Текст книги "Из Питера в Питер"
Автор книги: Михаил Ляшенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
– Боится! – прошептал Аркашка. И ему поверили.
Но дальше все пошло не так, совершенно несерьезно.
Приглашенные на палубу Круки присоединились к негодованию капитана, хоть и пытаясь как-то смягчить происшествие.
Красный флаг был тут же снят. Никаких волнений на «Асакадзе-мару» это не вызвало.
Более того, Круки принесли капитану свои извинения за недопустимую шалость ребят... Аркашка был потрясен. Вот это повернули! Такое дело – в шалость! Ларька, глядя на него, скривился от презрения.
Потом они разобрали, что мистер Крук осторожно пытается взять у капитана красное знамя, но тот не дает.
В этот момент ребят обнаружил Смит. Он предложил им покинуть укрытие и подойти к капитану.
– Это те, – сказал Смит, глядя в глаза капитану и упорно игнорируя мистера и миссис Крук, – кто пытался обесчестить ваш флаг, Торигаи-сан.
Капитан носил небольшие усики. От гнева они у него едва не стали дыбом.
– Кто повесил эту красную тряпку? – как-то просвистел он, задыхаясь.
– Я! – немедленно шагнул вперед Аркашка.
– А я помогал, – гордо признался, вставая рядом, Миша Дудин.
Капитан уже хотел дать какую-то страшную команду, может, заковать в кандалы, но его опередила миссис Крук:
– Под арест! – решительно произнесла она и потащила Аркашку с Мишей в свою комнату.
Между тем боцман и Смит делали что-то непонятное со знаменитым красным знаменем краскома... Ухмыляясь и посвистывая, они завернули его вместе с кусками ржавого железа в старые мешки. Потом связали все это хорошей, крепкой веревкой. Оглянулись на Торигаи-сан. Тот нетерпеливо дернул рукой...
– Вот и вся ваша революция! – заржал боцман и, размахнувшись, сильной рукой швырнул тяжелый пакет с. кормы в море.
– Ларька!.. – только и успела жалобно крикнуть Катя.
Но крикнула уже вслед ему. Ларька прыгнул с высокого борта в море, следом за знаменем...
Это случилось на тринадцатый день плавания, за неделю до того, как «Асакадзе-мару» должен был прибыть на рейд Сан-Франциско.
Погода менялась, усилился ветер, барометр предвещал шторм. Между волнами шныряли качурки; от их печальных, жалобных криков, доносившихся до сухогруза, темнели лица тех матросов, Кто был суеверней: по всем матросским преданиям, эти птицы предвещали беду...
На палубе «Асакадзе-мару» молчали. Начавшееся волнение ухудшило видимость. Волны словно передрались и в запале плевались пеной. Все же Ларьку увидели раньше с палубы. Он вынырнул и снова ушел под воду... Тонул, а шлюпка была еще далеко! Но когда шлюпка, медленно и тяжело переваливаясь с волны на волну, приблизилась вплотную, Ларька снова показался на воде. Он отфыркнулся, высморкался и ухмыльнулся навстречу матросам. Вода вокруг него была красной, но это видели только со шлюпки. К счастью, покраснела она не от крови, а от мельчайших веслоногих рачков, которых тут оказалось засилье.
Ларьку благополучно доставили на борт. К общей радости, Торигаи-сан не сердился, больше того, он похлопал Ларьку по плечу и сообщил, что такая преданность своему флагу достойна уважения. Жаль, что флаг погиб. Смит предложил было на всякий случай обыскать Ларьку, но встретил молчаливое осуждение. Миссис Крук увела Ларьку в ту же каюту, где томились Аркашка и Миша Дудин. Велев Ларьке немедленно переодеться во все сухое, она оставила их одних. Ни Аркашка, ни Миша о Ларькином приключении ничего не знали.
– Тю! – весело удивился Миша, дотрагиваясь до Ларькиных штанов, с которых текла вода. – Из какой кишки тебя поливали?
Рядом с Аркашкой и он чувствовал себя героем. Ведь они подняли на корабле красный флаг. Их посадили в тюрьму! Аркашка – вот настоящий парень!
Ларька не пожелал ничего рассказывать. Почему-то он был не только молчалив, но и застенчив. Штаны, правда, стащил быстро и с облегчением надел сухие, но с рубашкой, тоже мокрой насквозь, возился куда дольше, хоронясь за дверцей шкафа...
Аркашка, яростно жестикулируя, удивлялся темноте японских матросов, которые не воспользовались такой возможностью пойти за красным флагом и захватить корабль.
– Ты представляешь? – лез он к Ларьке. – Корабль наш! Первый красный корабль в Великом, или Тихом, океане...
Но Ларька тщательно складывал свое мокрое белье, не позволяя к нему притронуться. Аркашка запнулся: он начал что-то понимать.....
– А где теперь наше знамя? – выговорил он тихо.
– Они швырнули его в океан, – нехотя усмехнулся Ларька. – В этот... Великий, или Тихий...
– Ты нырнул за ним?
– Нырнул.
– Ну и что?
Ларька неопределенно пожал плечами. Миша пододвинулся к нему ближе и недоверчиво заглянул в глаза:
– Постой, постой... Как же ты прыгнул?
– Так и прыгнул.
– С самого борта?
– С самого...
– Ух ты! Как же ты смог?
Ларька собрал бельишко и пошел его сушить... Миша смотрел ему вслед, и на лице его все ярче проступала улыбка ошеломления, восторга...
– Вот это да! – шептал он, не глядя на Аркашку. – Жаль, меня там не было. Я бы за ним тоже прыгнул, за Ларькой...
Аркашка не выдержал и дал ему затрещину. Миша отодвинулся подальше и сказал укоризненно:
– А Ларька меня нипочем не бьет.
В редкие иллюминаторы все тяжелее стучались волны. Взлетали вихри пены, как седые волосы. Между ними мелькали черные провалы, словно заглядывали в иллюминатор чьи-то глаза. Надвигался шторм, палубу велено было покинуть всем, кроме матросов. Спустившись вниз, ребята храбрились, делали вид, что не думают о шторме, рассказывали, что видели альбатроса.
– Чего? – не поверил Аркашка.
– Альбатроса! Настоящего! – похвалился Боб Канатьев. – Взмахнет белыми крыльями, так метра в три!
– Больше, – кивнул Володя.
Аркашка совсем поник: мечтал увидеть альбатроса, так нет, и тут нет удачи...
– А знаешь, почему он радуется буре? – иронически поднял бровь Гусинский.
Аркашка хмуро и пристально глядел на него, ожидая нового удара по красивой мечте. И удар безжалостно последовал.
– Только потому, что шторм выбрасывает на поверхность рыбью мелочь, рачков, всякие отбросы с кораблей, и альбатрос радуется этой падали. Есть что пожрать! Он, мятежный, ищет бури от ненасытного аппетита...
Какая пошлость! Аркашка постарался сначала уединиться, а ночью, когда никто не спал, сумел пробраться на палубу... Все, что он слышал раньше, – страшный рев толпы на владивостокской пристани, артиллерийские залпы и трескотню пулеметов, грохот поезда по мосту – было всего лишь шепотом перед тем ужасным, космическим грохотом, который он услышал теперь. Удары ветра походили на взрывы. Нечего было и думать идти или даже ползти по палубе... Ветер тотчас сдул бы Аркашку в океан, как перышко, и никто бы этого не заметил.
Ночь стояла лунная, все, что видел Аркашка на палубе, блестело от черной воды. Десятиметровые волны свирепо лезли со всех сторон на сухогруз, прорываясь в него, как в крепость. Зловещие желто-зеленые тучи пытались закрыть луну... Аркашка лежал плашмя, держась за какие-то металлические опоры, вделанные в палубу. Палуба кренилась, он судорожно хватался за мокрые стойки, но сквозь пришибленность, беспомощность все острее накатывался восторг... Вот она, буря! Морской ураган! И он, Аркашка, тут, один на один! Все жмутся внизу, и Ларька там, слабо схватиться со штормом... А он – не боится. Пусть ревет ураган, пусть грохочет на все голоса, ничего он не сделает ни этим металлическим стойкам, ни твердой, хоть и мокрой палубе, ни тем более ему, Аркашке! У него вырвался смешок, но он его не услышал. Аркашка что-то крикнул, и снова голос потерялся в грохоте бури. Тогда он заорал что было сил:
– Эй, ты, буря! Слабо!
На этот раз голос все-таки прорвался, шторм не смог его заглушить. И Аркашка снова и снова пытался перекричать бурю.
Только охрипнув, промокнув до костей и посинев от холода, он неохотно полез вниз, где было тепло, светло, обыкновенно... Луна провожала его, похожая на корабль. Около нее шныряли тучи, но ее спокойный свет их побеждал.
Внизу Володя рассказывал о предположении ученых, будто в незапамятные времена, когда Земля была еще раскаленной и полужидкой, от нее оторвался и улетел в космос большой кусок, который теперь мы называем Луной. На Земле же от этого образовалась впадина. Она стала ложем Тихого океана... С ним заспорили; это предположение другие ученые давно отвергли... Но Аркашка не слушал, в нем упоительно и тревожно бродили звуки бури. Только одна Катя, хоть и болтала о чем-то с Ларькой, заметила высокомерного и мокрого Аркашку.
– Неужели ты поднимался на палубу? – спросила она, вздрагивая. – Ведь там – ураган!
– Еще какой! – радостно кивнул Аркашка.
И он присел около них, как был, мокрый, холодный, и не слушал, сколько ему ни говорили, чтобы шел переодеваться, пока Ларька с Мишей Дудиным чуть не насильно увели его в мальчишник, как прозвали их часть твиндека. Аркашка рассказывал о буре так, что даже Ларьке стало завидно, а Миша, приоткрыв от восторга рот, позабыл его закрыть.
Между Японией и побережьем Северной Америки на тысячи километров океана нет никакой земли, даже небольших островов или рифов. Но «Асакадзе-мару», лишь незначительно сбавив ход во время бури, уверенно уходил от беснующихся гор воды, воющего в бессильной злобе ветра...
На четвертый день океан начал успокаиваться. Клочья облаков стремительно неслись с востока на запад, там тоже началось отступление. Холодно и хмуро выглядывало и пряталось солнце, словно сердилось на беспорядок.
На палубе мирно пошучивали матросы. Рассказывали о ките, которого видели на рассвете. Это был горбач почти пятнадцатиметровой длины. Очень неуклюжий, с коротким и толстым туловищем, огромным жирным горбом на спине, он точно качался на волнах, и когда вода наполняла ему легкие, выбрасывал ее столбом на пятиметровую высоту по десять и пятнадцать раз подряд...
Помощник капитана вспомнил, что раньше, во времена парусников, киты таранили и опрокидывали шхуны китоловов, а радист утверждал, что киты могут охотиться на глубине больше километра.
– Они не раз обрывали подводный телеграфный кабель на глубине в девятьсот и даже тысячу сто метров!
– Как они могут опускаться так глубоко? – удивился Ларька. – Ведь там давление больше ста атмосфер. Почему их не расплющит в лепешку?
Помощник начал объяснять, что киты на девяносто процентов состоят из жира и других жидкостей, но тут мистер Крук оглянулся по сторонам, увидел, что миссис Крук нет, и тотчас припомнил удивительную историю Джека Бартли...
– Джек Бартли служил матросом на шхуне «Звезда Востока», – тараща добрые глаза, рассказывал мистер Крук. – Это было лет тридцать назад. Шхуна охотилась на китов, и однажды во время охоты разъяренный кит опрокинул шлюпку, где среди охотников был Джек Бартли. Кит проглотил его со всеми потрохами... Спустя несколько дней кита все-таки убили и, когда стали разделывать, нашли в его желудке несчастного матроса...
– Он был жив! – вскричал Миша Дудин.
– А ты почем знаешь? Правда, Джек Бартли чудом выжил. Кожа только стала у него бледная, как неживая. А так все осталось по-прежнему, он даже не бросил пить и остаток жизни, чтобы заработать на выпивку, ездил по ярмаркам и показывался за деньги, как человек, несколько дней проведший во чреве кита...
Ребята все время помнили, что плыть им от Владивостока до Америки двадцать дней. Сначала казалось – ох как долго!.. Потом пугались, что мало осталось, дни летят слишком быстро. А под конец дни снова показались ужасно длинными. Когда наконец к вечеру Круки, Смит, учителя с некоторым торжеством и даже строгостью объявили, что завтра «Асакадзе-мару» прибывает к американским берегам, в славный город Сан-Франциско, все хоть и знали об этом, но прокричали «ура!». Во снах, которые они видели в эту ночь, перемешалось все: небоскребы и всадник без головы; несчастный негр дядя Том, плантаторы с хлыстами и статуя Свободы; индейцы и Чарли Чаплин; злодеи-империалисты и Том Сойер с Геком Финном... Они побаивались и нетерпеливо ждали свидания с Америкой.
Едва рассвело, как ребята, нарушая порядок, стали появляться на верхней палубе. День вставал солнечный, тихий; океан совсем присмирел, волны ласково и лениво касались бортов; зеленоватые, прозрачные, теплые, они подкатывались, украшенные гребешками пены, и вежливо отходили, что-то журча. Но, кроме воды, ничего не было. Никакой земли...
– Чайка! – увидела первая Катя.
– Где, где? – закричали девочки, но, едва взглянув на птиц, покатились вниз, собираться, хотя все давно было собрано. Начинались суета и волнения...
– Какие у них, наверно, магазины! – ныла Тося. – И ничего нельзя купить! Мы ведь нищие...
– Тосенька, детка, – приплясывал около нее Ростик, – не горюй, держись за меня, не пропадем...
Его оттеснили, и Ларька лично посоветовал Ростику:
– Забудь.
– Чего-о?
Ларька обнял его за плечи, близко заглянул в лицо:
– Может, от ихних фараонов ты уйдешь, но от нас – ни в жизнь.
– Ты чего? – до глубины души оскорбился Ростик. – Предаешь революцию? Жалеешь проклятых буржуев-кровопийц? Долой собственность! Все общее! Слыхал?
– Как! – удивилась Катя. – Вы снова анархист?
– Тихо, ты! – оглянулся Ростик на американцев. – Я всегда был идейный анархист, а ты кто такая?
И он с надеждой посмотрел на Аркашку. Тогда Аркашка решительно отодвинул Ларьку и, с угрозой глядя на Ростика, внятно сказал:
– Если ты стыришь в Америке хоть кусок туалетной бумаги, если ты посмеешь запятнать революцию...
– Кто стырит? – захныкал Ростик, с ходу переходя на жалобный тон. – Как что, так Гмыря... Чего там тырить! Подумаешь, не видал я Америку...
– Земля! – закричала во весь голос Катя.
– Ого! – пробормотал Ларька, усмехаясь. – Ты прямо как Колумб...
Но и у него екнуло сердце. Над синим морем, словно в дымке, проступали неясные очертания незнакомого города. Чем ближе, тем чаще начали встречаться парусные и моторные яхты; белые пароходы, с которых махали платками, приветствуя их корабль «Асакадзе-мару».
Сухогруз тихо шел среди других кораблей. Город плыл навстречу. Сан-Францисскую бухту от океана отделяли два полуострова: они словно протягивали огромные руки навстречу «Асакадзе-мару». Еще нельзя было как следует рассмотреть далекие причалы, пристань, дома... Сухогруз входил между полуостровами; северный, скалистый, поросший лесом, обрывался круто в океан; на южном, лицом к бухте, разворачивался Сан-Франциско, белый, зеленый, солнечный красавец, чем-то на мгновение напомнивший Владивосток...
– Золотые ворота, – негромко уронил мистер Крук, и около него тотчас оказалась толпа...
– Где, где?
– Да вот они! Этот вход в бухту и называется Золотые ворота.
Сверкающий на солнце залив пересекали белые паромы. Стояли белоснежные, с красными трубами громады океанских пароходов, рядом с которыми даже «Асакадзе-мару» казался едва не лодкой. Из-за города в сияющее небо поднялись, серебристо блеснув в солнечных лучах, один за другим четыре аэроплана... Звучала музыка, и люди, которых они мельком видели на паромах, пароходах, все выглядели рослыми, веселыми и красивыми...
– Во живут, – со вздохом облизнулся Ростик.
Мистер Крук, продолжая рассказывать, сообщил, что на острове Алькатра, посреди бухты, находится тюрьма для особо важных преступников.
– Для красных, – холодно уточнил Смит.
Все проводили глазами приземистое, мрачное здание тюрьмы.
– Вас сюда не посадят! – весело загрохотал мистер Крук. – И вообще в Америке вам будет хорошо!
Ребята переглянулись; Ларька тотчас им подмигнул:
– В России нам будет еще лучше...
Тут неожиданно выяснилось, что «Асакадзе-мару» до утра не пустят в Сан-Франциско, он останется на внешнем рейде... Наступал вечер; город постепенно расплывался в сизой дымке. Предстояло и эту ночь провести на корабле...
32
В первый вечер на берег съехали только мистер Крук, Смит и капитан Торигаи.
Они заночевали в городе. Утром, к завтраку, вернулись капитан и мистер Крук. Смита ребята больше не видели, хотя им еще пришлось столкнуться с его затеями...
Ребята заметили, что миссис Крук, провожая мужа на берег, что-то внушала ему до последней минуты, пока он не сел в шлюпку. И потом была задумчива и погружена весь вечер в какие-то невеселые мысли. Но Джеральд Крук вернулся добрый, шумный и привез кучу новостей.
Во-первых, «Асакадзе-мару» простоит в Сан-Франциско всего трое суток, а потом тронется дальше, через Панамский канал в Нью-Йорк. Там и домой!..
Во-вторых – тут мистер Крук вытащил многоцветную, бьющую в глаза афишу – сегодня, в Концертном зале, выступят с хоровыми и сольными песнями, а также с мелодекламацией прибывшие в Сан-Франциско проездом дети революционной России...
– Как – сегодня? – ахнули чуть не все хором.
– Сегодня и завтра, – уточнил мистер Крук, давая прочесть афишу.
«Только два концерта! – было написано там. – Спешите приобрести билеты! Стоимость – от одного до пяти долларов! Весь сбор в пользу детей. Торопитесь! Число билетов ограничено».
– А ты думал? – сказал соседу Миша Дудин. – Америка! Время – деньги...
И наконец, капитан, по секрету от мистера Крука, желая сделать ребятам сюрприз, привез кипу местных газет, в каждой из которых сообщалось о прибытии «Асакадзе-мару» и о том, что на этом корабле пожаловали необычайные гости – дети из Совдепии...
– Откуда? – не поняли ребята.
– О новой России здесь знают только, что теперь там правят Советы депутатов, – сбивчиво пояснил мистер Крук, не поднимая глаз. – Ну вот, газеты и пишут сокращенно: Совдепия...
Ребятам это не очень понравилось. Когда же стали читать газеты, которые мистер Крук и миссис Крук настойчиво пытались от них спрятать, то узнали, что они чудом спаслись от озверевших большевистских банд, что они мученики злосчастной русской революции, несчастные жертвы...
– Как же мы после этого станем выступать? – подняла Катя сердитые глаза на миссис Крук.
– Чтобы все это раз и навсегда перечеркнуть, – стукнула Энн Крук кулаком по газетам, – вы и должны выступить!
– Верно! – неожиданно согласился с ней Ларька. – Петь, плясать, рассказывать так, чтобы зал ходуном ходил! Покажем, какие мы жертвы!
– Перед кем? – сверкнул глазами Аркашка. – Перед буржуями?
– Нет, не перед буржуями, – затрясла головой миссис Крук, которая незаметно освоила обороты ребят. – В Сан-Франциско много эмигрантов. Здесь живут китайцы, итальянцы, негры... Рабочие. Они придут. Район города, где живут русские, так и называется – Русская горка. Это люди, которые бежали от царя. Сейчас они работают грузчиками в порту. И они придут на концерт!
Ребята переглянулись: это им явно понравилось.
– Конечно, будут и обеспеченные люди...
– Ага! – выпрямился, как струна, Аркашка. – Тогда начну концерт Маяковским!
– Кто это? – переглянулись миссис и мистер Крук.
– Это поэт! Настоящий! – твердо объявил Аркашка. Было заранее решено, что он открывает и ведет первый концерт. – Для начала прочту вот это:
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?..
Мистер и миссис Крук обомлели.
– Что это? – спросил Джеральд Крук слабым голосом.
Они пытались убедить ребят, что это вообще не стихи, что к подобным строчкам невозможно подобрать и музыку... Но тут даже Ларька с Аркашкой оказались заодно. К возмущению миссис Крук, стихи нравились и Кате... Но Круки ничего не хотели слушать, отмахивались руками, зажимали уши.
– Ладно, – тряхнул смоляными кудрями Аркашка. – Прочту из Маяковского только две строчки. Другие.
– Две? – с надеждой спросил Джеральд Крук.
– Две.
Круки переглянулись, видимо готовые дать согласие. Звенящим от восторга голосом, яростно сверкая глазами, Аркашка честно преподнес две строчки:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
день твой последний приходит, буржуй!
У Круков был такой вид, как будто они сейчас рядышком свалятся в обморок.
Договорились на том, что, открывая концерт, Аркашка прочтет одну или две – не больше! – строфы из стихотворения Маяковского «Наш марш».
До половины дня все участники концерта репетировали на верхней палубе «Асакадзе-мару». Для тех, кто не участвовал в концерте, экскурсии в город начались сразу после завтрака.
К сожалению, почти все ведущие силы колонии – и Ларька, и Катя, и Гусинский с Бобом Канатьевым, и Миша Дудин, и Володя Гольцов – были заняты в концерте.
Правда, Ларька и Катя особыми талантами не обладали и только пели в хоре. Но и хор репетировал. Гусинский же оказался настоящим скрипачом. Он рассказывал, как ненавидел скрипку, когда был маленьким.
Потом он полюбил скрипку.
– А теперь, – хмуро спрашивал он Ларьку, – зачем скрипач революции? И тот сочувственно пожимал плечами.
Самая трудная доля досталась Мише Дудину, Канатьеву и Володе Гольцову. Им предстояло разыграть на английском языке маленький скетч по мотивам рассказа «Вождь краснокожих» известного американского писателя О’Генри.
О Сан-Франциско у ребят остались самые теплые воспоминания. Им понравились горбатые улицы города, идущие с холма на холм; его бесконечные веселые пляжи, свежая зелень садов и парков, огромные, нарядные здания; приветливая, шумная толпа; запахи океана, которые проникали всюду... Как моряки всего мира любовно и дружески называли этот город просто Фриско, так и наши путешественники именовали его потом в своих воспоминаниях...
Пока же предстояло провести концерт. Он начался с недоразумения. По какому-то поводу перед концертом местный оркестр исполнил американский гимн. При первых звуках все встали, кроме ребят. Они отлично помнили, что в гимназии точно так же вставали при исполнении царского гимна «Боже, царя храни». Как им ни объясняли, что это совсем не то, что это американский гимн, они на всякий случай не шевелились. Между тем музыка доиграла, и публика с удвоенным интересом и улыбками принялась рассматривать русских детей. Уже стало известно, что они приняли американский гимн за царский и поэтому не встали...
И тут Аркашка вышел на авансцену и, надменно за кинув голову, уставясь в первые ряды, где сидела разодетая публика, закричал во весь голос:
Бейте, в площади бунтов топот!
Выше, гордых голов гряда!
Мы разливом второго потопа
Перемоем миров города!..
Никто ничего не понял, даже те, кто знал русский язык. Но волнение артиста, его искренность, стремительный темп стихотворения невольно вызвали в зале отклик... Еще большее сочувствие вызвало второе разрешенное Аркашке четверостишие:
Радости пей! Пой!
В жилах весна разлита.
Сердце, бей бой!
Грудь наша – медь литавр...
Аркашка объявил первый номер – русский перепляс – и озабоченно побежал со сцены к Ларьке.
– Видал? Смеются... Я нарочно смотрел, в первом ряду самые жирные, – и не хлопают...
– А ты думал, они тебя испугаются? – буркнул Ларька.
Шквал аплодисментов нарастал от номера к номеру. Миссис Крук знала своих соотечественников. Успех концерта был исключительный, потрясающий. Настоящий триумф был у русских переплясов, украинских песен; с восторгом приняли скетч, в котором, кроме Миши Дудина, Канатьева и Володи, роль фермера, отца Миши, исполнял Джеральд Крук.
Многие зрители приходили за сцену выразить свое удовольствие, а главное, пригласить русских ребят в гости. Особенно настойчивы были те русские люди, которых занесло в Сан-Франциско много лет назад. Они пытались на ходу, жадно, выспрашивать, что же происходит в России, и взяли слово с учителей и ребят посетить Русскую горку...
Сразу же после концерта состоялась пресс-конференция с местными журналистами.
– Держитесь! – широко раскрывая глаза, предупредил мистер Крук. – Это пиявки!
Газетчиков мало интересовали мистер и миссис Крук; отмахнулись они и от учителей. Зато впились в ребят.
Таких бесцеремонных, даже нахальных людей ребята еще не встречали. Репортерам русские дети, может, и нравились, но не нравились их рассказы...
– Что вам запомнилось на улицах Петрограда? – бросились они на Мишу Дудина.
Миша едва не брякнул простодушно – «мама», потому что тотчас вспомнил ее, заплаканную, на перроне... Но, подтянувшись, он твердо ответил, словно глядя на памятные питерские улицы:
– Флаги!
– Какие флаги?
– Ясно, красные! Идут с красными флагами! На машинах красные флаги! А скоро мы приедем домой, в Петроград? – в свою очередь спросил Миша.
Другие репортеры насели на Катю и Тосю:
– Как вам понравился наш город? Америка?
– Замечательно... Очень понравилось, – отвечали девочки.
– Вы, конечно, захотите остаться жить здесь, не правда ли?
Даже оживление Тоси потускнело... Катя, в упор глядя на репортеров, заметила:
– По-моему, это невежливо... – Газетчики и ухом не повели. – Почему вы решили, что наш Петроград хуже?
Лишь один из репортеров, как выяснилось, был лет пять назад в Петрограде и стал было нахваливать его, но тут же спохватился:
– Но теперь там ужасно! Грабят и раздевают прямо на улице! Убивают детей и женщин! Нет ничего, никакого продовольствия, и жители поголовно впали в людоедство!
– Врете, – с ненавистью пробормотала Тося.
Словно объясняя эту невольную грубость, Катя негромко сказала:
– Там – наши мамы, отцы, братья и сестры... – И нерешительно добавила: – Вы знаете, кто умер в Петрограде в последнее время?
Репортеры не знали.
– Как же мы можем остаться здесь?
Газетчики загалдели еще громче, Тося смерила их взглядом, и девочки отошли.
Хотя газеты по-разному отзывались теперь о ребятах, хотя появились первые сердитые заметки о неблагодарности красных детей, которых непонятно зачем притащили в Соединенные Штаты, – второй концерт прошел также с триумфом... Перед отъездом из Сан-Франциско ребята навестили Русскую горку.
Далеко не все из этих питерских и московских мальчишек и девчонок видели русскую деревню или заштатные, провинциальные городишки России... Но от деревянных домиков в три окошка, с крыльцом, с резными наличниками, из которых состояли кривые улочки Русской горки; от здоровенных, с огромными ручищами, синеглазых, скуластых мужчин в костюмах, купленных в Америке, но под которыми виднелись косоворотки, сшитые женами; от краснощеких, статных женщин, каким-то чудом ходивших до сих пор, в Сан-Франциско, в старинных кофтах с буфами и в платочках горошком, от гераней на окнах, – так неожиданно и остро пахнуло бабушкиной сказкой, Русью, домом, родной землей, что ребята притихли. На секунду им показалось, что они наконец приехали...
