Текст книги "Осажденный Севастополь"

Автор книги: Михаил Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

– Но как же вы будете стрелять? – спросил Куртьянов.

– Мы пройдем, ваше превосходительство, ползком до такой дистанции, с которой можно будет действовать из наших гладкоствольных ружей.

– Ступайте с Богом, – сказал Куртьянов.

Застрельщики поползли по местности, где были маленькие холмики и ни одного куста. Видя это, французские стрелки остановились и начали на выбор пятнать их пулями. Наши застрельщики наконец вышли из терпения и на расстоянии более чем в пятистах шагах открыли стрельбу. Круглые пули наших плохих ружей не достигали неприятеля; они скакали по почве, разгоряченной солнцем, поднимали пыль и сбивали сухие былинки.

Это зрелище вызвало между французскими застрельщиками громкий хохот, раздосадовавший наших артиллеристов, и они пустили густой картечью по веселым французам, которые и остановились на приличной дистанции.

Затем дивизия Боске отодвинулась несколько вправо, уступая место подоспевшей к ней дивизии Канробера. Сотни французских стрелков открыли частый огонь, буквально засыпая пулями батарею Кондратьева. Половина прислуги и лошадей была перебита в этой батарее. Полковник Кондратьев посылал офицера за офицером, прося прислать ему хотя бы взвод солдат. Куртьянов отказал наотрез, говоря, что ему свои люди нужны. Видя невозможность держаться, батарея взялась наконец на передки и поспешила ретироваться. Тогда и французы перестали стрелять, и только свежие силы, приближавшиеся из Алма-Тамака, продолжали унизывать наши холмы коническими пулями.

Почти все наши штуцерные – единственные стрелки, достигавшие неприятеля, – были переранены. В одном полубатальоне из двенадцати штуцерных осталось только четыре. Они стали стрелять из всех двенадцати штуцеров. Тогдашние штуцера заряжались весьма мешкотно, и для облегчения уцелевших стрелков другие солдаты стали заряжать ружья, а они только стреляли.

Подобную же борьбу выдерживали с французами минцы, прижавшиеся к маяку. Раненые кучами шли и ползли оттуда на перевязочный пункт, многих из них доколачивали неприятельские пули и снаряды, бросаемые артиллерией генерала Боске.

Наш левый фланг был уже значительна поколеблен. В этот критический момент сзади ходивших с места на место и даже не закоптивших своих ружей тарутинцев марш-маршем пронеслась казачья конная батарея, присланная сюда генералом Кирьяковым. Снявшись с передков, батарея эта открыла учащенный огонь. С первых же выстрелов этой батареи французские пули стали реже долетать к нам.

– Спасибо, братцы! Ай да казаки! – говорили тарутинцы, еще недавно подсмеивавшиеся над "гавриличами"{70}. Командир казачьей батареи командовал громко и балагурил.

XIX

Посмотрев на ампутацию, произведенную флигель-адъютанту Сколкову, Меншиков, вполне убежденный в том, что на левом фланге все идет превосходно, повторял:

– Так дело пройдет еще час или два, потом дойдет до штыков, а там что Бог даст.

Говоря это, он поехал к резервам и поздоровался, против обыкновения довольно громко, с Волынским полком. Затем Меншиков хотел посмотреть обоз, где ему варился обед, и надеялся выпить хоть стакан вина для подкрепления сил, так как с утра он ничего не ел и не пил, а зной был невыносимый.

По дороге князь встретил мчавшуюся на левый фланг казачью батарею.

– Кто послал? – крикнул Меншиков. Ему ответили, что Кирьяков.

– Где же наконец Кирьяков? – спросил князь, хмуря брови.

– Генерал здесь, вот он идет, – ответил один из офицеров.

Кирьяков шел пешком; подле него шел ординарец, ведя свою лошадь. Саженях в ста валялась лошадь Кирьякова, убитая ядром.

– Генерал, где я вас вижу, – с гневом сказал Меншиков. – Вы так далеко от вашего места! Я искал вас, чтобы поручить вам кончить на левом фланге, вас не оказалось, я оставил там генерала, которого совсем не знаю, он как-то невесело смотрит. Поезжайте, атакуйте, поскорее идите в штыки, а мне надо посмотреть, что делается у князя Горчакова.

– Ах, ваша светлость, – сказал Кирьяков, – я был здесь! Тут такое произошло, что у меня убили лошадь. Вот она.

– Но подле вас другая! Садитесь и скорее поезжайте на свое место!

Кирьяков неохотно повиновался.

Панаев, ехавший подле князя и все время глядевший в глаза своему патрону, сказал:

– Кабардинец изнурен, пересядьте на другую лошадь, ваша светлость.

Князь пересел и поскакал к обозу, который уже пострадал от неприятельского огня. Меншиков выпил стакан воды с вином и велел обозу отъехать подальше. Подошел саперный офицер Дьяченко с донесением, что мост через Алму подпилен и рухнул до половины и что англичане лезут, не видя брода и наполняя воду трупами.

Князь спустился с горы около Севастопольской дороги. Слышалась ожесточенная канонада и ружейная пальба по всей линии.

На левом фланге московцы местами отступали уже в беспорядке, но, разгоряченные боем, они и не думали об усталости. Меншиков никак не мог забыть о Московском полке и снова прислал. Куртьянову адъютанта с приказанием немедленно ударить в штыки. Кирьякова все еще там не было.

Куртьянов исполнил приказание буквально. Припавшую к земле густую полубатальонную колонну он поднял на ноги и двинул эту массу в штыки против неприятеля, стоявшего вне картечного выстрела.

Стрелки в красных шароварах ответили на это градом пуль, и московцы, потерпев немалую убыль, вновь прилегли к земле. В это время прискакал от Меншикова второй посланный, повторивший то же приказание – идти в штыки.

Минский полк, лежавший рядом с двумя ротами, при которых был Куртьянов, не получил никаких приказаний от главнокомандующего. Куртьянов от себя пригласил командира этого полка полковника Приходкина вместе ударить в штыки.

– Я не вижу перед собой неприятельских колонн, – сказал запальчиво Приходкин, – и мне надобности нет идти в штыки. Эта честь принадлежит одному только Московскому полку.

Тут и Куртьянов сообразил, что не всякое приказание главнокомандующего должно быть исполняемо, и передал посланцу, что в штыки не пойдет. Меншиков, получив этот ответ, был вне себя.

– Я лишу его командования полком! – закричал он, но время было горячее, и князь поскакал к центру, где пальба постоянно усиливалась.

Казачья батарея, сначала склонившая перевес в нашу пользу, была уже сбита французами и, укрывшись за холмом, оправлялась. Все батальоны московцев отступали, и один из них, батальон графа Зео, был смешан каскадами картечи, посыпавшейся из четырех французских пушек. Две роты московцев смело бросились вперед и на время овладели двумя пушками, но должны были бросить их, так как были осыпаны градом пуль. Одного батальонного командира уже несли раненного на ружьях, его заменил сначала штабс-капитан, уговаривавший всех "поскорее уходить", а потом команду принял старший в чине майор, и батальон стал отступать прямо во фланг минцам. Произошла давка.

Майор, пришпорив коня, поскакал, не удерживая своих солдат, и даже сам велел им расчищать себе дорогу. Командир Минского полка Приходкин, взбешенный этим, крикнул своим солдатам: "Выбить этих м-в прикладами!" Майор, услышав такое приказание, поскакал к нему навстречу для объяснений. Майор ехал, пригнувшись в седле, так как его слух неприятно поражался визгом пуль. Не долго думая, командир Минского полка схватил нервного майора за шиворот и давай лупить его плоской своей полусаблей. Ординарец Приходкина, юный офицерик, увидя эту сцену, пришел в ужас, думая, что его начальник ошибся, так как все были в шинелях солдатского сукна, и закричал:

– Полковник, да ведь это майор!

– А сойдет за горниста! Пошел! Догоняй своих беглецов да приведи их в порядок, бездельник.

Московцы, видя случай с майором, приостановились, и порядок был несколько восстановлен.

XX

Еще задолго до полного расстройства нашего левого фланга завязался упорный бой в центре позиции, против аула Бурлюк.

Казаки зажгли этот аул, руководясь не какими-либо мудреными стратегическими соображениями, а по старинной казацкой привычке жечь все, что может попасть в руки неприятеля. Пожар значительно задержал наступление англичан. Между тем прибытие нашей казачьей батареи и батареи номер пятый вначале очень дурно повлияло на французов. Сент-Арно не вовремя распорядился двинуть дивизию Канробера и потом некстати послал ей на помощь еще одну бригаду из своих резервов. Громадные массы французов столпились, образуя по неудобству местности весьма узкий, но глубокий фронт, и им пришлось постоянно останавливаться. Русская артиллерия производила губительное действие в этих густых колоннах. Французы уже начали роптать, говоря: "Оп поиз уеШ шаззасгег (нас ведут нарочно на убой)".

В течение некоторого времени дивизия Боске находилась в критическом положении. Был момент, когда французский адъютант прискакал к лорду Раглану и объявил ему напрямик, что если англичане ничего не сделают, то бригада Отмара будет скомпрометирована. Лорд Раглан со своей обычной приветливой улыбкой выслушал это донесение. Он чрезвычайно не любил всяких окольных выражений и, между прочим, терпеть не мог слова "скомпрометирован".

– Нельзя ли объяснить точнее, каков будет настоящий результат, если ваша бригада будет, как вы выразились, скомпрометирована?

– ЕПе ЬаНга еп ге!га!ге (она ударит отбой), – сказал с досадою француз. Лорд Раглан рысью подъехал к генерал-квартирмейстеру Эри, который давно уже выходил из себя, негодуя на медлительность главнокомандующего, и сказал ему несколько слов. Дицо генерал-квартирмейстера тотчас просияло. Все окружавшие лорда Раглана, даже не слышавшие его слов, поняли, что наступил момент атаки. Английской дивизии Эванса был отдан приказ перейти Алму.

Пожар Бурлюка все еще продолжался. Чтобы обойти пылающий аул с двух сторон, Эванс отослал два полка направо к броду, отделявшему французов от англичан. Тут-то и произошла уже описанная нами сцена, когда французы, англичане и русские все вместе брели через Алму. Сам Эванс, идя с левой стороны горящего аула, имел против себя пресловутый земляной эполемент, выдвинутый Меншиковым и Горчаковым, и другие батареи, стоявшие у Севастопольского шоссе. Виноградники, заборы и стены татарских домишек представляли плохую защиту от ядер, но англичане шли вперед и постепенно переходили реку. Во время этой переправы одна бригада Пеннефазера потеряла четверть своего состава.

Влево от Эванса шла легкая дивизия Брауна под градом ядер и гранат той же земляной батареи и другой, меньшей, стоявшей (для русских войск) правее предыдущей. Англичане ясно видели на русском правом фланге многочисленную кавалерию, которая стояла в полном бездействии, представляя очень красивое зрелище, так как лошади были подобраны масть в масть. Дивизии Брауна пришлось пробираться через целый ряд садов, заборов и виноградников. Прыгая через заборы и перелезая через каменные стены, солдаты Брауна достигли Алмы в таком месте, где хотя и был брод, но весьма опасный. Генерал Кодрингтон свободно переехал в одном месте, где вода едва смочила брюхо его арабской лошади, а рядом с ним офицер, ехавший на громадного роста скакуне, должен был пустить своего коня вплавь. Из солдат многие попадали в ямы, толкали друг друга, падали и погибали. Многих перебили наши застрельщики.

Само собой разумеется, что англичане переправились в полном беспорядке. Сэр Браун сам понял, что какое бы то ни было построение было невозможно, и сказал одному из офицеров: "Я теперь доверяю только личной храбрости каждого англичанина... Проклятые виноградники!" – прибавил он, пришпоривая своего серого коня. Браун был близорук и подъехал так близко к русским стрелкам, что удивительно, как его не убили, тем более что он резко выдавался в своей каске с перьями.

Правее Брауна командовал своей бригадой Кодрингтон, еще недавно бывший простым путешественником-полковником, не имевшим полка, и, как часто случается у англичан, вдруг превратившийся в бригадного командира. Сын моряка, он и сам на своей маленькой белой арабской лошадке не походил на генерала, и на голове у него красовалась не каска с перьями, а простая дорожная фуражка. Сжав свои тонкие губы, Кодрингтон осматривал местность с любознательностью туриста. Перед ним чернели закоптевшие, на время умолкнувшие жерла больших пушек русской батареи, правее от себя он увидел неподвижно стоявшую русскую пехоту в длинных мрачных шинелях. Лучи солнца ярко блестели на штыках русских солдат. Крайним правым полком в бригаде Кодрингтона командовал Леси Йо, страстный охотник, с юных лет привыкший преодолевать препятствия в горных местностях. Для него левый берег Алмы показался пустячным холмиком, и он закричал своим солдатам: "Нечего строиться! Вперед, люди! Валяйте кто как попало!" Его стрелки быстро вскарабкались на пригорок и, увидев перед собой довольно ровную местность, стали громко кричать: "Ропуагс!, гопуагё, йэпуагс! (вперед, вперед, вперед)!"

Подобно трусости, храбрость также заразительна: примеру стрелков без всякого приказания начальников последовала целая бригада, увлекая еще два смежных полка. Англичане бежали вперед, причем, не говоря уже о ротах, части разных полков смешались между собою. Но тут у солдат явилась инстинктивная потребность к какому-нибудь порядку, и они сами попытались образовать нечто вроде развернутого фронта. Места не хватало, и построение не удавалось. Это была не армия, а толпа вооруженных отважных охотников в числе пяти полков. Против центра, этой толпы была русская земляная батарея, оба крыла англичан направлялись на густые колонны русской пехоты, прикрывавшие батарею с обоих флангов. Нестройная толпа англичан не была, однако, похожа на густую массу: она была растянута в виде длинной цепи.

Увидя приближение англичан, две массивные серые колонны, состоявшие из солдат Казанского полка, стали медленно спускаться с холма навстречу неприятелю.

Их вел в штыки Петр Дмитриевич Горчаков.

Одна из русских колонн шла с восточной стороны эполемента. Молча и торжественно– спускалась четырехугольная серая масса, ровным шагом направляясь на узкую цепь одетых в ярко-красные мундиры англичан. Английские стрелки дали залп, потом другой, третий. Колонна подалась назад и, попав в углубление между двумя холмами, почти скрылась из глаз. Другая колонна, вышедшая с западной, или, для русских, с левой, стороны эполемента, ответила залпом на залп, но у казанцев стреляли только штуцерные, так как по дальности расстояния гладкоствольные ружья остальных солдат были бесполезны.

XXI

Беспорядочная с виду толпа англичан приближалась на картечный выстрел к нашей главной батарее. Батарея все хранила молчание. Наши артиллеристы были изумлены дерзостью англичан и предоставляли разделываться с ними одним штуцерным. Но когда красные мундиры, отстреливаясь от наших стрелков, приблизились на расстояние пятисот шагов, одна из наших пушек большого калибра грянула, пустив в англичан ядро, которое влепилось в самую середину английской цепи, где было гуще всего. Несколько человек свалилось. Затем огненная полоса сверкнула перед батареей; грянула вторая пушка, третья, и все пространство перед батареей покрылось беловатым дымом, образовавшим такое густое облако, что жерла орудий более не были видны англичанам. Тучи картечи, град ядер и гранат засыпали англичан.

Но английские стрелки, несмотря на страшную убыль, как бы инстинктивно стремились все к одной и той же цели. Большой редут, как они называли нашу батарею, это место, откуда посылались в них губительные снаряды, манило всех к себе, как огонь свечи манит мотыльков. Четыре полка бежали без оглядки прямо к жерлам наших орудий, стреляя на бегу. Ни один из высших английских офицеров не отдавал приказаний: офицеры бежали вперед, увлекаемые тем же инстинктом, который вел солдат. Командир 95-го полка был опасно ранен, капитана Эддингтона картечь убила наповал, третий офицер был буквально разорван на куски ядром. Молодые английские солдаты, в числе которых были и совсем необстрелянные, слышали кругом себя такой шум, визг и рев от пуль и снарядов, что, куда ни повернись, везде наткнешься на ядро или на картечь.

Кодрингтон сначала скакал почти впереди всех на своей арабской лошадке, но потом и его обогнали некоторые пешие стрелки, так как лошадь заупрямилась. Но вот дым понемногу стал рассеиваться. Десятки, потом сотни англичан бросились к нашим пушкам и увидели, что наши артиллеристы' хлопочут около орудий, но не заряжают их, а спешат повернуть лошадей. Дружный крик раздался среди англичан.

– Клянусь всем, что свято! "Он"{71} взялся на передки! "Он" увозит свои пушки! – крикнул один из англичан.

– Увозит! Увозит! – отвечали сотни голосов.

Молодой английский солдатик, почти мальчик, несший знамя валлийского полка, первый взобрался на парапет и водрузил на эполементе английское знамя. Пуля убила его наповал, он упал, и красное шелковое знамя покрыло его. Один из солдат поднял знамя и снова поставил: через минуту оно было в нескольких местах пробито русскими пулями. Кодрингтон въехал на своей арабской лошади, снял фуражку и помахал ею в воздухе. Наши артиллеристы не успели увезти лишь одной гаубицы. Английские солдаты тотчас стали делать на ней метки, стараясь опередить друг друга и приписать честь взятия этого трофея себе и своему полку..

Предсказание Кирьякова наполовину сбылось. Гораздо легче было поставить здесь пушки, чем увезти их назад. Одна пушка, которую везли всего три лошади – остальные были перебиты, – едва тащилась вверх. Капитан Велль, приставив дуло пистолета к виску возницы, велел ему слезть с коня. Возница соскочил с коня и убежал, английский капитан схватил под уздцы одну из лошадей. К нему подъехал генерал Браун и сердито сказал: "Капитан, это не ваше дело! Ступайте к вашей роте!" Но капитан и не думал повиноваться. Он повернул лошадей назад, и они сами свезли пушку вниз; англичане тотчас набросились на нее и овладели ею. Тогда только капитан исполнил приказание генерала; между тем командир полка был убит, старший офицер также, и сердитый генерал волей-неволей передал ослушнику командование полком.

Со всех сторон на помощь англичанам прибывали новые полки. Против них за эполементом и по бокам его находились значительные русские силы, еще не вступавшие в дело, исключая казанцев, которые были уже частью расстроены, частью боролись еще с седьмым стрелковым английским полком. Как раз напротив эполемента, укрытый в лощине и потому еще не заметный англичанам, кроме офицеров, ехавших верхом, стоял Владимирский полк.

На нашем эполементе развевалось красное, английское знамя.

Один из русских полков – какой, к сожалению, неизвестно, так как пишут об этом только английские писатели, – видя неприятеля шагах в трехстах от себя, не получив приказания ни от полкового, ни от батальонных командиров, сам собою двинулся вперед, причем многие солдаты с остервенением стреляли на воздух. Но вскоре начальство остановило их и отвело в сторону. Говорят, это был Углицкий полк.

Генерал Квицинский, начальник 16-й дивизии, подъехал в это время к владимирцам и, видя, что неприятель близко, тотчас повел полк в штыки. Несмотря на свое положение в лощине, Владимирский полк не был вполне укрыт от неприятельских выстрелов, и навесно падавшие штуцерные пули уже давно долетали сюда; и здесь форма этих пуль, похожих на наперстки, возбуждала изумление офицеров, которые с любопытством рассматривали их.

Видя английское знамя, офицеры Владимирского полка стали терять терпение, желая поскорее схватиться с неприятелем. Владимирский полк по своему скрытому положению не мог видеть неудачи, постигшей часть Казанского полка, не успел еще испытать настоящего действия неприятельского огня и был бодр духом. Понятно, какие чувства возбудило в нем появление красного вражеского знамени.

Войска бывшего шестого корпуса были настоящими парадными войсками, отличались выправкой, молодцеватостью и тонким знанием всех тайн тогдашней шагистики. Но, разумеется, не это влияло на героизм того или другого полка. Были моменты, когда и владимирцы находились в тягостном состоянии полного бездействия, состоянии, быстро угнетающем дух солдата. Некоторые части английских войск, двигаясь вперед, уже заметили владимирцев и стали осыпать их пулями, обстреливая преимущественно фланги батальонов, и поражали вследствие этого ротных командиров и других офицеров.

– Черт возьми! Эти канальи, должно быть, знают, какой у нас принят порядок колонн к атаке! – говорили наши офицеры.

Пульс у всех стал биться учащенно; дух захватывало, видя, что, не сделав даже выстрела, мы теряем людей, вырываемых из густых колонн целыми массами. Наконец всюду стали показываться красные мундиры, и вид их привел офицеров и солдат полка в состояние настоящего остервенения.

Очень может быть, что, продолжайся эта бойня еще минут пять, владимирцы последовали бы примеру того полка, который сам бросился вперед. Некоторые ротные и даже взводные начальники, не дожидаясь приказаний, уже скомандовали: "Пли!" – и кое-где слышалась стрельба, не достигавшая, впрочем, никакого результата, так как неприятель не подошел еще на достаточно близкое расстояние. Как и в других полках, удачно действовали только штуцерные, издали поражавшие англичан, которые, лежа на животе и стоя на коленях, стреляли в них в свою очередь с тыла захваченной ими батареи.

Неизвестно, что вышло бы из всего этого, но в это время к Владимирскому полку подъехал начальник 16-й дивизии Квицинский.

– Ваше превосходительство, у меня почти все ротные командиры переранены, – обратился к нему командир полка, полковник Ковалев. – Я не знаю, что делать! Мы не получаем ниоткуда никаких приказаний, я уже думал двинуть мой полк в штыки.

– Так что же вы медлите, полковник? – с раздражением сказал Квицинский. – Неужели вы не видите, что момент для удара в штыки теперь самый удобный.

Он соскочил с коня и, поручив его одному из унтер-офицеров, сам скомандовал: "На руку!" – и повел солдат. Полковник Ковалев ехал на коне.

Густая масса штыков, блестя на солнце, двинулась неспешным, ровным шагом, как на параде, по направлению к батарее, где пестрели красные мундиры.

Стройная стальная масса двигалась вперед. Англичане заметили это движение, и хотя им уже пришлось видеть атаку русских колонн, но при других обстоятельствах. Раньше они имели дело с егерями Казанского полка, которые сразу открыли перестрелку и быстро расстроили свои ряды. Владимирцы шли без единого выстрела, и это молчаливое шествие, эта серая масса шинелей, яркий блеск штыков – все вместе "произвело на англичан сильное впечатление. Они поспешно вскочили на ноги, и многие из них стали уходить, другие, не целясь, стреляли и потом проворно отступали к реке. Некоторые из англичан так растерялись, что кричали товарищам: "Не стреляйте, ради Бога, не стреляйте, это французы!" – и сами улепетывали. Некоторым, более суеверным, показалось, что из лощины выступила толпа чудовищных привидений. Один из английских офицеров велел горнисту дать сигнал к отступлению. Тогда некоторые из владимирцев не выдержали и без всякой команды бросились на эполемент, стреляя в кучу англичан, окружившую красное знамя. Знамя было изорвано пулями, и почти все окружавшие его перебиты. Рядовой первой гренадерской роты Зверковский, рослый солдат, бросился с несколькими товарищами вперед, чтобы схватить знамя, и всадил штык в одного англичанина. Штык сломался, Зверковский бросил свое ружье и, вырвав ружье из рук убитого, стал отбиваться прикладом, но и сам был сбит ударом по голове. Его, полумертвого, потом уже подобрали англичане и взяли в плен. Знамя было унесено англичанами. Неприятель был выбит из эполемента, и владимирцы бросились к нашим пушкам, стараясь повернуть их и втащить на гору, но это было невозможно. Послали просить ерша{72}, чтобы, по крайней мере, заклепать пушки, – ерша им не дали, так как такового поблизости не оказалось; просили лошадей – их также не давали. Между тем англичане, отбежав почти к самой Алме, построились развернутым фронтом и вдруг засыпали владимирцев градом пуль, и в то же время открыла огонь переправившаяся английская батарея. Владимирцы кучками без команды бросались из эполемента в штыки, но гибли массами без толку.

Весь полк уже сосредоточился близ эполемента. Полковой командир Ковалев был замечен издали, так как ехал верхом. Вдруг штуцерная пуля попала ему в грудь, прямо " Георгиевский крест, и он грохнулся на землю. Ехавший сзади адъютант также свалился, так как лошадь его была ранена. Видя на земле командира, адъютант бросился к нему, заткнул рану фуляровым его платком и, вынесши его на плечах, передал солдатам, которые понесли Ковалева на перевязочный пункт. В это время владимирцев все еще вел Квицинский; как вдруг с другого фланга появился пешком еще один седой генерал в длинной шинели солдатского сукна, которая была во многих местах пробита пулями. Это был князь Петр Дмитриевич Горчаков, тот самый, который восторгался эполементом, теперь едва отбитым у англичан. Князь раньше водил уже в штыки казанцев, но неудачно. Теперь он стал приводить в порядок владимирцев, и, направив их кучки на выдвинувшуюся толпу шотландских гвардейцев, он довел дело до рукопашной схватки. Шотландцы бросились на наши красные жалонерные знаки, считая их чем-то вроде знамен; наши знамена были в чехлах и не так бросались в глаза. Наши в свою очередь старались отнять неприятельское знамя. В рукопашном бою наш трехгранный штык поддержал свою славу. Особенно отличался силач Бастрыкин, уроженец Ярославской губернии. Окруженный со всех сторон, он долго работал штыком, но, обломав его, схватил ружье за ствол и расчищал себе путь посреди рослых шотландских гвардейцев. При одном из взмахов он обдал стоявшего сзади него русского офицера с ног до головы окровавленными неприятельскими мозгами.

Общее внимание обратил на себя также молодой офицер Даманский, за которым следом в атаку бежал его верный ньюфаундлендский пес по кличке Скатов. Офицер был сражен пулей, попавшей прямо в горло. Собака жалобно выла над его трупом и рычала, когда подходили англичане. Наконец подоспел один офицер, приятель Даманского; раненый узнал его и выразительным жестом умолял прикончить его... Приятель отвернулся и отошел, а потом, снова подойдя к тому же месту, увидел Даманского уже мертвым. Он поманил верного пса, который с жалобным визгом последовал за ним.

Шотландцы были отбиты и поспешно отступили.

XXII

Генерал Кирьяков наконец прискакал на левый фланг и принял командование им, причем начал с того, что образовал из минцев и части Московского полка густую колонну. Вид этой массы на первых порах произвел на французов такое впечатление, что они послали к лорду Раглану адъютанта объявить, что на них идет "восьмибатальонная колонна", на что лорд Раглан с хладнокровием истого британца ответил: "Хорошо, я могу дать вам один батальон". На это французы не согласились.

Положение французов в этот момент было не особенно блистательное. Принц Наполеон почти со всей своей дивизией все еще оставался по ту сторону реки Алмы. Только второй зуавский полк, не спрашивая разрешения или приказа, перешел Алму, оставив племянника Наполеона I в довольно беспомощном положении, и присоединился к первому зуавскому полку из дивизии Канробера. Маршал Сент-Арно, правда, перебрался через реку, но так и остался близ самого берега. Бригада д'Орелля образовала колонну длиною в версту, но имевшую фронт шириною в сажень и двигалась по неудобной дороге, так что удар с фланга мог бы ее уничтожить. Но Кирьяков, даже не подозревавший об этой бригаде, вел свою колонну против дивизии Канробера, которая должна была немного отступить. В это время, однако, подоспевшая артиллерия Канробера, посланная по Алма-Тамакской дороге, соединилась с батареями Боске. Кирьяков не заметил и этого до тех пор, пока жестокий огонь четырех батарей не был направлен на его густую колонну.

Сотнями ползли раненые, удаляясь от того места, где были поражены ядром или осколком гранаты. Удар был так внезапен, что Кирьяков остался при убеждении, будто пальбу эту открыли пароходы. Злополучный Тарутинский полк, о котором почему-то забыли все главные начальники, также был засыпан ядрами и стал отступать. Батальонные командиры, не получая никаких приказаний, были в отчаянии. Один из них, подполковник Горев, занимавший позицию в центре полка, просто соображался с движением фланговых батальонов, которые отступали шаг за шагом, беспрестанно останавливаясь.

– Не понимаю! – с досадой сказал Горев. – Кажется, наша конная артиллерия имеет успех, а мы отступаем!

Не успел он сказать этих слов, как ядро ударило в хвост его батальона и уложило трех человек. Снаряды гудели. Жутко было солдатам, ни разу не пустившим в дело своих ружей и стоявшим без всякого смысла под градом ядер, представляя в самом настоящем смысле этого слова одно лишь пушечное мясо...

На левом фланге дело было уже проиграно.

В самый разгар боя близ отбитого нами у англичан эполемента лорд Раглан ехал с несколькими адъютантами и немногочисленным конвоем, поднимаясь на гору влево от Севастопольского шоссе. Его гнедой конь шел крупной рысью, и всадник, живо помнивший битвы доброго старого времени, мало обращал внимания на жужжание пуль и гул снарядов. Он знал по прежнему опыту, что в любом месте поля битвы можно быть убитым или искалеченным. Видя поблизости от себя русские войска, лорд Раглан повернул несколько вправо и очутился на холме, с которого увидел на расстоянии менее версты главный резерв Меншикова, то есть Волынский полк, а влево от себя, на весьма близком расстоянии, расположенные по шоссе русские батареи. Гораздо дальше виднелся по ту сторону шоссе эполемент, близ которого кипел жестокий бой.

Лорд Раглан как человек, изучивший войну не на парадах, подобно некоторым нашим генералам, и не в борьбе с полудикими народами и с парижской уличной толпой, подобно Сент-Арно и Канроберу, тотчас оценил важность пункта, на котором находился, и велел немедленно привезти две девятифунтовые пушки. Пушки были привезены так поспешно, что фейерверкеры, бежавшие пешком, не поспели за ними вовремя и первый выстрел был сделан офицером. Он был неудачен, и один из подоспевших солдат закричал: "Подождите, пусть прежде ветер перестанет". Офицер выстрелил вторично прямо в нашу батарею, и так удачно, что взорвал пороховой ящик и убил несколько человек из артиллерийской прислуги. Командир нашей батареи, вероятно сообразив, что многочисленный неприятель ворвался в центр нашей позиции, скомандовал взяться на передки, и батарея поспешно отступила. Англичане повернули пушки и пустили ядро в стоявший в резерве Волынский полк. Ядро просвистело мимо полковника Хрущева и вырвало несколько человек из знаменных рядов. Солдаты инстинктивно наклонились.