Текст книги "Юношество (СИ)"

Автор книги: Михаил Ланцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Наделать карточных долгов и умереть в дурной перестрелке – не верх моих мечтаний. А в нашей стране это уже почти что крепкая поэтическая традиция. Так что я, пожалуй, воздержусь…

Дальше они некоторое время беседовали про револьвер, который чрезвычайно заинтересовал цесаревича. В сущности, американский Colt он еще не видел и даже не слышал о нем. О «перечницах» тоже. Да и по пыльным коробам Оружейной палаты да Эрмитажа не лазил, выискивая старые образцы. Поэтому он держал первое в своей жизни многозарядное оружие, исключая двухстволки.

Ну и впечатлялся.

Вон как глазки блестели…

– Вы ведь специально ко мне шли, не так ли? Для чего? Могли бы вызвать. – наконец, вернулся в русло интересующего его вопроса Толстой, забирая револьвер.

– О вашей чайной столько слухов… как я мог пропустить возможность и не зайти в нее?

– Это отрадно слышать. – кивнул граф. – Но, простите, не верю. Понимаю, что вы снова обидитесь и я получу еще епитимью или чего похуже, но не вижу смысла вам врать в лицо. Оттого прямо и говорю. Вы зашли в чайную и сразу пошли ко мне, не уделив чайной и минуты.

– Лев Николаевич! – обиженно воскликнул цесаревич, но глаза его смеялись.

– А что Лев Николаевич? Вы еще скажите, что в Санкт-Петербурге большая часть Света не увлекается всякой мистикой, в том числе каббалического или спиритического толка? Я-то думал, что вы либерал, а оказалось, что «это другое».

– В каком смысле? – нахмурился цесаревич.

– В прямом. Это суть либерализма. Обычная тоталитарная секта. Если кто-то говорит что-то выходящее за рамки приятного ее носителями – ему нужно затыкать рот и наказывать. В либерализме приветствуется свобода слова, но для своих и своя.

– Лев Николаевич, у любого терпения есть пределы. – произнес с металлом в голосе цесаревич.

– Именно так, Александр Николаевич. Именно так. Поэтому я сижу и думаю – куда мне стоит переехать. Вот как прочел покаянные молитвы сегодня, так и начал размышлять. Россию я люблю, но и терпеть это все не желаю. К врагам России ехать не хочу, а другие страны настолько ничтожны, что я не знаю, чем там заняться. Классическая дилемма с выбором меньшего зла… Может в Парагвай отправиться и помочь иезуитам удержать там власть, заодно отбив у Аргентины выход в море? Ну и Уругвай присоединить, чтобы два раза не вставать.

Повисло молчание.

Тягостное.

– Лев Николаевич, давайте не будем спешить, – осторожно произнес губернатор.

– Спешить с чем? Карьеры мне не построить у нас тут. Это очевидно. Я слишком колючий и острый на язык. Бизнесом толком не заняться. Меня не только третируют, но и открыто грабят, получая в том покровительство на самом высоком уровне. Теперь еще и публичные унижения пошли. Куда уж яснее и прозрачнее все? Я не уехал покамест только из-за селитры. России в предстоящей войне, которую едва ли возможно избежать, она будет очень нужна, и я хочу завершить начатое дело, отладив ее выпуск. А потом надо уезжать. Останусь – мне либо голову проломят, либо в крепость упекут.

– Мы как раз хотели поговорить о ваших делах с моей супругой, – нахмурился губернатор.

– Нету там никаких дел. Я перестал ей даже отвечать на письма и высылать что-либо.

– Мы с отцом решили, что ее долги перед вами выкуплю я и погашу, – вкрадчиво произнес цесаревич.

После чего поставил на стол кофр, принесенный его спутником в мундире Третьего отделения. И открыл его.

– Это перепись долгового обязательства. А это деньги и полагающиеся за задержку проценты. – добавил он и начал выкладывать пачки кредитных билетов.

Получилось прилично.

Прям очень.

На выпуклый глаз около ста тысяч или даже несколько побольше.

– И как это понимать?

– Анна Евграфовна теперь должна лично мне. О чем я ее известил письмом. А свой долг этот я подарил любимой сестре Марии Николаевне. Так что будьте уверены – жизнь ее теперь малиной не будет.

– Судя по сумме, – кивнул Лев на пачку кредитных билетов, – именно ваша сестра тебе владелец салона Анны Евграфовны. Это так?

– Так. Хотя дела продолжит вести графиня. Кроме того, мы рассчитываем, что вы возобновите поставки кондомов и позволите Марии Николаевне поучаствовать в делах вашей чайной. Мы хотим, чтобы чайные стали, как вы и предлагали в частных разговорах тому же Хомякову, популярны. И планируем поставить минимум по одной в каждом крупном городе.

– Это занятно, но что было сказано, то сказано, – произнес Лев Николаевич.

– Я вас не виню, – улыбнулся цесаревич. – Вы человек колючий, но дельный. Хотя прошу вас – не увлекайтесь. Ваши слова могут услышать не те люди и использовать против всех нас.

– Ваш родитель уже больше года тянет с выдачей высочайшего дозволения на выпуск селитры, разработку и выпуск оружия и так далее. У меня десятка полтора запросов, и все они утонули. Хотя, казалось бы, он внимательно следит за происходящим здесь, в Казани.

– Какой вы торопливый, – улыбнулся цесаревич, доставая из кофра бумаги. Целую пачку. – Это они?

– Торопливый? Время – это единственный ресурс, который нельзя терять даром.

– Вы очень ворчливы.

– Я не люблю волокиты и нацелен на результат.

– Поэтому вы сознательно нарушали законы и обычаи Российской империи? – улыбнулся цесаревич, кивнув на револьвер.

– Только там и тогда, когда это влекло к пущему благополучию державы.

– И вы, без всякого сомнения, уверены в своем знании того, что лучше для нее, а что хуже? – улыбнулся Александр Николаевич.

– Не до такой степени, но в вопросах прогресса и научно-технического развития – безусловно.

– Даже вот так? – хохотнул цесаревич.

– А может быть, вы опишите прогресс в стрелковом вооружении лет этак на сто-двести? – поинтересовался с той же слегка насмешливой улыбкой губернатор.

– Это как раз самое простое. – невозмутимо ответил граф. – Сейчас все европейские страны вооружены гладкоствольным оружием, которое только-только стали переводить на ударно-капсюльные замки. Однако в Пруссии разработана винтовка Дрейзе. Это заряжаемая с казны винтовка. Их уже накапливают на складах. А в бывших североамериканских колониях Великобритании вся регулярная армия вооружена заряжаемых с казны винтовками Холла. Но Пруссия засекретила свою винтовку. Опыт колоний не указ. А европейские армии безумно не любят тратиться деньги на вооружение солдат. Поэтому через несколько лет начнут переходить массово на заряжаемые с дула винтовки под расширительные пули, вроде тех, которые мы с Остроградским выдумали.

– Они же засекречены!

– Они очевидны. Да и что значит «засекречены» в России в наши дни? Просто чуть больше цена. Уверен – в Лондоне, Париже, Вене и Берлине все о них уже давно известны. Впрочем, дело не в этом. Перейдут, значит, все европейские армии на дульнозарядные винтовки, что даст очень серьезное преимущество на поле боя. Но столкновение с Пруссией вынудит все страны думать о подражании. И следующим этапом пойдут делать заряжаемые с казны винтовки под бумажный патрон. Слишком уж они дают значительное преимущество перед дульнозарядными. Игольчатые образцы, впрочем, довольно дурные. Но всякие ладные идеи, появляющиеся за пределами старушки Европы, местные генералы станут отметать.

– Вы думаете?

– Да. Причины просты и известны: наркотики, алкоголь и запредельное самомнение. – пожал плечами Толстой. – У нас в Европе все государственное управление такое, не считая коррупции и головотяпства. Так что ничего удивительного. Но не суть. Это горизонт всего лет двадцати. Дальше пойдет переход на унитарный патрон с металлической гильзой. Потом на каком-то этапе займутся магазинными образцами. Ну а далее наступит эра самозарядного и автоматического оружия. Причем каждый новый этап будет увеличивать расход боеприпасов и стоимость войны. Особенно на фоне перехода на массовую призывную армию, которая будет традиционно едва подготовленная и полноценно новое оружие применять не сможет. Плюс генералы. Быстрый прогресс вообще создаст с ними курьез, когда, образно говоря, оружие уже получит нарезы, а мозги генералов – нет.

– Почему же? – нахмурился Шипов, которое это прям задело.

– Потому что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Если прогресс неспешный – это здраво. Когда прогресс летит вперед галопирующим осликом – это катастрофа. Каждая последующая война уже отличается от предыдущей и сильно.

– А это? – кивнул Александр Николаевич на револьверы.

– Это пистолет с барабанным магазином. Сначала они будут такого толка. Потом перейдут на унитарные патроны. А потом, весьма вероятно, обретут какие-нибудь легкие быстросменные магазины, например, коробчатые. Что повысит их практическую скорострельность. Где-то там они станут самозарядными и автоматическими, последние весьма вероятно разовьются в свое отдельное направление.

– Вы говорите с такой уверенностью… откуда?

– Некий общий прогресс можно понять уже сейчас. – улыбнулся Лев Николаевич. – А дальше нужно его наложить на аппарат управления, который в европейских странах везде одинаковый. Чиновники будут стараться как можно дольше лениться и как можно сильнее экономить деньги на вооружении, рассчитывая их в ином… хм… освоить. Так уже несколько веков подряд идет.

– Не любите вы брата-чиновника, – оскалился губернатор.

– Вы никогда не наблюдали за тем, как обычно проходит нервный импульс принятия решения?

– Что простите? – переспросил цесаревич.

– Вот случилась беда где-нибудь на низовом уровне. Чиновник, который за нее отвечает, скорее всего, будет до последнего ее замалчивать. Все потому, что начальство нигде и никогда не любит плохих донесений. И чиновник, который их подает, редко получает повышение. Так вот – замалчивает. Но проблема не рассосалась и ее прорвало наверх. Думаете, пойдет дальше? Едва ли. Ее на каждом этапе станут замалчивать и тянуть время.

– Но рано или поздно сведение доходят на самый верх. – грустно улыбнулся Александр Николаевич, который был отлично знаком с этой проблемой. Да и губернатор вот не то ухмылялся, не то улыбался, не то кривился как от зубной боли.

– Да. В максимально искаженном виде, порой до неузнаваемости и тогда, когда мелкая проблема уже превратилась в настоящий нарыв.

– Се ля ви, – развел руками цесаревич.

– Самое интересное наступает потом. – оскалился Толстой. – Идя сверху-вниз задача на всех уровнях проходит одну и ту же процедуру. Сначала ее пытаются спихнуть на кого-то: или на коллегу, или на другое ведомство. Когда это не получается, то предпринимаются исключительно привычные и стандартные шаги, даже если они совершенно не подходят. Могут просто тянуть время, в надежде, что или осел сдохнет, или шах, как в притче Ходжи Насреддина. И только тогда, когда совсем все пропало – включают мозг и начинают думать. Но, как вы понимаете, это происходит тогда, когда уже совсем поздно. И утрачена не только возможность купировать проблему малой кровью, но и вообще едва ли возможно ее разрешить хоть как-то адекватно. А учитывая отвратительную обратную связь, при которой все, что можно, замалчивают, мы получаем управленческую катастрофу. И это я еще не сказал ничего про отрицательный отбор, когда карьеру легче делают не те люди, что лучше работают, а которые удобнее…

– Мрачно… очень мрачно… – покачал головой цесаревич.

– Се ля ви, – пожал он плечами. – Одно хорошо – эта беда в управлении типична не только и не столько для России. Поэтому у нас всегда есть шанс. Да и вообще, эта битва увечных на всю голову титанов была бы порой удивительна веселой. Если люди при этом не гибли пачками, конечно.

– И вы знаете, как эту беду преодолеть? – спросил губернатор.

– Полностью – никак. Такова природа человека – он ленивая скотина в массе. И если есть возможность что-то не делать – он будет это не делать. А уж думать и подавно. Даже умные частенько ленятся шевелить мозгами. Исключая очень незначительный процент людей с отклонениями, которым до всего есть дело. Но снизить эту до разумного уровня проблему можно. Формула достаточно проста, хоть и мерзка до крайности. В базе ее лежит философия Вольтера с его приматом здравого смысла, науки и практической деятельности, которая является мерилом всего. И если не в обычном виде, то в эксперименте. Ему в помощь всплывает Макиавелли с его философией, бесценной на инструментальном уровне.

– Ужас какой… – покачал головой Александр Николаевич.

– Фридрих Великий, как мог ругал Макиавелли, но нигде и ни в чем ему не противоречил. Мне даже кажется, что он специально его ругал для отвода глаз. Трудно найти в истории более последовательного поклонника этого итальянца. Хотя, конечно, у него имелись и трудности, вроде стремления зарегулировать все до мельчайших деталей. Однако в целом – прям образцовый макиавеллист.

– Ваша мысль понятна, но как она позволит преодолеть замалчивание?

– Я же сказал: главным мерилом является практическая деятельность. В том числе руководителей. Поэтому нужно время от времени делать проверки и лично, притом внезапно навещать разные производства и беседовать с простыми работягами или там инженерами. К крестьянам на огонек заходить – слушать их. И долбать чиновников, которые замалчивают. Вот как всплыло – так всю ветку и долбать. Самому так делать и подчиненных приучать к стратагеме: доверяй, но проверяй. Даже за самыми доверенными людьми. Не все. Все проверять здоровья не хватит. Выборочно. Но внезапно. Чтобы постоянно их всех держать в возбуждении.

– Так не останется чиновников, если их увольнять за такое головотяпство. Кто работать будет? – улыбнулся цесаревич.

– А я не сказал увольнять. Я сказал «долбать». Здесь удивительно продуктивной выглядит методика Петра Великого, который практиковал массаж палкой по спине. Зарвался какой-то чиновник – так и выдать ему палок. Генералу – лично, чтобы не стыдно. Дальше – уже сами разберутся. Не понял? Сломал ногу или руку. Ну и так далее. А кто увлекаться станет с палками без дела тому и самому вдвое выдавать.

– Экий вы затейник… – ошалел Шипов.

– Бить палкой? Генералов? – ахнул Александр Николаевич.

– И министров. А что? Иной раз один хорошо поставленный удар заменяет два часа воспитательной беседы. Впрочем, постоянно бить и не надо. Достаточно это практиковать время от времени, чтобы все старались. Кроме того, я бы еще институт имперских комиссаров ввел, набирая туда тех самых дурных людей, которым до всего есть дело. Чтобы они постоянно ездили по стране и смотрели – кто чем живет, подавая регулярные отчеты в имперскую канцелярию лично монарху. Например, раз в квартал или даже год.

– Будут брать взятки…

– Платить очень хорошо, полностью оплачивая командировки. А за подтвержденные взятки или перегибы вешать. Отбирая среди молодежи тех, кто горит и радеет за справедливость. В идеале из сирот или из бедных родов, или вообще не дворян, а, например, из пытливых и сметливых крестьян, от зоркого глаза которых ничего не укроется. Возводя их при вступлении в должность в дворянское достоинство. При этом за вызов комиссаров на дуэль лишать чинов и состояния, ссылая на пожизненную каторгу. Ну и назначать их всего лет на пять после обучения, чтобы связями обрасти не успел. Гоняя по стране. А потом выплачивать пенсию пожизненно и использовать, например, как внешних агентов. Чтобы собирали сведения о том, чем живут другие страны, в чем их сила, в чем слабость и что нам можно у них перенять. Если же где такой комиссар окажется убит или еще как-то притеснен – высылать целую бригаду для разборок. Включая других комиссаров.

Александр Николаевич и Сергей Павлович промолчали, переваривая.

– Тяжело вам живется, – наконец произнес цесаревич.

– Отчего же?

– Ходите вооруженный до зубов и всегда готовы драться. Даже смертным боем. Думаете о делах, которые едва ли вам нужны и полезны.

– Отнюдь, нет. Дела эти вообще не лежат в такой плоскости, – отмахнулся Лев Николаевич. – Семья – это маленькое государство. Собственно, из семьи держава и вырастает. Поэтому все эти вещи, о которых я говорил, мне очень полезны. Их ведь и в семье можно применять, и в своем заводчицком деле. Всюду. Они универсальны.

– Прямо вот совсем универсальны?

– Конечно.

– Вот вы сказали, что в Соединенных штатах Америки вся регулярная армия вооружена нарезным и заряжаемым с казны оружием. Но она маленькая. Мы едва ли себе можем такое себе позволить. И как это решить?

– Какова численность нашей армии?

– Это секретная информация, – серьезно произнес Шипов, а цесаревич кивнул.

– Побойтесь бога! Какая к черту, секретная⁈ Есть же альбомы мундиров по полкам, в которых перечислены ВСЕ полки. Понимаете? ВСЕ! А их штаты тоже утверждены и упорядочены. Берешь такой альбом и упражняешься в арифметике. Навскидку у нас получается миллион двести – миллион триста. Я сильно ошибся?

Александр Николаевич, округлив глаза, уставился на молодого графа.

– Я сильно ошибся? – повторил свой вопрос Толстой.

– Нет.

– Вот. Это азы разведки, вообще-то. В открытых источниках, если их сопоставлять и анализировать, порой много всего секретного. Или вы думаете, как я про винтовку Дрейзе узнал? – оскалился Лев Николаевич. – Но не суть. Вот представьте. Миллион двести. Куда нам столько? У нас есть четыре потенциальных театра боевых действий: против Пруссии, против Австрии, против турок в Европе и Кавказ, где нужны большие и сильные контингенты. Ну и столица. Нужно просто проложить несколько железных дорог, чтобы можно было осуществлять маневр войсками. Ну или хотя бы макадамы[2]. Ну и сократить армию в три раза, отправив остальные в запас, откуда в случае войны набирать пополнения. Остальных же толково вооружить. Ведь при тех же расходах мы сможем более чем втрое больше платить за оружие. Оно ведь не главная статья расходов. Куда тяжелее ведь банальное содержание и обмундирование. Особенно по офицерам. При этом перевооружать сразу полкам. Сначала на Кавказе, потом гвардию, потом там, где будет гореть.

– Государь никогда на это не пойдет.

– Поэтому и имеет сильный дефицит бюджета. – усмехнулся Лев Николаевич. – Который рано или поздно загонит Россию сначала в тяжелую долговую яму, а потом и совершенно расстроит ее экономику.

– Вы и это знаете… – как-то глухо произнес цесаревич.

– Анализ открытых источников творит чудеса, – оскалился Толстой. – Ему ежегодно около пятидесяти миллионов не хватает. Так что, сокращение армии втрое – благо. Сколько здоровых мужчин вернутся в народное хозяйство? А если еще чуть-чуть докрутить экономику – песня будет. Например, оборот оружия. Нам нужно много оружейного производства для будущих войн. Сколько у нас людей? Сто двадцать – сто тридцать миллионов? Половина – мужчины. Треть от них – взрослые мужчины. Если каждый купит по ружью – это уже двадцать миллионов «стволов». Если с каждого по рублю взять в казну – польза какая! А если он по два ружья? А если пистолеты? А порох? А свинец? На всем этом, если разогреть наш внутренний рынок, можно миллионов по пятнадцать собирать в казну ежегодно. А на внешний рынок если поставлять? В тот же Китай и Персию? Они легко проглотят и сто миллионов ружей. Даже устаревших. А у нас ни разрабатывать, ни производить, ни носить, ни применять для защиты жизни и имущества… – покачал он головой. – Сидим на золотой бочке и сами ее не открываем.

– А восстания? – нахмурился Шипов.

– У нас отличное Третье отделение, да и полиция добро работает. Пускай трудятся и дальше так…

Разговор длился еще очень долго.

Лев Николаевич ходил по краю. Раз за разом высказывая вещи слишком опасные для этих лет. Однако с каждым шагом укреплял собеседников в том убеждении, что они имеют дело с настоящим вольтерьянцем той, старой закалки. Вроде Потемкина или Суворова с Ушаковым.

Насмешливым и едким, но умным, ориентированным на результат и весьма находчивым. Вплоть до самых неожиданных крайностей. Например, он не постеснялся Александру Николаевичу предложить создать небольшую «мастерскую», в которой печатать мелкие купюры европейских стран. Потому как к ним особого внимания нет, как и защиты. И на эти деньги через агентов закупать всякое, компенсируя перекос внешнеторгового баланса.

Цесаревич от такого предложения аж вскинулся.

Чуть ли не копытом забил.

Но выслушал. Внимательно выслушал. И не стал осуждать. Просто буркнул что-то в духе: «Государь не одобрит». Хотя было видно, оценил способ получения лишних десяти – двадцати миллионов рублей ежегодных казенных доходов.

В дело шло все.

Вообще все.

Начиная с таких крайне нечистоплотных шагов и заканчивая созданием крупных латифундий в Малороссии и Новороссии по выращиванию новых культур, таких как кукуруза с подсолнечником. С приемом туда крепостных «по старинному обычаю», к государю на службу – в государственные крестьяне. И массовое производство картофеля по ирландской схеме для прокорма населения. И внедрение комбайнов и прочих технических новинок. И использование топинамбура, высаженного по неудобьям для выгона из него спирта на экспорт, и…

Лев Николаевич грузил собеседников.

Вдумчиво.

Основательно.

Опираясь практически исключительно на местные сведения и почти не уходя в знание будущего. Разве что для оценки полезности. Со стороны же выглядело, словно он как фокусник достает то пять, то десять, то двадцать миллионов доходов. И если поначалу у цесаревича сквозил скепсис, то мало помалу он менялся заинтересованностью. Особенно когда вопросы пошли про деньги и молодой граф смог «накидать вариантов», как разогнать доходы державы вдвое в горизонте лет двадцати, снизив при этом нагрузку с крестьян…

[1]Piettaвыпускает реплику Remington 1858 с такой рамкой. Ресурс падает до 2–3 тысяч выстрелов с 5, в остальном же – работает вполне надежно.

[2] Макадамы – это шоссированные дороги, то есть, грунтовки, оборудованные водоотводными канавами, полотно которых покрыто щебенкой, укатанной катком. Появились еще в XVIII веке в Великобритании. До появления асфальтовых и/или железобетонных дорог – основной тип дорог с твердым покрытием. Именно их на рубеже XIX-XX веков покрывали асфальтом, порой просто проливая варом.

Часть 1

Глава 7

1845, июнь, 4. Казань

Лев Николаевич стоял у открытого окна и с радостью смотрел на солнышко.

Первый день без епитимьи.

Цесаревич не стал отменять свое наказание. Но архиепископ по его приказу отозвал своего наблюдателя сразу после того приснопамятного разговора в чайной. А потом и покаянные молитвы можно стало совершать дома в красном уголке. Из-за чего епитимья превратилась в формальность.

То есть – да – осталась.

Но по факту – спущена на тормозах. Хотя и она тяготила. Давая понять, что будет, если он увлечется со своими религиозными игрищами. И если оригинальный Лев Николаевич, буквально утопавший в долгах до Крымской войны, позже обрел совершенно внезапно покровителя или покровителей, что покрывали его во всем и даже закрывали долги[1], то тут… намек получился НАСТОЛЬКО прозрачный, что едва ли отличался от угрозы прямым текстом.

Посему лезть в дела церкви молодому Толстому расхотелось совершенно.

Даже вот – в приватных разговорах.

Архиепископ же, несмотря на строгое и педантичное выполнение приказа цесаревича, отношений с молодым графом не портил и вел себя прилично. Более того, продолжая регулярное общение в приятельском, если не сказать, дружеском ключе.

Он вообще оказался хорошим человеком, пусть и строгим.

Человечным.

Сам же цесаревич… он, судя по всему, ОЧЕНЬ заинтересовался обновленным Львом. И жаждал явного сотрудничества. Видимо, в здешних пенатах он еще не встречал никого с таким мало чем скованным мышлением полетом мыслей. Это подкупало.

К тому вопросу, об эмиграции он более не возвращался. Ну почти. Лишь уезжая из Казани, поинтересовался:

– А почему Парагвай? Почему вы хотели уехать туда?

– Весьма вероятно, что в ближайшие десять-двадцать лет там будет острый кризис. Парагваю придется бороться за свое существование во всех смыслах этого слова, что откроет массу возможностей для достаточно решительных и находчивых людей. И позволит не только карьеру сделать, но и утвердить там лояльное России правительство. Этакий форпост наших интересов в Южной Атлантике и Латинской Америке.

– И что ему угрожает?

– Это же очевидно, Уотсон. – улыбнулся Толстой, поймав очередное недоумение на лице собеседника. – Добрая половина современного Парагвая – это спорные территории. Он живет Бразильскими молитвами. Разругаются – и им конец. А он обязательно разругается. Это лишь вопрос времени. Там же иезуиты правят, у которых с Римом сложности нарастают.

– Допустим. А вам какой интерес? По всей Латинской Америке постоянно что-то происходит. Почему именно в Парагвай?

– Если получится удержать спорные территории и выйти к морю, например, присоединив Уругвай и кое-какие земли по заливу Ла-Плата, то откроется уникальная возможность. А именно прокладка железной дороги через Боливию в Перу и Чили. Если все сделать по уму, то там можно будет оседлать торговый поток, идущий сейчас совершенно кошмарным проливом Дрейка. Сейчас это не очень большие деньги, но в будущем – просто огромные.

– А для России какая с этого польза? Вы ведь говорите о своем личном интересе, не так ли?

– И да, и нет. Флот – это передовые технологии. Самый авангард научно-технического развития, как сейчас, так и на ближайшие века полтора-два. Пока освоение космоса не начнется. Но и тогда – судостроение и флот будут оставаться крепким форпостом передовых технологий. Из-за чего научно-техническое развитие без судостроения будет изрядно затруднено. Максимум – плестись у кого-нибудь в кильватере. Если же рваться вперед, то нужно строить корабли. Много. А чтобы они не превращались в гири неподъемной нагрузки на экономику, нам нужны заморские владения, торговля с которыми очень выгодна, а лучше – чрезвычайно выгодна. Фоном это потянет создание у нас и подходящей промышленности, как можно более высокого передела. Например, оружейной. Иначе, чем мы с этими землями торговать-то будем? Духовностью?..

Цесаревич посмеялся.

Погрозил пальчиком графу.

И удалился, оставляя того наедине с бурей мыслей и забот. Он ведь привез ему целую пачку высочайших дозволений самого разного толка. Включая оружейное производство и создание хорошо вооруженной экспедиции. То есть, по сути, небольшого ЧОПа. Пока. Хотя Лев Николаевич закладывался то куда дальше и больше, метя в ЧВК[2], о котором пока, впрочем, опасно было даже мечтать…

После той беседы в чайной «Лукоморье» и суток не прошло, как вся деловая Казань уже знала – у Льва Николаевича есть целая пачка документов за подписью самого императора. Дозволения на всякие-разные дела.

Ну и начали подмазываться, если говорить по-простому.

Каждый купец, который имел возможности и желания поучаствовать в каком-то верном деле заводчиком, но не самостийно, а под надежным прикрытием, обязательно шел в гости. И если оружейное производство мало кого из них интересовало, так как в его будущее они не верили, то вот селитра – да… то прям очень «да».

И они вкладывались.

Кто тысячей. Кто пятью. Кто десятью.

У Льва Николаевича уже сложилась определенная репутация. Он воспринимался как везучий человек, который старается честно вести дела. Кроме того – связи. Так получилось, что в глазах местных Толстой предстал как «точка сборки» интересов разных региональных группировок. В целом – этого хватало.

Деньги несли.

И эти деньги уходили в развитие производства селитры. Например, на покупку новых паровых машин. А их на рынке России стало прям сильно мало, до дефицита. Тут и массовая скупка самим Львом, и определенные проказы, из-за которых приходилось искать ухищрения, чтобы купить оборудование, которого просто так купить не удавалось…

Заодно Казанский университет в мае 1845 года отправил новые партии студентов. Теперь уже по Каме. В поисках мест, наиболее подходящих для сооружения плотин минимальными усилиями для гидроэлектростанций. Пусть даже и малых. Заодно проводя кое-какие геологические и минералогические изыскания.

Проект на Киндерке покамест висел замороженный.

Проказников продолжали искать.

Лев же пытался компенсировать вложения доверившихся ему людей. Ну и продолжить благостное дело. Ведь гидроэлектростанции – это обалденный источник очень дешевой электроэнергии. И бросать возню с ними он не собирался…

– Лев Николаевич, – постучавший, произнес Ефим. – Там гость к тебе солидный.

– Кто таков? – отойдя от окна, поинтересовался молодой граф.

– Да купец-миллионщик – Дмитрий Егорович Бенардаки[3].

– Неужто сам?

– Сам. В гостиной ожидает. Тетушка ваша Пелагея Ильинична его там разговорами развлекает.

– Ты смотри! И не побрезговала.

– Шутить изволите? – ухмыльнулся слуга, с которым Лев Николаевич участвовал в тушении пожара. – Говорю же – купец-миллионщик. Такими не брезгуют.

– Зная заносчивость тетушки, я бы не удивился. Впрочем, ступай. Я сейчас спущусь…

– Дмитрий Егорович, – произнес граф, входя в гостиную четверть часа спустя. – Вас уже угостили чаем?

– Мой мальчик, дался вам этот чай, – отмахнулась Пелагея Ильинична. – Дмитрий Егорович – большой ценитель ароматного кофия…

– Серьезно? А мне докладывали, что в Таганроге, откуда родом Дмитрий Егорович, большие традиции чаепития.

– Это так, – охотно кивнул гость. – Но я и кофе ценю.

– И такой подход совершенно замечательный, – спохватился Лев, понимая, что чуть было не затеял клинч с тетушкой на ровном месте, – у каждого из этих напитков своя прелесть. Я бы вообще не пытался их противопоставлять. В зависимости от настроения, погоды и обстоятельств оптимальнее будет что-то свое.

– Именно так, – охотно он согласился.

– Лёва, Лёва, – покачала с легкой укоризной тетушка. – Дмитрий Егорович сказал, что хотел бы поговорить о делах. Так что не буду вам мешать. Да и заскучаю я. Помню, осталась на свою голову, когда вы с Александром Леонтьевичем беседовали, так казалось – ума лишусь.

– С Крупениковым? – уточнил Бенардаки.

– Да, конечно. Мы тогда обсуждали реорганизацию собственности селитряного заводика и включения новых пайщиков в товарищество.

– О боже! Нет! Только не снова это! – воскликнула Пелагея Ильинична и пулей вылетела из помещения.

– Ловко, – улыбнулся Дмитрий Егорович.

– Тетушка бы не дала нам спокойной поговорить. У нее от хозяйственных дел голова начинает болеть. Ей ближе люди и то, чем они живут.

– Что верно, то верно, – покивал гость.

– Дмитрий Егорович, признаться, я совершенно не ожидал вашего визита. Это удивительно. Я маленький провинциальный дворянин, а вы – величина!

– Мне, конечно, приятна ваша лесть приятно, но… вы читали журналы и газеты?

– Вы имеете в виду мое интервью Герцену?

– Именно. Сначала практически во всех периодических изданиях публикуют ваше интервью. Что едва ли было возможно без прямого повеления Государя нашего императора. А потом к вам в гости приезжает наследник престола, с которым вы беседуете несколько дней по несколько часов.