Текст книги "Юношество (СИ)"

Автор книги: Михаил Ланцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Леонтий Васильевич Дубельт работал осторожно. При полной и всемерной поддержке министра внутренних дел. Персон, которые слишком замарались в сотрудничестве с англичанами, сначала осторожно убирали с должностей. А потом, чуть выдержав, начинали «разматывать». Благо что доносов хватало. И Дубельт отлично представлял, где именно и что конкретно эти «прекрасные люди» воровали.

Впрочем, волны не поднималось.

Большинство по-настоящему и не трогали, ограничиваясь отставками. Порой даже с почетом. А вот дальше… Сидели тихо в своем мышином углу? Не отсвечивали? Ставили свечку за здравие государя-императора? Ну и ладно. Серьезно приходили лишь к тем, кто не понял и не осознал с первого намека…

– Александр Максимович, ознакомьтесь вот с этим, – протянул Николай Павлович небольшую брошюрку Княжевичу.

– Что сие?

– Проект одного небезызвестного вам молодого человека. Я бы сказал прожект, если бы этот штабс-ротмистр не достигал своих целей даже тогда, когда они кажутся невозможными.

– Вы имеете в виду Льва Николаевича Толстого? – поинтересовался с мягкой улыбкой Штиглиц.

– Именно, Александр Людвигович. Именно его.

– Никогда в своей жизни не встречал человека, который смог бы выбить из англичан денег. Справедливости ради надо заметить, что это делал не совсем он. Но…

– Да, я уже имел удовольствие читать письмо от моей августейшей сестры.

– Она просила вернуть деньги? – осторожно поинтересовался Штиглиц.

– Она сообщила, что отдала под суд бывшего посланника Великобритании. Его осудили за покушение на убийство, что в их праве приравнивается к убийству. Суд пэров приговорил Джона Блумфилда к изгнанию навечно с территории Британской империи. Шамиля же, как исполнителя его заказа, осудили к смертной казни через расстрел в случае, с приведением его исполнения сразу, как он окажется в юрисдикции англичан[4].

– Щедро, – не сдержавшись, нервно и в чем-то даже глумливо усмехнулся Штиглиц, впрочем, почти сразу взял себя в руки.

– Меня это так разозлило, что Карл Васильевич меня несколько часов кряду уговаривал не отправлять графа в Лондон своим посланником. – задумчиво произнес император и хмыкнул. – Быть может, это ужасно, но… мне просто из какого-то детского любопытства хотелось узнать, что он там устроит.

– Войну, – робко произнес Княжевич.

– Да, возможно. Потому и не стал так поступать. Впрочем, вернемся к его проекту. Александр Максимович, не сочтите за великий труд и прочтите нам эту брошюрку вслух. Там немного. Буквально несколько листов. Заодно и я освежу в памяти, и Александр Людвигович ознакомится.

Так и поступили…

Лев в этой брошюрке предлагал создать в России двухконтурное денежное обращение. Прямо по канону XX века. Слышал и читал в свое время. Даже обсуждать приходилось в кругу друзей, сталкиваясь с диаметрально противоположными взглядами. Но в целом – ему самому идеи эти показались очень здравыми, если их правильно применять.

Вот он и попытался все донести системно.

Первый контур в России и так уже имелся. Это кредитные билеты, обеспеченные золотой и серебряной монетой. Его Лев предлагал оставить как есть. По факту. Чтобы не провоцировать лишние потрясения и тревоги населения.

Второй же контур он предлагал ввести в довесок, а не противопоставляя.

Выбрать десяток самых авторитетных заводчиков, имена которых имеют наибольший вес, и с их помощью учредить общество с каким-нибудь красивым названием. Ну и начать выпускать векселя этого общества. Разрешив ими официально производить расчеты между внутренними производителями и совершать уплату налогов с пошлинами. А чтобы заинтересовать этим инструментом, поставить на векселя небольшой, чисто символический ежегодный процент. Ну и по налогам сделав дисконт процентов в десять…

– Очень похоже на ассигнации, от которых мы совсем недавно отказались, – заметил Штиглиц, когда Александр Максимович закончил читать.

– Ассигнации можно было использовать для розничной торговли, – возразил Княжевич, – и вывозить за пределы России. А тут – нет. Как вы понимаете, это очень сильно сдержит инфляцию.

– Нельзя, не значит, что не будут. Впрочем, я соглашусь, сдерживать горячечные порывы этих гуляк станет многократно проще. Да и едва ли у дворян окажутся в больших количествах эти векселя. Они скорее зерно станут продавать за кредитные рубли или звонкую монету. Иначе как они потом в Париж поедут или купят французское вино?

– В этом, конечно, немалая сложность… да… Как заводчикам закупать еду на такие векселя, если ее не будут продавать?

– Почему не будут? – удивился Штиглиц. – Будут. Ограниченно, но будут. А вообще, тут пока не попробуешь – не поймешь.

– Риски… репутационные риски… – покачал головой император.

– Николай Павлович, – осторожно и даже робко произнес Княжевич. – Так ведь риски все на тех учредителей переносятся.

– Даже не на них, а на управляющего, – возразил Штиглиц. – Всегда его можно сделать виновным во всем. Учредители тут пострадают только если все очень быстро испортится. А годиков пять – десять покрутится уже их и не вспомнят.

– Думаете?

– Уверен.

– Тогда мне это все очень нравится, – весьма неуверенным тоном произнес министр финансов. – Мы можем начать ассигнования, то есть, выделение векселей под всякие рода производственные цели, не опасаясь повредить бюджету.

– А сборы налогов? – хмуро спросил император. – Меня волнуют в первую очередь они.

– Государь, – осторожно начал Штиглиц. – Лев Николаевич предлагает начать массовое строительство железных дорог с узкой колеей, да в один путь. Чтобы максимально быстро охватить наибольшие площади России.

– Мечты… – отмахнулся император.

– Вы знаете, сколько сил и средств тратят помещики, чтобы довести выращенное ими зерно до рынков сбыта? – спросил директор Госбанка.

– Примерно сопоставимые с годовыми поступлениями в казну, – ответил за императора Княжевич. – Но это никак не монетизируется.

– Вот именно! Вот именно! – заметил Штиглиц. – Помещики просто берут своих крепостных и бесплатно их гоняют извозом за их собственный счет по шесть-семь недель в году. Все это время крепостные могли бы и своими делами заниматься, увеличивая прибыток. Если же появится железная дорога, пусть даже такая слабенькая, то нужды в этом обширном извозе попросту не станет. И мы через некоторое время получим дополнительные поступления в казну.

– Вы уверены?

– В Великобритании создание в свое время сети каналов привело именно к этому эффекту. Сильно увеличилась товарность сельского хозяйства, снизились издержки и увеличилось благополучие землевладельцев. Сейчас же они их заменяют железной дорогой.

– Ну… Они могут себе это позволить.

– В бедной Пруссии[5] сейчас активно строят железные дороги и там тот же самое происходит. Село прямо расцветает, так как теперь может вывозить нормально плоды своего труда. В нашем случае, конечно, куда важнее связать южные губернии с северными, чтобы обеспечить более удобное перетекание продовольствия.

– Если же заменить повсеместно барщину фиксированным оброком… – осторожно добавил Княжевич.

Император на него зыркнул.

Остро.

Но не злобливо.

– Поясните.

– Я общался со многими помещиками. Крестьяне не заинтересованы в том, чтобы пахать больше и осваивать новые приемы. Даже если во время барщины используют их вполне умело. Они стараются сделать минимум. Просто чтобы прожить. А остальное – трава не расти. Тут же, если будет строго фиксированный оброк, то появится стимул стараться, ведь все, что сверху, пойдет уже тебе. Особенно если этот оброк будет разумным и достаточно легко достижимым.

– А дворяне не взбунтуются?

– А много из них сельским хозяйством занимаются? – мягко улыбнулся Княжевич. – Большинство и в поместьях-то своих не бывают. И там в лучшем случае проказничают управляющие, которые порой хуже врагов для крестьян. Уверен, что почти все дворяне с облегчением вздохнут, если их крепостные станут обязаны приносить им деньги, а не зерно. Ведь это получается, что и управляющих можно уволить, ограничившись выборным старостой из крепостных. Ему просто по головам нужно будет пересчитать людей и собрать с них оброк, передав помещику.

– Не все дворяне, не все, но… пожалуй, соглашусь – абсолютное большинство. – кивнул Штиглиц.

– Не лихо ли мы заходим? – задумчиво спросил император.

– Несмотря на грандиозность задумки, изложенной Толстым, со стороны она не будет выглядеть таковой. – произнес Княжевич. – Перевод всех крепостных на фиксированный оброк? Так это можно подать как заботу о дворянах, которые все в долгах как в шелках. В том числе упрощения общения с кредиторами, что порой шалят. А тут – суммы точные и доход вполне предсказуем, не особенно похитришь. Главное, как уже сказал Александр Максимович, не увлекаться и поставить оброк поменьше. Заменив им всякие прочие повинности.

– А векселя? – произнес Николай Павлович.

– А что векселя? – встречно спросил Княжевич. – Ими и так много кто расплачивается. Денег живых часто для сделок не хватает, вот векселя и пишут. Поэтому их воспримут нормально. Как еще одну попытку добыть денег. У нас же почти все дворяне так живут. А так как это их почти касаться не станет, то и возражений не последует. Промышленникам и заводчикам же от этого только польза, посему тоже кричать не станут. Хотя и не все. Те, что со своих заводов за границей живут – возмутятся. Но их не так много. Главное все эти векселя нам самим тихонько вкладывать в строительство дорог, портов и производств, как верно отмечает Лев Николаевич. Не своими силами строя, а выделяя эти векселя охочим. Чтобы они на них закупали уже внутри страны щебенку, кирпич и прочее. Стимулируя развитие производств.

– А проценты? Вас они не тревожат?

– Николай Павлович, – вкрадчиво произнес Штиглиц, – если на векселях будет один-два процента годовых, то едва ли их станут бежать гасить сразу же. Слишком маленькая прибыль. Скорее всего, они станут циркулировать как обычные деньги, ценность которых с каждым годом потихоньку станет увеличиваться.

– Но ведь когда-то их придется погасить.

– Разумеется, – улыбнулся Штиглиц. – Именно по этой причине Лев Николаевич и пишет о том, что конвертация векселей в обычные деньги должна находиться под полным контролем Госбанка. А в особо крупных размерах – под вашим личным присмотром. К тому же, ничто не мешает нам погасить эти векселя новыми векселями. Но даже если так сложится, что придется их оплачивать звонкой монетой, ничего дурного в том не будет. Массовое строительство дорог, в особенности железных, и производств дадут много поступлений в казну. Рост доходов будет сильно опережать эти все проценты. Впрочем, я уверен, что эти векселя почти никто и не станет массово гасить. Они, как мне думается, начнут вполне себе самостоятельно циркулировать.

– Я бы только проценты убрал, – заметил Княжевич. – В остальном согласен. Очень занятно выходит.

– Да будем вам? Чем вам проценты не нравятся?

– Усложняют они все. А вот уменьшение ставки налога в таких векселях – дело сильное. Просто запустить в оборот векселя, которыми принимать налоги под скидку в десять процентов. Само по себе, это уже немало. Особенно для крупных заводчиков и торговцев.

– Иными словами, господа, – произнес Николай Павлович, – вы рекомендуете мне прислушаться к этому проекту Льва Николаевича?

– Да, – кивнули оба практически синхронно.

– Только… – осторожно произнес Княжевич.

– Что?

– Только нужно очень осторожно в самом начале с этими векселями вести. И не тратить их на текущие нужды. Например, заказы для армии. Вся задумка, как я понял, связана с тем, чтобы укрепить и расширить производство, а через него и экономику.

– Разумеется, – нехотя кивнул император.

И повисла неприятная пауза.

Николай Павлович очень не любил, когда ему тыкали такими вещами.

– Из Калифорнии сего дня пришел корабль с золотом, – как-то невзначай заметил Штиглиц.

– И вы молчали⁈ – оживился император.

– Там не очень много. Всего двадцать пять пудов[6]. При резервировании один к трем это дало нам миллион кредитными билетами. Толстым мы выплатили по уговору половину суммы от золотого номинала. С учетом технических расходов мы получили от их калифорнийской авантюры восемьсот тысяч чистого прибытка в казну.

– А на будущий год? – явно оживился Николай Павлович.

– Они туда повезли пару новых больших земляных снарядов. Могучих. Работающих уже на каких-то насосах. По предварительной оценке самого Льва Николаевича, если не случится никаких неприятностей, то пудов сто они добудут.

– Сто пудов… – покачал головой император. – Славно-славно.

– С Мексикой удалось договориться и вывести семьсот пятьдесят пудов серебра[7]. Они нам его выдали в оплату оружия, припасов и обмундирования. Сверху к Калифорнии. Муравьев сумел там сложный заговор вскрыть и ему все крайне благодарны. Вместе с золотом из Калифорнии это принесло нам в казну два с половиной миллиона кредитных рублей. – подвел итог Штиглиц.

– Кроме того, сокращение армии и ряд увольнений сильно сказались на расходах. – улыбнулся Княжевич.

– У нас наконец-то нету дефицита? – оживился Николай.

– К сожалению, пока увы, это не так… Однако в прошлом году у нас дефицит превышал на четверть доходы, в этом году уже на десять процентов. И мы легко можем покрыть его займами куда меньшими. В будущем году, если все так пойдет, сведемся в плюс. Поэтому Николай Павлович, я очень даже рад этой идее Льва Николаевича. Если все пойдет хорошо, то мы закрепим стабильное положение бюджета и ускорим выдачу займов.

– Задумка эта даст отдачу едва ли в следующем году, – возразил Штиглиц. – Но соглашусь, совокупная отдача окажется крайне полезной. Мы можем напечатать таких векселей на сотни миллионов рублей, вложив их в строительство дорог, мостов, портов и всяких заводов. Даже если потом что-то пойдет не так – обанкротим это общество, простив наши долговые обязательства. Но все построенное останется и будет приносить великую пользу.

– Мексика может поставить нам до двух-трех тысяч пудов серебра[8] в будущем году, – медленно произнес император. – И делать это ежегодно.

– Отлично! – оживились эти двое.

– Но что нам им продать? Они ведь не бесплатно это нам дадут. Ни пенька, ни кожи, ни зерно… все это им неинтересно.

– Так может нам поспешить? – робко улыбнулся Княжевич, подняв уже было опущенную на стол брошюру.

[1] В оригинальной истории Княжевич занял пост министра финансов только в 1858 году, хотя мог им стать и после отставки Канкрина в 1844 году, помощником которого являлся. Но, сначала Николай I выбрал министром Федора Вронченко, совершенно негодно для этого дела человека, который удовлетворял все прихоти императора, старательно не делая в остальное время ничего лишнего. Расстраивая и вгоняя в полное расстройство службу. А потом в 1852 году Николай назначил Петра Брока, который ничего умнее не придумал, как напечатать кучу необеспеченных ничем кредитных билетов, запустив инфляцию, набрал займов и совершенно расстроил финансы империи. Здесь же цесаревич сумел пропихнуть Княжевича на волне разочарования Вронченко и его делами.

[2] Дочка Александра Сергеевича Меншикова – Александра Александровна прославилась тем, что до самой своей кончины в 1884 году занималась только самым бесшабашным и безудержным весельем, постоянно и отчаянно кутя и создавая массу неприятностей в столице. Собственно, ее даже родной отец называл «cette femme infernale» – «эта инфернальная женщина».

[3] Графиня Анна Александровна Протасова (1789–1849) в оригинальной истории скончалась в возрасте 60 лет. Причем последние лет 20, они вообще с мужем не видели. Она не вылезала с богомолья (посещения церквей и монастырей), а он, отгородившись от нее кирпичной стенкой, жил в отдельном флигеле. Здесь она умерла на пару лет раньше из-за потрясений.

[4] Британская корона в те годы совершенно не миндальничала с теми, кто не подпадал формально под их юрисдикцию. Только за время Наполеоновских войн они вынесли несколько десятков смертных приговоров и несколько сотен иностранцев приговорили к тюрьме. И это только европейцев (в основном из германских земель), хоть преимущественно и не благородных. А с теми, кого считали туземцами, англичане вообще не церемонились, без лишних затей приговаривая и убивая аристократов даже тех земель, которые им не принадлежали. Впрочем, эта практика была вполне обычной. И Россия в этом плане выделялась явным и странным гуманизмом, который всеми вокруг воспринимался как слабость или юродивость.

[5] В Пруссии на 1847 год еще не прошла индустриализация, и она в целом была еще достаточно бедна. Времена ее величия наступят вместе с Бисмарком ближе к концу XIX века (к 1870-м годам и позже).

[6] 25 пудов это 409,517 кг. В золотой монете номиналом 5 рублей, которую чеканили в те годы, имелось ровно 6 грамм чистого золота. Таким образом, 25 пудов золота это 341 264 рублей золотой монетой. Половина суммы от золотого номинала – 170 632 рублей.

[7] 750 пудов это 12285,5 кг. В серебряной монете номиналом 1 рубль, которую чеканили в те годы, имелось 17,995 грамм чистого серебра. Таким образом, 750 пудов серебра это 682 717 рублей серебряной монетой.

[8] 2000–3000 пудов это 32761,37− 49142,06 кг. То есть, 1 820 581 – 2 730 873 млн. рублей серебряной монетой, что ⅓ резервированием дает 5 461 743− 8 192 619 млн. кредитных рублей.

Часть 3

Глава 10

1847, октябрь, 2. Казань

– Жизнь полна неожиданных поворотов, – произнес Лев Николаевич, отпив из чашки чая.

– Да, на все воля небес. – согласился Шамиль, отпивая из своей чашки.

А вокруг сидели его наибы, с которыми он был взят в плен, и ряд русских офицеров, ну и, конечно, губернатор Казани.

Он возвращался на Кавказ.

Получил от Николая I титул князя и возвращался.

Война ведь не закончилась…

После захвата в плен Шамиля в сентябре 1846 года имамат утратил безусловного лидера и стал погружаться в пучину хаос. Его малые лидеры словно с цепи сорвались в бесконечной череде вылазок и набегов. Казалось, что кто-то пытался спровоцировать императора на поспешные, резкие поступки. То есть чтобы он «наломал дров» на эмоциях. Всячески раздражая в том числе и мерзкими проказами, депеши о которых шли с Кавказа сплошной чередой.

И Николай Павлович психанул.

Впрочем, совсем не так, как ожидали в Лондоне. Он взял и достал из чулана фигуру Ермолова, не только отряхнув с нее пыль, но и натурально вдохнув новую жизнь.

В свое время Алексей Петрович действовал на Кавказе очень просто и эффективно. Он устанавливал правила и жестко карал за их нарушение. Не брезгуя даже сносить непокорные аулы артиллерией. Что и позволило ему в считаные годы и ограниченными силами буквально задушить военные действия на Кавказе, выбив экономическую базу из-под ног противников России.

Не хватило ему немного времени.

Совсем чуть-чуть.

Еще бы несколько лет и все завершилось. Однако сказалась личная неприязнь Николая I к Ермолову, выходцу и выкормышу еще Екатерининских времен, успевшему послужить под началом Суворова, от которого зубы сводило и у Павла Петровича, и у Николая Павловича… Новый император просто не мог терпеть на хоть сколь-либо значимом посту настолько самовольного и инициативного человека, поэтому выгнал Ермолова со службы сразу, как смог, посадив, по сути, под домашний арест в 1826 году. Да, позже, в начале 1830-х пришло некоторое попущение и даже награждение орденом Андрея Первозванного, но все равно – Николай держал Ермолова на изрядной дистанции от любой практической деятельности. Чем раздражал того до крайности…

И вот ветер поменялся.

После вскрытия того обширного заговора, организованного англичанами… тягучего, льстивого, парализующего и разъедающего все вокруг словно ржа, император начал многое переосмыслять. Чему и меняющееся окружение стало способствовать, в котором один только Лазарев чего стоил! В сущности, того же поля ягоды, что и Ермолов. Да и Дубельт стал играть не в пример большую роль после отхода в мир иной старого друга Бенкендорфа.

Николай I не стал вольтерьянцем. Это находилось за рамками поля допустимых возможностей, причем очень сильно. Нет. Он просто стал их ценить. Скрипя зубами. Тихонько матерясь. Но ценить. Так что, уже в конце июля 1847 года Николай пригласил со всем почтением Ермолова в столицу. Принял со всем уважением в Зимнем. И начал вовлекать на разные совещания, связанные с Кавказом, постепенно вводя в курс дела. Причем на некоторых таких заседаниях Ермолов присутствовал вместе с Шамилем. А тот, как никто иной, знал, ЧТО это за человек и ЧЕМ грозит Кавказу его возвращение…

Тучи сгущались.

Ситуация усугублялась.

А тут еще и королева Виктория подсобила, явно ожидая какой-то иной эффект. Видимо, она вообще не брала в учет «этого туземного вождя» и «отоварила» его походя, чтобы два раза не вставать. А вот Николая это задело.

Сильно задело.

ОЧЕНЬ сильно.

Потому что это был ЕГО подданный. И он не мог принять саму идею, что кто-то там со стороны смеет осуждать пусть и бунтовщика, но его бунтовщика, за преступления, которые тот творил на территории России.

Хотелось отомстить.

Страшно.

Жутко.

Чтобы они еще поколениями вспоминали о том, как поступать не стоит. Хотя, в конце концов, он согласился с увещеваниями Нессельроде, и не стал отправлять буйного Толстого послом в Лондон. Да и вообще проигнорировал письмо, никак на него не отреагировав.

Карлу Васильевичу, кстати, за этот «успех» пришлось заплатить «креслом».

Николай Павлович очень крепко усомнился в том, кому именно он служит. Очень уж он защищал интересы Лондона. Вот на следующий день шестидесяти шестилетний дипломат и подал в отставку «по здоровью», куда его и проводили со всем почетом и уважением.

Но все всё отлично поняли.

Во всяком случае в Санкт-Петербурге.

В столице вообще весь 1847 год почтенная публика развлекала себя тем, что наблюдала за всеми этими аппаратными играми. Строя планы и пытаясь угадать во всей этой игре способ улучшить свои позиции. Политика ведь менялась. Сильно. Круто. А уж когда граф Орлов Александр Федорович с поста начальника III отделения перешел сразу в уютное кресло министра иностранных дел… сомнения покинули даже скептиков.

И это не было буффонадой.

На рубеже 1820−1830-х именно Орлов едва не добился заключения союза между Россией и Османской империей. Пытаясь реализовать новую внешнюю политику Николая. И если бы не чрезвычайные усилия Лондона, все бы у него получилось.

Дубельт же, к слову, давно заслуживший поощрение, перешел с позиции управляющего III отделение на должность его начальника. Крыло жестких и решительных консервативных прогрессистов в окружение императора стремительно крепло и расширяясь.

Шамиль это вполне «считал». Невелика интрига. Да и подсказали ему, чего уж греха таить?

А потом перед ним положили письмо английской королевы и пояснили – тот лорд, который заказывал ему голову Толстого, сослан «в вечную ссылку» с дипломатической миссией в Аргентину. И, как знал Николай, через пять – десять лет доброй службы там будет помилован.

Шамиль же – нет.

Он ведь не аристократ Великобритании. Он вообще никто в глазах Лондона.

После чего император сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться. Ведь тронуть русского князя, каковым он становился, англичане открыто не решились бы. Ну и на Кавказе нужен кто-то, чтобы играть в «доброго и злого полицейского», как выразился Лев Николаевич во время одной из бесед с императором. Именно для этого Николая и вытащил «из чулана» уже постаревшего Ермолова, которому требовалось кому-то составить пару в этой игре[1]…

– В ваших глазах нет радости от возвращения домой, – произнес Толстой.

– Дома меня ждет кровь. Разве это может радовать?

– Вы могли отказаться.

– Кем бы я был, если бы так поступил? – холодно произнес Шамиль. – Вы бы бросили людей, которые доверились вам?

– Никогда! – всего пару секунд промедлив, ответил граф.

– Тогда вы понимаете, что у меня не было выбора. Выбор лишь мираж, даже тогда, когда кажется, будто он есть.

– Вот тут я с вами не соглашусь. Мы часто заложники обстоятельств. Но выбор, он всегда наш. Именно поэтому на Страшном суде нас будут судить за то, что мы сделали и что мы не сделали.

Шамиль лишь улыбнулся.

Молча.

В его понимании легко было рассуждать о Страшном суде, имея за спиной ТАКУЮ большую и сильную державу. Он много думал, пока ехал из Петровского укрепления в Санкт-Петербург, наконец, осознав грандиозность той страны, с которой они столько дрались… а вместе с тем и бесполезность этой борьбы. Ведь победить было нельзя… просто нельзя… даже если каждый его воин смог бы убить десятерых, хотя тут и один на один не всегда получалось обменяться.

Их обманули.

Их использовали.

Их просто сжигали в котле вялотекущей пограничной мясорубки. Разменивая жизни славных молодцов на ничто… на простое отвлечение сил в интересах заморских «друзей» – лживых и бесчестных…

– А вообще, все намного грустнее и суровее. – продолжил Лев Николаевич. – Люди сбиваются в общины, общины порождают государства. Системы. Да, мне это слово больше нравится. И эти вот системы борются друг с другую за место под солнцем.

– И побеждает та, с которой Бог. – встрял губернатор, чтобы не уводить в совсем уж опасное вольтерьянское русло.

– Но в чем это выражается?

– В его благоволении. В чем же еще?

– Есть поверье, что, если Бог хочет наказать, он лишает разума. Если это так, то в качестве награды он этим самым разумом и наделяет. Двигаясь дальше, мы можем сделать вывод, что истинное благоволение небес в том, что Всевышний позволяет создать более эффективную систему. Лучшее хозяйство дает больше еды, благополучнее быт, изобильнее товары и более сильную армию, без которой всем этим невозможно владеть. Ибо отберут.

– Вы здесь, Лев Николаевич, встаете на тонкий и хрупкий лед эстетики протестантизма. – заметил архиепископ, который также тут присутствовал. Впрочем, сказал он это без злобы и вполне доброжелательно.

– Отчего же? Протестанты стоят за то, что добрые дела не ведут к спасению. Лишь вера. Потому могут себе позволить творить все что угодно без малейших угрызений совести. Я же считаю, что никакая вера не спасет, если ты не делаешь добрых дел, ибо это все будет суть лицемерием. Погодите. – остановил он жестом архиепископа. – Мои слова звучат странно, но сейчас объясню. Представьте на мгновение. Все чиновники перестали воровать и брать взятки, а вместо этого начали надлежащим образом исполнять свою работу. Представили? Разве это не добрые дела? Разве это не приведет к процветанию державы и большей части ее обитателей?

– Увы… – развел руками архиепископ, улыбаясь совершенно по-доброму. – Люди несовершенны и полны страстей. А вы, мой друг, еще слишком юны.

– Уверен, что эти люди, которые творят скверные вещи, совершенно убеждены, будто бы Всевышний с ними и они все делают правильно, – мрачно и отстраненно добавил Шамиль.

– Оттого и сказано: «По делам их узнаете их». Становится людям вокруг от твоих дел лучше? Значит, молодец. Нет? Значит, ты делаешь что-то не то.

– Либо твоих сил недостаточно. – возразил Шамиль.

– Либо твое понимание лучшей доли не совпадает с тем, чего желают люди вокруг тебя.

– И это тоже верно, – мрачно кивнул князь Мадайилал[2].

– Я этот вопрос поднял вот к чему. – продолжал Толстой. – Для удержания порядка и покоя у вас дома понадобятся деньги. Много денег. Чтобы строить дороги и улучшать жизнь людей. Англичане едва ли их выделяет. Они и раньше давали очень ограниченно – на разрушение, но не на созидание. Как вы собираетесь добывать эти деньги?

– Об этом пока рано говорить. – тяжело вздохнув, произнес Шамиль.

– Может быть, я и не прав, но, на мой взгляд, про это нужно думать в первую очередь. Ибо в основе всего лежит хозяйство. Если очень постараться, деньги можно будет выпросить у Государя. Но я полагаю это крайне пагубным. Платить нужно за труд, а не просто так. И самое важное придумать, чтобы люди на вверенных вам землях, смогли достойно жить своим трудом.

– Вы видели те края, – мрачно произнес один из наибов. – Земля истощена войной. А по весне придет Ермолов…

– Вы можете организовать производство ковров. А я помогу вам вывозить и продавать ковры. Главное, чтобы они оказались надлежащего качества.

– Одна мастерица может от нескольких месяцев до года ткать хороший ковер. – произнес один из наибов.

– Это если одна. Поставьте большой дом, в котором бы молодые мастерицы трудились бы под присмотром опытных. Сообща. Хорошо организованно. Уверен, что если все толково сделать, то и пять ковров с мастерицы в год можно будет получить, а с особо умелых и более. Сколько у вас женщин? Думаю, тысяч сто пятьдесят – двести. Это если всех возрастов. Даже если каждая сотая из них будет вовлечена в изготовление ковров, то это уже полторы-две тысячи работниц. Если ковер добрый, то цена ему будет рублей сорок-пятьдесят. Даже изготовив по одному ковру, они уже принесут вам прибытка на сумму от шестидесяти до ста тысяч рублей. А если по пять?

– И кому нужны ковры в таком количестве? – спросил Шамиль с легкой ноткой заинтересованности.

– В самой России их вполне охотно покупают дворяне, купцы и церкви для украшения., а также разбогатевшие разночинцы и профессора. Они, правда, стараются взять персидский, но он сильно дороже, а потому и позволить его себе могут единицы. Причем богатым людям нужно их много. Впрочем, не Россией единой. Я могу организовать их продажу в страны Европы, в Китай и даже в Новый Свет. А емкость мирового рынка от полумиллиона до миллиона ковров в год. Приблизительно. Разных. В любом случае вы со своими тысячами отщипнете лишь кусочек. Но… две тысячи мастериц, делая даже по два ковра в год, принесут вам от ста шестидесяти до двухсот тысяч рублей. Мне кажется, что даже в таком виде это для вас неплохо.

Шамиль переглянулся с наибами.

Те пожали плечами, но покивали. В целом идея им понравилась.

– Есть и второе дело, в котором я могу стать вам помощником. – продолжил Лев Николаевич. – Теперь для мужчин. Если вы также, как и с коврами, организуете производство различных клинков от ножей до палашей, то я помогу вам продать вашу продукцию. Попробуем договориться с императором и сделать вас поставщиками армии. Но тут нет гарантий. А вот в Новый Свет острого железа нужно много. Ножи, кинжалы, тесаки, преимущественно хозяйственные, сабли, палаши, кортики… топоры, наконец. Всего этого нужно десятки тысяч единиц ежегодно. Если не сотни тысяч.

– Для их выпуска потребуется очень много доброго железа. А его нет, – серьезно произнес Шамиль, чей род восходил к легендарному для его мест кузнецу по имени Мадай.

– Я вам его дам… точнее, продам. Но с минимальной наценкой. Потому что мне выгоден покой в ваших краях и сотрудничество с вами. Паровые машины и всякое оборудование тоже помогу добыть. Те же механические молоты, на которых ковать одно удовольствие и молотобойцев мучать не надо.