Текст книги "Княжич Юра V (СИ)"

Автор книги: Михаил Француз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Сначала бледные, монохромные, однотонные, лишь из сгущений/разряжений капелек. Затем стали появляться ещё цвета. Один, другой, третий… Свет солнца, преломляясь в этой взвеси, окрашивал её, делая яркой и радостной. Постепенно цветов становилось больше, оттенки становились сочнее и ярче… и вот уже не «экран», а полноценная иллюзия, проецирующая образы гор, неба, движения облаков, полёта птицы…

Я пел. И я делал это. И, чем дольше делал, тем больше меня накрывало понимание, что теперь, отныне и навсегда, мне уже не требуется помощь декораторов. Не требуется сложное оборудование и массы персонала, работников сцены, звуковиков, операторов, осветителей и прочих, прочих профессионалов, чтобы устроить настоящее, яркое, многоцветное и запоминающееся шоу. Где угодно и когда угодно. Я пел…

* * *

Глава 34

* * *

Всё новые и новые люди входили на площадь. При этом, никаких внушений, взятия под контроль, вложения навязчивых мыслей в их головы я не делал. Они просто приходили, привлечённые музыкой, резко усилившейся в сравнении с тем, что было до того, как я взял в руки гитару.

Честно, я их не подчинял! Даже, как с музыкантами, стоявшими и сидевшими за моей спиной, не поступал – тем-то напрямую в разум из моего разума пересылалась мелодия, чтобы они имели возможность её воспроизвести. Но только мелодия. В остальном, их мозги оставались свободны, а воля не подавлена. А зрители… Да, кое-что я делал. Просто не мог не делать, ведь это было уже что-то совершенно инстинктивное. Ну, как дыхание! Это было… что-то очень похожее на процесс, обратный технике «отвода глаз». Вместо того, чтобы, как в ней, отцеплять и отводить от себя лучики чужого внимания, я… не знаю: они, их лучики просто «прилипали» ко мне. И для их удержания мне не требовалось прилагать никаких усилий. Наоборот – чтобы отцепить от себя любой из них, требовалось потратить силы…

Магнит внимания… Но я делал это не специально! Оно начало происходило само собой, стоило мне только расслабиться и начать петь. Ну и играть на гитаре, конечно же. А ещё создать ранее мной разработанные и довольно хорошо отработанные в горах техники по усилению водной мембраной нужных мне звуковых колебаний, производимых моим голосом и музыкальными инструментами группы.

Я не специально… Или специально? Да, плевать, вообще-то: оно просто так само получалось. А я пел. И отдавался пению полностью… ну и, естественно, мне было приятно чувствовать лучики внимания на себе. Они меня… словно бы подпитывали и ласкали одновременно. Ободряли и поощряли делать то, что я делаю, ещё. Ещё играть, ещё петь, выдавать ещё мелодии, ещё стихи… Ничего необычного: с любым обычным Неодарённым артистом, певцом, актёром или музыкальным исполнителем на сцене происходит совершенно то же самое. Абсолютно аналогичный процесс. Просто, я его ощущаю немного глубже, немного острей, для меня он… материален.

Но, может быть, тешу себя надеждой, что это не только из-за моего Дара? Но и из-за того, что людям действительно нравилось, то, что я делал? Нравилась музыка? То, как я пел, как играл, как сопровождал своё пение и игру визуальными эффектами?

– 'Тротуарами город тихо небо золотит.

Шторы, стены, заборы… Покажи, куда идти,

А смотришь, вот он и вечер фарами по потолкам.

А ты, им навстречу, я тогда пропал…' – разлетались над площадью слова и строчки песни Алексея Поддубного, более известного под псевдонимом «Джанго», с его характерными хулиганскими подвываниями, подрыкиваниями под агрессивный и энергичный, даже озорной, опять же, уличный и хулиганистый гитарный бой.

Разлетались над площадью, которая существовала только наполовину. То есть, была «в нашей реальности» только та половина, на которой собирались продолжавшие и продолжавшие прибывать люди. Ещё существовал я сам, и пять метров пространства за моей спиной, где расположилась группа моих музыкантов. Они – ещё существовали. А дальше, за их спинами, не существовало уже ничего. Площадь, город и мир обрывались, резко заканчиваясь, как отрезанные ножом. А за этой границей этого отреза начинался совершенно другой мир: мир иллюзии. Непостоянная, изменяющаяся, перетекающая из образа в образ картинка, созданная миллиардами мельчайших капелек воды, висящих в воздухе взвесью. В которой разворачивались целые сцены. Картинка, которая имела размер уже со среднюю девятиэтажки, и продолжала расти!

Образы: вечерний город, подсвеченный странными, слишком яркими и контрастными лучами яркого вечерне-предзакатного солнца, пробивающего пыльный городской воздух… тут же, отсвет фар на потолке комнаты, по-вечернему уже тёмной, тот самый, который представляет собой «слепок окна», сначала неподвижный и бледный, а потом наливающийся силой, яркостью, плотью и… убегающий в угол, сперва медленно, а потом всё быстрей и быстрей… образ таинственной тени незнакомки, идущей навстречу по вечерней улице, незнакомки, у которой видно только фигуру, словно вырезанную из чёрной бумаги, так как позади неё светит «дальним светом», очередная, едущая по дороге рядом с тротуаром машина. Свет очерчивая эту фигуру, делая её чёткой, чёрной и плоской…

Много образов. У Джанго все песни довольно эмоциональные и насыщенные именно образами. Иногда даже с перебором. Они в его строчках толпятся, теснятся и перемешиваются, толкая друг друга… Правда, нравятся его песни мне не этим. Меня захватывает та энергетика, сила, напористость и энергичность, с которой он сам их поёт. Песни все у него мощные, разудалые, хулиганские и быстрые. Даже, когда он поёт о любви, романтике, переживаниях или войне, он, всё равно остаётся хулиганом. Есть у него такая особенность. За это его и любят те, кто слушает. Так что:

– 'Звезды, вон они рядом! А ты давай туда добрось.

А день пролетел, ну и ладно. Где гитара, там любовь.

Печали мне не жалко не грамма, она не убежит никуда.

И тоже уходили мы рано в ночные города…' – странные, но до крайности заводные строчки, энергетику которых я пытался передать всеми своими силами, используя для этого максимум своих актёрских и певческих возможностей.

Правда, вспомнил я нынче эту песню не за этих образов, куплетов и строчек. Я вспомнил её за припев, слова которого прямо-таки хотелось выплюнуть в глаза кое-каким личностям, которых я всё ещё толком не знаю пофамильно. Только имена… или прозвища.

И этот припев:

– 'Сторожи не сторожи, когда улицы заждались.

Сторожи не сторожи, один день и другая жизнь,

И другая жизнь!..'

* * *

А следующей исполненной песней опять была песня Арии… ну а как без неё? Моя любимая песня во всём их творчестве. Ну, после «Свободы», конечно – та-то стоит вообще где-то отдельно, на особом и особо почётном месте.

Не знаю, не могу сосчитать, столько раз уже хотел и даже собирался её спеть, сколько раз искал для этого повод, но… из раза в раз одёргивал себя сам: слишком уж её текст… неподходящий для Княжича. Слишком уж эта песня могла меня скомпрометировать и испортить образ. Да ещё и задеть кое-кого, не будем показывать пальцем в сторону Уральского хребта… точнее, за него.

А нынче мне было плевать. На всё плевать: и на её обиды, и на компрометацию, и на статус Княжича, и даже на мой собственный сценический имидж. Испортится – ну и ладно! Мне просто нравится эта песня! Мне нравится мелодия, нравится исполнение её Кипеловым, а самое главное – стихи! Они просто потрясающие по своей техничности. Они меня завораживают! Завораживают своей краткостью и выверенностью. Потрясают как того, кто когда-то и сам пытался писать стихи. Того, кто даже хотел стать поэтом… но не смог. Не хватило ни желания, ни запала, ни таланта. Однако, приобретённых навыков и знаний в этой области литературы теперь хватает, чтобы оценить по достоинству произведение… автора которого я, к стыду своему, даже не удосужился узнать.

– 'За дверь я выгнан в ночь, но выйти вон и сам не прочь,

Ты без меня хоть застрелись, все решат, что это твой каприз, повтори его на бис.

Да, я уйду, и мне плевать, ты знаешь, где меня искать,

В квартале красных фонарей я смогу тебя забыть быстрей – это дело двух ночей…' – очень сложный ритм. Очень сложная рифма. Потрясающий подбор слов. Я сам так, к сожалению, не смог бы… да и не смог уже, чего уж там?

А в иллюзорном мире за моей спиной рождались недавние образы. Те, которые относились к событиям, которые в этом мире никогда не происходили, ведь они все остались в «петле» и не были повторены «в яви». Для мира этого – всё равно, что они мне просто приснились… Ну, а ещё, конечно, эти образы были изрядно сдобрены долей моей фантазии. К примеру, за дверь, тем более «в ночь», меня здесь ни разу не выставляли…

Эм, не выставляли же? Ну, если не считать выкидывания из Семьи… два раза… ну и из Германии после концерта… и из Российской Империи после возвращения из Германии… Хм.

В общем, изобразить себя, выходящим из дома, дверь которого тут же захлопывается за моей спиной, получилось легко и довольно правдоподобно. Точно так же правдоподобно получилось изобразить срывание с шеи галстука и… погон с форменного кителя. Точно так же, как и значка с груди.

А дальше смачный, от всей души, плевок под ноги, в сторону закрывшейся двери, и уверенный сильный шаг вперёд, прочь от этого абстрактного дома.

А дальше… ну, красные фонари в реальном квартале борделей Персидской столицы я в живую уже видел. Точно так же, как и витрины этих замечательных заведений в этом квартале. Много там было красивых девушек.

Показать их всех, слегка изменив им внешность и приукрасив – тоже не сложно.

– 'Но хватит врать и всё время хитрить,

Здесь всё за деньги несложно купить.

Какая грязь, какая власть и как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль, сорвать все маски и быть просто собой…' – а на экране крутился я… или мир вокруг меня? Мир, состоявший из этих самых витрин, и этих самых девушек… И падение. Падение на кровать. Огромную, застеленную алым постельным бельём, кровать. Настоящий «траходром». Падение и… провал сквозь поверхность этой самой кровати, оказавшейся не шёлком, а жирной, липкой, густой грязью. Того самого красного цвета.

Вот только лицо моё при этом не изображало отвращения. Наоборот: острый хищный взгляд лихорадочно блестящих глаз, изломанные не менее хищной улыбкой губы. И красная, как кровь, грязь, которая размазывается по моему лицу рукой…

Честно говоря, самого передёрнуло от того, насколько гротескный, угрожающий, страшный и отвратный образ получился. Но я пел.

И я не остановился. И образ показался мне ещё не завершённым до конца. И новое движение руки, стирающее-размазывающее алую грязь по лицу, сдирает с него вместе с этой грязью кожу, обнажая что-то ещё агрессивней, злобней, отвратительней и порочней. Вот только, вся фишка оказывалась в том, что лицо под содранной кожей оказывалось тем же самым, моим. Только по-настоящему страшным. И грязь уже точно была кровавой…

Может, и переборщил. Может, не стоило настолько гипертрофировать, утрировать и гиперболизировать. Может быть. Но мне было плевать. Мне реально хотелось в тот момент содрать с себя лицо. Содрать, получить свободу… дать себе свободу. Ну и копившееся все месяцы моего пребывания в этом мире раздражение никуда не девалось. Пацифизм пацифизмом, умиротворение умиротворением, принятие принятием… но разорвать в клочки, растерзать, превратить в кровавый фарш всех тех, кто… очень хотелось.

Думаю, не стоит и напоминать о моих проблемах с головой и случае в Берлинском госпитале, где моя отвратительная сторона-таки прорвалась наружу…

– 'Вокруг – живой товар, в сердцах – мороз, в глазах – пожар.

Я выбрал ту, что выше всех, мой маневр имел большой успех в доме сладостных утех…' – а после этого меня уже вовсе несло. Последние тормоза слетели. Уже на всё плевать стало, кроме песни. На всё и на всех.

И именно поэтому, в ряду стоящих женщин оказались два очень знакомых мне лица. Да-да – именно: Борятинская и Алина. И я… прошёл мимо Борятинской. Подошёл к Алине. Подал руку. Она вложила в неё свою. И я, уверенно, по-хозяйски, безо всякой галантности утянул Алину за собой.

– 'Она молчит, она не пьёт, не теребит, не пристаёт,

Она послушна и умна, всё умеет, что уметь должна, счёт оплачен мной сполна…' – а на большом «экране» уже не гостиная с длинным строем женщин и девушек, а просторная комната-будуар. С той самой застеленной алым кроватью. И мы там вдвоём.

И девушка с внешностью и фигурой Алины Милютиной молча ухаживает за мной. Снимает с меня китель-пиджак со следами оторванных погон на плечах. Расстёгивает на мне форменную рубашку, проводя ладонями по грудным мышцам.

Потом я, опять же, по-хозяйски, без всяких колебаний и деликатности, запускаю пальцы в её волосы, притягиваю её голову к своей и целую. Требовательно и уверенно…

И оба мы падаем на кровать, проваливаясь во всё ту же кроваво-красную грязь, покрывающую наши тела, накрывающую нас с головой. И припев.

– 'Но хватит врать и всё время хитрить,

Здесь всё за деньги несложно купить.

Какая грязь, какая власть и как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль, сорвать все маски и быть просто собой.

И не стоять за ценой…

Но хватит врать и всё время хитрить,

Здесь всё за деньги несложно купить.

Какая грязь, какая власть и как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль, сорвать все маски и быть просто собой.

Какая грязь, какая власть и как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль, сорвать все маски и быть просто собой.

И не стоять за ценой…' – а в самом конце я, в чёрном. В чёрной шёлковой рубашке, расстёгнутой на две верхних пуговицы… почему-то сижу на троне из чёрных черепов. А за спинкой этого трона, рядом, чуть сбоку, стоит Алина в красном. Стоит, положив мне на плечо свою руку. Я накрываю её кисть своей ладонью… и на этом музыка заканчивается. И картинка «экрана» гаснет.

* * *

Глава 35

* * *

Что ж, это было эмоционально. И… опустошительно. Очень мощный выплеск, после которого надо бы как-то передохнуть, что ли, дыхание перевести. Но! Это отнюдь не означает, что концерт на этом окончен! Пять песен – это не концерт! Это – ни о чём. Это лишь затравочка. Концерт должен быть никак не короче альбома.

Да я, если честно, и не думал ещё останавливаться. И в мыслях такого не было! Передохнуть – да. Сбавить темп и накал – да. Спеть что-то медленное и лирическое – однозначно. Но, останавливаться – ни в коем случае!

Так что, немного подержав паузу, которую я картинно потратил на то, чтобы попить из поданной мне одной из девчонок бутылки с водой, потом чуть-чуть покопаться в ладах и колышках, вроде как, проверяя настройку гитары. А потом начать медленно, неторопливо и, как уже говорилось, лирично.

– 'Так напевает ветер мелодии без слов

Давай подбросим в пламя ещё немного дров

Из наших окон виден такой прекрасный сад

Там видно солнце в небе, и облака летят

Я пью свой джин

Я всё ещё жив

Я пью свой джин

Я ещё жив…'

Сплин. По-моему, самое оно для передышки и успокоения растревоженных «Грязью» и вложенными в неё эмоциями эмоций. Да и контекстно к моему сегодняшнему дню вполне себе подходит: я ведь действительно – ещё жив. И только-что что-то такое пил. Пусть не джин, а простую негазированную воду, но не будем так уж придираться – главное ведь, настроение.

А настроение припев этой песни передавал неплохо. Да и остальные слова в куплетах достаточно нейтральные, создающие лёгкие, не сильно цепляющие, почти не запоминающиеся образы. Да и, что может быть естественнее, чем петь про сад в городе садов?

Так что, за моей спиной, в «мире иллюзий» не происходило ничего шокирующего. Ничего, что отвлекало бы от довольно простой и незатейливой мелодии. Как уже говорилось: лёгкие, приятные и ненапрягающие образы. Как солнце в небе светит, и облака летят… забавно было, наверное, в этот момент смотреть со зрительских мест: два солнца в небе – настоящее, которое ещё не успело сильно перевалить за полдень, и нарисованное моей фантазией и капельками воды в воздухе. Причём, какое получилось натуральнее, ещё можно было поспорить.

Потом: сад… и опять же, в саду.

Затем ещё: спина художника перед мольбертом, бегущий за трамваем мальчуган, опять солнце, только не застывшее в небе, а быстро по нему убегающее к «горизонту». Ну и так далее – песня длинная, неторопливая, не напрягающая.

Вполне достаточная для передышки. Перед тем, как снова начать поднимать градус эмоционального накала.

– «Беги, моя жизнь, обгоняй, я бегу за тобой…» – начал после очередной паузой между песнями разбегаться мой голос раньше даже, чем появилась мелодия.

Да – опять Сплин. И даже песня с того же самого альбома, что предыдущая. Ну, а, почему бы и нет?

– «То поднимаясь в гору…»… – в этот момент снова оживился пустовавший до того «мир иллюзий». Который, кстати, за время двух пауз между песнями и прошлого «разминочного» трека, вырос. Стал больше и гуще. Значительно больше! Пожалуй, если раньше он был высотой примерно с девятиэтажку, то теперь – во всём городе не нашлось бы здания, равного этому облаку по высоте. А город-то отнюдь не маленький! Столица Сатрапии – это, минимум, город миллионник! А ещё деловой и культурный центр. То есть, тут хватало небоскрёбов.

«Мир иллюзий» ожил. И показал гору. Ну а чего вы ожидали под такую строчку? Да: гору. От подножия к вершине. Большую и знакомую гору. Ракурс и вид на неё не оставляли сомнений, что смотрит человек, стоящий у подножия. Точнее, поднимающийся по ней вверх. Изобразить такое для меня не составляло проблемы, ведь, за последние месяцы я успел налюбоваться на горы во всех видах. Они мне уже осточертеть, честно говоря, успели.

– «… а то падая вместе с горой» – закончил строчку я, а у всех зрителей на площади, а, может быть, и во всём городе, перехватило дыхание. И было от чего! Ведь, как я уже говорил, «Мир иллюзий» вырос и поднялся. И гора, которую он изобразил, была ничуть не менее внушительной, чем настоящая гора, что внезапно появилась в центре мегаполиса и… резко рухнула вниз на зрителей.

Ну а что? Не одному же мне оху… обалдевать от такого вот удовольствия? Нельзя же такой эксклюзив скрывать от широкой аудитории?

Ещё спасибо скажите, что я грохот, в реальности сопровождавший такое падение, не стал воспроизводить – она молча рухнула. Но звуковое сопровождение было бы точно лишним – никто и ничто не должно было мешать моей музыке и моему пению.

А «гора», так же быстро, как упала, исчезла.

– 'То двигаясь широким проспектом, а то – узкой тропой

То действуя опять в одиночку, а то вместе с толпой…' – широкие улицы и узкие горные тропы уже не впечатляли после прошлого «спецэффекта», но я добросовестно показал и их. И толпу, и «одиночество в толпе». И начал, наконец, уверенно и энергично бить по струнам, выдавливая из них настойчивый, несколько даже агрессивный ритм.

А с иллюзиями я и не думал останавливаться – тормоза-то слетели ещё на позапрошлой песне. Так что…

– 'Здесь самое время использовать лопату и штык

Здесь самое время взять языков и развязать им язык…' – а экран «иллюзорного мира» показал поочерёдно лица… те самые лица, тех самых людей, которые совсем недавно пытались избавить от меня эту реальность. Безуспешно пытались!

Всех показал! Никого не забыл. Разве что, Катерину не стал – но она от меня и так никуда не денется. Уж она-то, уверен, даже и не подумает сбегать и прятаться. Да и в покушении она вроде бы не участвовала… напрямую, по крайней мере.

– 'Здесь самое время потуже затянуть свой ремень

Здесь самое время на всех уроках ждать перемен

Беги, моя жизнь, обгоняй, я бегу за тобой

То поднимаясь в гору, а то падая вместе с горой

То двигаясь широким проспектом, а то – узкой тропой

То действуя опять в одиночку, а то вместе с толпой…' – второй раз фокус с падающей горой уже не был настолько шокирующим, как в первый, но ноги в коленочках дрогнули у многих. Практически у всех. У кое-кого, даже и подогнулись. Но не у всех – были и крепкие духом люди.

– 'Здесь самое время для тех, кто под гребенку обрит

Здесь самое время глазам вылезать из орбит

Здесь самое время навечно объявить карантин

Здесь самое время для виселиц и гильотин…' – а между тем, продолжали сменять друг друга те же самые лица. Только, теперь уже, обритые и с лезущими из орбит глазами. Да – ни в реальности, ни в своих «галлюцинациях» я их такими не видел, но это, разве, проблема? Фантазия-то у меня довольно богатая… пусть и несколько мрачная. Но тут уж, профессия накладывает некоторый след – написание низкопробного фэнтази без «кровь-кишки-распи****сило» невозможно. Его же читать не будут!! А, «если долго вглядываться в Бездну, то Бездна начнёт вглядываться в тебя».

Так что, чему удивляться: в «Мире иллюзий» начали щёлкать своими здоровенными ножами классические французские конструкции, авторства Месье Де Гильотена. А в корзины, установленные под ними, принялись падать те самые обритые головы с выпученными глазами. Виселицы я решил не визуализировать – не зачем. Нагромождать лишние образы – вызывать кашу в восприятии и обесценивать каждый из них.

– 'Беги, моя жизнь, обгоняй, я бегу за тобой

То поднимаясь в гору, а то падая вместе с горой

То двигаясь широким проспектом, а то – узкой тропой

То действуя опять в одиночку, а то вместе с толпой

Здесь самое время взять и показать, кто тут крут

Здесь самое время поднять все флаги и лечь на грунт

Здесь самое время сравнить цвет крови с цветом знамен

Здесь самое время остановить ход времен

Беги, моя жизнь, обгоняй, я бегу за тобой

То поднимаясь в гору, а то падая вместе с горой

То двигаясь широким проспектом, а то – узкой тропой

То действуя опять в одиночку, а то вместе с толпой…' – и снова падающие горы, снова проспекты и тропки, толпа и одиночество в толпе. А потом я.

Да – я. Тот самый «я», который лишь недавно восседал на троне из черепов. И да – на том же самом троне. С той же женщиной, стоящей у правого плеча с пустующим местом возле левого. К чему мне там кто-то? Я сам в состоянии «нашептать себе гадких мыслей». Так «нашептать», что любая нечисть обзавидуется.

Резкий взмах руки этого страшного меня, и на весь «Иллюзорный мир» распахивается знамя. Не важно какое – я сам не знаю, какое оно должно было быть изначально. Думаю, и никто из зрителей не успел заметить, что там было нарисовано. Да и было ли вообще что-то? Это ведь было просто знамя, некое абстрактное и обобщённое. Не важно!

Ведь, в следующий же миг, практически без паузы, на него плеснуло ярко алым, не оставляющим сомнения в том, чем именно. Так плеснуло, что весь штандарт разом накрыло и окрасило. Ни клочка чистого места не оставило.

Так, что даже зрители дёрнулись, словно это не на тряпку, а лично им в лица брызнуло.

А затем мир замер. Сразу и весь. Вот уж действительно: «ход времён остановился». Длилось это не долго: пару-тройку мгновений всего. Но и того оказалось достаточно, чтобы оставить впечатление. Пробрать до нутра весь город.

Откуда я знаю? Ментал же – я чувствовал обратную связь со своими зрителями. Мог читать и ощущать всем собой их реакцию. И именно это было тем самым «наркотиком», который тянул и тянул меня каждый раз обратно на сцену. Снова и снова.

Мир отмер, и тут же снова заставил подогнуться колени даже у самых стойких и крепких зрителей очередной удар падающей горы.

Ну и проспект с тропкой и толпой на закуску. Ну, чтобы чуть-чуть сгладить гнетущее впечатление.

Ну а что? С чего я должен был сегодня быть «мягким, белым, пушистым и приятным»? У меня поводы для этого были? Меня тут главы этого мира, самые крутые, сильные и влиятельные, к смерти приговорили! И их приговор никто даже близко не собирался отменять или пересматривать. Я – смертник. И, если бы не мой «петельный чит», меня бы уже сколько раз стёрли бы? Пять? Шесть? Десять?

Так, с чего мне сегодня быть мягким? С чего я должен был сдерживать своё раздражение⁈

Вот я и не сдерживал. Выплеснул наотмашь, как ту кровь на полотнище флага.

И… знаете, что? Мне полегчало.

Это странно, но – действительно полегчало.

И следующую песню я начал уже спокойно. Почти без злости. Однако, на том же душевном подъёме. Не могло не быть «подъёма» на таком-то «допинге», как внимание сотен и сотен глаз зрителей.

А может, уже и не сотен? Что-то внутри мне подсказывало, а логика подтверждала, что такой громадный экран, возникший в центре города не мог не привлечь к себе взгляды всех жителей этого города. А музыка… ну, с «усилителем» можно играть не только в вертикальном его положении. Если расположить мембрану горизонтально, сверху – то эффект будет заметно лучше. Звук чище и распространяется дальше. Чем выше и шире она будет, тем большую площадь накроет эффектом.

А я… без тормозов – не забыли? То есть, от появления мысли в голове до её экспериментального воплощения в реальности – промежутка практически никакого. А я хотел внимания! Больше внимания! Ещё больше…

Однако, обиду, грязь и агрессию я уже выплеснул. Сбросил. И теперь душа рвалась ввысь, к небу. И песня в голове всплыл как раз под стать!

– 'Время идёт, я не могу сидеть на месте.

Сколько молчать я должен? Чёрт бы всё подрал.

Рушатся стены от моей безумной песни,

Но и себя я по кусочкам собирал.

И знаю я, что не найти пути иного,

Чем рваться ввысь, сшибать преграды на пути.

Страшно прожить в молчанье, не сказав ни слова.

Громче звучи, мой голос, дальше лети!..' – довольно свежая песенка от Андрея Князева, нынче больше известного по названию группы «КняZz», а ранее по «КиШу».

И она не требовала образов к своему визуальному сопровождению. Достаточно было меня самого… на весь «Иллюзорный мир». Меня поющего, становящегося постепенно больше. Ещё больше. И больше…

Поющего и бросившего гитару висеть на ремне, чтобы протянуть свои руки к небу.

А мембрана поднималась выше, становилась шире, голос мой звучал сильнее, проникал дальше, дальше и дальше.

Хорошая песня. Душа в ней чувствуется…

И всю песню в «Иллюзорном мире» я только пел, воздевал руки к небу и рос. А в конце… оторвался от земли и полетел.

– 'Я руки к небу подниму.

Дай, солнце, силы мне,

Чтоб громче петь.

И я себя найти смогу.

Лететь, а не стоять на месте.

Лететь, а не стоять на месте.

Лететь, лететь…'

И улетел.

Музыка стихла. А облако «Иллюзорного мира» стало полностью прозрачным. Словно бы его и нет вовсе. И не было.

Остались лишь фонтан, музыканты и маленький обыкновенный я перед этим фонтаном в лучах дневного солнца.

Аплодисменты зрителей приятно согрели мою душу. Я раскланялся и дал-таки всем снова немного передохнуть. Опять покопался в настройках гитарных струн. Снова попил водички. Даже пополоскал горло и потряс воздетыми над головой руками, сцепленными в замок. В общем, тянул время, позволяя себе и зрителям выдохнуть. Погалдеть, поделиться эмоциями и немного успокоиться. Я ждал.

Я ждал… сладкого слова: «Ещё!». «Ещё! Бис!!» – начали, наконец, раздаваться выкрики в собравшейся передо мной толпе.

Ну, как можно такому отказать? Как наркоман может отказаться, когда его буквально уговаривают, упрашивают «вмазаться» ещё одной «дозой»?

Я и не отказался.

– «Не утонет… Не утонет… Не утонет…» – зазвучали над площадью и над городом первые «вводные» слова новой песни. Довольно попсовой, но от того, нравящейся мне ничуть не меньше произведений тех же «Арии», «Пикника», «Кино» или «Наутилуса».

Да, Рома «Зверь» не считается «классикой рока», но он заводной, энергичный. Его песни пронимают. И, повторюсь, некоторые из них, особенно ранние, мне нравятся.

– 'Не заплачу, не грузи —

Не утонет в речке мячик.

От Версачи эксклюзив

Больше ничего не значит.

Тук тук, здравствуй, это я.

Потерялся ключ в кармане.

Губы тают на губах.

Не обманет, не обманет…' – кстати, забавный фактик: в этом мире тоже был Дом Версачи. И тоже занимался модой. Естественно, тут его главы, основавшая Семья, были Одарёнными. И занимались не только модой – они держали под собой целую область в Италии, владели ей. Но особой силой или властью они на общем фоне других Семей не отличались. Главное, что составляло их известность – всё-таки, именно мода и предметы роскоши «люкс-класса». Так что, не пришлось даже менять слово в песне. Хотя, не будь их тут, я всё равно бы не стал – не то состояние духа, чтобы в каждое слово вдумываться и пытаться просчитывать последствия.

Я пел.

Я пел так, словно бы сам был Ромой «Зверем», будто бы был одержим его духом. Буд-то бы не я, а он сейчас скакал перед фонтаном, бил по струнам и «скриммил» в микрофон, который словно бы сам собой соткался из воды и раствора пыли в моей руке.

Песня захватывала. Вспоминался клип. И то, как по лицу певца текли струи дождевой воды.

Дождь. Там весь клип лил проливной дождь.

Наверняка, их там во-всю поливали из шлангов на съёмках. Но мне-то «шланги» не требовались!

Ещё на первых вводных строчках, небо, ещё минуту назад яркое, солнечное, летнее, начали застилать образующиеся прямо из ничего дождевые тучи, которые становились шире и больше, разбегались своими краями над городом во все стороны. Это могло бы вызвать в городе шок и панику, если бы… всё внимание итак не было поглощено мной.

Так что, дождь, начавшийся на словах:

– 'Любовь зарядила дожди-пистолеты.

Любовь зарядила холодное лето.

Не жалко, не жалко. Летит твоё лето.

Щелчок зажигалки, дожди-пистолеты…' – никто не удивился тому, что с неба действительно ударили водные струи летнего тёплого ливня. Тёплого, оживляющего и освежающего, от которого не хотелось прятаться.

– 'Нам с тобой грустить нельзя,

Паровоз мой на верёвках.

Здравствуй, лето без тебя

На стеклянных остановках

Разлетаются, звеня,

Мимо сердца, мимо, мимо

Капли летнего дождя

По витринам, по витринам.

Любовь зарядила дожди-пистолеты,

Любовь зарядила холодное лето.

Не жалко, не жалко – летит твое лето;

Щелчок зажигалки, дожди-пистолеты…' – я бесновался на площади, перед фонтаном. А с неба били струи дождя.

В этот раз уже не было никакого «Иллюзорного мира». Только я, микрофон, гитара, группа и ливень. И этого хватало.

Зрители тянули вверх руки. Улыбались. Особо впечатлительные импульсивные и эмоциональные ещё визжали, как настоящие фанаты на концерте. Всем было весело.

И мне тоже.

Нет, ну правда ведь: я не злой. У меня бывает: находит. Бывает, что накапливается. Бывает, что злюсь и гневаюсь. Бывают и настоящие срывы, как тогда в Берлине… бывают. Ну, теперь, после Берлина, точно бывают – раньше-то не было. Но, в целом, я не злой. И даже почти не злопамятный. Гнев выплеснул, скинул и можно теперь дальше любить жизнь, мир, небо и всех вокруг.

Вот я и любил. Дарил окружающим восторг и радость, сам получая от этого не меньшее удовольствие.