Текст книги "Александр Македонский. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Мэри Рено
сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 84 страниц)
– В этом вся твоя доброта – ты позволил мне проститься с друзьями и оставить им подарок на память обо мне.
Он раздал все: коня – Лисимаху, одежды и прочее – всем тем, кто хорошо знал философа и сблизился с ним за время похода. Когда я взял сухую ладонь в свои руки, Каланос подарил мне золотой кубок персидской работы, формою схожий со львом, сказав:
– Не страшись, ибо выпьешь до самого дна, и никто не отнимет у тебя этой доли.
Последним подошел Александр. Мы отдалились из уважения, когда он склонился над помостом, чтобы обнять старца. Но Каланос сказал ему тихо – и только те, кто стоял совсем близко, расслышали:
– Нет нужды прощаться. Мы встретимся в Вавилоне.
Теперь отступили все. Вбежали факельщики – целый отряд, чтобы огонь разгорелся быстрее. Когда поднялись языки пламени, Александр велел трубить победный клич. Взревели рога, закричали воины, погонщики крикнули слонам, и те подняли хоботы и протрубили салют, каким приветствуют царей.
Александр всегда был внимателен и старался не задеть гордости тех, о ком заботился. Будучи уверен, что никакой старик на свете не снесет эту палящую боль без крика, царь удостоверился, что никто не сможет расслышать его. Когда огонь загудел, он опустил голову и более не смотрел на костер. Но я могу засвидетельствовать, что Каланос просто лежал со сложенными на груди руками, когда цветы вокруг него обращались в пепел. Он не потерял самообладания и не открыл рта. Я смотрел лишь до тех пор, пока пламя не пожрало его, но и те, кто видел все до самого конца, согласны в том, что философ так и не шелохнулся.
Каланос заставил Александра обещать, что смерть его будет отмечена не трауром, но пиршеством, хотя сам философ, не притрагиваясь к вину, никогда не пировал в обществе македонцев. В ту ночь все они были немного навеселе, то ли от ужаса, то ли от скорби, – а может, от того и от другого. Кто-то предложил устроить состязание пьяниц, наподобие погребальных игр, и Александр обещал награду. Думаю, победитель выдул два галлона, не меньше. Многие лежали без чувств до самого утра, на кушетках или же на полу. Скверный способ провести холодную зимнюю ночь в Сузах. Победитель умер от простуды, и вместе с ним – еще несколько человек; так что, в конце концов, Каланос увел с собою больше, чем просто коня.
Александр судил состязание, а не участвовал в нем; в опочивальню он пришел на собственных ногах, уже начиная трезветь и вновь погружаясь в уныние.
– Что он хотел сказать? – вопросил меня царь. – «Мы встретимся в Вавилоне…» Он собирается родиться в Вавилоне? Как же я узнаю ребенка?
26
На следующий день Александр спросил меня:
– Ты ведь еще не видел царицу Сисигамбис, правда?
Это имя показалось мне давно забытым, словно пришедшим из старой сказки. Она была персидской царицей-матерью, которую Дарий оставил в плену у Исса.
– Нет, – отвечал я, – она оказалась в твоем лагере прежде, чем я начал служить царю.
– Хорошо. Я хочу, чтобы ты встретился с нею ради меня. – Я совсем позабыл, что именно в Сузах он оставил мать Дария с юными принцессами вскоре после того, как умерла сама царица. – Если бы она помнила тебя при дворе, это бы не сработало, сам понимаешь. Но раз вы не встречались прежде, я бы хотел послать к ней очаровательного юношу, после всех этих безликих писем и даров… Помнишь, в Мараканде ты помог мне выбрать для нее цепочку с бирюзой? Она чудесная женщина. Ты не разочаруешься, встретившись с ней. Передай ей мою любовь и уважение; скажи, мне не терпится повидать ее, но все дела мешают… Спроси, не окажет ли она мне честь, приняв через часок? Да, и передай ей вот это.
Александр показал мне лежащее в ларце ожерелье, усыпанное индскими рубинами.
Я направился в гарем. Когда я был здесь в последний раз, Дарий вышагивал впереди, а я следовал за ним, вдыхая аромат его умащенных благовониями одежд.
У входа в покои царицы, где я оказался впервые, мне пришлось подождать, пока не явится исполненный достоинства старый евнух, чьей задачей было осмотреть меня и решить, стоит ли пропускать такого посетителя внутрь. Он говорил со мною вежливо, даже взглядом не дав понять, что знает, кто я такой, хотя этим людям, разумеется, известно все. Старик провел меня коридором с залитыми солнцем решетчатыми стенами, затем через переднюю залу, где сидели дородные матроны, коротавшие время за разговорами или игрой в шахматы. Поцарапавшись в дверь, он назвал мое имя и имя приславшего меня, после чего удалился с поклоном.
Царица-мать сидела выпрямившись в высоком кресле с плоской спинкой, положив руки на подлокотники; на резных бараньих головах, которыми они заканчивались, лежали ее пальцы – хрупкие и длинные, словно искусно выточенные из слоновой кости. На ней были темно-синие одежды с вуалью того же цвета, закрывавшей тонкие седые волосы. Лицо Сисигамбис показалось мне бесцветным – лицо старой белой соколицы, неподвижно сидящей в своем неприступном гнезде на вершине утеса. Вокруг прямой ее шеи лежала цепочка с бирюзой, привезенная из Мараканды.
Я распростерся пред нею с тем же волнением, с каким впервые пал ниц перед Дарием. Когда я поднялся, она заговорила высоким, надтреснутым от возраста голосом:
– Как поживает мой сын и наш царь?
Я утратил дар речи. Давно ли это с нею? Тело Да-рия передали ей, чтобы мать украсила его для похорон. Почему никто не предупредил Александра, что старуха совсем выжила из ума? Если я осмелюсь открыть ей правду, она может впасть в неистовство и либо разодрать мне лицо этими длинными костяными крючками, либо разбить свою голову о стену.
Древние глаза свирепо буравили меня из-под морщинистых век. Царица моргнула раз или два – быстро, как это делает сокол, вдруг лишившийся колпачка. Взгляд ее источал нетерпение, но мой язык по-прежнему отказывался повиноваться. Сжав одну из ладоней в кулак, она обрушила ее на подлокотник.
– Я тебя спрашиваю, мальчик, как поживает мой сын Александр? – Ее темный пронзительный взгляд встретился с моим, и она прочла мои беспорядочные, растерянные мысли. Запрокинув голову, она уперла затылок в высокую спинку кресла. – У меня только один сын, и он – царь этой страны. Других сыновей у меня никогда не было.
Каким-то чудом я опомнился и, вспомнив о своем воспитании, передал ей послание Александра в надлежащих словах, после чего встал на колени и протянул подарок. Подняв рубины обеими руками, Сисигамбис воззвала к двум престарелым служанкам, сидевшим у окна:
– Посмотрите, что прислал мне мой сын! Испросив разрешения коснуться сокровища, они поворачивали камни в морщинистых ладонях, вознося восхищенные похвалы щедрости царя. Я же стоял на коленях с ларцом в руках, ожидая, пока кто-нибудь не догадается забрать его у меня, и вспоминал сына царицы, которого та безжалостно стерла из своей памяти.
Должно быть, он обо всем догадался, бежав от Ис-са; кто, зная ее, мог бы не догадаться? Ему оставалось лишь помнить о том, что теперь его место занял кто-то другой… В садике с фонтаном я тихо наигрывал на арфе, чтобы смягчить горе, которое только сейчас мог понять. Вот что обернуло его гнев против бедняги Тириота! Знал ли Дарий, что царица отказала своим спасителям у Гавгамел? Возможно, ему просто побоялись открыть истину. Хорошо, что им так и не удалось встретиться вновь; бедный человек, у него и без того хватало горестей.
Вспомнив обо мне, царица-мать подала служанке знак взять у меня ларец.
– Поблагодари моего господина царя за этот прекрасный дар и скажи, что я приму его с радостью.
Когда я вышел, она все еще перебирала рубины, разложив их на коленях.
– Ну что, ей понравилось? – спросил Александр с таким нетерпением, словно был ее любовником. Я сказал, что царица весьма обрадовалась подарку. – Мне дал эти рубины царь Пор. Слава богам, она сочла их достойными себя. Вот тот царь, что мог бы вести твой народ, если бы только бог сотворил ее мужчиной. Мы оба знаем это и понимаем друг друга.
– Хорошо также и то, что бог сотворил ее женщиной, иначе тебе пришлось бы убить ее.
– Да, в этом смысле я избавлен от великих страданий. Как она выглядит? Мне нужно сказать ей кое-что важное. Я хочу взять в жены ее внучку.
Я не смог скрыть изумления, и Александр ясно читал его на моем лице.
– Скажи-ка, тебе это нравится больше, чем в прошлый раз?
– Александр, это доставит радость всем персам. Александр не видел Стратеру со дня битвы у Исса, когда, еще будучи ребенком, она прятала лицо в одеждах матери. Настоящий государственный брак: Александр желал воздать честь моему народу и взрастить новую царскую династию; он помнил, что в таком случае в жилах его потомков будет течь кровь не только самого Дария, но и кровь Сисигамбис. Что до Роксаны, то и в качестве второй жены ее положение будет выше, чем она того достойна; Дарий никогда не сделал бы ее чем-то большим, чем просто наложницей… Оставив все эти мысли при себе, я поспешил пожелать Александру счастья.
– О, но это еще не все!
Мы были в садике с фонтаном: тихий уголок, где всегда можно было скрыться от послов и чиновников. Александр подставил горсть под прохладные струи и смотрел, как брызжет вода, разбиваясь о ладонь. Он улыбался.
– А теперь, Аль Скандир, поведай мне секрет. Я давно вижу, как ты носишь его в себе.
– О, я так и знал! Теперь можно рассказать. Это будет не просто моя свадьба; это будет брак обоих наших народов.
– Воистину так, Аль Скандир.
– Нет, подожди. Все мои друзья, все полководцы, лучшие из моих Соратников, все они возьмут в жены персидских красавиц. Я всех наделю приданым, и мы все вместе устроим один большой пир в честь женитьбы. Что скажешь?
– Аль Скандир, никто другой не смог бы задумать что-либо подобное. – Чистая правда, бог мне свидетель.
– Я придумал это еще в походе, но надо было подождать, пока мы не встретимся с остатком армии. Ты ведь понимаешь, надо объявлять всем женихам сразу…
Да, я отлично понимал, отчего Александр не мог поделиться со мною секретом. Как мог он поведать мне о свадьбе Гефестиона прежде, чем о ней узнал бы жених?
– Я долго прикидывал, – сказал он, – сколько пар могут поместиться в пиршественном зале. И решил, что восемьдесят.
Вновь найдя в себе силы говорить, я пробормотал, что, кажется, он рассудил верно.
– Все мои воины, которые пожелают взять в жены персиянок, тоже получат подарки. Тысяч десять согласятся, как мне кажется.
Улыбаясь, он играл с солнечными струями фонтана, расплавленным золотом бежавшими с его руки.
– Мы устроим нечто великое, смешаем два добрых вина – и они дадут поистине бесценный напиток, мы нальем его в огромную чашу любви наших народов. Гефестион возьмет сестру Стратеры. Я хочу, чтобы его дети приходились мне сородичами.
Кажется, царь почувствовал, что скрывается за моим молчанием.
Взглянув мне в лицо, он подошел и обнял меня:
– Прости меня, милый мой. Не только детей порождает любовь. «Сыны мечты» – ты помнишь? Мы с тобою произвели их на свет: полюбив тебя, я впервые познал радость любви к твоему народу.
После этих его слов я избавился от скорби, исполняя свою роль: надо было созвать невест и их матерей, отнести дары и рассказать всем участникам об особенностях церемонии. Меня хорошо принимали в гаремах; если у кого-то и были собственные планы, прежде чем Александр замыслил свою грандиозную свадьбу, никто не возразил мне. Конечно же, царь выбрал для самых благородных невест лучших из македонцев; если им кого-то и предпочитали, пришлось смириться. Один человек, даже самый великий, не в состоянии удержать в голове все детали. Принцесс я не видел, но Дрипетида вряд ли могла разочаровать Гефестиона; ее род славился потомственной красой. За все эти годы я ни разу не слыхал, чтобы у него была хотя бы одна любовница, но если Александр просит всего лишь о племянниках, нет сомнения, Гефестион с радостью подчинится.
Некоторые глупцы, чьи имена не стоят того, чтобы их запоминать, писали впоследствии, будто Александр проявил небрежение к моему народу, ибо ни один персидский властитель не получил в жены македонскую девушку. Откуда их было взять? Мы находились в Сузах; с нами были лишь наложницы да шлюхи, следовавшие за лагерем. Можно лишь догадываться, что сказали бы благородные дамы, матери македонских невест, если бы им предложили отправить невинных дев в постели к неведомым «варварам»… Но зачем тратить слова, отвечая на подобную чепуху?
Александр намеревался превратить свадьбу в самый грандиозный праздник за все время своего правления. Еще за недели до торжества каждый ткач, резчик и золотых дел мастер в Сузах работали и днем, и ночью. Я не пошел посмотреть, процветает ли мой прежний хозяин. Навозная куча, в которую меня некогда швырнули, отнюдь не манила к себе.
После возвращения царя искусные ремесленники, артисты и художники прибывали сюда даже из самой Греции; новости о предстоящем празднестве заставили их спешить со всех ног. Один из новоприбывших, прославленный флейтист по имени Эвий, вызвал пустяковый спор, который и впрямь остался бы простым недоразумением, если б вовлеченные в него и без того уже не были в ссоре. Так начинаются войны – меж народами, как и меж людьми. Так произошло и с этими двумя, Эвменом и Гефестионом.
Эвмена я знал, но лишь на расстоянии: он служил главой секретарей на протяжении всего царствования Александра, а заступил на сей значительный пост еще по приказу его отца. Он был греком и даже выкроил себе время, чтобы сразиться с индами, и не без успеха. Эвмен был сорокапятилетним мужчиной, убеленным сединами и наделенным недюжинным умом. Не ведаю, отчего они с Гефестионом никогда не ладили, но догадываюсь, что история их обоюдной неприязни восходит к юности Гефестиона. Быть может, Эвмен считал, что этот мальчишка слишком много на себя взял, полюбив принца Александра; может статься, он питал к нему отвращение подобно тому, как питал его и ко мне. Я старался не замечать, ибо знал: Эвмен не смог бы мне навредить, даже если бы захотел. Гефестион же относился к нему иначе: когда он благополучно привел армию в Сузы, Александр сделал Гефестиона хилиархом – так греки зовут высшую должность в государстве, сродни Великому визирю у нас, персов. По влиянию он уступал одному лишь царю. Занимаясь делами, Гефестион был справедлив и неподкупен, но при этом, помимо прочего, весьма ревностно относился к собственному званию.
Никто не мог задеть его гордость безнаказанно. Это началось еще в Индии, когда Гефестион переболел желтухой. Все лекари твердят, что пить вино нельзя еще долго после болезни, но попробуйте-ка удержать македонца от неизменной чаши за ужином. Кроме того, его характер отличался завидным постоянством – в любви так же, как и в обиде.
С персами Эвмен неизменно бывал вежлив, ради Александра, но еще и потому, что наши манеры во многом поддерживали формальность. Например, перс из порядочной семьи попросту не может поскандалить с кем-то на улице. Мы травим друг дружку, хорошенько все обдумав, или же приходим к соглашению, чтобы впредь не нарушать договора. Македонцы же, не имеющие понятия о самообладании, мгновенно вскипают и долго могут вопить друг на друга во всю мощь своих глоток.
Этот флейтист, Эвий, был другом Гефестиона и частенько гостил у него в былое время, которого я, конечно же, не застал. Потому именно Гефестион взял на себя заботу о том, куда поселить музыканта и чем развлечь его. Сузы потихоньку заполнялись народом; жилище, которое Гефестион присмотрел для Эвия, уже заняли слуги Эвмена, и потому Гефестион выставил всех их на улицу, особенно не церемонясь.
Эвмен – как правило, очень спокойный и уравновешенный человек – явился к хилиарху, сотрясаясь от гнева. Перс сказал бы ему, что все это – ужасная ошибка, которую, увы, уже не исправишь; Гефестион же заявил, что Эвмен обязан предоставлять жилье почетным гостям, как и любой другой на его месте.
Эвмен, чей ранг все-таки был немногим ниже, отправился прямиком к Александру, которому лишь с трудом удалось сохранить мир. Я твердо знаю, что флейтиста переселили в другое место: я сам занимался этим по просьбе царя. При желании я мог бы подслушать разговор Александра с Гефестионом, но в памяти у меня вновь всплыла пустыня – и я ушел.
Если, как я полагаю, Александр советовал Гефестиону испросить у Эвмена прощения, он счел подобный поступок ниже своего достоинства и не последовал совету. Вражда потихоньку тлела. Мелкая перебранка из-за пустяка; зачем припоминать ее? Я делаю это лишь потому, что конец ее отравил чистую скорбь моего повелителя и свел его с ума.
Ну а пока, не обладая даром предвидения, я больше не думал об их ссоре; насколько могу судить, Александр тоже постарался выкинуть ее из головы, с новой энергией занявшись делами, коих становилось все больше. Он часто навещал мать-царицу, виделся также и с будущей невестой. Мне он открыл тогда, что Стратера лицом пошла в мать, что она кроткая, скромная девушка. В нем вовсе не было того жара, что иссушал царя изнутри после первой встречи с Роксаной. Я не решился спросить, как она приняла новости.
Настал день пиршества. Дарий Великий, быть может, и видал подобную роскошь; во всяком случае, никто из живущих не мог этим похвастать. Вся площадь перед дворцом превратилась в один огромный павильон; в центре стоял шатер женихов – из чудесной ткани, с кистями из золотой нити, с золочеными же колоннами. Вкруг шатра – навесы для гостей. Свадьба была полностью устроена по персидским обычаям, в шатре невест парами расставлены золоченые кресла. Наши женщины воспитываются в скромности, а потому невесты войдут, лишь когда будут подняты заздравные кубки, – женихи возьмут их за руки, подведут к креслам, сидя в которых пары выслушают свадебную песнь, после чего невесты вновь оставят пирующих. Их отцы, конечно же, будут на свадьбе. Александр попросил меня помочь рассадить их и занять беседой; ему хотелось, чтобы я посмотрел на церемонию. Он надел митру и царское одеяние с длинными рукавами. Говоря по правде, его полугреческое платье шло ему куда больше; это же требовало стати Дария, чтобы выглядеть в нем по-настоящему величественно. Впрочем, в Персии все мы помним поговорку: рост царя – это рост его души.
Чтобы толпа гостей пониже рангом не пропустила все от начала и до конца, снаружи шатра были расставлены глашатаи, которым надлежало трубить в рога, когда будут провозглашаться здравицы. Им предписывалось также повторять все тосты и особо объявить, когда в шатер войдут невесты.
Все шло как по маслу. В присутствии тестей, представлявших благороднейшие семьи Персии, женихи сдерживали себя в вине и даже не кричали друг другу через весь стол.
Никаких падений ниц. Александр наделил всех отцов рангом царских сородичей, что позволяло им поцеловать его в щеку. Так как у него самого тестя не было, эту роль взял на себя Оксатр, выглядевший весьма изящно в праздничной одежде, хоть ему и пришлось нагнуться для поцелуя.
Царь возгласил тост за невест; женихи выпили за здоровье отцов, а те оказали им ответную честь, после чего каждый выпил за царя. Протрубили рога, возвещая появление невест. Отцы встретили их и за руки подвели к женихам.
Если не вспоминать о землепашцах, вы редко встретите в Персии мужчину и женщину, идущих рядом. Что бы там ни говорили греки, нигде на свете вы не найдете такой красоты, какой озарена наша знать, чьи достоинства ковались столь долго и тщательно. Краше всего смотрелась первая пара – Оксатр со своею племянницей, рука об руку. Александр встал, приветствуя их, и принял руку своей невесты. Действительно, Дарий передал собственную красоту детям. Равно как и стать: Стратера была выше Александра на добрую ладонь.
Царь провел невесту к ее почетному месту рядом с троном, и вся разница мгновенно пропала. Он видел ее в покоях матери-царицы, и его находчивости можно только завидовать: Александр повелел укоротить ножки кресла, предназначенного для Стратеры.
Конечно же, им пришлось пройтись вместе, когда новобрачные парами стали расходиться. Я почти слышал его голос, повторяющий: «Это необходимо». (Много дней спустя я нашел обувь, в которой царь был на свадьбе, заброшенную в какой-то темный угол. Подошвы оказались подбиты войлоком на два пальца. Александр не пользовался подобными ухищрениями, принимая у себя гиганта Пора.)
Гефестион с Дрипетидой составили славную пару, оказавшись почти равными в росте.
Пиршество, затянувшись, продолжалось всю ночь. Я встретил старых друзей и даже не вспомнил, что собирался делать вид, будто разделяю общее веселье… Минули годы с той поры, как Александр впервые въехал в Сузы, пощадив город. За время похода сам царь стал легендой, тогда как здесь его именем вершились неслыханные несправедливости. Теперь горожане узнавали Александра заново. В Сузах еще помнили Кира, равно как и то, что он не осквернил святынь покоренных мидян, не обесчестил их знать и не поработил их землепашцев, а был царем обоим нашим народам. Великим чудом почитали здесь Александра – пришедшего с запада чужака, оказавшегося новым Киром. Я старался запоминать все, что говорилось за столами, дабы позже пересказать царю. Александр добился желанной цели.
Несомненно, он добился не меньшего и на брачном ложе. Стратеру поселили в царских покоях, но посещения Александра превратились в простые визиты вежливости гораздо быстрее, чем это произошло с Роксаной. Действительно, несколько дней спустя он навестил и согдианку. Возможно, для того лишь, чтобы исцелить ее уязвленные чувства, но я не уверен. Как сказал он сам, Стратера была кроткой и скромной девушкой; Александр же поклонялся огню. Роксана носила в себе пламя, даже если оно нещадно чадило. Вскоре; он пресыщался ею, но время от времени она все же вновь притягивала его к себе. Мать царя, Олимпиада, эта царственная мегера, все еще поносила его регента в каждом своем послании. Александр мог во гневе швырнуть ее письмо в угол, но вместе с ответом отправлялся и подарок, подобранный с любовью. Видимо, и впрямь есть что-то в старой поговорке о том, как мужчины избирают себе жен.
Александр достиг, чего хотел. Да – на земле моего народа.
Я был даже слишком счастлив. Раз или два, проходя мимо, я ловил на себе тяжелые взгляды македонцев, но разве не всегда завидуют тем, кого награждают своей любовью цари? Зависть эта коснулась и Гефестиона, а ведь он стоял куда выше, чем я сам. Мне и в голову не приходило, что персы по-прежнему ненавидимы, пока я не увидел Певкеста, разъезжавшего на коне в нашем традиционном одеянии. Мой народ, уже знавший цену этому человеку, приветствовал его, и тогда, едва он проехал мимо, я случайно услышал разговор двух македонцев. «Он же вылитый варвар, разве не отвратительно? Как царь может поощрять все это? И раз уж о том зашла речь, неужто царь так никогда и не опомнится?»
Про себя я отметил лица обоих, равно как и их звания. Совесть не стала бы мучить меня, если бы я решился поведать об их дерзости Александру. Но мой рассказ только причинил бы ему боль, не сослужив службы. Ведь он надеялся изменить не слова, а сердца подданных.
Вскоре Александру стало ведомо, что македонское войско уже завязло в долгах по пояс, а кредиторы требуют возврата денег. С поживой, завоеванной в походе, все они должны быть богатыми, точно князья, но они не имели понятия о том, что значит «торговаться», как это понимаем мы, персы. А потому платили двойную цену за все, что покупали, ели, выпивали или же укладывали в постель. Услыхав об этом несчастье, Александр объявил, что оплатит все счета, как если бы он еще не достаточно потратился на свадебные подарки. Вперед вышло лишь несколько человек. Вскоре военачальники отважились поведать царю правду: люди боялись, будто он хочет узнать, кому из них не хватает обычного содержания.
Александр еще не бывал таким расстроенным с того самого дня в Индии, когда его войско отказалось двигаться вперед. Как они могли подумать, что царь способен солгать им? Он не мог понять, хотя я мог бы рассказать, в чем дело. Чем ближе он становился к нам, тем больше отдалялся от собственного народа. Потому он приказал выставить в лагере столы для расчета и наказал казначеям не записывать ни единого имени. Любой воин мог принести долговую расписку и получить по ней деньги безо всяких записей в книге; сей великодушный жест обошелся Александру в десять тысяч талантов. Я думал, это заставит македонцев захлопнуть рты хотя бы ненадолго.
Весна только начиналась, хотя у реки уже можно было вдохнуть запах распускающейся зелени. Скоро раскроются лилии… Когда одним ранним утром мы отправились на берег с Александром, он посмотрел на холмы и спросил:
– В какой стороне был твой дом?
– Вон там, у скалы. Серое пятно, похожее на утес, – наша сторожевая башня.
– Хорошее место для крепости. Может, подъедем поближе и посмотрим?
– Я увижу слишком много, Аль Скандир.
– Тогда не смотри в ту сторону. Лучше послушай, какую весть я приготовил тебе. Помнишь, лет пять назад я говорил, что собираю войско из персидских мальчиков?
– Да. Мы были тогда в Бактрии. Неужели минуло только пять лет?
– И впрямь кажется, что больше. Мы многое успели… – Действительно, за тридцать лет Александр прожил три полных жизни. – В общем, пять лет прошло. Они всему выучились и движутся сюда.
– Чудесно, Аль Скандир. – Шесть лет, как я повстречал его; тринадцать – с той поры, как я покинул те далекие стены в седле воина, везшего голову моего отца.
– Да, наставники весьма довольны их успехами… Ну, кто быстрее до тех деревьев?
Галоп стряхнул с меня печальные мысли, как на то и рассчитывал Александр. Когда мы остановились, позволив коням передохнуть, царь сказал:
– Тридцать тысяч, и всем по восемнадцать лет. Кажется, нам предстоит великолепное зрелище.
Новая армия вошла в Сузы семь дней спустя. Александр повелел установить высокий помост на террасе дворца, откуда он сам и его полководцы могли наблюдать за парадом новых войск. Из-за городских стен, где остановились лагерем юноши, до нас донесся призыв македонского рога: «Конница, вперед!»
Они построились в гиппархии. Вооружение македонское, зато на добрых персидских конях, не на греческих ничтожествах. Первыми скакали уроженцы Персиды.
В македонском платье или нет, персы есть персы. Их командиры не стали искоренять те мелочи, что придавали нашим конникам особую стать: расшитые замысловатыми узорами седла, девизы на кирасах, вымпелы на македонских копьях, сверкающие уздечки, цветы, заткнутые в шлемы… И у каждого – персидский лик.
Не думаю, что все они пошли в обучение по доброй воле, но теперь они уже научились гордиться своей выучкой. Каждый отряд гарцевал к площади с копиями наизготовку, замедлял шаг, выступая под музыку, разворачивался перед царским помостом, салютуя пиками; демонстрировал владение оружием, салютовал вновь и легким галопом удалялся, уступая площадь едущим вослед.
Все Сузы явились посмотреть: на стенах и крышах не было лишних мест. Подходы к площади запружены македонцами. Прежде никто не осмеливался оспаривать у них право называться лучшей армией, которую когда-либо видел свет. Но эти юноши осмелились и легко могли сравняться с ними в доблести. В отличие у македонцев, у персов было чувство стиля. Как и у самого Александра.
Когда долгое представление подошло к концу, царь выступил вперед, сияя, и заговорил с персами из числа своих телохранителей – Оксатром, братом Роксаны и одним из сыновей Артабаза. Через всю площадь поймал он мой взгляд и улыбнулся. Лег он поздно, ибо долго сидел за вином и разговорами, как обычно делал, бывая чем-нибудь доволен.
– Никогда прежде я не видел столько красоты в один день. Впрочем, что удивляться? Ведь я выбирал лучших. – Александр мягко потянул меня за волосы. – Знаешь, как я называю этих мальчиков? Я зову их своими Наследниками.
– Аль Скандир, – сказал я, помогая царю снять хитон, – ты называл их так при македонцах?
– Почему нет? Их сыновья тоже станут моими Наследниками. А что такого?
– Не знаю. Ты ничего не отнял у них. Но им не нравится, если мы выказываем превосходство.
Он встал, одетый лишь в свои многочисленные рубцы, и отбросил назад волосы; вино не отупило, а лишь зажгло его.
– Ненавидеть превосходящих тебя – значит ненавидеть богов! – Александр говорил столь громко, что стоявший у двери страж заглянул посмотреть, все ли в порядке. – Великолепие следует приветствовать всюду, среди чужих народов, на дальнем краю земли! Как можно принижать его? – Развернувшись, он заходил по комнате. – Я нашел превосходство в Поре, хотя его черное лицо поначалу казалось мне странным. И в Каланосе. Я нашел его среди твоего народа, и из уважения к нему я вешал персидских сатрапов на одной жерди с македонцами. Если бы я показал, что считаю преступления присущими персам, это могло бы вызвать презрение ко всем вам;
– Да. Мы древняя раса. Мы понимаем такие вещи.
– И не только, – заявил Александр, прекращая свою пламенную речь и открывая мне свои объятия.
Греки писали, что в те дни он неожиданно стал слишком уж вспыльчив. Неудивительно. Он хотел стать Великим царем – не только на словах, но и на деле; но что бы Александр ни делал, его собственные воины всякий раз бывали недовольны. Лишь немногие друзья понимали, что им движет (признаю, среди них был и Гефестион). Остальные, пожалуй, предпочли бы видеть его повелителем расы рабов, а себя – хозяевами помельче. Нет, они не скрывали своих мыслей насчет нового войска Александра. И потом, царь уставал быстрее, нежели прежде, пусть даже рана в боку уже зажила; впрочем, он скорее выбрал бы смерть, чем признался бы в том.
Говорят, мы испортили Александра своим угодничеством, постоянно лебезя перед ним; только неотесанным болванам могло показаться, что так и было. Мы знали, что благодаря нам царь научился цивилизованным манерам и вежливому обхождению. Персы, которым было бы дозволено выбранить царя или в чем-то упрекнуть его, сочли бы Александра низкорож-денным варваром безо всякого понятия о собственном достоинстве, служить которому они посчитали бы зазорным. Объясняю только для невежд. В Персии это разумеет любой дурак.
Чем мы не угодили этим людям? От Александра они получили свадебные подарки и приданое; он уплатил за них долги; для них он устроил большой парад со множеством прекрасных наград за мужество и верную службу. И все же, едва царь ввел в число своих Соратников нескольких действительно отличившихся персов, этот его шаг был встречен с негодованием. Если Александр бывал вспыльчив и резок с ними, они того заслуживали. На себе я не испытал ничего подобного.
Весна была в самом разгаре; Александр решил провести лето в Экбатане, как и прочие цари до него. Большая часть войска, ведомая Гефестионом, должна была выступить в марш через долину Тигра к Опиде, откуда через проходы в горах вели хорошие, прочные дороги. Сам Александр, желавший увидеть что-нибудь новое, что могло оказаться полезным впоследствии, отправился в Опиду по воде. В тех краях Тигр теряет свой злобный напор; это было приятное путешествие по неустанно извивавшемуся потоку, мимо пальмовых кущ и плодоносных полей, где волы без устали вращали водяные колеса. По мере нашего плавания Александр приказывал избавлять реку от множества загромождавших путь древних плотин, еще в незапамятные времена превратившихся в руины. Тем временем мы бездельничали, спали на воде или же на берегу, как желал того Александр. То был отдых от двора, от тяжкого ежедневного труда и постоянной бессмысленной злобы. Зеленые, мирные дни…
