Текст книги "Пароль - Балтика"

Автор книги: Михаил Львов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Наши летчики, и в их числе Борзов, подвергли ударам многие аэродромы противника. Тем не менее, взлетая с баз, находившихся на оккупированной территории, фашисты продолжали варварские бомбардировки советских городов. На них необходимо было ответить усилением ударов по Берлину.

Этим и было вызвано прибытие Коккинаки на Эзель. По расчетам внизу должен был появиться аэродром Кагул, и Коккинаки пошел на снижение. Он смотрел вниз, перекладывал И-16 с крыла на крыло, чтобы лучше обозревать раскинувшееся внизу пространство, но никаких признаков действующей авиационной базы не обнаружил.

"Где бомбардировщики? – раздумывал летчик. – Толи. это место, которое мне нужно?"

С сожалением посмотрел он вслед истребителям, которые, проводив его до острова, ушли на Таллин.

Тем временем на зеленом поле выложили посадочный знак. Внизу Коккинаки встречал Жаворонков. Поздоровались. Коккинаки спросил:

– А где же ваши самолеты?

Узнав, где размещены "на постой" ДБ, сказал:

– Я думал, что аэродромом ошибся.

Коккинаки рассказал, что Верховный главнокомандующий потребовал увеличить калибр бомб при атаках по Берлину. Нарком Кузнецов доложил: это невозможно. Конечно, на новых мощных моторах ДБ-3 может нести тысячекилограммовую бомбу. Но Кузнецов имел в виду не вообще ДБ-3, а конкретно машины полка Преображенского и те, что прислали на Эзель по распоряжению Ставки. К тому же нарком учитывал, что горючее в баки заливается полностью, до пробки. И вот, чтобы проверить это, Сталин решил послать на Балтику Владимира Коккинаки.

Обрушить на Берлин тяжелые бомбы было мечтой Преображенского и всех участников Берлинской операции. Но условия не позволяли брать бомбы весом 500 и 1000 килограммов. Внешняя их подвеска, ухудшая аэродинамические качества бомбардировщика, вела к снижению скорости, лишала возможности забираться на практический потолок высоты. Полет с тысячекилограммовыми бомбами с Кагула и Асте был признан невозможным. Ну, а "пятисотки"? На некоторых машинах моторы грелись даже при подвеске бомб весом 250 килограммов. Особенно изношены были моторы на машинах армейских летчиков.

Владимир Коккинаки в свое время давал путевку в жизнь бомбардировщику ДБ-3, установил на нем мировые рекорды: поднял груз в полтонны и в тонну на 12 тысяч метров, а 2 тонны-на 11 тысяч метров. Да, Коккинаки знал ДБ-3, как никто другой. Но моторы этих израненных в боях машин были слишком изношены, требовали замены.

После инструктажа, проведенного испытателем, командир эскадрильи Василий Гречишников стартовал с тысячекилограммовой бомбой. ДБ-3 долго-долго бежал по полосе, перевалил через изгородь и кустарники, но, не получив достаточной скорости, стал падать, снес "ноги" и загорелся. Вот-вот могла взорваться тысячекилограммовая бомба. Гречишникову и штурману Власову удалось быстро выбраться из кабин, а стрелок-радист Семенков оказался зажатым в турели: колпак намертво заклинило при ударе самолета о землю.

Подбежавшие к горящему бомбардировщику краснофлотцы штыками отсекли дюралевые листы обшивки фюзеляжа и вытащили стрелка-радиста из огня.

Испытателя не могло поразить то, что произошло. К подобным ситуациям он был готов каждый раз, когда поднимал в небо новый самолет.

Владимир Коккинаки, хмурясь, сказал Жаворонкову:

– Да, с такими моторами и с такого аэродрома тяжелые бомбы не поднять. Так и доложу Ставке.

Генерал Жаворонков и Владимир Коккинаки улетали в Москву.

– Вернусь самое большее через два-три дня, – говорил генерал. – Старшим всей группы остается командир Первого минно-торпедного полка. Прошу подумать, что можно сделать для увеличения бомбовой нагрузки.

Прибыв в Москву, Жаворонков встретился с Николаем Герасимовичем Кузнецовым, и они немедленно направились к Сталину. В приемной ждал командующий ВВС Красной Армии генерал П. Ф. Жигарев, вместе с которым Семен Федорович учился когда-то в Качинской летной школе. Вошли в кабинет.

В течение всего разговора Сталин ходил по комнате, задавая вопросы и требуя четких, прямых ответов.

– Вы послали на Балтику самолеты с изношенными моторами, – недовольно сказал Сталин генералу Жигареву.

– Это лучшее, что мы имеем, – ответил командующий ВВС.

– Но они не могут взлетать при максимальной нагрузке.

Жигарев промолчал. Сталин остановился перед Жаворонковым:

– Как воюют летчики Балтфлота?

Вопрос вернул Жаворонкову обычное состояние уверенности. Без каких-либо записей он всегда мог нарисовать точную картину, сложившуюся на любом театре военных действий. Удивительная память позволяла генералу помнить не только положение в общем, но и конкретно по всем полкам, введенным в бой. Он не по наградным листам, а в деле знал каждого командира полка, каждого комиссара, многих начальников штабов, штурманов и инженеров.

Сталин, не перебивая, слушал. Чуть наклонив голову, он смотрел на карту, прикрепленную поверх другой почти на всю стену. Жаворонков рассказывал о летчиках Эзеля, Ханко, Таллина и Ленинграда, о действиях тридцати пяти экипажей первого полка, оставшихся в Беззаботном.

– Какова их главная задача? – спросил Сталин.

– Бороться с танками противника, – доложил Семен Федорович.

Верховный главнокомандующий спросил, велики ли .потери.

– Потери не только в боевых полетах, товарищ Сталин, – ответил генерал. – Фашисты бомбят аэродромы. В Копорье на рассвете подверглись бомбардировке линейки для стоянки самолетов и служебные постройки, где спал личный состав.

– А что делали истребители?

– Их слишком мало, чтобы всюду поспеть.

Нет ли угрозы самолетам на Эзеле?

Жаворонков рассказал о бомбардировках и штурмовках Кагула и Асте.

– Смотрите, вы лично отвечаете там за все. Сталин посмотрел поочередно на Кузнецова и Жаворонкова, и было неясно, к кому именно относится предупреждение. И новый вопрос:

– Каков резерв бензина при полете на Берлин и обратно на Эзель?

– Минут двадцать, пожалуй.

– Двадцать? – озабоченно переспросил Сталин. – И большая часть пути над морем?

– Да, товарищ Сталин.

– А если бомбардировщик подбит? Ведь на плаву QH держаться не сможет.

Это он сказал скорее самому себе, а не Жаворонкову.

– Флот окажет помощь, – сказал Жаворонков.

– Мы продумали это, – подтвердил Кузнецов.

– Я думаю, вам самому надо повести самолеты на Берлин, – сказал Верховный Главнокомандующий, обращаясь к Жаворонкову.

Тот объяснил, что очень хотел бы лично вести группу на Берлин, но не имеет опыта полетов на этом типе самолетов.

– Кого вы оставили за себя?

– Командира полка полковника Преображенского, – доложил Семен Федорович. – Справляется?

– Справляется, товарищ Сталин.

– Хорошо. – Сталин прошелся вдоль стены, снова остановился около карты балтийского театра военных действий. – Но позаботьтесь о наращивании ударов по Гитлеру.

– Есть, товарищ Сталин.

Когда прощались, Сталин пожал руку генералу:

– Передайте товарищам летчикам, что я крепко на них надеюсь.

Подробная телеграмма, посланная на остров Жаворонковым, была оглашена на открытом партийном собрании. Комиссар прочел вслух и сообщение, опубликованное в центральных газетах.

"Советская авиация, – писала "Правда", – имела полную возможность систематически бомбить Берлин в начале и в ходе войны. Но командование Красной Армии не делало этого, считая, что Берлин является большим столичным городом, с большим количеством трудящегося населения, в Берлине расположены иностранные посольства и миссии, и бомбежка такого города могла привести к серьезным жертвам среди гражданского населения.

Мы полагали, что немцы, в свою очередь, будут воздерживаться от бомбежки нашей столицы Москвы. Но оказалось, что для фашистских извергов законы не писаны и правила войны не существуют. В течение месяца, с 22 июля по 22 августа, немецкая авиация 24 раза произвела налеты на Москву. Жертвами этих налетов явились не военные объекты, а жилые здания в центре и на окраинах Москвы, больница и две поликлиники, три детских сада, театр имени Вахтангова, одно из зданий Академии наук СССР... В результате бомбардировки жилых домов вражеской авиацией в Москве убито 736, тяжело ранено 1444, легко ранено 2069 человек. Разумеется, советское командование не могло оставить безнаказанными эти зверские налеты немецкой авиации на Москву. На бомбежку мирного населения Москвы советская авиация ответила систематическими налетами на военные и промышленные объекты Берлина и других городов Германии".

Этому сообщению "Правды" Оганезов посвятил свое выступление на митинге. Вот тогда-то летчиками и были высказаны предложения, позволившие балтийцам взять в очередной рейд на Берлин тяжелые бомбы.

На каждом самолете в составе экипажа решили оставить одного стрелка-радиста вместо двух. Размонтировали и сняли тяжелые стальные замки наружной подвески торпед, создававшие завихрения. Оставили на земле" ящики с бортовым ремонтным инструментом. Сняли даже нижние пулеметы, что значительно уменьшило возможность противодействия "мессершмиттам".

Все это делалось во имя одного – увеличить бомбовую нагрузку.

В те же дни, когда группа Преображенского бомбила Берлин, Кенигсберг и Пиллау, основная часть Первого полка по заданию командования флотом, не зная передышки, наносила удары по живой силе и технике врага, рвавшегося к Ленинграду. Тужилкин, Борзов, Победкин, Черных, Иванов летали днем и ночью и чаще всего без какого-либо истребительного сопровождения. Они бомбили танки и войска в местах сосредоточения, переформирования и отдыха. Одно из заданий памятно однополчанам до сих пор, хотя прошло более четырех десятилетий. Связано оно с уничтожением большого числа высших и старших гитлеровских офицеров.

...Командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц еще раз перечитал перевод лежавшего перед ним "Приглашения". "Немецкое командование, – читал адмирал, – имеет честь пригласить Вас на торжество по случаю важной победы-занятия города Пернов..." , Дальше-адрес кинотеатра, где состоится пиршество, время прибытия. Форма, конечно, парадная.

– Форма парадная, – сказал комфлота так, будто его а не какого-то полковника приглашало немецкое командование.

Пернов – город приморский, значит, фашистское собрание будет "представительным" – вместе с армейской элитой будут и моряки-катерники, подводники, цвет фашистского флота. За целую навигацию не уничтожить столько высших и старших офицеров рейха, сколько сосредоточится в кинотеатре. Тут не приходится думать – стоящая операция или нет. Однако все ли так, как написано в "приглашении"? А может, совсем не так? Не может ли быть, наконец, что вместо гитлеровских генералов и офицеров в помещении окажется мирное население на обычном киносеансе?

– Откуда сведения? – спросил командующий.

– Сведения от партизан, заслуживают полного доверия, – ответил начразведотдела, – а добыла билет эстонская комсомолка, имя ее не сообщено. Что касается мирного населения, то его присутствие на банкете исключено, разве только на нем окажутся прихвостни оккупантов...

– И все же надо установить сигнал: если банкет не состоится, бомбежку кинотеатра отменить и перенацелить экипаж на запасной вариант.

Никто никогда, очевидно, не узнает имя юной эстонской патриотки, которая своим сигналом положила начало дерзкой операции. Пригласительный билет больше нигде не упоминался, но подготовка к "визиту" в приморский город началась немедленно. Решено было поднять на воздух здание через полчаса после начала торжеств и сделать это силами одного экипажа.

– Есть такой, – доложил командующий ВВС генерал М. И. Самохин адмиралу. – Это Ларионов. Окончил Военно-Воздушную академию, возглавлял оперативно-разведывательный отдел 73-го полка, а сейчас штурман эскадрильи в Первом минно-торпедном. Помните битву против немецких танков под Двинском? Ларионов зарекомендовал себя там с самой лучшей стороны.

– Давайте вызовем его сюда.

– Сейчас он в дальнем полете, – Самохин показал район Балтийского моря, где должен был находиться Ларионов.

– Хорошо, действуйте, только не перепутайте объект с другим каким-нибудь зданием.

...Вернувшись из боевого полета, Ларионов передал в штаб разведывательные сведения, доложил, где поставил мины, перекусил в столовой и прилег отдохнуть после семичасовой болтанки в воздухе. Но поспать не пришлось – вызвали в штаб ВВС. Командующий был вместе с начальником штаба полковником Д. И. Сурковым.

– Знаете этот город? – спросил командующий.

– Стоял там полк перед войной.

– А в кинотеатре не случалось бывать?

– Бывал, – ответил Григорий Федотович, – "Чапаева" смотрел.

– На этом плане сможете отыскать кинотеатр? – спросил Сурков.

– А чего искать, вот он, – показал штурман. Командующий и начштаба переглянулись: выбор удачен. Объяснили задачу, не скрывая трудностей и опасностей, которые могут подстерегать на пути к цели и над ней. Волнуясь ждали, что ответит Ларионов на их вопрос: справитесь?

– Ясно, товарищ командующий, – сказал штурман ровным и спокойным голосом.

...Одиночный ДБ-3 поднялся над аэродромом и сразу ушел к Финскому заливу. Не набирая большой высоты, полетел курсом на Пернов. Дважды встречались самолеты врага. ДБ не сближался с ними, уходил в облака. Последний маневр Ларионов рассчитал так, чтобы зайти с тыла.

...Там, в Пернове, весь город прочесывали специальные патрули. За километр до кинотеатра начались контрольные посты. Проникнуть к зданию невозможно никому. Что касается одиночного самолета, приближающегося к порту с "безопасной" стороны, то это, конечно же, "юнкерс" или "хейнкель". Пройдя порт, Ларионов сразу вышел в нужный район. Он не сомневался, что приближается к кинотеатру, и попросил летчика Николая По-бедкина точно, без резкости довернуть самолет на цель. Теперь – убедиться, что это именно та цель. Взгляд на схему, взгляд на цель. Да, это кинотеатр. На все даны секунды. Снижение, чтобы застраховаться от ошибок... Нажал кнопку общего электросбрасывателя, и бомбы всей серией падают на кинотеатр.

К небу взвилось пламя, отчетливо видна падающая стена и взрывы. А следом – почти без интервала – залпы зениток и близкие к самолету разрывы.

Доложил: бомбы попали точно в кинотеатр, он разрушен. Два дня ждали сообщений из Пернова, от партизан. И вдруг приказ Трибуца: срочно представить Ларионова к награде. Пришла информация от партизан. "250 фашистов погребены под обломками".

Ларионов летал много и эффективно. С 20 августа, то есть после уничтожения 250 гитлеровцев в кинотеатре Пернова, по 10 сентября экипаж, которому прокладывал курс Григорий Федотович, уничтожил до 30 танков, 40 автомашин, много другой техники.

250 успешных боевых вылетов совершил за Отечественную Ларионов. В их числе – десятки ударов по морскому противнику. Можно было бы рассказать, как он проложил 16 мая 1944 года курс двадцати двум штурмовикам в Нарвском заливе, в результате чего фашисты потеряли 3 тральщика, 2 сторожевых катера и сторожевой корабль, как он 24 июня того же года потопил транспорт водоизмещением 7000 тонн, как бомбил военно-морские базы противника, находясь в одном "иле" с Антоном Карасевым или Алексеем Мазуренко, будущим дважды Героем Советского Союза. Да и сам Григорий Федотович встретил победу кавалером четырех орденов и Героем Советского Союза – это звание ему присвоено 5 ноября 1944 года.

Но хочу рассказать об одном зимнем дне сорок четвертого, когда я увидел флаг-штурмана непохожим на того, кого знал с сорок первого года. Едва заглох мотор, Григорий Федотович, еще не расстегнув парашютные ремни, крикнул встречавшим его техникам, мотористам, вооруженцам:

– Товарищи, я видел Ленинград без светомаскировки! Это так прекрасно!

Человек, не умевший волноваться, утирал рукавом повлажневшие глаза... Но как же далеко было еще до разгрома фашистов под Ленинградом в те последние дни лета сорок первого года!

...Фашисты ожесточенно атаковывали Таллин, и в конце августа Ставка приказала оставить главную базу, кораблям прорваться в Кронштадт.

Экипажи боевых кораблей и транспортов под непрерывными бомбовыми ударами "юнкерсов", в условиях минной опасности исполнили приказ. Корабли Балтфлота стали щитом города Ленина. Многие матросы, старшины и офицеры, как это было и в годы гражданской войны, сошли на сушу и сражались в морских бригадах под Ленинградом и Москвой.

На большой земле к моменту ухода из Таллина были потеряны сравнительно близкие запасные аэродромы, в том числе Липово, что крайне осложнило обстановку на Эзеле. Летчики ни на минуту не расставались с личным оружием.

Гитлер, который чуть ли не каждую ночь прятался в подземном бункере, карал командование противовоздушной обороны Берлина, требовал уничтожения советских самолетов. "Юнкерсы" и "мессершмитты" регулярно обрушивались на аэродромы Кагул и Асте.

Фашистские самолеты прилетали несколько раз в день, образовывали "чертову карусель", бомбили и штурмовали. Однако как только штурмовка прекращалась, весь технический и обслуживающий персонал возобновлял работу: готовили к вылету машины, устраняли повреждения взлетной полосы. В сумерках балтийцы поднимались над островом, и ДБ снова брали курс на столицу фашистской Германии.

Однажды гитлеровские пилоты подожгли ДБ Афанасия Фокина, когда он рулил на старт. В другой раз, когда ночью к аэродрому приблизились эскадрильи "юнкерсов", воздух прочертили в направлении стоянок ДБ красные ракеты, выпущенные диверсантами. Только находчивость майора Бокова, адъютанта генерала Жаворонкова, помогла избежать крупных потерь: по предложению Бокова, Семен Федорович приказал немедленно открыть стрельбу красными ракетами в обратном от ДБ направлении. Бомбардировка была основательной, но потерь в самолетном парке не вызвала. Еще не закончилась бомбежка, а стрелковое подразделение, вместе с которым был Иван Трофимович Шевченко, начало прочесывать район, откуда давались целеуказания, чтобы обезвредить сброшенных на парашютах диверсантов.

Самыми напряженными для летчиков оказались последние десять дней пребывания на острове. 27 августа, наряду с бомбардировкой Берлина, балтийцы звеном атаковали и потопили в Ирбенском проливе транспорт противника. На отходе от цели стая "мессершмиттов" перехватила наши торпедоносцы. Экипаж в составе Евдокима Есина, штурмана Галима Хабибулина и стрелка-радиста Ивана Нянькина погиб. 31 августа на отходе от Берлина погибли летчик Михаил Русаков, штурман Василий Шилов, стрелок-радист Василий Саранча. 3 сентября над Берлином был сбит экипаж в составе летчика Константина Мильгунова, штурмана Петра Чубатенко, стрелка-радиста Георгия Кулешова..,

В строю оставались считанные самолеты, когда Преображенский 4 сентября в последний раз взял курс в море. Чтобы возможно дольше держать Берлин в состоянии тревоги, балтийские и армейские бомбардировщики, сменяя друг друга, в течение часа бомбили Берлин, несмотря на ожесточенное артиллерийское прикрытие и активные действия перехватчиков.

Задачу, поставленную Ставкой, полк выполнил.

На нескольких самолетах курсом на Беззаботное вылетел весь летный состав за исключением экипажа Юрина. Накануне отлета, возвращаясь с боевого задания, Юрин посадил самолет на фюзеляж.

И все же летчик рискнул вылететь. Темной ночью при помощи бортовых фар совершил посадку близ Ленинграда на оставленном нашими войсками аэродроме; a jaa рассвете уже в Беззаботном техники заменили винты.

Тяжелым было прощание летчиков с мотористами, оружейниками, минерами, торпедистами, которые оставались на Кагуле для обороны острова. Летчики давно знали их, крепко сдружились. Воевали вчерашние авиаторы доблестно. Многие погибли в боях за архипелаг, другим посчастливилось встретить День Победы.

Как хотелось бы сказать о каждом, кто с винтовкой в руках сражался за честь полка, за Родину! Но для этого нужна особая книга, может быть, несколько книг. И все же об одном торпедисте и минере – Петре Бородавко – я расскажу. Когда сложилась тяжелая обстановка, Бородавке пошел сражаться на сухопутный фронт, был дважды ранен, потом вернулся в родной Первый гвардейский и провоевал до победы.

Многие годы не видел я Петра, и вдруг встреча на Балтике. С тех пор переписываемся. Петр живет в Феодосии, работает слесарем-бригадиром. Он организатор социалистического соревнования, во всех бригадах и на участках знают балтийца. Много лет Петр руководит цеховой партийной организацией...

В Беззаботном было не легче, чем на Эзеле. И все жр это – Большая земля, база, куда приходила почта. Преображенский получил сразу три письма от родных, а Ефремов – ни одного. Не случилось ли чего – поделился тревогой с Преображенским.

– Что гадать, Андрей. Лети на У-2 в Ленинград – хоть узнаешь, уехали или нет.

– Я Лучникова захвачу.

– Добро.

И вот под крыльями Ленинград, над которым много лет назад воспитанник 105-й бригады Вася Лучников "зайцем" совершил с Андреем Яковлевичем Ефремовым первый в жизни полет. Город выглядел непривычно. Только ориентируясь по мостам через Неву, Ефремов нашел Петропавловскую крепость и Адмиралтейство – их сверкающие шпили закрыла серая, как пасмурное небо, парусина. Сели на городском Комендантском аэродроме, зажатом со всех сторон домами.

Семья Андрея жила на Васильевском острове. С бьющимся сердцем подходил он к дому. Что это? Ефремов остановился. Дом зиял глазницами выбитых окон. На улице – груда кирпича и щебня.

Прохожий объяснил: прямое попадание бомбы. Жертвы? Да, погибло много женщин и детей. Точно об этом можно узнать в домоуправлении.

– Фаина Васильевна Ефремова? – переспросила дежурная. – Посмотрим.

Перелистала домовую книгу.

– Нет, о ней ничего не известно.

Ефремов пошел в Адмиралтейство, где размещался штаб ВВС КБФ. Но и там никто ничего не знал. Тогда по оперативному телефону комэск вызвал полк.

Преображенский пообещал тут же связаться с военным комендантом.

Из комендатуры ответили:

– Сын Ефремова в Ленинграде, в больнице Эрисмана.

...Когда Ефремов вошел в палату, Толик сразу увидел отца, рванулся к нему, но тотчас упал навзничь и заплакал.

– Что с тобой, сынок? Сын молчал.

– Нога, – сказал врач.

– Что нога? – Андрей Яковлевич, не помня себя, сдернул простыню и сразу опустил ее: правой ноги чуть ниже колена не было.

– Как же это, сыночек?

– Фашисты, папа.

Андрей Яковлевич обнимал и целовал сына, повторяя:

– Ничего, ничего, Тавик. Мы отомстим им, будь уверен. – Немного успокоившись, спросил:

– А где мама, Римма, Алла?

– Их эвакуировали, – объяснил врач. – Сына. мы не могли отдать вашей жене, он слишком слаб...

Когда летели обратно в полк, Василий как мог успокаивал командира.

– Что с сыном? – спросил Евгений Николаевич, едва Ефремов вернулся.

– Худо. Крови много потерял.

– Не пытался забрать?

– Даже Фаине не отдали. Главный врач заявил, что и думать об этом нечего. ,

– А мы подумаем.

Как только мальчишка немного поправился, Преображенский забрал его в полк.

Толя стал своим в полку, провожал экипажи в полет. В свободные минуты Преображенский учил мальчика играть на баяне. Кто знает, может быть, сегодняшний музыкант Анатолий Ефремов начался именно в голодное время ленинградской блокады, когда у командира полка получал первые уроки игры на баяне...

Собранный воедино полк продолжал наносить удары по врагу. Поднимались в воздух по три-четыре раза в сутки. Атаковывали подводные лодки, гитлеровские войска, рвавшиеся к Ленинграду, выводили из строя фашистскую тяжелую артиллерию, стрелявшую по городу. Все это делалось малым числом самолетов: значительной части ДБ полк лишился в боях. Поредел и летный состав.

Но и с меньшими силами полк сражался, не жалея крови и самой жизни.

В пору, когда группа Преображенского находилась на Кагуле, Тужилкин, Борзов, Балебин и другие летчики, составлявшие боевое ядро в Беззаботном, львиную долю всех боевых вылетов совершали для ударов по танковым и механизированным войскам. Действовать приходилось с малых высот, под огнем зенитных батарей и автоматов, и Борзов, командовавший в отсутствие Плоткина Краснознаменной эскадрильей, был признан не только одним из самых решительных летчиков, но и умелым организатором боя. Он тщательно прорабатывал задание со всем летным составом, и каждый летчик, штурман, стрелок-радист и стрелок знал свой маневр.

Его считали погибшим

...16 сентября оперативный ВВС, минуя штаб бригады, позвонил Преображенскому:

– Командующий приказал направить по условленным адресам группу. Сколько можете послать?

Преображенский посмотрел на доску, разделенную квадратами. В каждом квадратике, если все самолеты в исправности, висит модель ДБ-3. Сегодня только шесть моделей на доске, значит, только шесть самолетов могут немедленно лететь на задание. Другие на осмотре, регламентных работах после рейдов на Берлин, в ремонте. Уже вечером с десяток машин будут возвращены в строй. А сейчас...

– Могу послать шесть.

– Кто поведет?

– Капитан Федоров и штурман Хохлов.

– Минуту, доложу. – И после паузы:

– Командующий одобряет.

Итак, поведут заместитель командира полка и флаг-штурман, участник берлинской операции, Герой Советского Союза.

Условленные адреса – это Тосно и Кириши, где разведка обнаружила большое скопление фашистских войск и боевой техники. Важно не упустить врага, это понимает Преображенский и сразу отдает необходимые распоряжения.

Преображенский размышлял примерно так. Хохлов, как бы ни сложилась обстановка и погода, приведет к назначенным целям, точно отбомбит. Второе звено возглавляет Борзов, к которому "мессершмитты" сзади подходить побаиваются: экипаж стреляет снайперски. А в том, что лететь придется, как и раньше, без сопровождения и наверняка предстоит бой с "мессершмиттами", командир полка не сомневался. И не сомневался, что бой будет тяжелым, как в свое время над переправами через Западную Двину.

Но в последний момент эта продуманная в деталях организация оказалась поломанной. Позвонило начальство и потребовало отчет о полетах на Берлин. Преображенский спросил, нельзя ли повременить. На другом конце провода настаивали – необходимо срочно: берлинская операция, участники которой удостоились благодарности И. В. Сталина, оказалась в центре внимания.

На готовых к выруливанию самолетах уже запустили моторы. Преображенский направился к бомбардировщику Федорова. Вначале полковник не собирался забирать с собой штурмана, хотел лишь узнать у него, где находятся материалы. Но за гулом двигателей не мог расслышать ответ штурмана, показал ему жестом, чтобы спускался на землю. Вместо Хохлова к Федорову послали штурмана Астафьева, что лишило капитана равновесия. Не имея такого опыта, как Плоткин, Гречишников, Победкин или Борзов, он усомнился в том, что сможет в качестве ведущего выполнить задание. И он попросил – не приказал, а именно попросил – Борзова возглавить группу.

– А я, Иван Иванович, займу место правого ведомого в вашем звене, объяснил свое предложение капитан Федоров.

Такие перетасовки не могут содействовать успеху. Борзов это понимал. С другой стороны, Иван Иванович все равно должен был лететь. Всегда, когда требовалось повести в пекло, выбор падал на него. С ним полетели стрелок-радист Иван Беляев и штурман Астафьев, заменивший оставшегося на земле Хохлова. С Беляевым Бор-зов успел слетаться, стрелок понимал командира с полуслова. А вот с Астафьевым летел впервые, хотя и знал его давно.

Сообщение разведки оказалось точным: еще издали Борзов увидел, что станция Тосно забита войсками и техникой. Борзов приказал ведомым быть предельно внимательными, смотреть за ним и вместе с ним нанести удар по намеченным объектам. С высоты около трех тысяч метров на составы полетела первая серия бомб. Внизу запылал железнодорожный состав: от горящих цистерн высоко поднимался шлейф черного дыма. "Хорошо", – подумал Борзов. Оторвав взгляд с земли, летчик впереди по курсу увидел большую группу "мессершмиттов", сообщил об этом ведомым и приказал Астафьеву и Беляеву смотреть в оба.

Меткие очереди штурманов и стрелков-радистов несколько охладили пыл фашистов. Шестерка краснозвездных самолетов продолжала полет – теперь уже к Киришам.

До цели оставалось лишь несколько километров, когда "мессершмитты" атаковали со стороны солнца. Борзов радировал ведомым: "Не отрываться, огонь вести организованно и прицельно, защищая друг друга". Но ведомые не отвечали. Беляев сбил одного фашиста – "мессершмитт" свалился на крыло и падал, переворачиваясь, до самой земли. Другие помешать бомбардировке не смогли. Борзов осмотрелся, оценивая нанесенный врагу урон. На подъездных путях, неуклюже перегородив их, стояли потерявшие ход танки. Горели вагоны, и гитлеровцы поспешно от них бежали. Значит, вагоны с боеприпасами. В кювете вверх колесами лежал сметенный с платформы штабной автомобиль.

Еще оставались две бомбы, и, увидев с десяток танков, стоявших на тесном станционном пятачке, Борзов скомандовал:

– Боевой курс! Штурман молчал. Борзов по самолетному переговорному устройству повторил приказ и прислушался: молчание.

Вот когда летчик разволновался. Был спокоен, когда "мессершмитты" атаковали всей стаей, а сейчас разволновался. Может, штурман ранен, тогда необходимо встряхнуть товарища, не дать ему расслабиться от боли.

– Штурман, – крикнул летчик, – ты слышишь – боевой курс!

Перегнувшись, Борзов через проем в переборке увидел Астафьева на залитом кровью полу. Он был мертв.

"Когда же это случилось?-сверлила мысль. – Бомбы Астафьев сбросил сам, сбросил точно". И вдруг вспомнилось: два "мессершмитта" в момент сбрасывания бомб проскочили перед штурманской кабиной, и почти одновременно рядом разорвался зенитный снаряд. Самолет тряхнуло, словно в грозовом облаке. Вот тогда-то под пушечной очередью одного из проскочивших "мессершмиттов" и погиб штурман Астафьев.

Двадцать "мессершмиттов" атаковали повторно.

– Иван, отстреливайся за двоих, – передал Борзов стрелку-радисту, штурман убит.

И снова уверенно, решительно звучит команда:

– Боевой курс!

Это приказ Борзова самому себе.

Да, экипаж остался без человека, расчеты которого помогают точно поразить цель. Но для Ивана и это не причина, чтобы бросить бомбы куда попало. Он словно не замечает вспышки над левым мотором, языков пламени, лижущих плоскость. Рассчитывает удар. Танки в перекрестье прицела. Рука рвет рычаг аварийного сброса; Бомбы идут на танки. Возмездие за товарища!

– Попали, очень хорошо! – кричит Иван Беляев. А сзади – бой. "Мессершмитты" обрушились на ДБ. Видеть это нестерпимо, и собственные опасности кажутся Борзову меньшими, чем в действительности.

"Мессершмитты", покончив с двумя концевыми самолетами, возвращаются. Более десяти "мессеров" – Беляев устал их считать – ринулись на ведущий самолет. Одного Беляев сбил, другие наседали. Захлебывается мотор. В передней кабине короткие языки пламени: зажигательные снаряды врага вызвали пожар. Очевидно, "мессершмитты" не были уверены в своем успехе и продолжали атаки. Это помогло тем трем экипажам, что шли за ведущим. На какое-то время они оказались вне воздействия гитлеровских истребителей и уходили к линии фронта. Уже километров пять с боем отходил Борзов из района Киришей. В кабине духота, пламя подобралось вплотную. Борзов стонал от боли, но не отнимал обожженных рук от штурвала. Тяжко было Беляеву: тлел комбинезон, подгорели унты. Вдруг раздался взрыв, затем еще один. Самолет швырнуло в воздухе, на мгновенье он потерял управление, но Борзов сжал штурвал и снова овладел машиной.