355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Пузанов » Перекресток: недопущенные ошибки » Текст книги (страница 9)
Перекресток: недопущенные ошибки
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 04:23

Текст книги "Перекресток: недопущенные ошибки"


Автор книги: Михаил Пузанов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Глава 4 «Рассуждения»

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания «Альвариум».

Природный мир, континент Эльмитар, эльфийское Прибережье, дом Эйвелин.

В этой книге оказалось слишком много глав. Да, слишком много! К тому же сама книга поражала девушку своим занудливо-незатейливым смыслом и неоправданной претензией на авторскую философию. Книга с вытканным золотом единорогом на обложке повествовала о древних днях, первых в череде тысяч, последовавших за изгнанием черной нечисти с просторов материка Эльмитар. Ныне эти земли служили пристанищем для морского народа, варваров (включая вконец «оцивиловавшихся» жителей Иезекиля), а также двух эльфийских народностей.

Автор книги пытался донести до читателя мысль о возможности существования общих корней, связывающих перечисленные народы, о явно магической природе отрицающего всякую магию варварского народа, о вероятной истории морского народа и прочих, абсолютно неинтересных девушке вещах. Вообще, она взяла эту книгу в руки лишь потому, что заметила на обложке единорога – слишком уж большой интерес испытывала златовласая красавица к редким животным, неразрывно связанным с мистической сетью тонких нитей, пронизывающих просторы Природного мира. А девушка умела видеть эти нити: с их помощью она безошибочно определяла направление ветра, силу языка пламени, будущую высоту еще только зарождающейся в океане волны… Нет, физически существующими она бы их не назвала – больше таинственные нити никто из знакомых ей эльфов не наблюдал, но, тем не менее, сама девушка видела мерцающую сеть, не напрягаясь, и даже могла перемещать нити пальцами рук. Эйвелин называла их струнами: на нитях можно было играть, их можно было трогать, но различать на расстоянии пяти-шести шагов уже не удавалось – слишком тонкими казались эти проводники вселенской силы. Разве что самые древние и прочные из них можно заметить издалека.

Это удивительно, но первые семнадцать лет своей жизни она почти не помнила, будто они оказались скрыты плотным туманом. Девушка могла представить родной город, маму, горячо любимого брата, морских странников и само море. Все. На этом список ее детских и подростковых воспоминаний обрывался. Да Эйвелин никогда и не стремилась надежно запечатлеть в памяти Маскар, подаривший ей когда-то временное убежище. Именно временное – так и не иначе юная дева воспринимала родной дом: она не помнила, откуда и как попала в этот мир, каким образом оборвалась ее жизнь в предыдущем, но точно знала, что эта самая прежняя жизнь существует. Все те же нити давали девушке понять, что сила, принявшая для нее вид струн, простирается далеко за пределы маленькой вселенной Природного мира. Речь шла, конечно же, не о иных материках, даже не о звездах на небе: земля, море, небо и звезды – все они являлись частичками этого мира, тогда как нити уходили за их пределы. Смешно, но спроси кто-нибудь Эйвелин, как выглядит этот самый «предел», она бы только в недоумении пожала плечами. Чувствовать что-то – еще не означает представлять, как оно выглядит.

Да к тому же, все эти великолепные истины ничуть не волновали ума юной красавицы – ее не прельщали иные пространства, потому что именно в этом она нашла свое настоящее сокровище и отраду – море. Море, море, море – сколько тайн, секретов, бурных течений и тихих заводей, островков с необычными народами, заброшенных причалов и сундуков с неисчерпаемыми сокровищами хранило оно! И в этом же море жили ее любимые странники: существа, внешне напоминающие гигантских рыб, но поразительно разумные и безупречно доброжелательные в общении с другими разумными.

Помимо неописуемого восхищения для Эйвелин существовала совершенно конкретная причина любить морских странников: три года назад милые друзья спасли ей жизнь, не больше, ни меньше. Вот тот день она запомнить сумела. Семнадцатилетняя Эйвелин, по обыкновению, отправилась тогда на берег моря. Сегодня она хотела опробовать на воде новый парусник, созданием которых девушка увлекалась на протяжении последних семи лет своей жизни. Этот кораблик существенно отличался от всех предыдущих ее творений, ведь на нем было установлено две мачты с парусами, в отличие от прежних, одномачтовых, яхточек. Чтобы изготовить эти новшества, Эйвелин пришлось полдня искать на улицах города (а за его пределы выйти она не могла – отец предупреждал стражу у ворот о неуемной любви дочери к праздному шатанию вне пределов видимости родителей и брата) подходящую древесину. В конце концов, на одной из немногочисленных свалок Эви вытянула из кучи мусора слегка подгнившее полено – по всей видимости, когда-то этот обрубок был высоким раскидистым фрельмом, но ныне деревяшка тихо завершала свой век в компании таких же ненужных жителям города вещей. Можно сказать, что в лице Эйвелин полено обрело друга, потому что девушка смогла сделать судьбу деревяшки не столь грустной. Как бы смешно это ни звучало, она ощущала жизнь даже в давно срубленном дереве, а где видишь жизнь – там наблюдаешь и определенную судьбу, пройденный путь, историю создания.

Дальше наступила очередь парусов. С этой задачкой сообразительная девушка справилась гораздо проще: всего и делов – выпросить у мамы кусок подходящей ткани. Так как шелка и парусины у Ариды хранилось немало (женщина часто шила на заказ одежду для жителей Маскара, и эти материалы здесь никогда не выходили из моды), а упрашивать людей поделиться необходимыми вещами девушка умела в совершенстве. На создание парусов у Эйвелин не ушло и дня. Над мачтами пришлось трудиться существенно дольше: сначала отколоть от массивной деревяшки два в меру тонких прута, а потом еще и хорошенько просмолить их – на это ушло полнедели. Однако результат стоил того: суденышко приобрело вид настоящего корабля, какими их рисуют на картинках в старых книжках.

Эви запомнила, что в дни создания корабля ее голову посетило немало интересных вопросов: например, почему на материке почти никто не занимается мореходством? Отчего в Южном море никогда не появлялось и самого захудалого паруса? Много ли народов живет за пределами Иезекиля? Есть ли среди них эльфийские народы или они живут только в пределах этого континента? Правда, отец Эйвелин отрицал само отличие эльфийских племен от иных, утверждая, что это просто "порченые люди". Но девушка своим чудесным зрением различала множество струн, пронзающих земли материка восточнее империи, когда пыталась представить их в воображении, потому она прекрасно понимала, что эльфы – куда более загадочные и интересные существа, нежели полагает отец. Он называл их «порчеными», Эйвелин про себя решила, что не будет делать выводов, пока не увидит воочию хотя бы одного живого эльфа. Эви достаточно было единожды посмотреть на любое живое существо, чтобы понять, каким образом оно связано с паутиной нитей, пронизывающей воздух мира. А увидев связь, прочувствовав звучание струн в месте соприкосновения тела существа с тонкой сетью, она могла с определенностью сказать: кто порченый, а кто – нет. По крайней мере, отец ей не нравился: он производил впечатление чернильного пятна, марающего изумительной чистоты нити.

И вот юная мечтательница вышла к берегу с парусником в руках. Надежды оправдались: ветер мгновенно наполнил паруса корабля силой и погнал его по гребешкам мелких волн, наполнивших в этот час море. Она так увлеклась фантастическим зрелищем, настолько глубоко погрузилась в наблюдение силовых нитей, направляющих ветер и волны, что ничего больше вокруг себя не замечала. И в результате очнулась и отвела взгляд от кораблика, давным-давно скрывшегося в морской дали, но все еще порождающего мелкую рябь невидимых струн, лишь в тот момент, когда сама оказалась по горло в воде. Она пришла на берег в час прилива, притом особенно сильного. Удивительно, что Эви его не заметила: стоило отвлечься от ритмично подрагивающих струн, и сила волн обрела над ней реальную власть.

Вода опрокинула девушку и понесла в открытое море: сопротивляться течению оказалось просто бесполезно – любой гребок против волн вода расценивала как насмешку и лишь удваивала скорость, с которой тащила девушку в неизвестность. Эйвелин попыталась было ухватится за струны вновь, но эти манипуляции требовали хотя бы минимальной сосредоточенности, а когда у тебя голова ежесекундно ныряет под воду и ноги не чуют опоры, нелепо думать о какой-то там концентрации. Девушка плакала, кричала, пыталась плыть – ничего не помогало, только ветер тихонько напевал над ее головой свою песню, обычно красивую, но теперь жуткую и зловещую.

Глоток. Соленая вода забивается в ноздри. Мешает дышать. Погружаешься – вода давит на уши, возникает какой-то шум. Голова – в тисках. Виски ломит. Вода холодная-прехолодная, как кусочки льда. Кричишь – а не слышно, пытаешься двигаться – будто стоишь. Ты – стоишь, а тело несется. Несоответствие. Неправильно. Ноги рассекает острая галька – ее несет вслед потоком. И свет – сквозь воду, зеленый. А еще – неуместная мысль: под водой струны тоже есть!

Трудно передать ощущения тонущего человека, когда сидишь под кроной раскидистого дома-дерева. Но Эйвелин честно попыталась вспомнить… Вот только что стояла на берегу, чувствовала мягкий песок под ногами, время шло медленно и степенно, ветер оставался тихим и дружелюбным, вода едва плескалась под ногами. И вот – каждую секунду случается два десятка новых событий, шум ветра доносится как через глухую стену, а такая с виду дружелюбная вода заливает нос и рот, мешая дышать. Ну чем она умудрилась обозлить природу? Девушка с таким трепетом и нежностью относилась к животным, растениям и морю Природного мира! В самой страшной фантазии она и помыслить не могла, что однажды мир решит поиграть с ней, как с тряпичной куклой!

И все же… Струны под водой, над водой, в небесах, уходящие в землю и проходящие через людей… Они везде и всегда оставались неизменными: одинаково величественными, тонкими и безупречно музыкальными. Такие – не фальшивят и не всякому музыканту открываются!

В тот раз ей все-таки повезло. Спасение к Эйвелин пришло, хотя на такое везение она вовсе не рассчитывала. Девушка уже прекратила попытки вынырнуть и лишь старалась как можно дольше не раскрывать рта – не пытаться вдохнуть. Из последних сил она надеялась, что удастся дотянуться до струн, ухватиться за них, как за веревки, и, подтянувшись, выбраться на поверхность моря. К сожалению, девушка оказалась слишком молодой и неопытной, чтобы так легко манипулировать стихийными силами: она лишь оттягивала неизбежное. А море смеялось над ней и продолжало играть с телом Эви, то подбрасывая его над водой, то погружая в глубину.

И вот нежданно в ее неумолимо приближающуюся к завершению жизнь ворвались пятеро морских существ: кожа спасителей отливала в морской воде начищенной сталью, а по цвету напоминала серые платья, из тех, что шила мать девушки специально для старейшин города. Тот самый, уникальный оттенок серого, который на первый взгляд не отличить от глубоководного зеленого, и лишь при свете солнца становится ясно, что перед тобой серебристое полотно. Существа передвигались в воде с помощью гибких и хлестких хвостов и двух изящных плавников, слегка напоминающих миниатюрные крылья. И еще одна странная деталь: нити перед ними расступались, образуя коридор, изрядно ускоряющий движение странников. Удивительно, Эйвелин никогда бы не подумала, что своей необъяснимой скоростью передвижения в воде эти создания обязаны не только строению тела, но и магии! Впрочем, она не была до конца уверена, что нити связаны с магией – они, кажется, стояли над ней, превосходили даже не на порядок. И опять же, Эйвелин никогда бы не смогла объяснить, почему так считает, просто это казалось правильным. Хотя, быть может, дело в их чистоте и пугающей вездесущности…

Удивительные создания подхватили обессилившую девушку и понесли куда-то на восток. Впрочем, направление она определила приблизительно, просто по давней привычке наблюдать за положением струн. На востоке они всегда приобретали пурпурный оттенок, тогда как северное направление радовало глаз глубоким синим цветом, западное – насыщенным зеленым, а южное – алым. Чтобы Эйвелин могла дышать, странники поднялись к самой поверхности моря: так, что их спины поблескивали сталью под солнечными лучами. И на одной из этих спин лежала Эви, едва держась за скользкий спинной плавник слабеющими пальцами…

И вот она здесь. Уже пять лет здесь – в землях эльфийского Прибережья. Это место оказалось совершенно особенным, даже по меркам эльфов. Люди привыкли считать перворожденных единым народом, и такое восприятие встречается отнюдь не редко. Трудно, наверное, глубоко судить о народе, к которому не принадлежишь. А уж памятуя о привычной людям небрежности в таких вопросах – и вовсе удивляться нечему! Но собственную народность обладающий разумом почти всегда дробит на составные части, руководствуясь каким-то признаком: для одних разделительной чертой служит кровь, где-то эту роль выполняет сословная принадлежность. Эльфийский народ руководствовался менее жестким принципом: личными предпочтениями, хотя, кажется, существовали и внешние отличия. Тем не менее, Эйвелин уже не раз наблюдала случаи, когда лунных эльфов, живущих среди прибережцев и повторяющих их отношение к жизни, называли морскими.

Вообще, среди перворожденных существовало три основных народности, не учитывая различные варианты их смешения. Ночные, или, как их чаще называли, лунные эльфы слыли хранителями тайн и проводниками разумных существ: жизнь они посвящали познанию невесомых связей и закономерностей мира, исследованиям его загадок, поиску ответов на сокровенные вопросы, хранению этих неповторимых и важных знаний, а еще – всегда приходили на помощь необычным представителям иных народов, причастным к таинствам магии и души. Внешне сумеречные (менее распространенное название этой эльфийской народности) мало чем отличались от людей, даже по цвету глаз – чаще всего Эви встречала серо– и кареглазых. Но лунные эльфы, в отличие от людей, предпочитали черные или серые глухие одежды, особенно мантии, и еще отличались поразительной молчаливостью и отстраненностью.

Хозяйка Прибережья Элизар как-то рассказывала Эйвелин, что вызвано такое поведение не глубоким погружением в собственные думы, а привычной для лунников недоверчивостью, временами переходящей в откровенную подозрительность. "Разум сыграл с ними злую шутку: из тысяч вариантов отношения к собеседнику и оценки его искренности, лунники предпочитают выбирать худший – на всякий случай, если ошибешься – не страшно. С их точки зрения, конечно. По-моему, они какие-то душевно однобокие: избирая разум, теряют всякую эмоциональность и чувствительность – слепые дети, да и только. Хотя, признаться, интуиция у них – ни с чьей не сравнится, но доверия ее подсказки, сама видишь, не прибавляют". Разговор этот зашел после того, как Прибережье посетили по каким-то своим делам двое лунников: Эйвелин кинулась к ним со всех ног, когда заметила вокруг путников громадный клубок туго переплетенных струн, но те лишь вежливо поздоровались и прошли мимо девушки. Учитывая, что недалекие, по сравнению с лунниками, прибережцы все как один ходили за Эйвелин хвостом, словно зачарованные, такое отношение чрезвычайно обидело юную красавицу. Хорошо хоть Элизар краем глаза отметила надутую мину девушки и вовремя рассказала ей о неприятных особенностях характера лунников, а то бы так и растила в душе обиду против сумеречных.

Земли лунников простирались от северной оконечности восточной трети континента до границы с территорией морских эльфов, среди которых жила ныне Эйвелин. Прибережцы, в отличие от лунников, отличались от людей именно внешне, будучи очень близкими по характеру. Как правило, высокие, с королевской осанкой, пронзительно-голубыми глазами и почти белыми, длинными и прямыми волосами. А особое внимание стороннего наблюдателя привлекали, конечно, чуткие заостренные уши, которыми те же лунники похвастаться не могли.

О третьей народности Эйвелин только слышала, не имея шанса увидеть хоть одного рассветного эльфа воочию. Элизар говорила, что те в нынешние времена они не покидают своего леса на западе Карабада – второго гигантского материка Природного мира. По рассказам хозяйки выходило, что рассветные эльфы, как и лунные, почти не отличаются от людей, но все же существует одна характерная черта, свойственная большинству перворожденных этой народности: изумрудно-зеленые глаза. Да, встречались и голубоглазые, но куда реже, а уж серо– и кареглазых можно было по пальцам пересчитать. Больше "особых примет" не существовало. Как правило, среднего роста или низкорослые, зато очень ловкие: вошедшие в присказку, как исключительно эльфийское оружие, длинный лук и тонкий одноручный меч, использовали именно рассветники. Прибережцы, кажется, вовсе оружия не носили, а лунники пользовались либо магией, либо тяжелыми двуручными мечами, одним своим видом отбивающими всякую охоту с ними воевать. Эльфы рассвета, по рассказам Элизар, несмотря на свои фантастические воинские умения, отличались миролюбием и доброжелательностью. Одежду носили, ничем не отличимую от людской: те же рубашки, туники, платья и камзолы самых разных цветов. Да и разговаривали они между собой на привычном человеческому слуху языке, тогда как лунники и прибережцы общались промеж себя одни – на певучем, другие – на ломанном, изобилующем взрывными звуками наречии. Впрочем, справедливости ради надо сказать, разнообразными человеческими языками они также владели в совершенстве.

Элизар никогда не утверждала, что знает что-то о рассветниках наверняка, замолкая всякий раз, как Эйвелин начинала задавать более глубокие вопросы. Даже не так, лицо хозяйки Прибережья будто покрывалось дымкой рассеянности и тревоги, и она старалась скорее перевести разговор на иную тему. У девушки сложилось неприятное впечатление, что Элизар скрывает от нее что-то важное, но, быть может, это важное казалось хозяйке глубоко личным, чтобы рассказывать о нем "первой встречной".

В любом случае, эльфы совсем не такие кровожадные и лютые, как их любили изображать среди варваров севера, и не такие коварные и всесильные, каковыми считали их жители Маскара. Опять же, по словам Элизар, морские эльфы некогда умели строить корабли и управлять ими, однако в плаванье последнюю тысячу лет пускались немногие: как правило, останавливали их привязанность к Прибережью либо банальное отсутствие корабельной команды. Естественно, сорвиголовы, готовые отправиться на поиски приключений, находились, но их на протяжении веков оставалось слишком мало и, кроме того, они никак не могли поделить между собой обязанности на корабле. Ругались, как дети, пытаясь разделить шкуру не убитого куцехара. Да и сами корабли они строили тоже только в своих головах – их больше заботило будущее, а настоящему они уделяли ничтожно мало внимания. Но и будущее представлялось им в дымке иллюзорных фантазий, чего Эйвелин понять не могла. Строить воздушные замки она, конечно, тоже любила, но не до такой же степени, чтобы в них жить, ничем более не интересуясь! Видимо, чрезмерно долгая жизнь наложила на народ свой отпечаток.

Эви тонкости природы прибережцев не трогали – она к их роду не принадлежала (по крайней мере, глаза у нее все еще оставались оливково-зеленого цвета с карим ободком вокруг зрачка), и жила она настоящим моментом, в котором она планировала заняться-таки строительством небольшого судна, благо помощников тогда появилось бы хоть отбавляй. Некоторые эльфы до безумия любили новшества и незнакомые доселе занятия, если к ним кто-то приступал первым. Главное – чтобы этот кто-то постоянно напоминал и объяснял им, чем и зачем они занимаются, иначе дело никогда не было бы доведено до конца. Морские эльфы – натуры легко отвлекающиеся.

Пять лет назад этот народ казался влюбленной в море девушке совершенно непонятным и до крайности интересным. Они поначалу, вроде бы, даже и внимания на ее появление не обратили – сказывалась привычка ничему не удивляться и рассеянность, свойственная местным перворожденным. Однако правительница морских эльфов – та самая Элизар Уриане – проявила к незнакомке куда больше внимания, чем все ее подданные вместе взятые.

Теперь Эйвелин с трудом могла бы подобрать слово, определяющее отношение Элизар к ней: поначалу Эви казалась, что правительница испытывает к ней плохо скрытое недоверие и презрение. Но подробно изучив за пять лет рисунок тонких струн Прибережья и прочувствовав всю глубину привязанности перворожденных к этой загадочной паутине, Эйвелин поняла, что хозяйка просто опасается за спокойствие и равновесие, царящее в прибрежных землях. По всей видимости, некогда ей пришлось приложить немало сил, чтобы их обеспечить, потому теперь Элизар с легким опасением относилась к изыскам деятельной натуры Эви.

Конечно, самой девушке такое отношение казалось странным: она не представляла себе, как можно, обладая бессмертием и понимая все скуку, скрытую в привязанности к спокойствию, поддерживать столь вялое и безсобытийное течение времени. Однако, отстраняясь от чисто человеческого мышления, Эйвелин тут же приходила к мысли, что и в человеческом стиле жизни, и в эльфийском все зависит от привычки. Эльфы, наверное, всегда жили так: наслаждаясь своим необъятным будущим и собственными мыслями, они почти не "соприкасались с землей", не тяготились проблемами добычи пропитания и очень редко вступали в войну с кем-либо. Люди, и особенно варварские племена, – их полная противоположность: воинственные, агрессивные, живущие всего лишь сотню лет – как тут привыкнешь к покою и размеренности бытия?!

Мечты же самой Эйвелин и ее стремления оказались и вовсе третьим взглядом на мир, резко отличающимся от точки зрения людей и эльфов: она видела мир, где нашлось бы вдоволь места лишь для необъятного моря и новых впечатлений, а еще – людей, разделяющих ее мечты.

* * *

1 498 207 год по внутреннему исчислению Мироздания «Альвариум».

2006 год Н. Э. по Григорианскому календарю.

Мир Перекресток.

«Из дневников неслучайного Попутчика»

Пружина стремительно раскручивается. Все последние дни меня не покидает ощущение, что внешнее спокойствие, царившее ранее в воздухе, – всего лишь следствие такого вот сосредоточенного наматывания крепкой стальной пружины на ось мира. Пружина накопившихся споров, ссор, противоречий, конфликтов, старых долгов, обид, философий, идей, наций, культур, языков, мировоззрений… Интересно, как выглядит ось, способная это выдержать? Как бы то ни было, теперь ощущение сменилось – пружина выстрелила, причем стремительно. Возможно, это отразится только в незаметных (или, напротив, заметных) колебаниях воздуха, быть может, во снах, вроде сегодняшнего, когда я увидел две луны на небе: еле заметный серп и полная луна. И что самое жуткое – две луны имел этот мир, не какой-то там еще. Наслаивающиеся друг на друга, многообещающе и зловеще «подмигивающие». А потом – в реальности… Интуиция подсказывает, что рано или поздно это все равно случится – слишком много невысказанного накопилось за душами людей. Интуиция…

Я чаще стал опираться на интуицию. Когда-то, года два-три назад, мне казалось, что интуиция – всего лишь продолжение работы разума, происходящее на более тонком и незаметном уровне. Теперь это мнение пришлось изменить: интуиция, совершенно явно, имеет с разумом мало общего. Если считать разум и чувства – компонентами души, то приходится признать, что всего таких компонентов три. К последнему, видимо, и относятся всевозможные экстрасенсорные способности вкупе с интуицией, о которых в последние дни на удивление часто стали говорить, особенно по осточертевшему телевидению, но каждый раз – до боли однобоко и топорно.

И все равно, направление движения от этого не стало более ясным. Что правильно? Что ложно? Что верно и что неверно? Чего ждать, а на что – забить? В чем больше силы: в материи или в идеях? Что требует больше внимания и заботы: мысли или объективная жизнь?

А ведь бытует такое мнение, что духовное совершенствование – единственно важное дело в жизни. Параллельно существует и иная позиция, "кричащая во все горло" о том, что кусок хлеба с маслом – истинный смысл жизни для любого человека, потому как после смерти существования нет. Обе теории, воистину, стоящие одна другой, для меня были и остаются смешными. Первая позиция не устраивает, потому что превращает человека в безумца, фанатика, не способного жить среди других людей и вообще жить. Оставаясь отшельником, разве что-то в мире изменишь с помощью своих духовных изысканий? Да и другим людям ты этим не поможешь. Кроме того, как же любовь? Как же то неповторимое наслаждение, которое испытываешь, изучая с любимым человеком каждую новую идею, мечту, концепцию или какой-то реальный случай? Нет, духовный аскетизм – это просто форма сумасшествия.

С другой стороны, когда материальное становится единственно важным и нужным – в этот момент душа человека растворяется в вещах, растекается по ним серой лужей, из которой смотрят два непередаваемо грустных глаза. Нелепо.

Вот также и с вечной троицей: интуицией, разумом и чувствами. Где-то можно воспользоваться одним инструментом, а в чем-то не обойтись без иных. Еще удобнее использовать все три поочередно, в более сложном варианте – одновременно, по ходу дела ликвидируя последствия наложения. Каким-то все более и более сложным способом сохраняя равновесие внутри себя самого… В конце концов, должна же душа быть целостной, а не лежать тремя отдельными кусками на разных блюдах! Выходит этакий кадуцей: черная и белая змеи разума, обвивающие древко интуиции, и увенчанные крыльями чувства.

А ведь это мысль. Идея полной гармонии, основанная на том, что каждый элемент с чем-то справляется лучше, а в иные дела – не лезет. Идея кадуцея в том и состоит, что две змеи, обвивающие его ось, и крылья – не взаимоисключают друг друга, а составляют единство. Между ними нет и быть не может никакого противоборства. Более того, друг без друга они – калеки. То что людям кажется противоположностями, для ученых древности – всего лишь разные возможные проявления одних и тех же сил, используемые в зависимости от условий. Иногда становится смешно или грустно, когда кричат о необходимости истребления тьмы, о нашествии хаоса, о противостоянии между добром и злом, о противостоящей свету смерти. Никакие силы в реальности между собой не сталкиваются, а вот сражаются и истребляют друг друга всеми доступными способами люди, использующие оппозиции как прикрытие.

Что ж, если кадуцей – это равновесие, то в нашем мире он развалился на части. И каждый ухватил себе столько, сколько смог унести. Остается тупо депрессировать в ожидании последствий "духовного и культурного развития" народов Земли…

* * *

1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания «Альвариум».

Природный мир, континент Эльмитар, эльфийское Прибережье, дом Элизар Уриане.

Элизар Уриане никогда не претендовала на роль заботливой и доброй красавицы-эльфийки. Более того, ее с трудом можно было назвать эльфом. Да, глаза правительницы Прибережья блистали цветом ясного дня и при этом всегда оставались кристально-прозрачными. Но заглянув в них, собеседник неизменно натыкался на ледяную стену, которая отгораживала эльфу от окружающего мира и его обитателей. Ее не занимало беззаботное течение времени, раздражали спокойствие и сама необходимость ради подданных это спокойствие поддерживать. Она не была милосердной, милой, ласковой или, тем более, любящей. Но лишь потому, что катастрофически устала от этих вещей, да к тому же была вынуждена оставаться холодной, словно лед.

И все же, несмотря на всю свою строгость и высокомерие, Элизар не могла отрицать, что Эйвелин оставляла в ее сердце какой-то особый след. При каждой встрече, при любом разговоре Уриане чувствовала, как ломаются напластования льда на сердце, и это пробуждало в ней смутную тревогу. Элизар боялась, что однажды сердце окончательно растает, и тогда – все вернется… И это представлялось ей самым страшным, что может случиться, потому что забвение казалось госпоже куда более милосердным выбором, нежели воспоминания о событиях, произошедших в Природном мире более сотни тысяч лет назад.

В силу этих причин общение с Эйвелин превратилось для заледеневшего сердца Элизар в тяжелое испытание, однако обращаться с девушкой жестоко или прогнать ее правительница не могла. Просто рука бы не поднялась – настолько ослепляющее чистой, сияющей и нежной казалась ей душа молодой девушки. Как могло такое неземное, небесное создание родится среди варваров – этого Уриане понять не могла, разум раз за разом заходил в тупик, не способный отыскать и самого невероятного варианта. Элизар не могла даже запретить Эйвелин нарушать образцовый покой, установленный правительницей среди эльфов Прибережья сразу после победоносного изгнания черной нечисти. Даже до сравнительно недавнего темного всплеска хозяйка морских эльфов пыталась «поселить» на своих землях атмосферу тихой благодати, а уж после расстаралась в полную силу.

Мечты девушки вызывали у Элизар горькую усмешку. Море уже многие сотни тысячелетий ласкало берега континентов Природного мира, однако какое это имело значение? Просто вода, не более того. "Смертные чрезвычайно романтичны", – рассуждала она, – "можно даже сказать, болезненно романтичны. Они живут всего лишь сотню лет, потому и не способны понять, что настоящую ценность представляет размеренное течение жизни". Однако самым грустным в этой логической схеме оставалось то, что душа Элизар после таких слов презрительно отворачивалась от собственной хозяйки, погружаясь куда-то вглубь тела. А виноват во всем проклятый лед на сердце, который так и не растаял. Элизар и сама не смогла бы вспомнить, какие именно ужасные события прошлого заставили ее намертво блокировать память и ощущения, но одно она знала точно – произошедшее едва не разорвало ей душу на куски. Потому и ледяной занавес на сердце – особо сложное магическое умение, позволяющее имитировать эффект смерти: остаешься жить, но совершенно ничего не можешь вспомнить из "прошлой жизни". Элизар боялась только одного: иногда разумные существа вспоминали свои прошлые жизни… Эйвелин своим душевным теплом и жизнерадостностью, не осознавая и не желая того, приблизила Уриане к страшному обрыву.

Иногда, но совсем не часто, Элизар искренне начинала скучать по временам, когда множество черных теней "со звериным оскалом" бродили по континенту, наводя ужас на местных обитателей. Уж это-то время относилось к ее «нынешней» жизни! Что-то странное творилось с умершими в пределах Эльмитара: будь из них хоть кто-то чуть злее шакала, умерев, он тут же обращался в такое вот ходячее пугало. И ладно бы просто пугало, но эти твари открыто нападали на людей, которые после встречи с чернющим «мертвяком» чаще всего сами вскорости умирали. Причем без всякой видимой причины – просто однажды во сне сердце переставало биться. Тело человека при этом практически никогда не удавалось похоронить: на второй-третий день оно пропадало. Сама Элизар в те дни упорно задавалась вопросом: что происходит с непогребенными? Вроде бы живых скелетов в округе она не встречала, тем не менее, такое положение дел ее очень тревожило.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю