Текст книги "Александр Македонский. Трилогия (ЛП)"

Государственный совет рассмотрел угрожающие стране опасности и нашел их серьезными. Кассандр, это было очевидно, отправился в Азию только для того, чтобы набрать необходимые силы. И с ними он двинется в Грецию.

С последних лет царствования Филиппа и до окончания царствования Александра жизнью греческих городов-государств управляла Македония. Демократических лидеров давно изгнали, у народа практически отняли право выбора, предоставив его олигархам, в каких с магической быстротой превратились македонские ставленники. При постоянно занятом войнами Александре Антипатр имел полную свободу действий, и поскольку его сторонники баснословно обогатились за счет пачками отправляемых в изгнание греков, то они ужасно боялись того, что, вернувшись из Азии, Александр отторгнет у них незаконно присвоенную недвижимость и угодья в пользу исконных владельцев. Когда царь вызвал регента к себе в Вавилон для отчета, вместо того поехал Кассандр. Узнав о смерти Александра, греки взбунтовались, однако Антипатр подавил их мятеж. Поэтому в греческих городах по-прежнему верховодили его приспешники, и само собой разумелось, что они охотно поддержат и его сына.

Когда Антипатр занедужил, Пеллу в ожидании перемен наводнили греческие послы. Они и теперь все терлись поблизости, желая выяснить, какой политики будут придерживаться новые власти. Их спешно вызвали во дворец и ознакомили с царским воззванием. В нем говорилось, что во многом политика в греческих городах проводилась без одобрения Александра. И волей народной царствующий ныне дом великодушно готов предоставить им право восстановить демократические конституции, выгнать нынешних олигархов или даже казнить их. Впредь все гражданские права греков будут защищаться в обмен на их преданность македонским властям.

Полиперхон, после совета проводивший Филиппа в покои, скрупулезно растолковал Эвридике, чем вызваны эти решения. Как и Никанор, брат Кассандра, он вдруг осознал, что эта девчонка может доставить всем множество неприятностей. Нужно подкидывать хоть какую-то пищу ее деятельному уму.

Эвридика выслушала его без особенных замечаний. Пока государственные мужи совещались, она тоже успела о многом подумать.

– Ты знаешь, я видел там собаку, – сказал Филипп, как только его провожатый ушел. – Она грызла здоровенную кость с остатками сырого мяса. Должно быть, она утащила ее с кухни, я так и сказал им.

– Ты прав, Филипп. Помолчи немного, мне нужно сосредоточиться.

Итак, ее предположения оказались верны. Зайдя к ней перед отъездом в родные края, Кассандр практически предложил ей союз. Если он выиграет эту войну, то избавится от ребенка бактрийки и, взяв на себя опекунство, возведет на трон их с Филиппом. Он говорил с ней как с равной. Он готов сделать ее царицей.

– Ну что ты все ходишь туда-сюда? – тоскливо спросил Филипп.

– Тебе нужно снять нарядное платье, ты можешь испачкать его. Конон, ты здесь? Пожалуйста, помоги государю.

Она все мерила шагами пространство между резными окнами и дальней стеной с великолепной фреской, где чуть ли не в натуральную величину изображалось разграбление Трои. Агамемнон выводил из святилища упирающуюся Кассандру; за надвратными башнями маячил деревянный конь; на переднем плане у родового жертвенника простерся истекающий кровью Приам; Андромаха прижимала к груди мертвого ребенка. На заднем плане, охваченном языками пламени, шла кровавая битва. Это была работа знаменитого Зевксиса, призванного Архелаем одухотворить своим гением только что возведенный дворец.

От выщербленных камней очага, покрытых странноватыми пятнами, еще исходил слабый запах былых обрядовых воскурений. В этих покоях долгие годы жила царица Олимпиада. Ходили упорные слухи, что именно здесь проводила она свои бесконечные магические ритуалы. Ее священные змеи лежали свернувшись в корзине возле очага, а колдовские снадобья хранились в надежно устроенных тайниках. Намереваясь вернуться сюда, она даже не все из них опустошила. Но Эвридика о том не знала и лишь отмечала, что тут царит совершенно особая атмосфера.

Расхаживая по кругу, она обдумывала свою молчаливую сделку с Кассандром, и тут у нее впервые возникла мысль:

«А что же потом?»

В настоящий момент только ребенок этой дикарки может продлить род властителей Македонии. Когда его выведут из игры, на трон посадят ее и Филиппа. А кто придет после них?

Кому, как не ей, внучке двух славных царей, дать жизнь новому царскому поколению? Но для этого надо родить. Хотя бы раз. С большим отвращением Эвридика подумала о Филиппе. В конце концов, в любом городе очень многие женщины за драхму терпят куда более жуткие вещи. Но нет, ей этого не снести. Кроме того, вдруг ребенок унаследует слабоумие?

«И почему я не мужчина?» – мысленно посетовала Эвридика. Приближалась зима, в очаге уже жарко пылали замшелые яблоневые поленья. Потемневшие камни под корзиной для дров, нагреваясь, начали испускать въевшийся в них приятный запах. «Правя по собственному усмотрению, я при желании могла бы вступить во второй брак, наши цари часто так поступали». Перед ее внутренним взором внезапно возник весьма импозантный Кассандр. Он предложил ей свою дружбу, а может, согласился бы и… Но она замужем, у нее есть супруг.

Какое-то мгновение, вспоминая тот молчаливый, но выразительный обмен взглядами, девушка колебалась, не зная, идти ли в своих мыслях дальше. Прежняя обитательница покоев давно все решила бы и уже занималась бы поисками путей и средств к достижению цели. Но Эвридика, смутно подозревая, куда может завести ее логика, решительно остановила себя. Выбор прорисовывался пугающий, она предпочла от него уклониться. Лучше пока положиться во всем на Кассандра, сейчас бессмысленно загадывать что-то. Но ее затаенные думы, подобно впитавшимся в камни маслам, ждали лишь соприкосновения с жаром медленно разгорающихся в ней чувств.

318 год до н. э

Посиживая в своей палатке, Эвмен с благодатного киликийского побережья поглядывал на море, за которым маячили гористые очертания Кипра. Здешняя теплая и плодородная равнина казалась раем после продуваемой ледяными ветрами тесной крепости, примостившейся на таврских скалах, где Антигон продержал его всю прошедшую зиму. В распоряжении осажденных были лишь скудные закрома с приевшимся всем зерном да единственный источник хорошей воды. Из-за отсутствия свежей зелени и овощей у людей начали распухать десны. Эвмену с трудом удалось не дать воинам пожрать собственных лошадей, ведь от последних, возможно, зависело спасение первых. По его приказу благородных четвероногих ежедневно взбадривали, конюхи с громкими криками настегивали своих питомцев, чтобы те хорошенько – до пота – размялись. Он уже почти смирился с мыслью, что животных придется забить, когда неожиданно из вражеского стана прибыл посол с предложением мира. Поскольку после смерти регента каждый стремился начать свою игру, Антигону понадобились союзники.

Однако этот хитрец в обмен на отвод своих войск потребовал, чтобы Эвмен принес клятву верности македонским царям и ему, Антигону. Эвмен сказал, что готов присягнуть, но царям и Олимпиаде. Послу пришлось удалиться с таким ответом. Антигону он не понравился, но тут ему сообщили, что войску Эвмена удалось ускользнуть, прорвав осаду. А вскоре Эвмену стало известно, что Полиперхон от имени опекаемых им царей передает Антигона ему в подчинение, но учитывая, что тот наверняка добровольно пойти к нему под руку не захочет, новому командующему рекомендуется утвердить свою власть силой. На данный момент, правда, сил у Эвмена хватило только на то, чтобы завладеть сокровищницей Киликии и взять под свое начало стоявший там гарнизоном полк аргираспидов, прозванных так за серебряные щиты.

Присоединившись к Эвмену, аргираспиды продолжали блаженствовать в своих палатках, до отказа набитых богатой добычей, частью доблестно завоеванной, частью награбленной, а то и попросту заграбастанной с помощью целого ряда уловок и ухищрений, досконально известных этим, казалось, рожденным в доспехах воякам, любой из которых тянул солдатскую лямку не менее сорока лет. Сам Александр уже искал способ избавиться от ворчливого скопища опытных и жестоких корыстолюбцев, которые даже при нем умудрялись устраивать смуты. Аргираспиды достались ему от отца; эта тяжеловооруженная гвардия как на подбор состояла из записных забияк. Они отправились на войну вместе с Филиппом, они пережили его, хотя тот был моложе, и сейчас им давно следовало бы мирно возделывать родные земли, проживая как собственные трофеи, так и дары Александра, но эти никогда не знавшие поражений, выносливые и крепкие, точно подметки башмаков, солдаты по-прежнему торчали в Азии. Их возвращению в Македонию помешала смерть Кратера, и, одержимые страстью к наживе, они опять были готовы в любой момент ввязаться в очередную войну.

Большинству из них было за шестьдесят, кому-то даже стукнуло семьдесят, их неуступчивость вошла в поговорки, и вот Эвмену, пришлому греку и чуть ли не сосунку, удалось захватить власть над ними.

Несколько восстановив за счет новобранцев ослабленные осадой силы, он уже собирался отправить ветеранов на родину, как к нему прибыл гонец, доставивший послание из Эпира. От Олимпиады.

Прошу тебя, Эвмен, помоги нам. Ты был и остаешься моим самым преданным другом, и только тебе, Эвмен, дано найти способ спасти наш обезглавленный род. Умоляю тебя, не покинь меня в моих чаяниях и поддержи хоть советом. Подумай, разве могу я вверить свою судьбу и будущее моего внука людям, которые наперебой рвутся опекать сироту, мечтая на деле лишь завладеть его достоянием? Роксана, мать царевича, сообщила мне, что опасается за жизнь мальчика с тех самых пор, как Полиперхон покинул страну, отправившись воевать с подло предавшим нас Кассандром. Возможно, лучше бы ей сбежать ко мне вместе с сыном? Или мне самой стоит поднять войска и войти в Македонию?

Письмо глубоко взволновало Эвмена. Он впервые увидел Олимпиаду еще совсем юным и был навек покорен ее красотой. В отсутствие царя Филиппа ненавидевший его супругу регент частенько посылал к ней Эвмена с различными поручениями, отчасти желая унизить царицу низким рангом посланца, а отчасти – чтобы самому избежать встреч с весьма опасной и вздорной особой. Филипп также пользовался услугами молодого посредника во время бесчисленных семейных скандалов. Сам же юный кардиец смотрел на властительницу своих дум как на некую мифологическую персону. Чаще всего она казалась ему вакхической Ариадной, ждущей свидания с позабывшим о ней Дионисом. Он видел ее в слезах, в дикой веселости, в пламенной ярости, а иногда – во всем блеске присущего лишь ей одной почти божественного величия. Если он и желал ее, то не больше, чем человек, завороженный игрой молний над бушующим морем; она будила в нем холодящий восторг. Даже шагая к ней с обидным или оскорбительным повелением государя, Эвмен все равно испытывал радость. В сущности, Олимпиада и в гневе обыкновенно благоволила к нему. Правда, молодой красивый грек был очень скромен и предан Филиппу, но она наслаждалась искренним восхищением, светящимся в его глазах.

Эвмен знал, что во время азиатского похода вдовствующая царица постоянно докучала сыну раздраженными письмами, обвиняющими регента во всех смертных грехах. Как-то раз, ознакомившись с очередным материнским посланием, Александр даже воскликнул: «О боги! Не слишком ли много она запрашивает за те девять месяцев, что я пробыл в ней?!» Однако произнесено это было с легкой усмешкой: несмотря ни на что, Александр любил мать. Он оставил Олимпиаду цветущей красавицей и, как и Эвмен, не имел представления, что с ней сделали годы.

Но одно Эвмен понял сразу: ни в коем случае ее нельзя пускать в Македонию, с армией или без оной. Сдержанность была свойственна Олимпиаде не более, чем леопарду в прыжке: месяца не пройдет, как она все загубит. Он срочно написал ей, заклиная оставаться в Эпире, пока не закончится нынешняя война, а также добавил, что и она, и сын Александра могут рассчитывать на его преданность.

О Роксане с ее опасениями он предпочел умолчать. Неизвестно, какие фантазии могли напугать эту бактрийку. В ходе долгого военного похода, закончившегося зимней осадой, Эвмен редко получал весточки из Европы. И едва слышал об Эвридике со времени свадьбы в Сардах.

Для него лично главная опасность исходила по-прежнему от Антигона: очевидно, этот человек вознамерился прикарманить всю Азию. Сейчас самое время по-быстрому разобраться как с местными новобранцами, так и с закаленными, очерствевшими в многих сражениях аргираспидами. Те встали лагерем невдалеке от палатки Эвмена, и ему хорошо было видно, как они праздно болтают, разбившись возле костров на небольшие, десятилетиями подбиравшиеся компании, пока женщины готовят еду. Среди последних мелькало несколько чудом уцелевших жилистых македонок, когда-то прихваченных этими малыми в родных краях, но в основном их теперь обслуживали живые призы, добытые в годы странствий: лидийки, бактрийки, парфянки, мидийки и даже индианки. Расплодившиеся в результате детишки, среди которых наверняка обретались и внуки суровых воителей, сновали всюду, но больше жались к стряпухам, не желая нарваться на крепкий мужской подзатыльник. Оттенки кожи у прижитых в разных краях света чад варьировались от красно-коричневых до смугло-серых, а тараторила эта орава на «лингва-франка» – общепонятном в Восточном Средиземноморье смешанном языке. Когда лагерь начнут сворачивать, и женщины, и ребятишки привычно заполнят фургончики тылового обоза, чтобы вместе с трофеями и пожитками следовать дальше за войском.

Эвмен бросил взгляд на ближайший холм, где стояли палатки двух самых опытных командиров старой македонской гвардии, Антигена и Тевтама. Это были хитроумные и решительные вояки, оба годились ему в отцы. Оба придут на военный совет. Примут ли они его предложения с легким сердцем? Или затаят обиду, порождающую – как он успел хорошо себе уяснить – недоверие и измену? Эвмен тяжело вздохнул, его мысли вновь вернулись в те светлые дни, когда мировые просторы еще уверенно рассекал общий для многих военный корабль, обломки которого теперь хаотично несутся в потоке событий, хотя кое-кто и пытается вывести их на свой курс. «Однако даже эти прожженные негодяи, – подумал он, – наверняка тоскуют по тем золотым временам».

Его кардийская изобретательность, помноженная на необходимость выживать во враждебно настроенной Македонии, всегда приносила плоды. Вот и сейчас на Эвмена снизошло одно из тех озарений, что даже в более пиковых ситуациях помогали ему уцелеть. До полудня было еще далеко, и поднявшееся над Кипром светило ласково согревало прохладный воздух. Эвмен побрился, облачился в чистую, но не парадную одежду и крикнул глашатая.

– Труби сигнал сбора военного совета, – сказал он.

Слугам было велено произвольно, без оглядки на звания и чины, расставить возле палатки табуретки и походные стулья. Когда суровые старейшины аргираспидов удосужились-таки собраться, Эвмен вежливым жестом предложил им рассесться. Подойдя к оставшемуся свободным стулу, он оперся на его спинку и заговорил:

– Почтенные командиры, я созвал вас сегодня, чтобы сообщить важную новость. Я получил странное предзнаменование.

Как он и предвидел, наступила мертвая тишина. Старые воины суеверны, как мореходы. Все они хорошо понимали, что значит удача для человека во время войны.

– Не знаю, Гипнос ли посетил меня этой ночью, но на рассвете я увидел удивительный сон. Более реальный, чем сама явь. Меня кто-то позвал. Я узнал этот голос, он принадлежал Александру. Сам Александр сидел в моей палатке, на том самом стуле, Тевтам, где сейчас сидишь ты. Я услышал, как он окликнул меня: «Эвмен!»

Все командиры напряженно подались вперед. Грубые узловатые руки Тевтама благоговейно огладили простые сосновые подлокотники, на которых они возлежали, будто весь стул под ним превратился в магический оберег.

– Я умолял Александра простить меня за то, что заснул в его присутствии, умолял так, словно царь был еще жив. На нем была белая мантия с пурпурной каймой и золотая корона. «Начнем государственный совет, – сказал он. – Все ли явились?» И он огляделся вокруг. Потом вдруг оказалось, что это уже не моя палатка, а шатер, отвоеванный им у Дария. Александр сидел на своем троне в окружении телохранителей. И вы тоже были там, ожидая, когда он заговорит, вместе с другими военачальниками. Александр наклонился к нам и что-то сказал, но тут я проснулся.

Прекрасно владеющий ораторскими приемами грек сейчас намеренно не прибег к ним. Он держался, как человек, старающийся вспомнить нечто важное для себя и для прочих. Это сработало. Командиры переглядывались друг с другом, но не с недоверием, а лишь с задумчивым удивлением, явно пытаясь понять значение столь необычного сна.

– Мне кажется, – продолжил Эвмен, – я догадался, чего хотел Александр. Он тревожится за наше будущее. И желает присутствовать на военном совете. Если мы обратимся к нему, он нам подскажет, как правильно поступить.

Грек умолк в ожидании вопросов, но собравшиеся лишь пробурчали что-то себе под нос.

– Возможно, нам стоит потратиться, чтобы принять его. У нас ведь есть золото Кинды, сбереженное благодаря вашей доблести. Пусть искусные ремесленники сделают золотой трон, скипетр, корону. Давайте поставим подобающую палатку, положим на трон царские регалии и воскурим благовония, призывая дух Александра. Признав его нашим главнокомандующим, мы обретем шанс получить его мудрый совет.

Судя по напряжению, сковавшему хмурые, покрытые шрамами лица, командиры всерьез обдумывали предложение. Похоже, грек не пытается набить себе цену и не намеревается вытряхнуть их кошельки. Если Александр и явился ему, то, наверное, потому, что знал его лучше прочих. К тому же неподчинения этот царь не терпел, об этом тоже следует помнить.

Через неделю в новой палатке уже стоял золотой трон с царскими регалиями. Нашлось даже немного пурпура, чтобы выкрасить балдахин. Когда настало время идти в Финикию, командиры опять собрались, чтобы обсудить детали предстоящей кампании. Прежде чем занять свое место, каждый ветеран сжег щепотку ладана на походном маленьком алтаре со словами: «Божественный Александр, помоги нам!» А после все они единогласно одобрили план Эвмена как провозвестника воли небес.

Не имело значения, что практически никому из них не посчастливилось лицезреть Александра на троне. Они привыкли видеть молодого царя в старой кожаной кирасе и сверкающих наголенниках. Этот храбрец не надевал даже шлема, чтобы все узнавали его, когда он объезжал войска перед битвой, напоминая о прежних победах и подсказывая, как одержать новую. Их совершенно не волновало, что местные золотых дел мастера не отличались выдающимися талантами. Блеск золота и запах курящегося ладана пробудили в них достаточно яркие воспоминания, ранее скованные многолетней усталостью и занесенные наслоениями былого, являвшего собой череду нескончаемых битв. Триумфальное продвижение золотой колесницы сквозь рукоплещущую толпу, усыпанные цветами улицы Вавилона, торжественные звуки фанфар, хвалебные песнопения, дым ритуальных курильниц и благодарственные пеаны – все это словно бы вновь стало явью. И почтительно взирая на пустой трон, эти люди, возможно, верили, что обретают всегдашнюю несокрушимость.

Весеннее солнце обогрело холмы и горы, напоив мир талой водой, но взбухшие горные реки вмиг унесли ее. Раскисшие было дороги просохли. Земля опять стала пригодной для войн.

Во главе военного флота, предоставленного ему Антигоном, Кассандр пересек Эгейское море и высадился в Пирее, афинском порту. Еще при жизни отца он послал своего человека командовать расположенным там гарнизоном и потому не встретил сопротивления. Афиняне продолжали дотошно обсуждать царский указ о возвращении им былых свобод, когда порт наводнили словно бы невесть откуда взявшиеся войска.

Узнавший об этом Полиперхон срочно бросил к Афинам отборные македонские подразделения под командованием своего первенца Александра, но почему-то дело у того не пошло, и тогда опекун двух царей сам решил выправить положение. Отдав приказ готовиться к выступлению, Полиперхон отправился во дворец.

317 год до н. э

Эвридика приняла его с холодком, вознамерившись всеми правдами и неправдами утвердить свое право присутствовать на государственных заседаниях. Полиперхон не менее холодно осведомился, пребывает ли царская чета в добром здравии, выслушал рассказ Филиппа о петушиных боях, куда Конон недавно водил его, а потом сказал:

– Государь, я пришел сообщить тебе, что вскоре мы выступаем на юг. Нам нужно урезонить Кассандра, предавшего нашу страну. Армия двинется в путь через семь дней. Пожалуйста, прикажи слугам собрать тебя в дорогу. А с конюхами я сам все улажу.

Филипп радостно закивал. Он провел в походах полжизни и считал это нормальным. Правда, не очень понятно, с кем надо воевать, но Александр тоже редко снисходил до разъяснений.

– Я поеду на Белоногой, – заявил он. – А ты, Эвридика?

Полиперхон слегка откашлялся.

– Государь, мы отправляемся на войну. Госпожа Эвридика, конечно же, останется в Пелле.

– Но я могу взять с собой Конона? – встревоженно спросил Филипп.

– О, без сомнения, государь.

Полиперхон даже не взглянул в ее сторону.

Возникла пауза. Полиперхон ждал грозы. Но Эвридика ничего не сказала.

По чести говоря, ей даже в голову прийти не могло, что ее могут не взять на войну. Ее, просто изнывавшую во дворце от тоски, ее, так мечтавшую о привольной лагерной жизни! В первый момент, осознав, что ей уготована традиционная женская участь, Эвридика, в соответствии с самыми крайними опасениями Полиперхона, жутко разгневалась и уже готова была разразиться возмущенной тирадой, но вдруг припомнила о своей молчаливой договоренности с Кассандром. Разве сможет она повлиять на что-либо, таскаясь под постоянным приглядом за войском? Зато здесь, когда все соглядатаи отправятся на войну, у нее будут развязаны руки…

Эвридика подавила свой гнев, изобразив легкое недовольство, и промолчала. Чуть позже, впрочем, она запоздало обиделась на Филиппа. «Надо же, он предпочел выбрать в спутники Конона. И это после всего, что я сделала для него!»

*