Текст книги "Юношество (СИ)"

Автор книги: Михаил Ланцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Он и в прошлой жизни не сильно увлекался всем этим.

А тут и подавно.

Зрелое мышление позволяло держать себя в руках и не уступать порывам сиюминутных страстей…

– Признаться, Лев Николаевич, я не вполне понимаю цель вашего визита.

– Поговорить, Дмитрий Егорович, просто поговорить.

– А дядя с тетей? А сестра?

– Тоже поговорить, но позже. Давайте пойдем по порядку. Так, чтобы одно за другое цеплялось, словно по лестнице поднимаемся.

– Извольте. – усмехнулся миллионер, торговец и промышленник. – С чего начнем?

– С нашего уже сложившегося дела. С малых резиновых изделий.

– Изящное название. – фыркнул Бенардаки. – Фабрика, как вам известно, уже стоит и работает. За минувший год удалось продать в России их на пятьсот тысяч и в Европе на семьсот. Но спрос, как вы и говорили, очень высокий. И это год, скорее всего, будет просто сказочным. Три, может быть даже четыре миллиона продаж.

– Это хорошо… конкуренты пока не появились?

– В Европе шевелятся. Но подходящих решений у них до сих пор нет, и мы можем продолжить снимать сливки… хм… если это вообще применимо к такой продукции.

– Как с механизацией?

– Я нанял трех инженеров и поручил им независимо продумать этот вопрос. Они трудятся. Денег это стоит смешных. В случае успеха тот, кто будет молодец, пойдет к нам на фабрику работать и получит очень солидный оклад. Так что они стараются. Очень стараются.

– А новую фабрику? Я слышал, что вы пока не спешите ее закладывать.

– Это так. Все верно. Как только у конкурентов появится что-то подходящее, тогда и заложим. Пока и эта хорошо справляется. Имея определенный запас. Если же проведем модернизацию, развернув там механизацию – и того больше. Или вы желаете начать уже сейчас? Какие-то важные сведения?

– Вы уже прощупывали почву в Индии и Китае?

– Нас, Лев Николаевич, туда не пустят. – покачал головой Бенардаки. – Там и прощупывать нечего.

– Тогда нужно найти того, кого пустят. – улыбнулся граф. – Подданных королевы Виктории лучше обойти стороной.

– Это едва ли возможно. – покачал головой Дмитрий Егорович. – Я уже интересовался. Других туда сейчас не пустят.

– Тогда нужно найти посредников.

– Но зачем?

– Есть все шансы ожидать военный конфликт или излишнее политическое осложнение с этим островком. – нехотя ответил Толстой. – Если мы станем с ними напрямую вести торговлю резиновыми изделиями, то в случае чего, можем потерять продажи. А оно нам совсем не нужно.

– Хм…

– Что может быть лучше, чем торговать со своим врагом во время войны? – усмехнулся Лев Николаевич.

– А вы, я погляжу, эстет.

– Вы сможете найти надежных людей в Греции? Создадим компанию там… «Страсть Агамемнона». Которая станет нашим посредником.

– Название прекрасное. – улыбнулся Дмитрий Егорович. – Но это снизит прибыли.

– За все нужно платить. – вернул улыбку граф.

– Я попробую навести справки.

– Наведите. И… хм… у вас удалось договориться о нашем участии в Новороссийском порте?

– Там семь сотен населения[1]. Города как такового и нет. Развалины старой турецкой крепости, кое-как приведенной в порядок. Береговая батарея. Да несколько десятков подсобных построек за пределами укреплений. Дороги к Новороссийску нет. Доступ только на кораблях. Точнее, есть, но там тропы. Кроме того, вокруг много враждебных черкесов.

– Дмитрий Егорович, не нужно сгущать тучи. Там же уже есть торговый порт, и туда кораблей по сто в год захаживает.

– Почти все корабли, которые туда, как вы говорите, захаживают, идут потом дальше. В самом Новороссийске они делают остановку для пополнения запасов воды и отдыха экипажа. Остальные везут припасы уже в сам город. Там даже перегрузки не ведется с каботажных на большие корабли, так как грузчиков попросту нет.

– Пока нет, Дмитрий Егорович. Пока. Ключевое слово – железная дорога. От Новороссийска до устья Дона не так далеко. Меньше четырехсот верст. Земли там ровные. Большую реку придется пересекать только однажды, да и то – медленно текущую. Так что особых сложностей нет.

– У нас нету столько стальных рельсов. – резонно возразил Бенардаки.

– Будут, – улыбнулся Толстой с каким-то странным выражением лица.

А Дмитрий Егорович задумался.

Человек, который сидел перед ним, ранее никогда им не уличался во лжи. И он всегда делал, что обещал. Может быть несколько не так, как планировалось, но делал. В том числе совершенно невозможные, казалось, вещи.

Миллионер поглядел на правую руку графа, которую украшал золотой перстень с бриллиантами и вензелем императора. Вроде бы мелочь, но не так уж и много людей в России носили такое украшение. Особенно не занимая высоких постов и не имея особенно высокого происхождения. Он перевел взгляд на трость. Черного дерева, с золотой… вероятно, позолоченной головой льва и вензелем императора. Это было вообще уникально. Николай Павлович очень нечасто снисходил до индивидуальных поделок, обычно награждал всех стандартно, согласно установленным им же правилам.

Земли Зубова, переданные в дар, тоже говорили о многом.

– Что вы задумали? – наконец, после, наверное, пары минут молчания, произнес Бенардаки.

– Промышленную революцию, Дмитрий Егорович. Промышленную революцию. Но тс-с-с. Никому пока не говорите. Если все сложится, мы сможем получать под железнодорожное строительство и прочие промышленные нужды миллионы, десятки миллионов…

– А если нет?

– Тогда придется самим вертеться. Это просто подольше. Вы помните, что пару лет назад я придумал, как получать селитру быстро и много, хотя поначалу никто не верил?

– Как такое забыть? Сколько ваша фабрика в год производит? Четыре тысячи пудов?

– После того как я улучшил паровые машины – уже свыше восьми. Сейчас же мы занялись котлами. Сильно выработки это не добавит сейчас. Просто поднимем КПД котлов и их паропроизводительность, что позже, полагаю, в будущем году, позволит разогнаться до двенадцати – пятнадцати тысяч пудов в год[2].

– Даже так…

– Да. И в ходе модернизации котлов я постараюсь перевести их на нефть. На Апшеронском полуострове она стоит примерно вдвое дешевле на вес к древесному углю у нас тут. Поэтому если построить нефтеналивное судно, не в бочки, а просто – в трюм, то топливо окажется сильно дешевле угля. И обращаться с ним попроще. Паровой насос быстрее и производительнее, чем толпы бедолаг-грузчиков.

– Возможно… возможно… И как же вы ей топить будете? Кочегары черпаками в топку станут закидывать? – улыбнулся Дмитрий Егорович.

– Зачем? – вернул улыбку Лев Николаевич. – Форсунка[3].

– Что сие?

– Представьте себе трубку, которая резко сужается в конус до довольно маленького отверстия, а потом начинает расширяться. Так вот, если через эту трубку с силой проталкивать жидкость, то она станет не струей вылетать, а распылятся. И вот эта нефтяная пыль отлично горит. Я это уже совершенно точно установил и сейчас ставлю опыты, подбирая размеры.

– А как ее проталкивать с силой? Кочегарам нужно будет помпой работать?

– Можно помудрить с насосами, но я пока по-простому решил поступить. Рабочий бак придется разместить над котлом и нагнетать туда нефть обычной помпой из основного хранилища. Рядом трубка толстая с крепкими стенками – это цилиндр. В него набирается самотеком нефть. Сверху над ним поршень с утяжелителем. Снимаешь стопор, и тот начинает давить.

– Обычный гидравлический пресс. – вклинился Бенардаки.

– Да. Он и создает необходимое давление для форсунки. Когда он опускается до стопора, то снимает ограничитель с поршня соседнего цилиндра. Задача кочегара заключается в том, чтобы обходить котлы и с помощью ручной лебедки поднимать опустившиеся цилиндры.

– Занятно…

– Очень занятно. Так-то можно и насос поставить, чтобы он качал нефть. Но это позже. Пока и этим образом все будет работать. Подобрать емкость такого цилиндра, чтобы его хватало на полчаса – и нормально. Главное – построить нефтеналивной пароход, чтобы получить много дешевого топлива.

– С котлами на нефти?

– Разумеется. Хотя в будущем я их на мазут хочу перевести. Чтобы сначала с нефти отгонять керосин, масла и прочее. А остатки бросовые сжигать в топках котлов.

– Планов громадье, – улыбнулся миллионер, которому идея собеседника с нефтью очень понравилась. – И я с удовольствием в них поучаствую.

– Ради этого вам и говорю, Дмитрий Егорович. Только ради этого.

– А что с промышленной революцией? Мы как-то отвлеклись.

– Я придумал, как быстро, просто, дешево и много чугун превращать в сталь. Пока еще в теории, но опыты, проведенные мною в Казанском университете, более чем обнадеживающие. Сейчас я строю опытную установку.

– Кхм… – закашлялся Бенардаки.

– Теперь вы понимаете, что вопрос большого производства рельсов – это вопрос времени, причем небольшого? – оскалился Лев. – И не только рельсов.

– Я в деле, – хрипло произнес Дмитрий Егорович.

– А вот теперь пришла пора поговорить про Машу.

– Вашу сестру?

– Да. Наше сотрудничество быстро перерастает простое партнерство. И было бы очень неплохо его как-то еще скрепить дополнительно. Поэтому я предлагаю вашему сыну, Леониду, попросить руки моей сестры.

– Для этого она приехала с опекунами?

– Разумеется…

Бенардаки раздумывал недолго. Секунд пять или шесть. После чего они ударили по рукам.

Конечно, этот юноша выглядел в его глаза определенным авантюристом. Но удачливым. И, что примечательно, недурно понимающим, как именно он будет достигать поставленных им целей. С технической и организационной точки зрения. Мог объяснить. И явных, фундаментальных изъянов в этом всем Дмитрий Егорович не находил.

Беседа их затягивалась.

А темы перешли от технических и прикладных к аспектам стратегического планирования. Например, они прикидывали, куда лучше всего тянуть дороги сначала. Толстой считал, что к Тагильским заводам через Пермь и Чусовую. Бенардаки же считал более выигрышным решением Екатеринбург. И оба они были тверды убеждены, что постройка моста через Волгу с железной дорогой, идущей от Казани до Нижнего Новгорода, всецело поможет в их деле.

Ну и дальше на юг от этого моста. К Царицыну. Чтобы оттуда уйти на Дон и побежать хотя бы к Таганрогу. А лучше к Новороссийску, если уж на то пошло. В такой конфигурации он превращался в их личный порт с огромными перспективами.

На все про все около двух тысяч километров путей, западнее Казани. То есть, сто пятьдесят тысяч тонн стали только на рельсы. И то – минимум. Сколько-то паровозов и вагонов. Люди… несколько тысяч людей, которое это все обслуживают. В том числе обученные.

Этого всего не было.

Это все требовалось создать.

Но Бенардаки, узнав о том, какая будет производительность у новой технологии, воодушевился до крайности. Вон как глазки загорелись! Даже малый конвертор давал по несколько тонн стали за плавку. А таких за день можно было сделать несколько… да хоть десять-пятнадцать. Только чугун подвози. Что открывало завораживающие перспективы.

Да – на пять, а то и десять лет проект.

Да – совершенно невероятные по инвестициям.

Но дух захватывало…

Они как мальчишки, увлеченные игрой, так и просидели до тех пор, пока не вернулись Юшковы с прогулки. И пришлось нехотя переходить к матримониальным вопросам…

– Как дети, – покачала головой Пелагея Ильинична, глядя на племянника и Дмитрия Егоровича, которые снова, ближе к ночи вернулись к обсуждению дел.

– Пусть лучше так играет, чем с сабелькой бегает, – философски заметил Владимир Иванович.

– Вы не желаете ему военной карьеры? Вы⁈

– Не стоит дразнить Фортуну. Он везучий, но эта история с Шамилем… она выглядит совершеннейшей авантюрой. Даже я, гусар, и то бы на такое не пошел. Он же – сунулся. Видать, в дядю своего двоюродного уродился, Федора Ивановича. Так что да, пусть лучше заводы строит.

– Кстати, а как он? Ничего не слышно?

– Писем свежих пока нет. – пожал плечами Юшков. – Но оно и понятно, война. В газетах тоже никакой ясности.

– Надо будет Сорокоуст ему заказать.

– Старый же еще не отчитали.

– А с его дурной головы не убудет, если в нескольких церквях почитают.

Супруг не стал возражать.

Да и зачем?

Просто кивнул, соглашаясь, и повернулся к Марии и Леониду, которые чувствовали себя до крайности странно. Если племянница еще знала, куда и зачем едет, то молодой человек совершенно растерялся. Нравилась ему невеста или нет – сложно понять. Однако стушевался он знатно… и даже, как показалось Владимиру Иванову, краснел. В отличие от своего родителя, который, оставшись в одной сорочке, вместе со Львом Николаевичем что-то мерил по карте и считал на бумажках… как возбужденный какой-то игрой мальчишка… точнее, они себя так вели…

[1] Точной численности населения Новороссийска на 1847 год автор не нашел, но на 1853 год там проживало 960 человек. А заселение произошло 1838 году. Да, поначалу, в 1838 году туда высадилось 5816 человек, но лишь для постройки укреплений и всего потребного. После завершения работ они удалились.

[2] 4000 пудов = 65,5 тонн, 8000 пудов = 131 тонн, 12000 пудов = 196 тонн, 15000 пудов = 245 тонн.

[3] Первую работающую форсунку придумали в 1864 году. То есть, Бенардаки о них еще ничего не знал.

Часть 3

Глава 8

1847, июль, 15. Мехико

– Солдатушки, браво-ребятушки… – голосили бойцы.

Ритмично стучали барабаны.

И в ногу шагая, ему вторили сапоги.

В ногу.

– Равнение направо! – рявкнул офицер.

И солдаты, не сбиваясь с песни, слитно повернулись. Став еще четче чеканить шаг.

Русский экспедиционный корпус входил в Мехико с триумфом. Парадным шествием с песнями. Под развевающимися знаменами. Встречаемый цветами и радостными криками толпы. Новость о совершенном разгроме и уничтожении дивизии Скотта и освобождении Веракруса ворвалась в столицу Мексики, словно ураган. Обгоняя все.

А тут и русские солдаты подоспели.

Они не медлили.

Шли быстро. Благо, что комендант Веракрус капитулировал в тот же день. Выторговав для своих людей уход со знаменем на север. Унося лишь легкое оружие и по десять выстрелов на человека.

Прорвутся?

Молодцы.

Нет? Так и ладно. Благо, что земли там сложные… трудные. Партизаны же их ей-ей пощиплют. Да пленных им сдали и раненых, выделив минимальные припасы, что также добавляло немало проблем.

Жители города такой шаг одобрили.

От штурма и осады им одна печаль. Нет, если бы русские после сдачи американцев, перебили бы их всех – радости стало больше. Но и так – добро все вышло.

Так что, выждав пару дней после битвы, войска построились и форсированным маршем направились в столицу. Очень уж тревожными оказались полученные новости. Комендант выторговал такой выход не просто так.

Сведения.

Острейшие и важнейшие сведения требовали самой решительной спешки.

Николай Николаевич Муравьев, командующий этим экспедиционным корпусом, опасался главного – украденной победы. Посему даже и отвлекаться не стал ни на что.

Он рвался вперед.

И вот она – цель…

– Стой! – громко отдал приказ генерал-майор.

Приказ стрелой пролетел по маршевой колонне, и она остановилась. Аккурат перед самой пафосной группой мужчин, одетыми по последней европейской моде и даже больше. В Старом Свете так никто, кроме отдельных фриков не одевался. Обычно юных или прославившихся чудаками. А тут – уважаемые люди. Впрочем, для этого региона подобное было обычное дело.

– Рад вас видеть на нашей земле! – максимально радушно произнес какой-то незнакомый мужчина. На французском. С явным и даже излишним акцентом, но все же.

– Николай Николаевич Муравьев, генерал-майор, командующий экспедиционным корпусом русской императорской армии. С кем имею честь беседовать?

– Антонио де Падуа Мария Северино Лопес де Санта-Анна-и-Перес де Леброн, президент Мексиканской республики.

– А что случилось с Хосе Мариано Саласом?

– Он сложил полномочия и передал правление мне[1], для того чтобы преодолеть внутренние распри и объединить страну перед лицом страшной угрозы.

– Он здесь? Я могу его видеть?

– Да, конечно. – с видимым недовольством произнес президент и кивнул сухопарому мужчине.

Тот вышел.

– Я вас внимательно слушаю.

– Вы добровольно сложили полномочия?

– Да, разумеется. Все так, как наш президент и сказал.

– Вы умеете читать по-английски?

– Мы все умеем… вынужденно. – скривился он.

– Держите. Этот пакет был найден моими людьми в личных вещах коменданта Веракрус Роберта Паттерсона. Как вы видите, это письмо ему от президента Полка. То, ради чего я вам его вручил, находится на последней странице.

Генерал-майор Салас не стал спешить.

Кивнул, но внимательно прочел все.

Закончил.

Достал платок.

Промокнул лоб.

– Это, – протянул ему Муравьев следующий пакет, – показания Роберта Паттерсона. Здесь он указывает, когда, кого и к кому послал с каким посланием.

– Каким еще посланием⁈ – крикнул Санта-Анна, выдержка которого явно уплывала. – Что там⁈

– Доказательство вашей измены! – громогласно объявил Николай Николаевич.

– ЧТО⁈

– Это письмо от президента США Полка к коменданту Веракрус. Он требует вернуть к городу дивизию Скотта, чтобы противостоять русским войскам. А также послать гонцов к некоему Санта-Анна, и потребовать того сидеть тихо. Напомнив ему, что его вообще освободили и позволили вернуться в Мексику, чтобы он взял власть и помог США скорее заключить мир в наиболее выгодных для нее условиях.

Муравьев произнес это на французском.

Но переводчик, что его сопровождал, прежде чем Санта-Анна успел отреагировать, перевел эту реплику на испанский, громогласно ее объявив на всю округу.

Тишина.

Николай Николаевич открыто и смело взглянул в лицо президенту.

Тот несколько секунд поколебался.

Испуганно как-то огляделся, встречая лишь непонимание, разочарование и презрение на лицах людей. А местами даже ненависть стала проступать.

Вся эта история с высадкой американского десанта у Веракруса с самого начала выглядела мутной и странной. Ее по кабакам много обсуждали. Пассивность и нерешительность, с которыми Санта-Анна боролся, вызывали массу раздражения. Хотя и не направленную непосредственно на президента, так как тот охотно и умело переводил стрелки на третьих лиц, обвиняя их во всех смертных греха.

Раз за разом.

С той самой высадки Скотта. Ведь все шло как-то непонятно и подозрительно. Словно сами небеса помогали американцам, если только не измена где-то наверху, из-за которой успех янки претворялся в жизнь сообща обеими сторонами.

А тут такое обвинение!

И от кого⁈

От генерала, который разбил превосходящие силы американцев и уже освободил многие мексиканские земли…

Несколько секунд спустя, нарушая эту тишину, Хосе Мариано Салас, положил свою руку на эфес сабли и, заявил президенту:

– Сдайте оружие. Вы арестованы.

Санта-Анна же, пользуясь моментом, выхватил пистолет у стоящего рядом с ним сторонника и выстрелил в русского генерала. Громыхнуло. А он, пользуясь этим неожиданным его поведением, попытался бежать. Но… не смог.

Подножка бывшего сподвижника.

И вот он уже распластался на земле, изрядно приложившись лицом о камни брусчатки.

– Однако, – хладнокровно произнес Муравьев, стряхивая с плеча остатки пыжа. Президент промахнулся. На нервах задрал пистолет слишком высоко и несколько в сторону. Из-за чего пуля ушла мимо, да и газы пороховые ударили не сильно. Дистанция спасла. Так – чуть-чуть загваздали и обожгли.

Оглушило.

В ушах звенело. Да и перед глазами все поплыло. Видимо, сильно газами ударило. Может, даже слегка контузило.

А вокруг закипала толпа.

Знатно.

Сильно.

Словно кипящая вода в котелке.

Никто, даже близкие к нему люди, не вступились за бывшего уже президента. Слишком страшным оказалось обвинение… слишком показательным его поведение. Иных доказательств и не требовалось.

Людей очень сильно злило и пугало то, что войска американцев практически достигли Мехико. Равно как и то, что в кампании 1846 года Мексика не только потерпела поражение, но и практически лишилась своей армии. Как? Почему? Им требовалось максимально простое и понятное объяснение этой катастрофы. И желательно никак не связанное с ними лично. А тут такой подарок…

Утра для Санта-Анны так и не наступило.

Его даже допрашивать не стали.

Просто под улюлюканье толпы притащили на эшафот, посадили на гарроту[2] и задушили, как обычного преступника. А потом долго таскали по городу за ноги осликом, пока покойного совершенно камнями не разодрало.

Президентом же вновь стал Хосе Мариано Салас.

Там же. Прямо на площади.

И он, после казни Санта-Анны и сдачи его тела ревущей толпе, занялся важным и нужным делом – конфискациями. Ведь если бывший президент был агентом США, то и его подельники.

А, значит, что? Правильно. Их можно грабить.

И не просто можно, а нужно!

Поэтому отряды Саласа при активной поддержке толпы занялись маленьким террором и экспроприацией. Что закончилось не только еще несколькими сотнями смертей, но и обретением для остро страдающей казны более чем пяти миллионов реалов. Что автоматически закрыло вопрос по выплате жалования экспедиционному корпусу. А уж когда узнали, что после кампании русские солдаты хотели бы взять мексиканок в жены, чтобы поселиться с ними в Калифорнии. О-о-о! Вообще, началось диво дивное. Обычно-то их европейцы местных дам только как шлюх воспринимали…

Люди вообще любят, когда с ними как с людьми обращаются. Особенно те, что часто терпят унижение. Для русской же армии такой шаг не представлялся чем-то необычным. Считай с XVII века по Сибири именно так и шли и не только…

* * *

– Ну, показывай. Что у вас тут получилось? – произнес Лев Николаевич, вполне искренне поживая руку Андрею Ильичу, мастеру, который налаживал печи для плавки стекла.

Такие по всей России встречались, обслуживая разные местные нужды. Обычно для вузов или малых мастерских. Имелись такие специалисты и на заводах, но их едва ли было возможно куда-то вот так вытащить. За ценными мастерами приглядывали особенно зорко, даже если они были лично свободными…

Когда в 1846 году началась перестройка Казани в кирпич по типовым проектам возникло несколько довольно сложных проблем. Одной из самых острых оказалось оконное стекло.

Оно имелось.

Да.

Но мало, дорого и возили его издалека. Оконное стекло ведь изготавливали под имеющиеся нужды текущего строительства и ремонта. А тут такой масштаб. Плюс поставщики шалили, завышая цены. И сделать с ними казанский губернатор не мог ничего – они ведь находились не в его юрисдикции.

Эту проблему требовалось как-то решить. Вот Лев Николаевич и занялся, как вернулся. Собрал специалистов, каких сумел быстро найти. Благо, что вокруг Казанского университета их мало-мало крутилось постоянно, да и в Нижнем Новгороде хватало. После чего подтянул сотрудников университета, в первую голову Зинина, и устроил каскад мозговых штурмов.

Сам он в этом вопросе, прямо скажем, не сильно разбирался. Кое-что видел, кое-что слышал, но не более того. А сделать требовалось. Очень. Уже вчера.

Посидели.

Подумали.

Придумали.

Покритиковали.

Снова подумали… и так по кругу, пока не получилось создать что-то вроде комиссионной технологии. Которую и поспешили реализовать «в металле», дабы проверить все. При самой активной поддержке как губернатора, так и архиепископа. Да не на словах, а на деле. Кто-то искал рабочих, что в условии тяжелой строительной загрузки весьма непросто. Кто-то выбивал «окна» на предприятиях, чтобы изготовили для опытной мастерской все потребное. И так далее.

Конструкция получилась достаточно необычной для этих лет. Да и Лев Николаевич подобных решений в будущем своими глазами не видел. Хотя, конечно, стекло это вообще не его профиль был.

На уровне земли стояла печь.

Сразу за ней яма, в которой размещался прокатный стан и паровая машина, которая приводила его в действие, а также нагнетала воздух в печь. Дальше, уже в толще земли вторая печь, обогреваемая отработанным теплом от плавки. Там получившиеся стекла медленно остывали.

Шихту готовили тут же.

Благо, что отличный песок удивительной чистоты удалось совершенно случайно за минувшие годы. Экспедиции, проводимые Казанским университетом, не прошли бесследно. И кроме поиска подходящих минералов да солей удалось приметить много всего интересного.

В частности, по Каме одно и два рядом с Симбирском. Во всех этих случаях чистота их превышала 99%, то есть, вредных примесей имелось минимально. И их можно было просто промыть в лотке, дать немного отстояться, просеять и использовать. Причем не как есть, а добавляя диоксид марганца для большей прозрачности. Благо, что его требовалось совсем чуть-чуть – сильно меньше процента от массы шихты.

И вот – первая плавка.

Вокруг целая толпа. Начиная от губернатора и заканчивая большим количеством зевак, включая представителей разных газет. Специально кто-то шумиху создал.

Так-то, положа руку на сердце, не первая плавка. Печь без «обкатки» никак нельзя было использовать. Вот и поигрались немного. И если бы не это, то сам Толстой ни за что не решился на такое шоу.

– Давай! – наконец произнес граф, видя, что люди совсем уже утомились.

Аристарх Людвигович, который руководил этой мастерской, лично подошел к печи и уверившись в готовности паровой машины, открыл окно подачи. А работник стал специальной лопаткой загребать из печи вязкий расплав в желоб.

Оттуда и на прокатный стан, из которого стало выползать ровное и аккуратное полотно. А вертикальный нож, раз в период отсекал его на фрагменты. Формируя аккуратные и что примечательно одинаковые листы будущего оконного стекла самого ходового размера.

Раз-раз-раз.

Рабочие же суетятся.

Специальными лопатками подхватывали идущие по ленте листы и распихивали их по лоткам такого железного шкафчика на колесиках. Полностью металлического. Он чем-то напоминал приемник в какой-нибудь столовой для подносов с грязной посудой. Только полочки почаще.

Забили – и в печь.

Цепляя за парную цепь транспортера, которая будет его медленно-медленно тащить через печь, позволяя медленно остывать…

Люди смотрели молча.

Лев же тревожился. Давненько он таких завороженных лиц не наблюдал. Сам-то он прекрасно понимал, что такое конвейер и принципы его организации. А тут, видимо, кроме него и кое-кого из профессоров, даже участвовавшие в разговорах не до конца осознавали. Вон – аж рот открыли.

– Сергей Павлович, – тихо произнес Толстой, обращаясь к губернатору. – Не нравится мне что-то все это.

– А?

– Не нравится мне все это, говорю.

– Чем же?

– Завтра же, если не сегодня разлетятся письма по всей стране и, быть может, дальше. Сами они, быть может, и не поймет. Однако лично мне не хочется, чтобы к нам заявились уважаемые люди из какой-нибудь Англии или Пруссии и глазели на это. Не для них придумывали.

– Да брось, – отмахнулся Шипов.

– Вы не понимаете, Сергей Павлович. Если это все масштабировать, то предприятием с сотней-другой работников мы сможем производить оконного стекла не только на всю Россию, но и на экспорт отправлять. Вы разве этого не поняли еще?

– Вы серьезно? – как-то растерянно произнес губернатор.

– Более чем. Причем стоимость одного листа такого сильно меньше, чем у любых наших конкурентов, как наших, так и английских. У них такого еще нет. Во всяком случае несколько лет назад не имелось.

– Кхм… – поперхнулся Шипов, наконец, осознав всю остроту момента.

– Я вообще не понимаю, зачем всю эту толпу собрали.

– Так, новость-то какая!

– Новость… да… Твою же налево… И как нам теперь быть?

[1] На самом деле в оригинальной истории был еще один промежуточный правитель, между Саласом и Санта-Анна, но здесь из-за переговоров с Россией Салас правил на несколько месяцев дольше. И уступил власть Санта-Анне из-за давления помещиков и духовенства.

[2] Гаррота представляла собой обычный столбик, к которому подводили преступника и, накидывая ему на шею петлю, с помощью ворота ее затягивали. Через что удушали. В более продвинутом виде применяли стульчик для казнимого. А в гуманной еще и винт, который при удушении повреждал позвоночник, облегчая мучения.

Часть 3

Глава 9

1847, сентябрь, 5. Санкт-Петербург

– Господа, прошу, – сделал приглашающий жест император.

Новый министр финансов Александр Максимович Княжевич[1], несколько замялся. Он только-только занял свой пост и еще немало тушевался. Вронченко то уволили, наградив ссылкой и конфискациями. Много всего нехорошего всплыло. Вот и робел. А Александр Людвигович Штиглиц уверенно прошел к указанному креслу. Николай Павлович даже чуть удивленно покосился на Княжевича, прежде чем тот юркнул рыбкой на свое место.

– Итак, господа. Я пригласил вас для того, чтобы посоветоваться. Все, что вы услышите или увидите сегодня тут должно остаться, между нами. Во всяком случае до моего особого распоряжения. Я могу на вас рассчитывать?

– Да, – почти синхронно ответили оба.

Слухи о том, что светлейший князь Меншиков не преставился, а был именно казнен на Соловках, уже недели две гуляли по столице. Император их не опровергал и не подтверждал. Просто игнорировал.

Так что горячие головы это охладило очень.

Понятно – слухи.

Однако если Николай Павлович не пощадил даже светлейшего князя, то и остальным может перепасть «на орехи». Причем быстро и больно. Видимо, Николай вновь закусил удила, как тогда – в 1825 году. И под руку к нему соваться не стоит.

Слухи эти распространял Дубельт, с подводкой к тому, что вор и предатель оказался по достоинству награжден, невзирая на происхождение и положение. В частности, его род был пресечен, ведь наследников мужского пола не осталось. Вон, сынок тоже преставился на Соловках. Сразу, как туда попытались сунуться англичане и что-то разузнать.

Дочка только осталась.

Да и ее император лишил наследства за недостойное поведение[2]. Она постоянно устраивала всякие выходки со своими подружками. Друга, ради которого все это можно было прощать, белее не осталось… сгубила его измена, поэтому Николай поступил по всей строгости и просто конфисковал в казну все обширные имущества Меншиковых. За исключения семейных реликвий, которые по его приказу передали инфернальной дочурке, сразу после того, как супруга Меншикова скончалась[3]. От горя.

Слухи эти имели оглушающий эффект.

Почти все чиновники среднего и высшего ранга напряглись донельзя. Ведь получалось, что это первая казнь человека такого ранга со времен Петра Великого. Да что казнь? Натуральное растерзание!

Заволновалось море… затрепыхалось… скорее даже затрепетало. В кои-то веки император явил свою власть на таком высоком уровне. По этому вопросу даже шептаться старались осторожно, помня о Дубельте и его проницательности.

А уж как преобразилась либеральная общественность.

О-о-о…

На многих этих крикунов стало приятно посмотреть. Два плюс два они сложили неплохо. И казнь Меншикова легко соотнесли с достаточно многочисленными кадровыми перестановками. Тихими.

Порою даже слишком тихими…