицей. Изготавливались к бою. Одного я на месте из пистоля уложил, – Хома живописал подробности битвы.

– Значит, в глаз его и сразил? – переспросила придирчивая чёртова баба. – В левый или в правый?

– В серединный, – буркнул лазутчик. – Он у них самый чувствительный. Короче, работают пули надёжно.

– Отчего им не работать, – ведьма пожевала губами. – Шесть да на шесть умножить, это ж сколько будет?

– Тридцать шесть и будет, – высказал догадку образованный казак. Обдумал свой ответ и обозлился. – Да откуда ж такая прорва?! Нет, может ещё, где шныряет десяток или даже дюжина. Но этакое стадо вообще нам неуместно. Ты, пани Фиотия, прекрати страх в воинство вселять. Вон, Хеленка разволнуется…

– Чего мне волноваться? Сколько придут, столько и побьём.– сонно, но неожиданно многословно, ответствовала панночка, опираясь подбородочком о новенькую рукоять поставленного «на попа» молота. – Тут до утра не так далече. А на солнце маззиким квёлый становится.

– Так-то оно так. Но откуда же «тридцать шесть»?! – негодовал Хома, решив над очередною панночкиною загадкою и не задумываться, чтобы голову не забивать. – Такого табунища никто не видел.

– Сам посуди, дурья твоя башка, – влез гишпанец, пребывавший, видимо, тоже в определенном беспокойстве. – Гексаграмму строят маззикимы этими заклятиями. Шесть групп по шесть демонов. Теперь из города не выбраться.

– Отчего ж непременно «гексуграму»?

– Привычка у них такая – непременно её строить. Издревле повелось. Хуже того – шедим с ними. Он и колдует.

– Вот тебе и раз, экая неприятность, – пробормотал Хома. – А что за тварь этот шедим? Велик ли туловом и чародейством?

– Да уж похуже обычного маззикимчика. Его опасаться надобно.

– Да неужто?! Опасаться? Какого-то там жидовского шедима? – с горечью переспросил казак. – А откуда ваше чёртохвостие те подробности ведает? В Гишпаниях встречать доводилось?

– Чего подковыриваешь? – пробурчал, отворотя морду, Анчес. – Ну не дошёл я до Гишпании. В Провансе пришлось поворотиться. Тоже хороший край. Светленький и в цветочек.

– А чего ж брехал? Да этак бесстыже?

– Так я чуть-чуть не дошёл!

– Не дошёл он! До рогов и хвоста дошёл, а до Гишпании чуток не дотянул. Что харю воротишь?

– Отчипись от него, – молвила Хеленка. – Странник он, паломник. Шёл, не дошёл, в другой раз дойдёт. Обычное дело. А что «гишпанцем» назвался, так каждому надо как-то именоваться. Я вон вдруг «панночкой» стала. Кто б удумал…

– Ну, так ты панночка по законному. Хотя и частично, – Хома решил сойти со скользкой темы и уточнил. – Пусть гишпанец, мне разве жалко. Только намек нужно сделать – прозвище такое, а по сути… Да не в гишпанстве дело! Хвост от товарищества скрывать – последнее иудство! Какое доверие такому вероломству может быть?!

– Отчипись, говорю, – посоветовала Хелена. – Какое тебе самому доверие, если в твоей казацкой башке одно и мелькает?  Он тебе бухнет «у меня хвост и рожки», а ты в него «бах!» из пистоля промеж тех рожек. На том и вся философия.

– Так что ж добрый казак должен делать, ежели рядом чёрт сидит?!

– Это кто здесь «добрый казак»? – удивилась панночка, явно берущая негодный пример с ядовитой хозяйки и взявшаяся язвить и молотить языком без умолку. – Ведьма рядом с ним сидит, покойница восставшая – то ничего. А вот с рогами кто – так бей-стреляй того немедля. И не чёрт он, тебе ж говорили.

– Ладно, я-то грешник превеликий, – с горечью признал Хома. – Но это-то кто? С рогами, хвостом, пятаком свинячим и вдруг не чёрт?

– Он тебе прямо и говорит, только ты мимо ухов пропускаешь. Анчес он, – пояснила разговорившаяся панночка.

– Ну, Анчес. И чего?

– Тю, казаче, ты ж и не пил сегодня. Умишко подсобери. Об анчутках и анчутах не слыхал, что ли?

– Эге, так я ж говорил, что он заведомый московит! А имелись про их кацапскую хвостатость верные слухи, имелись! Только постой! Анчутка это одно, анчес вовсе и другое.

– Анчутки – это бабы наши, – поведал мрачный как ночь хвостатый гишпанец. – А я вовсе не баба. А в Европе наш «анчут» вообще выговаривать не привыкли, язык у них ломается. Вот и стал Анчесом. Что такого заумного?

– Так понятно. Изящности он поднабрался. В кобельеры вознёсся!

– Титул мне законно даден!

– И каким же королем ваша хвостатость во дворянство посвящена?

– Тебе что за дело?!

Где-то на улицах разом захлопали выстрелы, донеслись крики. Наблюдатели с шинка разглядели, как разгорается пламя очередного пожара.

– Досталь[72] шутки шутить, гайдуки лихие, – приказала ведьма. – Хома, пистоли проверь. Будешь палить, я оружье подавать. Заряды зря не трать. Дворовую стену я заклятьем прикрою, но ты, Анчес, лестницу на всякий случай подними.

Хвостатый сунул соратнику свой изящный пистоль и полез затаскивать лестницу.

– Все ж я не особо понимаю, – пробормотал Хома, проверяя хлипкий замок нарядного оружия. – Чертям, в смысле, анчутам воевать по чину не положено? Не то сословие? Этак и будет на лестнице сидеть?

– Вот же ты к нему причипился, – качнула толстой косой Хеленка. – Где ты видел, чтобы бесы за мушкеты да пистоли хватались? Надурить или там искусить кого – то их должность. А драка да пальба – такому не обучены. Да и сами не управимся, что ли?

– Может и управимся, – решил казак, впихивая за кушак третий пистолет. – Да только должна иметься соразмерность. Этак наберут в гайдуки рогатых искусителей, а потом…

Слегка придавило под горлом, Хома прокашлялся и больше в пустословия не пускался. Ещё раз проверили вооруженье: в арсенальстве имелось пять пистолей, вдосталь пороха и свинца, длинная сабля – сигизмундовка[73], несколько клинков менее устрашающего размера, топор, прихваченный с шинкарского двора и заржавленная, не иначе как турецкая, большого неудобства пика. Ну и конечно, панночкин молот. Хома решил, что золотых пуль мало заготовили – пожмотничала ведьма. Но тут уж ничего не попишешь. Зато среди сердюковского вооружения имелся недурный, прямо так и лёгший в казацкую руку ятаган. Не-не, должны с иудейской нечестью управиться. Особенно, если ведьминское прикрытие действенным окажется.

– А что, хозяйка, нельзя ли заклятие и во фланги расширить? – Хома повел растопыренными пальцами в сторону торцов крыши.

– Отчего ж, можно и там, – легко согласилась ведьма. – Маззикимы перед шинком выстроятся, тут ты их и положишь одним залпом.

– То вряд ли. Редкостность пуль не даст разом всех выкосить.

– Ну? А заклятье тоже редкостность и прорехи имеет.

– Понял. Я ж для уточнения. Дело-то серьезное предстоит, – подтвердил Хома. – А как оно зачнется, предположение есть?

Хозяйка снизошла и объяснила стратагему[74] маззикимов. Сначала нечисть начнёт сжимать кольцо вокруг Пришеба и вынюхивать утраченное золото. Нюх у них отменный, но и время поджимает – до утра им управиться нужно. Не насытятся золотом, будут бродить днем по округе, дремать в сухих тёмных местах, а на следующую ночь вернутся. Собрал этакую корыстолюбивую армию пробудившийся шедим. С ним сложнее – на золото старший демон не так падок и чего вдруг встревожился, не особо понятно.

Лично Хоме было вполне понятно. Это ведьма умеренность в словах проявляет и свою старинную дупу благопристойно прикрывает. А вот не надо было иудейские грамотки ронять! В общем, во всем Сух-Рука виновата, чтоб она вовсе отсохла, зараза костлявая!

… Громыхнул залп у рыночной площади, вновь зазвенели колокола. Сердюки и драгуны геройски защищали церковь, костел и дом пана Пацюцкого. Хитроумный городской голова имелся у Пришеба, этого не отнять. Ну да ладно, цирюльничиха уцелеет, всё ж дивно приятная очам особа.

– Идут, кажись, и к нам, – сообщила ведьма, к чему-то прислушиваясь.

Ведьмин курень дружно задрал головы, прицениваясь к слабозвёздному небу. Не-не, ещё и намека на рассвет нету. Биться придется.

Наступила недобрая тишина. То ли Хома соседствующим чертовством проникся, то ли просто со страху, но уверенность имелась, что со стороны полевой дороги демоны крадутся. А ведь не видно не зги, только далёкие невразумительные крики до шинка доносятся. Не иначе, маззикимы у кого-то крестик или кольцо червонное отымают. Ведьма говорила, что если швырнуть золото, жадный демон удовлетвориться подачкой и уберется. Но ведь грех золотом разбрасываться – не все пришебцы на такое смирение готовы.

В тишине зашкреблись когтищи по стене. Вот тебе и ведьменская защита тылового редута – как раз со двора и подбираются! Хома выбрал пистолет, Хеленка для пробы взмахнула молотом – от рукотворного вихря затрепетала расхристанная солома кровли.

– Да сидите, заполошные, – проворчала пани Фиотия.

На крышу выбрался кот – с опаской глянул на дивчину с занесённым молотом и пополз на пузе к ведьме. Та взяла рыжего гада на руки, принялась гладить – донеслось чуть слышное «м-рр».

Хома подумал что кошаки – на диво тупая живность – молота он боится, а на пистоль и усом не шевельнул. А ведь чуть пулю в пузо не словил. Тьфу, к ведьме всякая хвостатая дрянь так и льнет, так и льнет…

Казак вытер взмокшую ладонь о штаны. Вот, жди теперь опять…

***

Первого маззикима увидели все разом: согнутая тень, нелепо выставляющая длиннющие колени, прокралась вдоль хаты, стоящей на противоположной стороне улицы, по-паучьи подпрыгнула на стену, на миг замерла, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь у закрытой ставни. Упала на землю, оборотила уродливую башку к шинку. Хома для пробы прицелился – не-не, далековато ещё. Вот бы мушкет имелся – другое дело. Но не из пистоля целить…

Из темноты вынырнул еще один маззиким, в тот же час заволновались лошади на конюшне – видать, и оттуда заходили недруги.

– Не тронут лошадей, – прошептала ведьма, кот соскользнул с её рук, гордо задрал-распушил хвост. Тоже вояка облезлый.

Если рассуждать в философическом плане, так Хома смирился бы с потерей лошадей. Пусть бы их жрали, жизнь она ведь такая – рано ли, поздно, любого сожрёт. Но это если с философской стороны, а так конечно жалко Гнедка с Каурым. Могут и осиротеть добрые коники.

На улице скопился с десяток демонов, топтались, бродили, принюхивались. Потом сдвинулись всей гурьбой к воротам.

– Уловили, пакостники, – прошептала ведьма. – Сдвигайся и в прицел бери. Но до команды не пали. Главного будем ждать. Если он, конечно, на золото купится.

– А где ж золото? – уточнил Хома, ёрзая пузом по соломенной кровле с двумя пистолями в руках.

– Так в колодце, дурья твоя башка, – разъяснила хозяйка. – В воду они не занырнут, а отойти им жадность не даст. Бить можно, что тех мух, на выбор.

– На выбор, то хорошо. А золото как же? – обеспокоился казак. – Нам самим потом как за ним заныривать?

– Да меня на веревке опустите, не страдай, – пообещала панночка.

Вот что тут «не страдай», когда никто и не страдает? Этак запросто и в жадности заподозрят. А где жадность? Разумное беспокойство на предмет будущего запаса золотых пуль и добротного завтрашнего обеда! Да и что за выгода на крышах ночами сидеть, ежели и добычи нет?

Маззикимы окружили колодец, заглядывали во влажную темень, что те бараны у водопоя. Пихались голенастыми ногами. Один, видать, что поразумнее, потянул веревку с ведром, было слышно как полилась вода. Демоны заглянули в ведро – золота там не нашлось.

Хома надеялся, что алчность своё возьмет – полезут внутрь, да и потонут сами собой. Но поганое демонское сообщество оказалось не так простодушно – топтались, озирались, но не лезли. Меж тем, к колодцу подошло еще три-четыре нечестивых создания. По всему выходило, крепок запах злата. Ещё бы, такие деньжищи! Тут и человек локти кусать начнет…

Хому дернули за сапог. Анчес показывал на улицу – на углу у хаты, прикрытая плетнем, замерла смутная тень – вовсе обличия не различишь, но раза в два крупней рядового муззыкима. Неужто шедим и есть? Вышел бы под луну, что ли?

– Далеко? – прошептала ведьма.

– Из добротного мушкета можно бы и хлопнуть попытаться. Но без всякой верности, – пояснил Хома.

– Давайте я соскочу, да башку ему разобью? – предложила безалаберная Хеленка.

– Сиди, дура! – в один голос зашипели хозяйка и старший гайдук.

Панночка обидчиво надула губки.

Меж тем, демоны начали разбредаться от колодца, движенья их стали нетерпеливее – искали что-то ушлые маззикимы.

– Что ж, бей кого потолще, пока стоят на виду, – приказала Фиотия.

– А может так обойдется?

– Не обойдется. Они сейчас людей искать будут, дабы в колодец лезли и злато вынули.

– Да пущай ищут. А мы время потянем.

– На редкость тупой гайдук пошел. Кто тут из людей к демонам поближе?

– Кто?

– Ты, дурень.

– Да отчего ж я?! – возмутился казак и осёкся. Оно ж и верно. Шинкаря с дочкой и прислугой уж давно не слыхать – утекли в церкву укрываться. Анчес с хозяйкой за людей не особо сойдут, Хеленка тоже вряд ли…

– Да, надо бить! – признал Хома.

Э, какой же из демонов потолще? Как на подбор сухопары будто щепки. Вот же жидовская коварная нечисть – и выцелить некого.

Хома нашел у колодца демона видом чуть позначительнее, навёл оружье, потянул крючок спуска. Сердюкский пистоль осечки не дал – жахнуло знатно – пуля тюкнула в сруб колодца. Напуганные демоны поприседали на месте.

Промазал казак. Чуть-чуть левее надо бы наводить

– А доводилось ли тебе, лихой гайдук, ранее из пистолетов палить? – ехидно спросила ведьма, подавая заряженный пистоль.

– Поправку дам. Чужое вооруженье, да и рукоять чудная. На два пальца довернуть надобно.

– Ты доверни. Пока на месте пальцы. Каким глазом целишь?

– Так правым, как христианам и положено! Щас я вмажу…

– Да постой, – хозяйка схватила за плечо, и казак охнул – поганая ведьма взяла да и плюнула прямо в правый глаз.

– Ах ты, карга старая… ежели я… да я тебя… – Хома в праведном гневе тёр заплёванное око рукавом.

– Потом доскажешь. Ну-ка…

Казак преодолел великое искушенье разрядить пистоль прямиком в ведьмин противный лик – потом с ней будет разговор. Ох, будет!

Навскидку поймал ворочающую головой фигуру демона.

Бах!

Сквозь пелену дыма было видно, как тяжелая пуля сшибла маззикима, будто еловую чурку, тот заскрёбся по земле, уползая…

А ничего, метко вышло.

Хома еще раз вытер клейкий глаз, подхватил поданный пистолет – на этот раз тощий и неудобный – от безрукого чёрта даденный.

Щелк! Осечка! А ну, еще раз…

Бах!

Басурманский пистоль всё ж подвел – пуля отклонилась ниже, но и то вышло недурно – маззиким рухнул с начисто отстрелянной ногой, подхватил верхней лапой отбитую тощую конечность и ползком подрипался за колодец.