Текст книги "Из Питера в Питер"
Автор книги: Михаил Ляшенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
16
Никто не решился бы предсказать, что произойдет в приюте после ареста Ларьки, Аркашки и Николая Ивановича...
С начала путешествия ребят из Питера одним нравилась Олимпиада Самсоновна, другим Николай Иванович; кому-то – Анечка и даже та учительница русской литературы, словесница, которая походила теперь на унылую, старую козу... Были тихони, которые держались за Валерия Митрофановича, с удовольствием нашептывали ему, кто что сказал и что сделал.
Так же неопределенен был долгое время и авторитет самых выдающихся из старших ребят. Одним нравился Ларька, другим Аркашка; немало мальчишек, раскрыв рот, любовались Володей Гольцовым – его манерами, французским выговором, красивой одеждой, небрежной уверенностью в собственном превосходстве, иронией... Иные пристали к гоп-компании Ростика, которая хвалилась умением жить и держалась обособленно, погруженная в никому не ведомые таинственные делишки... Большинство девочек были прямо-таки влюблены в Катю Обухову, но многим нравилась красивая и легкомысленная Тося, которая так ловко делала вид, что ей все на свете трын-трава.
Все эти маленькие привязанности, уколы ревности или тщеславия, восторги от близости божества занимали почти всех в первые недели путешествия. Неожиданный грохот чужих кулаков и сапог по теплушкам в то мирное, розовое утро, когда их поезд подошел наконец к Волге, белые и чешские офицеры, выпрыгнувшие, словно черти из преисподней, выселение из эшелона грубо, нагло, безжалостно разрушили все, что еще вчера казалось таким важным... Конечно, поклонники Олимпиады Самсоновны, поначалу были уверены, что она мигом наведет порядок. Те, кому наивысшими авторитетами представлялись Володя Гольцов или Катя Обухова, жались к ним... Но ни Катя, ни Володя, ни даже Олимпиада Самсоновна почему-то ничего не могли поделать. Их обижали. Жить становилось все хуже, все невыносимей. Одни ребята еще внимательнее прислушивались к Валерию Митрофановичу, к шуточкам Ростика, полагая, что все дозволено, если хочешь выжить, не умереть с голоду, не замерзнуть. Но очень многие прислушивались и присматривались к Ларьке...
Эти ребята были далеки от Смольного, от «Авроры»; большинство если и слышали что-то о Ленине, то все равно не понимали и не очень хотели понимать, чего надо этому Ленину и большевикам. О революции они знали то, что говорилось дома: одни одобряли, но с оговорками; другие поеживались. Таких, как Ларька, как Аркашка, кто рвался в бой за мировую революцию, было явное меньшинство.
Но выходило так, что их дома, их мамы и папы – все, что было дорогого, без чего просто нельзя было жить, осталось там, в красном Питере, у большевиков, с революцией. И поэтому все большее число ребят с надеждой поглядывали на Ларьку, который что-то понимал и в революции и в большевиках, сам брал Зимний...
Раньше его манера вечно скалить зубы, насмешничать, держаться не только на расстоянии, но и на высоте вызывала обиды, негодование и уж никак не привлекала. Теперь ловили его сердитую улыбку. Даже в насмешках Ларьки таилась уверенность, которой всем так недоставало.
К тому же на Ларьку словно не действовал ни голод, ни холод. Он не воровал, как гоп-компания Ростика. Не клянчил на кухне, как любимцы Валерия Митрофановича. На огороды, правда, и он делал набеги, но, в общем, голодал и холодал, как все, а может, и хуже. Только когда другие ныли, он посмеивался.
Не кто-нибудь, а Ларька привел первые подводы с картошкой и рыбой, присланные в приют ушедшим в подполье Советом. Ларька добывал дрова и топил печи, когда даже у Олимпиады Самсоновны опускались руки. И он же, Ларька, громко, уверенно, будто знал, как это сделать, потребовал: «Даешь домой!» В этот день к нему рванулись все сердца.
И вот Ларьку арестовали и увезли, да еще вместе с Аркашкой и Николаем Ивановичем...
Казаки с арестованными еще не успели доехать и до леса, как в приюте начался бунт, взрыв отчаяния... Очень долго терпели, но оказалось, что терпеть дальше нет никакой возможности.
Несколько десятков мальчиков и девочек, самых преданных Ларьке и Аркашке, вылетели из приюта и, не разбирая дороги, мало что соображая, бежали за казаками. Они угрожающе размахивали руками, что-то кричали, сгребали мокрый снег и бросали его вслед казакам, которые не видели и не слышали этих преследователей.
Многие из оставшихся в приюте плакали навзрыд, и слезы переходили в истерический вой, нежелание никого слушать. Некоторые девочки пытались даже драться с Анечкой, которая их успокаивала.
Хуже всего было в той группе третьих и четвертых классов, где верховодил Миша Дудин. Кто-то крикнул:
– Долой проклятый приют! Долой!
Кто-то первый толкнул и опрокинул стул. Другой поддел ногой ближний тюфячок...
–A-а! Бей! Бей все! – закричали с разных сторон. – Чтоб ничего не осталось! Пускай домой везут...
И начался погром того жалкого имущества, которое еще имелось в приюте.
Олимпиада Самсоновна послала Гусинского и Канатьева вернуть тех, кто побежал за казаками.
Пять учительниц, оставшихся с ней, не бросивших ребят, тщетно пытались угомонить разбушевавшихся...
Олимпиада Самсоновна вошла в класс Миши Дудина, когда там уже начали бить окна. При ее появлении все опустили руки. Стало стыдно... Но Миша, который до этого делал все, чтобы унять ребят, теперь храбро и требовательно смотрел на Олимпиаду Самсоновну:
– Может, их уже поубивали? Аркашку с Ларькой?..
Она решила ехать в город. Скрепя сердце пригласила к себе Валерия Митрофановича, надеясь на его связи. Он сразу заважничал, заговорил медленно, раздельно ставя слова:
– Понадобился, значит, Валерий Митрофанович... Как это вы не побрезговали?
– Ну, что вы...
– Доигрались в красную демократию, Олимпиада Самсоновна... В стране гражданская война, решаются судьбы России, тут не до игрушек, надо всем жертвовать для блага России.
– Да ведь дети, Валерий Митрофанович... И наш учитель, Николай Иванович, честнейший человек, – просила она, краснея от унижения.
– Ну что ж, поедем. Раз вы просите... Ради вас. Только вот вопрос – живы ли они...
Ехать им не пришлось.
Приют испуганно замер, когда к концу дня, отфыркиваясь от грязных брызг мокрого снега, жарко дыша могучей грудью, во двор приюта ворвался и засигналил большой черный автомобиль, или, как тогда говорили, мотор... Какое еще несчастье сейчас обрушится?..
– Вот это уже за Олимпиадой Самсоновной, – дрожа, шептали девочки. – Ее заберут...
Но из машины один за другим вылетели Аркашка и Ларька. С другой стороны выскочила незнакомая женщина и ухватила Аркашку за руку, не пускала почему-то... Вышел и Николай Иванович! Уже весь приют бросился к ним навстречу...
Как Аркашка ни отбивался, женщина вела его за собой, требуя по дороге показать, где постель Аркашки и где врач. Понять ее можно было, хотя говорила она как-то чудно. Аркашка вертелся и так и сяк. Не мог он показать ей, этой американке, свою постель, потому что там была и не постель вовсе, а черт знает что...
Пока разыгрывалась эта маленькая трагедия, Ларька, отмахиваясь во дворе от бурных проявлений восторга, отойдя в сторону, объяснил шепотом Гусинскому и Канатьеву:
– Видали мотор? Американские буржуи... Из ихнего Красного Креста. Он, конечно, никакой не красный. Помогать хотят. Ясно? – И так как даже Гусинскому и Канатьеву, несколько обалдевшим от такого навала новостей, ничего не было ясно, Ларька сухо объяснил: – Думаете, за красивые глазки? Купить нас хотят по дешевке, за свои консервы. Видите, что делается?
И он, презрительно подняв верхнюю губу, кивнул на высыпавших из приюта ребят. Наскоро выразив радость по поводу возвращения Ларьки, Аркашки и Николая Ивановича, все льнули теперь к удивительной машине и к приезжим, о которых моментально стало известно, что они американцы и приехали выручать... «ура!».
Катя сочувственно тряхнула Ларькину руку. Ей тоже было неприятно, что Володя и другие ребята унижаются перед американцами, все им рассказывают о нищете приюта, словно протягивают руку за подаянием...
– Уж очень мерзнут, – попробовала она все-таки оправдать просителей. – Голодают...
– Ну, Гольцов не маленький, – не принял Ларька это объяснение и повел глазами на Володю, который пустил в ход все обаяние, и французский, конечно, чтобы запомниться американцам. – Попрошайка!
По-французски заокеанские гости не понимали ни бельмеса, но были поражены состоянием приюта, положением ребят. Они, правда, не охали, не стонали, не обнимали маленьких, а все записывали что-то в записные книжки. «Вечное перо, – бормотал восхищенный Ростик. – Золотое».
Особенно поражены были американцы тем, что во всех классах продолжались обычные уроки. Строго по расписанию. Без всяких поблажек. Будто в обычной школе и в нормальной обстановке.
– Они же падают от истощения! – пробовала возмутиться миссис Крук, чтобы скрыть слезы.
– Ну, пока не падают, – слабо возражал Николай Иванович, очень довольный, что американцы оценили главное.
Американец спросил Аркашку:
– Кто вас заставляет учиться?
Вокруг заулыбались. Аркашка как раз учился через пень-колоду. Но тут он гордо выпрямился:
– Меня никто не может заставить! Я свободный человек!
– И потому учусь, – вставил, усмехаясь, Ларька.
– И потому – учусь! – еще выше вскинул голову Аркашка.
Тогда американцы стали пожимать руки всем, кто только тут был.
Американца звали мистер Джеральд Крук, его жену – миссис Энн Крук. Ему было, наверно, лет тридцать, миссис выглядела несколько старше. Он был большой, настоящий великан: большая голова, толстые руки и ноги, громкий голос и раскатистый смех. За большими роговыми очками щурились добрые и несколько растерянные глаза.
Энн Крук ребят напугала. Если Джеральд Крук казался добрым великаном, то она – злой волшебницей. Она была длинной и тощей, и светлые волосы ее торчали как пакля. У нее был острый длинный нос, выпуклые, водянистые глаза и бескровные губы...
– Гляди, ведьма, – шепнул Миша Дудин соседу. На что рассудительный сосед возразил, что ведьмы бывают только черные, как цыганки, а это – белая.
– Еще хуже! – упорствовал Миша. – Белые злее...
Американцы уехали часа через три. По приюту распространился слух, что они обещали помочь. Их провожала густая толпа ребят. На Джеральда Крука и Энн Крук смотрели с обожанием. Казалось, от них идет тепло и густой запах мяса. Одеваясь, мистер Крук на мгновение замешкался, но миссис Крук что-то сказала ему властным, не терпящим возражений голосом, и Джеральд тотчас громко захохотал и пошел за женой к мотору. Он сел за руль, Энн Крук рядом. Автомобиль тотчас послушно тронулся.
Николай Иванович, который понимал по-английски, подозвал Ларьку и сердито сообщил ему, что кто-то умудрился свистнуть у Джеральда Крука перчатки. Джеральд сказал жене, а она ответила, что перчатки забыты, конечно, дома, и нечего поднимать историю.
В это время Ростик в своей компании хвастал великолепными кожаными перчатками на меху.
– Помогут американцы, нет ли, неизвестно, – рассуждал он, – а перчаточки ихние – вот они! Фунтов пять сала потянут
17
Ростик похвалялся зря. Не учел, какое настроение охватило всех эшелонских ребят. Признание, что это он стащил у американца перчатки, не вызвало одобрения даже у гоп-компании. Ларьке не стоило большого труда объясниться с Ростиком.
– Украл?
– Кто? Я? – страшно удивился Гмыря. – Ты что! Я это... как его... экспроприировал! У буржуя!
– Отдашь, когда он приедет, – сообщил Ларька, убирая перчатки. – Скажешь, нашел. – Ростик потянулся было за перчатками, но Ларька отвел его руку: – Пока у меня будут...
Гмыря зашумел, что это нечестно и вообще какое Ларькино собачье дело... Он не заметил, что к ним со всех сторон валят сердитые ребята, спрашивают:
– Правда, что у американца сперли перчатки? Опять этот Гмыря! Американцы еще обидятся! Не приедут! Бросят нас! Где Гмыря? Да вот он! Дай я ему врежу! Бей его!
Ларьке еще пришлось спасать Ростика от расправы...
Все надежды теперь связывались с американцами. Ходили невероятные рассказы. Они выдавались за самые последние и достоверные сведения. Например, утверждали, что американцы привезли с собой целые вагоны валенок...
– Да не валенок, а кожаных сапог на меху!
– Мех бизона! Самый теплый в мире!
– Мокасины пришлют! На каждого!
– И еще у них много пальтишек на вате и с воротниками...
– Скажешь тоже!
– Они везут меховые куртки с Аляски! Которые для золотоискателей!
– Расшитые настоящим индейским узором! Бисером!
Это рассказывали, не отходя от единственного уцелевшего в приюте зеркала. Обычно на зеркало и не взглядывали, разве что девчонки. Но сейчас мальчики прохаживались перед ним, как петухи, воображая себя в меховых шапках, мокасинах и расшитых бисером куртках... Хотя еще вчера они мечтали о солдатской шинели, об одеяле, пусть старом и рваном, о каких-нибудь башмаках, хоть латаных-перелатаных.
Те, кто особенно страдал от голода, таинственно рассказывали друг другу, что у американцев на всех станциях стоят эшелоны с мукой, маслом и мясными консервами.
– Завтра поедим супчика из консервов!
– Чего там супчику! Навернем прямо из банки!
– И блинов! С маслом!
– Нет, завтра не поспеют...
– Что ты? Американцы? Они все делают в момент! Я их знаю! Так и говорят: время – деньги...
Настроенные более возвышенно глотали втихомолку слюни и признавались друзьям, что всегда любили Америку – не за консервы, конечно...
– Знаешь, «Следопыт»...
– А «Последний из могикан»?
– «Песнь о Гайавате»!
– Ого! А «Всадник без головы»!
– И Том Сойер! И Гек Финн! Там даже вдова ничего, в общем, тетка: кормила Гека досыта...
– Мне больше всего нравится Джек Лондон! Про золотоискателей...
Девочки припомнили еще «Хижину дяди Тома», хотя там почему-то попадались очень скверные американцы. Писала, наверное, какая-то злюка, все наврала.
Аркашка чувствовал, что он совсем выздоровел. Наверно, от всеобщего возбуждения. И возмущался, что его держат в лазарете, в кровати. У Ларьки уже подсыхал разбитый лоб.
– На мне все заживает, как на собаке, – хвалился он перед Катей.
В обещания американцев Ларьке почему-то не верилось. Хотя они и спасли его от смерти. Но слишком уж неосуществимыми казались ребячьи мечты об американских консервах и мокасинах.
А Володя Гольцов, который несколько скис и увял после неудачной поездки в деревню, теперь расцвел. Он на всех, даже на Ларьку, поглядывал свысока и нехотя одаривал ленивой улыбкой. Можно было подумать, что Гольцов знает больше, чем другие, что он у американцев доверенное лицо. К нему снова обращались охотно, с уважением, и он принимал это как должное. Володя жалел лишь о том, что хуже знает английский, чем никому не нужный французский язык... Он тщательно готовился к новой встрече с американцами. Чтобы окончательно их покорить, потихоньку от всех припоминал историю Соединенных Штатов – от «Бостонского чаепития» и «Декларации независимых», от Вашингтона и Джефферсона до Линкольна, Гранта и Вильсона... Засыпая, он повторял хронологическую канву истории Штатов и уже в полусне улыбался мысли, что если сумел приспособиться к Фоме Кузьмичу, то наверняка поладит с американцами. Он еще выживет, не одному Ростику дышать кислородом...
Уже через сутки после отъезда Круков Ларьке пришлось прикусить язык. В приют пришел темно-зеленый армейский грузовой автомобиль и привез сто чистеньких ящиков. В каждом ящике было пятьдесят банок консервов.
– Пять тысяч банок! – мгновенно подсчитал Миша Дудин. – Это же сколько на каждого?.. Гляди, по семь банок!
Он не поверил, посчитал на бумажке. Все равно выходило почти по семь банок! А в банке было больше, чем по фунту мяса. Миша снова углубился в счастливые расчеты...
На этикетке каждой банки красовалось изображение коровьей морды. Американская корова очень походила на обыкновенную, русскую. Пониже было написано по-английски: «Мясо».
– Тзе мыт! – счастливо перекликались меньшие, как воробьи. – Хочу зе миит!
Машину привел новый американец, подтянутый и стройный, как молодой офицер. Почему-то он все время жевал. Неужели ест мясо, которое ему поручили целым доставить в приют?.. Он был в теплом брезентовом комбинезоне, в высоких ботинках на толстенной подошве. С его открытого, длинного лица до сих пор не сошел загар. Даже спокойные, широко поставленные глаза словно выгорели, казались белесыми. Его звали – Майкл Смит. Коверкая слова, он объяснил, что по-русски это будет все равно, что Миша Иванов. И просил звать его Майклом.
– Мишей? – переспросил тезка Смита, Дудин, которому этот американец сразу понравился.
– Майкл, – улыбнулся Смит.
А улыбка у него была такая, что все невольно улыбались в ответ, чувствуя, что в груди потеплело...
– Что вы все время жуете? – осторожно спросил Миша Дудин. Действительно, Смит умудрялся жевать, даже когда разговаривал или улыбался.
– Это такая резинка... Жевательная.
И так как его явно не понимали, он достал пакетик величиной с ириску и отдал его Мише.
Тотчас за Мишей увязались не только младшие классы, но и Ростик, умоляя откусить кусманчик, дать попробовать пожевать...
Поварихи и Олимпиада Самсоновна ахали, не зная, куда лучше спрятать консервы. В здании приюта не было холодильника. Правда, сейчас любая комната годилась под холодильник... Но Смит сказал, что вечером затопят все печи. Складывать же такие ценности в сарае Олимпиада Самсоновна не решалась.
– Почему? – спросил Смит.
– Сарай деревянный, ветхий, – смущенно объясняла Олимпиада Самсоновна. – Не надежно...
– Выставите охрану.
– Что вы! Кого же мы поставим?
– Вот их.
И он кивнул на Володю, Аркашку, Ростика и других ребят, которые стояли тут же.
– Только надо им дать оружие, – добавил Смит.
Ребята невольно приподняли плечи и выпятили грудь.
Они смотрели на Смита с полным одобрением. Наконец-то появился человек, который что-то понимает... хоть и американец.
– Ну что вы! – снова заахала Олимпиада Самсоновна, счастливо улыбаясь. – Какое у нас оружие!
– Один-два пистолета, наверно, найдутся? – широко улыбнулся Смит.
Олимпиада Самсоновна даже руками замахала, а ребята несколько понурились. Они-то хорошо знали, что ни одного, хоть самого паршивого пистолетика нет...
– Охотничьи ружья? – продолжал откровенно удивленный Смит.
– Ничего у нас нет!
– Тогда хоть что-нибудь из холодного оружия, финские ножи...
– У нас давно нет даже перочинных, – призналась Олимпиада Самсоновна. – Все продали или поменяли на картошку...
– У ребят нет ножей? – недоверчиво спросил Смит, глядя на Аркашку.
Тот уныло помотал головой; ему стало совестно...
– Это плохо, – обворожительно, как какой-нибудь знаменитый киногерой, улыбнулся Смит, поверив ребятам и явно им сочувствуя.
– Чего хорошего, – хмуро сказал Аркашка.
– А ты умеешь стрелять? – спросил Смит. Когда он говорил о таких интересных вещах, его легко можно было понять, словно он и не коверкал слов.
– Я стрелял из боевого офицерского нагана! – гордо заявил Аркашка, забыв, естественно, добавить, что стрелял он из отцовского револьвера один-единственный раз, и о том, как ему попало.
Смит запросто вытащил из-за пазухи черный кольт и протянул Аркашке, говоря:
– Целься в трубу.
Несколько минут были затем потрачены совершенно бесполезно на то, чтобы уговорить Олимпиаду Самсоновну разрешить стрельнуть хоть раз – при твердых гарантиях со стороны Смита, что никто не будет ранен.
– В какую трубу? – пролепетал Аркашка, принимая кольт, как хрустальную вазу, и явно не зная, что с ним делать. – В эту?
Но Смит не стал смеяться и шутить над Аркашкой. Он держался с Аркашкой, как равный. Просто как стрелок со стрелком, так сказать – с собратом по оружию. И совсем незаметно снял предохранитель, когда Аркашка приготовился стрелять, не понимая, что предохранитель надо сначала снять...
Наконец, когда едва ли не весь приют замер и затаил дыхание, Аркашка выстрелил и, к крайнему своему удивлению, услышал, как Смит хладнокровно сказал:
– Молодец. Попал. Будем с тобой сторожить сарай. Подходящий парень...
Весь остаток дня Аркашка был самым знаменитым человеком во всем приюте, если, конечно, не считать Смита. А также двух поварих, которые сначала торжественно варили настоящие мясные щи из мясных консервов, отчего неслыханное за последние месяцы благоухание возносилось от приюта к небесам, а потом священнодействовали, раздавая эту райскую пищу всем с помощью старших девочек...
Мистер Джеральд Крук и миссис Энн Крук не приехали даже к обеду, что вызвало всеобщее удивление. Может, с ними что-нибудь случилось? Уж не заболели ли?..
После обеда Олимпиада Самсоновна сообщила всем удивительные новости. Американский Красный Крест предлагал оставить здесь, в приюте, только младших. А старших – перебросить в Петропавловск, где американцы брались хорошо их устроить.
– Куда? – ахнул Аркашка. – На Камчатку?
– Ну что вы, Колчин, – усмехнулся Николай Иванович. – Есть другой Петропавловск, гораздо ближе. За Тоболом, на реке Ишим.
Загудели почти все старшие. Благодушие от сытного обеда сняло как рукой:
– Ничего себе, в Сибирь!
– Это что, в ссылку?
– Почему мы должны туда ехать?
– Когда это кончится?
– Я хочу спросить, – медленно заговорил Гусинский, неодобрительно глядя по сторонам, потому что не любил бесполезный шум. – Почему Красный Крест Соединенных Штатов Америки не может связаться с советским Красным Крестом и переправить нас домой, к родителям?
Немедленно вскочил Валерий Митрофанович:
– Потому что у большевиков нет Красного Креста!
– А может, есть? – спросил Канатьев.
– Нет и не может быть! Красный Крест основан на христианских началах любви к ближнему, а большевики – бандиты. Я не советую говорить американцам, что вам хочется к бандитам! Это... это безнравственно! Цивилизованные люди бандитов не любят. Надо молиться всевышнему, что он послал нам этих удивительных людей, американцев! Вам выпало неслыханное счастье... И вообще, сколько вам лет, Гусинский?
– Четырнадцать, летом будет пятнадцать, – глядя исподлобья, спокойно отвечал мальчик.
– Будет! Вы все знаете! До лета еще дожить надо! Вам четырнадцать лет, а вы задаете вопросы! Это просто нахальство! Мы только что ели американскую пищу. Бесплатно! Вы понимаете, что это значит? Заплатила Америка! И эта великая страна протягивает нам руку, чтобы вытащить из крови, грязи, из лап смерти! Надо пасть на колени и благодарить этих святых людей, а не задавать вопросы...
– А что, нельзя? – откуда-то от двери раздался всем знакомый голос Ларьки.
– Можно, – сказал Майкл Смит. Он хотел продолжать по-русски, но запутался, улыбнулся и стал говорить по-английски.
– В Петроград и Москву сейчас нельзя, – переводил Николай Иванович. – Идет война, очень жестокая. Вас могут перестрелять. – Смит скорчил рожу и показал – «пиф-паф», как это может быть, очень правдоподобно... – И там, в Москве и Петрограде, ужасный голод. Вам сейчас действительно повезло. Но если вы принимаете нашу помощь, мы несем за вас ответственность, за вашу жизнь и здоровье. Вы получите и тут и в Петропавловске хорошую еду, хорошие классные комнаты и спальни, хорошую одежду... Будет, наконец, то, за чем вы ехали на Урал. Много развлечений и удовольствий – походы по диким местам, рыбная ловля, походы на лодках под парусом – там много озер...
– А мама? – не выдержав, перебил Смита Миша, думая о своем. – Может, ее уже нет, с голода померла?..
