Текст книги "Из Питера в Питер"

Автор книги: Михаил Ляшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

18

Хотя по первому впечатлению ребят Джеральд Крук выглядел добрым волшебником, а Энн Крук – ведьмой, та большая дружба, которая потом установилась между ребятами и четой Круков, началась с душевной близости между Энн Крук и Катей Обуховой...

Еще когда они жили в приюте, миссис Крук остановила выпуклые, похожие на стеклянные глаза на Кате и велела ей подойти.

– Вы Катя Обухова? – спросила она.

– Да.

– Я – Энн Крук. Сейчас разгружают зимние вещи. Оденем сначала младшие классы, девочек. Не возражаете?

– Я? Нет...

Энн Крук повернулась, словно по команде «кру-угом!» и твердо зашагала в приютскую кладовую. Катя удивленно шла за ней. В кладовую только что сгрузили груды курток с воротниками, теплого белья, чулок, ботинок. От всего этого пахло кожей, морозом, пряжей... Тут же стояли Олимпиада Самсоновна и Анечка. Казалось, они с удовольствием принюхиваются к забытым запахам...

– Это Катя Обухова, – сказала им миссис Крук. – Она согласна. Пусть начинает?

– Пусть, – послушно кивнула Олимпиада Самсоновна.

– Мы пошли, – рубила миссис Крук, обращаясь к Кате. – Вы отвечаете за то, чтобы все маленькие девочки были довольны. Вот ключи.

Катя молча взяла ключи, а Энн Крук повернулась – «кру-угом марш!» – и увела за собой Олимпиаду Самсоновну и Анечку.

Катя растерянно смотрела им вслед, сжимая ключи...

Когда через двое суток все девочки младших классов были одеты в зимнее и им подогнали, как умели, белье, суконные сарафаны и пальтишки, Катя хоть и побледнела от усталости, охрипла и еле двигалась, но чувствовала себя счастливой...

За эти двое суток Энн Крук ни разу не заглянула в кладовую. И когда с младшими было покончено, она не похвалила Катю и не упрекнула ни в чем, а велела опять:

– Одевайте старших девочек.

Конечно, и Тося и другие старшие помогали Кате возиться с малышами, копались во всех вещах, между делом облюбовывая себе наряды... Но потребовалось множество дипломатических ходов, выдержка, такт и весь Катин авторитет, чтобы и эта бурная процедура кончилась благополучно...

– Кому поручим одевать мальчиков? – осведомилась Энн Крук, когда Катя доложила ей, что с девочками удалось разобраться.

– Ручкину, Гольцову и Колчину, – посоветовала Катя.

– Давайте, – кивнула миссис Крук. Катя назвала фамилии тех же ребят, которых рекомендовала Олимпиада Самсоновна. – Скажите от моего имени, пусть берутся за дело. Они вас послушают?

– Конечно, – пожала плечами Катя и этим окончательно завоевала доверие решительной американки.

Через день Круки пригласили Катю на вечерний чай. Когда Катя пришла, миссис Крук сообщила:

– Джеральд, это Катя.

– Я знаю, дорогая, – пророкотал мистер Крук, широко улыбаясь.

– Она будет мне помогать.

– Очень хорошо, дорогая.

Едва они уселись за стол, как миссис Крук уставилась на Катю круглыми, голубоватыми глазами и сказала:

– Вы хотите что-то спросить?

– Да, – призналась Катя. – Я хотела спросить, с кем же сейчас ваши дети...

Джеральд выпрямился, и лицо его, казалось, вытянулось. Но Энн Крук не дрогнула. Как обычно сухо, она сообщила Кате:

– Бог не дал нам детей.

– Мы подружились с сотнями детей, которых можем считать почти своими, и в Европе, и в Центральной Америке, и в Китае, – мягко добавил мистер Крук.

– Джеральд хочет сказать, – пояснила Энн Крук, – что мы с двадцати лет работаем в организациях Красного Креста, и почти все время с детьми...

Они стали рассказывать, и у Кати скоро заблестели глаза. Ей почудилось, что ожил мамин и ее любимец, покровитель всех обездоленных, доктор Гааз, да еще с женой... Круки объездили полмира, спасая белых, красных, черных, желтых детей от верной гибели... Они не хвастались. Напротив, они искренне огорчались, что делали куда меньше, чем было необходимо, и что многие тысячи детей все-таки погибли...

– А почему вы решили помогать нам? – спросила Катя.

Круки переглянулись. Потом Энн взглянула на Катю, и лицо ее смягчилось:

– Нам показалось, что вы не переживете эту зиму.

Катя очень удивилась:

– Что вы! Мы бы как-нибудь перекрутились. Вот в Петербурге был голод, это да, и все-таки жили... – Тут у нее лицо словно осунулось, тени под глазами стали чернее. Но, не поднимая глаз и что-то невидимое перебирая пальчиками на столе, она вежливо объясняла: – Мы все вместе, понимаете? Это очень важно... Очень важно, когда все вместе... Надо спасать тех, кто всеми покинут...

Миссис Крук покачала головой:

– Поздно. Все решено. Будем заниматься вами.

– Почти восемьсот ребят – это немало! – радостно улыбнулся Джеральд. – Восемьсот жизней...

И они вдруг притихли, склонив головы и что-то шепча. Катя смущенно отвернулась, но все же косилась на Круков. Похоже, они молились.

– Надеюсь, Робинсу больше повезет у большевиков, – вздохнув, бодро сказала потом миссис Крук, будто разговор и не прерывался молитвой.

Джеральд оживленно согласился, а Катя с любопытством уставилась на миссис Крук:

– Разве ваш Красный Крест работает и у... – она чуть не сказала «у наших», но запнулась, – ...там, на той стороне, у большевиков?

– Дитя мое, – торжественно произнес мистер Крук, – мы стараемся быть везде!

– Значит, вы не за Колчака?

Круки снова переглянулись, и Энн сделала такой жест, будто что-то решительно отбросила:

– Мы всегда за детей. Только! В Китае условия были не лучше. Одни генералы дрались против других, уезд на уезд, а дети гибли. Там погибло очень много детей... Но еще хуже – диктаторы в странах Центральной Америки и Карибского бассейна. Чем меньше страна, тем ненасытней и кровожадней диктатор. Что же вы думаете, мы были за этих генералов, диктаторов? Мы спасали детей...

У Кати блестели глаза. Она смущенно улыбалась. Эта суровая Энн Крук ей чем-то напоминала маму. Дома у них тоже не принято было «лизаться», как говорила мама, воспитывалась сдержанность чувств.

– Вы хотите что-то спросить? – сухо заговорила миссис Крук.

Катя покачала головой.

– Неправда, – уставилась на нее рыбьими глазами миссис Крук.

– Не спрашиваю, значит, не хочу, – попыталась в тон ей отвечать Катя, но не выдержала и улыбнулась: – Не сейчас...

Она хотела уйти, но они попросили ее еще посидеть. Катя поняла, что чем-то им тоже нравится, и обрадовалась... А вообще-то Крукам тут, конечно, нелегко... Может, они устали от вечных скитаний, тяжелых забот. И им хотелось посидеть у мигающего каганца пусть с чужой, но славной девочкой, которая по возрасту могла быть их дочкой.

Они спрашивали Катю о ее родителях, о том, с кем она дружит, почему Катя назвала фамилии Ручкина, Гольцова, Колчина...

– Ручкин – это тот парень, который нашел мои перчатки? – многозначительно подмигнул мистер Крук.

Энн зашипела на него, но перестала, увидев, как улыбается Катя... Почему-то Ларька решился прикинуться жуликоватым, вроде Ростика. Катя не собиралась его выдавать. И вообще она теперь отвечала сдержанно, скупо, как ни нравились ей Круки. Ларька велел держать с Круками ухо востро. Хотя, наверно, это глупо. Катя хотела бы жить, как они – путешествовать по всему свету и помогать несчастным...

Вскоре после этого чаепития, накануне отъезда из приюта, Аркашка поделился с Ларькой своими планами:

– Надо пощупать Майкла! Он же свой парень!

– Ну да? – скептически хмыкнул Ларька. Впрочем, Смит нравился и ему.

Аркашка настаивал на своем, и Ларька только пожал плечами:

– Если тебе пришла охота схлопотать по носу, валяй.

– Я расскажу ему о краскоме, – загорелся Аркашка.

Ларька нахмурился, молча рассматривая друга.

– Не, о знамени не скажу, – понял Аркашка.

Но когда он сошелся со своим любимцем, Майклом Смитом, и начал было рассказ о краскоме, что-то сразу стало мешать.

Аркашка не мог понять, в чем дело! Почему-то он утратил все красноречие, стал косноязычен, бесконечно повторял «значит», «понимаете», попытался подогнать себя звонкими фразами, вроде «Знаете, это был необыкновенный человек!», но ничего не выходило и становилось совестно. Он не знал, как теперь выпутаться.

Смит глядел на него с интересом. Потом, пожалев Аркашку, вежливо спросил:

– А как его звали?

Аркашка смутился еще больше.

– По-настоящему – не знаю, – признался он.

– У него было прозвище?

– Нет, в отряде его звали – Павел или Командир...

– А вы как его называли?

– Товарищ краском...

– Вы – настоящие ребята, – решил Майкл, сплевывая изжеванную резинку.

– Кто?

– Ну, вы и ваши товарищи, которые бежали на фронт.

– Это я один, – пробормотал Аркашка. Он чувствовал двойное неудобство – и оттого, что врет, и оттого, что одному себе приписывает всю славу...

Решив разом покончить с этими осложнениями, Аркашка брякнул:

– А вы?

Смит поднял на Аркашку твердые, внимательные глаза, и неожиданно в них мелькнуло что-то общее с пронзительным взглядом Валерия Митрофановича – мелькнуло и тотчас исчезло...

– Почему я не убежал на фронт? – спросил Смит спокойно. – А на какой?

Аркашка покраснел, насупился; огневые, черные глаза метнули из-под ресниц искры.

– Выходит, вы за Колчака? – спросил он глухо.

Смит спокойно покачал головой и отрезал:

– Нет.

– Тогда вы за нас! – засуетился, разом оживляясь и добрея, Аркашка. – Ну, я же знал, какой вы человек! Вы человек что надо! Пойдете с нами! Пойдем шагать по планете! Даешь мировую революцию!

Смит был, видимо, удивлен, но так же спокойно покачал головой и твердо сказал:

– Нет.

– Как нет? – растерялся Аркашка. – А за кого же вы?

Тогда Майкл чуть заметно улыбнулся, поднял ладонь с длинными, гибкими пальцами и приложил ее к груди:

– Я за себя.

Всех ребят очень интересовали Круки и Смит. Разобраться в них было не так-то просто, хотя Ростик, например, уверял, что он видит американцев насквозь... Жадины! Почему – жадины, Ростик не объяснял, только энергично и пренебрежительно отмахивался от вопрошавших... Все понимали, что теперь многое в их судьбе зависит от этих американцев. Володя, который явно нравился мистеру Круку, считал, что ему беспокоиться не о чем, и поучал других. Ростик все-таки был уверен, что в любой момент облапошит этих американских провинциалов. Тося по секрету твердила девочкам, что Майкл Смит смотрит на нее как-то особенно. Многие уже в поезде начали зубрить английский и, завидя кого-нибудь из американцев, случайно выпаливали фразу или хоть слово по-английски. Иные, напротив, считали своим долгом всячески делать вид, что чихать они хотели на каких-то американцев. Так что суеты и волнений хватало.

Беседа Кати с Круками за чаепитием и наскок Аркашки на Смита также подверглись обсуждению в узком кругу, с участием Ларьки, Гусинского и Канатьева.

Катя призналась, что ей очень понравились Круки, их удивительная работа и что для себя она не желала бы лучшей судьбы.

– Тю, – печально ухмыльнулся Ларька.

– В последнее время, – сказала Катя, помедлив, чтобы ее фраза прозвучала еще обиднее, – вы, Ручкин, изрекаете только междометия...

– Хотите, скажу без междометий?

– Да, пожалуйста.

– Ненавижу таких Круков.

– И лопаете их еду? Носите их одежду? Это честно?

– Да, честно. – Он сердито смотрел на Катю, заведенный, как пружина. – Это не ихнее – еда, одежда, поезд – все!

– А чье? – Катя посмотрела на него сверху вниз, но так как они были одинакового роста, из этого мало что вышло. – Ваше, что ли?

– Да уж скорее мое. Откуда они взяли свои консервы? Это барахло? – Ларька дернул себя за ватный рукав.

– Купили, надо полагать. Не украли же.

– А я думаю – украли! У своих же, у бедняков. У негров, например. И вообще у рабочих. Они, буржуи, всегда крадут. Вы что, не знали? Только умеючи крадут, втихомолку, научно, не так, как наш Ростик. А потом бросают копеечку. Может, они в бога верят, в рай желают, может, просто хотят похвалиться. А Круки хватают эту вонючую копеечку и на нее покупают таких, как вы! Ах, мы спасаем деточек!.. – передразнил он разом и Катю и Круков. – Спасайте их от буржуев! – заорал Ларька. – Делайте революцию! Тут и спасенье, и все!.. А за это, – Ларька снова дернул себя за ватный рукав, – я ихнему рабочему скажу спасибо или бедному негру!

Катя выслушала его, стиснув зубы, и еле дождалась, чтобы холодно негромко сказать:

– Как ни кричите, а Круки лучше вас.

Ларька задохнулся от возмущения.

– Конечно. Они для нас все делают. А вы болтаете всякий вздор и еще их оскорбляете. Это подло.

Катя встала и быстро ушла.

Мальчики сидели, понурив головы. Даже Ларька молчал, только раз и другой залез пятерней в свои роскошные рыжеватые кудри...

– Зря ты так, – нерешительно заговорил Аркашка. – Все-таки девчонка...

Ларька презрительно хмыкнул, а Гусинский выкатил круглые глаза:

– Что значит – девчонка? Или она понимает, и тогда идет с нами. Или не понимает – тогда на что она нужна!

Даже Ларька засомневался, справедлива ли такая беспощадная постановка вопроса... Может, поэтому информация Аркашки о попытке вовлечь Майкла Смита в борьбу за мировую революцию прошла спокойнее, чем можно было ожидать.

– Все они только за себя, – отмахнулся Гусинский. – Буржуи! Разве они могут за народ?

– Все-таки сказанул, как думал, честный парень, – похвалил Ларька Смита. – Не виляет, как эти Круки...

Потом, когда Ларька был уже один, к нему подошла малоизвестная девочка, очень некрасивая, и молча, осуждающе сунула черную матросскую ленточку и катушку с остатками черных ниток...

– Вот это да, – сказал Ларька, скаля зубы. – Сплошной траур.

И он замахнулся, не зная, куда швырнуть дорогие сувениры.

– Грош вам цена, мальчишкам! – с негодованием отозвалась девочка.

19

Они поссорились перед отъездом в Петропавловск...

Конечно, пришлось все-таки уезжать. Со взрослыми не поспоришь.

Отъезд ребятам был не по душе. Если американцы могут достать еду, одежду и топливо, так зачем куда-то ехать? Да еще в Сибирь! Опять на восток... Еще дальше от дома.

Собраний больше не было. В колонии наблюдался разброд. Ларька, не утруждая Ростика, вернул американцам перчатки. При этом он так неловко сообщил, будто нашел их, что Джеральд Крук невольно ухмыльнулся и подмигнул, за что тотчас получил нагоняй от своей Энн. Эта странная женщина, так похожая на тощую ведьму, почему-то верила всему, что говорили ребята. И требовала, чтобы верили другие...

Но Круки оставались далеки, они совещались с Олимпиадой Самсоновной и учителями, с ребятами виделись лишь мельком. Куда ближе к ребятам был Майкл Смит.

Аркашка так привязался к Майклу, что даже отдалился несколько от Ларьки, Кати и Миши Дудина. Особенно сблизила та ночь, когда они дежурили около склада с консервами. Майкл почти все время молчал, но зато Аркашка трещал, не умолкая. Потом он удивлялся, даже стыдился – почему так разболтался? Ведь Майкл его не расспрашивал. Просто он умел удивительно слушать... Как будто ему все было интересно. И про Ларьку, и про Катю, и про Володьку Гольцова, даже про Мишу Дудина. И про мечты ребят о доме. Аркашка разболтался о боях под приютскими окнами, о гибели краскома и едва не проговорился насчет спасенного знамени...

Смит, похоже, относился к Аркашке с подчеркнутым вниманием, как к человеку, на которого можно положиться.

Аркашку раздражало только то, что ему почти не удается побыть с Майклом наедине. Только Майкл начнет что-нибудь показывать, как набегают ребята...

Между прочим, Майкл не любил ничего рассказывать о себе. Зато показывал очень интересные вещи. Например, он бросал нож, как настоящий индеец... Аркашка спрашивал:

– А в бочку попадете?

– Вторая клепка, – говорил Майкл, а нож тем временем прорезал уже пространство и точно входил во вторую клепку. Пока Аркашка бегал за ножом, около Майкла начинали вертеться мальчишки. Он брал у Аркашки свой нож, с которого ребята не спускали глаз, и, посмеиваясь, уверял, что никто из них не умеет как следует смотреть.

– А чего тут уметь? – удивлялся Миша Дудин, еще шире раскрывая доверчивые глаза. – Вот – все вижу.

– Нет, – покачал головой Майкл. – Не видишь. Никто не умеет.

Все удивлялись, но вскоре действительно начинали понимать, что многого не умеют вокруг себя замечать.

Например, никто не знал, как снег мешает правильно определять расстояния. Или что лес кажется ближе, если смотреть на него против солнца, и дальше, если солнце сзади тебя... Смит показал, как определять остроту зрения, и весь приют целые сутки был погружен в это занятие – чертили специальные прямоугольники, измеряли расстояние и хвастались:

– У меня правый глаз дает две десятых выше нормы! Во!

И этот же Смит, который знал, кажется, все, что должен знать настоящий мужчина: как двигаться с компасом по заданному азимуту, как без часов определять время, как ориентироваться по звуку, по свету и по следам, этот же Смит, который владел любым оружием, был скор, точен, хладнокровен, знал приемы бокса и джиу-джитсу и даже переплыл однажды речку, когда уже начинался ледоход, – этот удивительный и необыкновенный Майкл Смит доверительно говорил ребятам:

– Армии Колчака успешно продвигаются на запад. Скоро они возьмут Москву и подойдут к Петрограду. Большевикам конец. Вы еще этим летом вернетесь домой. А до этого мы с вами чудесно проведем время!

Кажется, ни ему, ни Крукам не приходило в голову, что перед ними хоть и дети, но очень разные... Даже те ребята, которые не задумывались, что же будет, если победит Колчак, невольно оглядывались на своих друзей, на их серьезные лица, прислушивались к их перешептываниям: «Как же мы вернемся, если в Питер придут белые?..»

Если при этих разговорах присутствовал Ларька, все невольно посматривали на него. Ларькины губы складывались в ироническую улыбку. Становилось немного легче... Никогда не дойти белым до Москвы и Питера! Туда их не пустят, ничего Смит не понимает...

Получалось, однако, что он за Колчака, такой геройский человек, настоящий индеец... Как же так? Были, правда, и такие ребята, которые не особенно задумывались над этим. Им было важно, что в приюте стали топить, что появилась еда и одежда. Конечно, никаких мокасин и шуб с бисером американцы почему-то не прислали, пожадничали, наверно, но все-таки каждый получил крепкие башмаки, две пары толстых теплых носков и стеганые ватные куртки с меховыми воротниками. Вот это все имело значение. Это все было реально, не то что Ларькины мечты о мировой революции...

Приближался день отъезда старшеклассников. В приюте оставались триста учеников третьих и четвертых классов, среди них, конечно, и Миша Дудин. Но накануне отъезда старших он опять пропал.

На этот раз исчезновение Миши не вызвало переполоха. В предотъездной суете оно прошло незамеченным.

Девочки обнимали Катю, обливали ее слезами, совали какие-то ленточки, вышивки, домашние адреса. Уже без улыбки она вытирала слезы двадцатой или пятидесятой, пока Ларька решительно не вытащил ее за руку из этого писка и гама и не поставил в строящуюся колонну старших.

Меньшие наломали еловых веток с шишками и роздали их своим любимцам. Ростику тоже сунули ветку, но он галантно уступил ее Тосе, сообщив, что ветка колется...

Олимпиада Самсоновна и Анечка, которые оставались с меньшими, тоже со слезами провожали и ребят, и Николая Ивановича, и Валерия Митрофановича, и Круков...

Круки познакомили Олимпиаду Самсоновну со своими коллегами по Красному Кресту, на попечении которых оставались теперь младшие классы.

С недавних пор Олимпиада Самсоновна носила одно и то же строгое, черное платье и черный платок, как монашка. Она не расставалась с Евангелием и любила приводить на память цитаты из священного писания. Два попика, неизвестно откуда взявшиеся и вертевшиеся в последнее время около нее, в немом восторге покачивали седыми бородами. Лицо у нее стало еще добрее, но это была доброта отвлеченная, нереальная. Становилось грустно оттого, что Олимпиада Самсоновна словно бы утратила интерес к детям, к их занятиям и говорила все больше о том, что она теперь живет блаженством веры и что Христос дал жизнь вечную...

– За всех вас молюсь, – говорила она, кладя руки на головы детей, – чтобы никто не остался вне дверей царства божьего...

Ребята жалели, что на их Олимпиаду Самсоновну нашел «такой стих», как они говорили. Может, она заболела и еще выздоровеет?

Многие принадлежали к верующим семьям и, слушая Олимпиаду Самсоновну, невольно пугались, вспоминая, как давно не были в церкви, не молились и вообще не вспоминали о боге. Конечно, на том свете попадет. Будешь жариться в аду! Может, все их несчастья от неверия... Олимпиада Самсоновна настойчиво внушала эту мысль.

Американцы были тронуты новым обликом Олимпиады Самсоновны. Люди верующие, хоть и на свой образец, они с удвоенным уважением относились к Олимпиаде Самсоновне и, видимо, сожалели, что святой дух не снизошел и на Николая Ивановича. Главной драгоценностью Круков, с которой они никогда не расставались, была семейная Библия – толстенная книга в потрепанном кожаном переплете. Те, кто ее мельком видел, с восторгом и завистью передавали свои впечатления:

– Ого! Ну и книжища!

– Наверно, полпуда весит.

– Такой книжищей ка-ак хряснешь – наповал!

– Они в ней доллары прячут! Между страницами.

– Туда долларов можно напихать будь здоров. Сто тысяч.

Перед самым расставанием миссис Крук и Олимпиада Самсоновна уединились, что-то друг другу шепча, листая Библию и от воодушевления не слушая друг друга... Нелегкая занесла Николая Ивановича в комнату, где они возносились духом, и миссис Крук, со свойственной ей бесцеремонностью, тотчас его атаковала:

– Все хочу спросить вас: верите ли вы в бога?

Вид у нее был настолько воинственный, что Николай Иванович несколько струхнул и забормотал:

– Я допускаю, что он есть...

– Вы что, не христианин?

– Я крещен по православному обряду...

– А дети?

– Что? И они тоже, по-моему, крещены.

– Вас это не очень интересует?

– Как вам сказать...

– Неужели вам безразлично и то, заберут ли их сейчас в Петроград, обрекут на гибель, на моральное растление или нам удастся спасти не только детей, но, быть может, и их родителей!

– Я не понимаю...

– Что же тут непонятного? У большинства ваших учеников интеллигентные семьи. Неужели родители не предпочтут жить со своими детьми в условиях подлинной культуры, демократии, уважения к религии? – Миссис Крук оглянулась на Олимпиаду Самсоновну. – Ах, как это было бы чудесно: дети не только спасли свои души, но и души родителей!..

Олимпиада Самсоновна только тяжко вздохнула, взглянула мельком на Николая Ивановича и опустила глаза.

Он не знал, как от них отвертеться, тем более что колонна старших уже строилась и Аркашка заводил полюбившегося «Варяга», который никогда не сдается...

Наконец колонна двинулась. Остающимся в этот момент стало особенно грустно, они побежали следом за колонной... Им страшно стало расставаться. Они провожали уходящих, наверно, с полкилометра и, даже когда Олимпиаде Самсоновне удалось их остановить, еще долго махали руками, выкрикивали прощальные слова, надеясь в глубине души, что вдруг колонна вернется...

И старшие шли невесело. Уже не слышен был шум голосов оставшихся позади малышей. Снова что-то рвалось... Опять потери, расставания. Сначала – дом, потом поезд и казарма; теперь этот приют, малыши... А что ждет их впереди?

Предстояло промаршировать пятнадцать километров до города; еще раз пройти мимо казармы и холерного барака, которые так помнились, снова отшагать по улицам чужого города и к двум часам подойти к станции, где их ждал поезд Красного Креста... Но не на запад, не домой пойдет этот поезд, а опять на восток, еще дальше в Сибирь... Эта мысль не покидала ребят, хотя и Смит и Круки всячески их утешали:

– При первой возможности все вернутся домой, к родителям!

Когда колонна прибыла на вокзал, в нее, стараясь быть незаметным, вклинился Миша Дудин и стал между Ларькой и Аркашкой.

– Откуда ты, прелестное дитя? – громко засмеялся Володя Гольцов и сразу привлек внимание Валерия Митрофановича.

Начались переговоры на самом высоком уровне. Валерий Митрофанович твердил, что раз Миша сумел добраться самостоятельно от приюта, до вокзала, то без труда совершит это путешествие и в обратном направлении. Не может быть и речи о том, чтобы допустить его ехать со старшими.

Николай Иванович был также смущен.

– Вы уже потеряли три месяца, – объяснял он ребятам. – Предстоит налечь на учебу. А что станет делать Миша Дудин? Он должен заниматься со своим четвертым классом, а не с седьмым и восьмым.

Ларька и Аркашка клялись, что под их наблюдением Миша проскочит четвертый класс, как стрела, на одни пятерки. Но и у Круков возникли сомнения... Они, конечно, не допускали и мысли отправить Мишу в приют одного, но, кажется, не прочь были поручить эту операцию Смиту.

Тогда Смит предложил оставить Мишу.

– А дисциплина? – кричал Валерий Митрофанович.

– Мужская дружба тоже чего-то стоит, – улыбнулся Майкл Смит, поглядывая на Мишу, Аркашку и Ларьку. – А дисциплина придет.

Так Миша остался со старшими, а Майкл Смит еще раз доказал, что он свой парень и все понимает.

Эшелон Красного Креста охраняли американские солдаты. Их было немного. Они спокойно стояли у вагонов, широко расставив ноги, и, ни на кого не глядя, со скучающим видом жевали свою любимую резинку.

Ребята обрадовались, что вагоны – классные, не теплушки. Кто знал по-английски хоть несколько слов, вежливо приветствовали американских солдат. Те молча улыбались и угощали ребят плитками жевательной резинки.

Но неугомонный Миша Дудин, хотя его право на посадку в такие великолепные вагоны было сомнительным, недоумевал:

– То чехи, то американцы... Кто их сюда звал?

– Пришли, понимаешь, на святую Русь... – зло улыбался Ларька.

– Они что, варяги? Опять? – поддакивал кто-то из ребят.

– Тихо, вы! – нахмурился Аркашка. – Хотите обидеть Майкла, Круков? Они же для нас, дураков, стараются...

– Ну да, – потешался Ларька, – земля у нас велика и обильна, порядка только нет...

А сам искал глазами Катю. Ему казалось, что она только что на него смотрела. Но каждый раз это было ошибкой. Нет, она на него не смотрела...