Текст книги "История моих страданий"

Автор книги: Менахем-Мендель Бейлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Был вызван новый свидетель, брадобрей, который рассказал, что однажды его арестовали и привели в участок, где было еще трое заключенных: главные Верины бандиты Рудзинский, Сингаевский и Латышев, которых доставили из Москвы. Этой ночью он подслушал разговор между ними. Он слышал, как Рудзинский говорил Латышеву, что он глупый, безмозглый зверь – “Ты бросил его на фабричный двор, недалеко от дома еврея”. Больше он ничего не слышал. Эту историю он уже рассказывал Фененко. Я должен сказать, что на суде открылось много нового, о чем я сам не имел никакого понятия: я был изолирован в течение более чем двух лет. Поэтому я слушал все показания с большим интересом.

Так я знакомился со всем, что происходило, пока я сидел за решеткой; только тогда я понял, какие мощные доказательства есть у властей относительно Чеберяк. Тем не менее, меня посадили на скамью подсудимых, в то время как она присутствовала в суде как “свидетельница”.

Еще одним свидетелем была госпожа Малицкая – она была сиделицей трактира в том же доме, где жили Чеберяки. Чеберяки жили на верхнем этаже, трактир был на первом этаже. Госпожа Малицкая рассказала суду, что ночью 12 марта она слышала, как по полу в квартире Чеберяк тащили что-то тяжелое. Она прислушалась и услышала детский крик – она не знала, что именно происходит, но это она слышала.

Состав суда. Второй справа судья Ф. А. Болдырев

Судья Ф. Болдырев

Прокурор О. Ю. Виппер

Гражданский обвинитель Г. Замысловский

Гражданский обвинитель А. С. Шмаков

Глава XXIII
ЧЕСТНЫЙ СВЯЩЕННИК И ПРЕЗРЕННЫЙ РЕНЕГАТ

Председателю суда явно надоело слушать показания в мою пользу; они подтверждали, что убийство было совершено в доме Чеберяк. Все: Вышемирский, сестры Дьяконовы, 10-летний мальчик, мадам Малицкая – указывали на Чеберяк. Суд начал приглашать свидетелей обвинения, чтобы ослабить впечатление, произведенное на публику и присяжных моими свидетелями. Вызвали дьякона, который должен был повлиять на крестьян-присяжных. Судья задал ему стандартный вопрос: “Вам что-нибудь известно об убийстве?”.

Он ответил: “Я знаю очень много”.

“Что именно Вы знаете?” “Андрюша Ющинский был, можно сказать, святой. Он хотел стать священником, когда вырастет. Я готовил его к семинарии. Когда я его спросил, почему он хочет стать священником, он ответил, что ему нравится риза. И вдруг я услышал, что его убили. Это произвело на меня огромное впечатление. Поскольку я его хорошо знал, его мать попросила меня помочь с похоронами. Когда тело мальчика опускали в могилу, я увидел листовки, которые распространяли среди присутствующих погромщики. Как только я их прочитал, я понял, что смерть Андрюши не имеет ничего общего со святостью. Я понял, что все было сделано, чтобы вызвать погромы против евреев”.

В зале суда начались движения и перешептывание. Судья пригрозил удалить публику, если порядок не будет восстановлен.

Следующим свидетелем был монах. “Что Вы знаете об убийстве?”

Вот что он сказал: “Мне больше 60 лет. Я больше думаю о загробной жизни, чем об этой. Поэтому я должен рассказать правду. Дорогие братья, если бы только земля могла вернуть нам мертвых, вы бы увидели, сколько христианских младенцев убили евреи”.

Было очевидно, что монах не столько собирался дать показания, сколько произнести погромную речь. В зале суда чувствовалось оживление. Председатель прервал его и спросил: “Вы сами видели это или Вам рассказали?”

Свидетель ответил: “Мне рассказали”.

“Тогда садитесь”, – сказал судья.

Монах сел. Позже мне рассказали, что председатель суда получил выговор за это от своего начальства. Ему дали понять, что он потеряет свой пост, если будет продолжать вести такую политику.

Но адвокаты еще не закончили с этим свидетелем и подвергли его перекрестному допросу. Он пришел спасти Россию. По крайней мере, он так считал. Он хотел спасти честь российского правосудия, а вместо этого получил такой удар от председателя суда! Председатель суда осмелился спросить монаха, видел ли он, как евреи убивали ребенка. Даже если он и не видел, разве это не было правдой?

Наступила очередь Грузенберга допросить этого свидетеля. Поскольку свидетель был русским священником, тактичность требовала, чтобы его допрашивал русский адвокат. Грузенберг попросил Карабчевского, чтобы тот продолжил допрос. Первый вопрос звучал так:

“Святой отец, прошу прощения, но я вынужден задать этот вопрос. Скажите, разве Вы не еврей по происхождению?”.

Священник был смущен. Он явно этого не ожидал и не хотел признаваться в своем бывшем еврействе. Но надо было отвечать.

“Да, я был евреем пятнадцать лет”.

“Вы когда-нибудь слышали в доме у отца, что евреи используют христианскую кровь на Песах?”

“Нет, я никогда не слышал этого в доме отца, но узнал об этом, когда стал христианином”.

Карабчевский повернулся к присяжным. Он сказал: “Святой отец говорит, что никогда не слышал ни о чем подобном, когда был евреем. В доме своего еврейского отца он никогда не видел и не слышал ничего подобного. Впервые он услышал об этом, когда стал христианином. Что это вообще значит? Что есть христиане, которые выдумывают всякие дикие истории и жестокую клевету; и понятно, что что его новые единоверцы рассказали ему эту историю для того, чтобы он стал ненавидеть евреев и никогда не вернулся к своим основам”.

Так закончился перекрестный допрос священника. С ним закончился и день в суде. Был уже поздний вечер, и все устали. Люди отправились домой, а я – в тюрьму.

На следующее утро в начале сессии студент Голубов, один из лидеров Черной сотни в Киеве, был вызван давать показания. Он был смуглый и выглядел настоящим головорезом. Его появление вызвало сенсацию. Обвинение рассчитывало в значительной мере на его показания, и от него ждали удали и чудес. Заместитель прокурора, председатель суда и адвокаты обвинения встретили его с большим уважением. Все взгляды были обращены на него. Он явно нервничал и становился все бледнее. Председатель спросил, что ему известно о деле и об убийстве. Свидетель молчал. Это вызвало разочарование. Его спросили, хорошо ли он себя чувствует. Ему дали стул, и как только он сел, тут же упал в обморок. Профессора Черной сотни, “эксперты” Косоротов и Сикорский обратились к знаменитому профессору Павлову, царскому врачу, который тоже был вызван в качестве свидетеля. Они попросили его помочь привести Голубова в чувство.

Павлов ответил: “Почему вы все сидите? Разве это не ваш свидетель? Делайте что-нибудь”.

В конце концов Голубова вынесли из зала, полумертвого и непригодного к даче показаний. В этот день он не произнес ни слова. Почему он был так напуган, никто не понимал. Угрызения совести? Никто не знал. Возможно, он испугался многочисленных адвокатов, с которыми ему предстояло столкнуться. Его бы допрашивали лучшие юристы России, и он мог не помнить, что говорил Помощнику прокурора. Конечно, если бы он говорил правду, ему нечего было бы бояться. Должен сказать, что отец Голубова был хорошим, уважаемым человеком. Он был профессором Киевского университета и имел благородную репутацию. Когда его однажды спросили, как он мог позволить своему сыну быть замешанным в таких подозрительных делах, он ответил: “Что вы хотите от моего сына? Некоторое время он находился в психиатрической лечебнице в Виннице. Потом, когда он пришел в себя и вернулся домой, поступил в Черную сотню, и они сбили его с пути. Его сделали секретарем “Двуглавого орла”, и он теперь их лидер. Но бедный мальчик сам сбит с пути и неуравновешен. Оставьте его в покое и не упоминайте при мне его имени”.

Отчёт в «Киевской мысли» о 14-м дне процесса (допрос Марголина и его очная ставка с Верой Чеберяк, с портретами Болдырева, Марголина и Веры Чеберяк)

Глава XXIV
ЛОЖЬ И КЛЕВЕТА

После того, как Голубова вынесли из зала суда в обмороке, был вызван новый свидетель, священник Шайневич. Вот что он показал:

“Недалеко от меня жила дама, которая начала строить для себя большой дом. Однажды к ней пришел маклер еврей и спросил, не нужны ли ей деньги для окончания строительства – он мог дать ей необходимую сумму. Дама сказала, что деньги ей не нужны. Но от еврея было не так легко избавиться. “Не может быть, – сказал он, – что вам не нужны деньги. Сколько бы денег не было у человека, их всегда недостаточно при постройке дома. Я знаю этого из своего опыта”. Дама ему отказала, и он ушел. Через три дня он снова появился и сказал, что ее вызывают свидетельницей по делу Бейлиса и что он может одолжить ей любую сумму. На этот раз дама попросила его прийти на следующий день. Она хотела все обдумать и понять, нужны ли ей деньги. Она пришла ко мне как к священнику и рассказала эту историю. Она спросила моего совета, взять деньги или отказаться. Я сказал ей: “Не имейте дела с евреями. Выгоните его, когда он придет. Не вступайте с ним ни в какие сделки”.

Я видел, что рассказ священника не произвел никакого впечатления на присутствующих. Было понятно, что все это чистая выдумка от начала и до конца. Он не привел имен, у него не было доказательств. Чистая фабрикация о даме, которая строила дом, и об еврее. Вся история была так неуклюже составлена, что никуда не вписывалась. Пока он говорил, публика улыбалась. После этого секретарь суда зачитал показания свидетеля, который сам не мог явиться в суд, и его показания были записаны заранее. Его история была так же плохо составлена, как и предыдущая. Очевидно, это и была причина, почему он не появился в суде.

Вот что он показал: он якобы был вместе со мной в тюрьме. Я уже там находился, когда привели его. Почему его посадили в тюрьму? Он был своего рода адвокатом и представлял “дела” в суд. В связи с одним из его дел из суда исчезли важные протоколы и документы. Подозрение пало на него и секретаря суда, и обоих посадили в тюрьму. Когда его доставили в мою камеру, я его обнял и поцеловал, умоляя помочь мне спастись. Я якобы был его хорошим другом. У меня было в прошлом несколько судебных исков, и он, свидетель, помог мне выбраться из многих тяжелых ситуаций. В данном случае я якобы тоже просил его помочь мне. Я якобы признался ему, что убил Ющинского. Я умолял его помочь мне выбраться из неприятности, в которую попал. Более того, он заявил, что я раскрыл ему все “секреты ритуала”. Я рассказал ему, что ритуальное убийство, кроме всего прочего, требовало участия врача, который знает, в какие тринадцать мест на теле надо нанести ножевые ранения, чтобы получить больше крови. Я якобы сообщил ему имя врача, с которым он должен был связаться и получить от него несколько сот рублей, чтобы “справиться с этим делом”. Кто был этот таинственный свидетель? Вскоре выяснилось, что он сидел в тюрьме за какое-то преступление. Ему грозило осуждение по серьезной статье. В отчаянии он решил, что нашел правильный выход, и написал самому министру юстиции, что у него есть важные показания против Бейлиса, и если его освободят, он все расскажет и и предоставит сильный козырь против Бейлиса. Печально известный министр юстиции Щегловитов легко поддался на эту уловку. Он, очевидно, решил, что это настоящая находка. Человека этого быстро освободили. Министр распорядился, а судебные власти бросились исполнять. Но когда он начал давать “показания”, они были разочарованы. Да, был шанс, что на присяжных произведут впечатление дикие истории, должным образом обработанные, но была также вероятность, что адвокаты разгромят ее при перекрестном допросе. Поэтому его не допустили к появлению в суде.

Конечно, Грузенберг тут же задал вопрос, почему такой важный свидетель не был вызван в суд. Председательствующий ответил, что власти не смогли его найти. Они потеряли его адрес. После этого были зачитаны показания Козаченко. Он тоже напридумывал диких историй, которые не выдерживали критики, и поэтому не решился показаться в суде. Он показал, что пробыл несколько месяцев в одной камере со мной и что мы часто разговаривали об убийстве Андрюши. Поскольку я знал, что его скоро выпустят, я попросил его передать письмо моей жене, а также отравить нескольких свидетелей (обвинения, естественно). Например, фонарщика и некоего сапожника. Я ему якобы сказал, что врач из больницы Зайцева даст ему стрихнин. Я также пообещал ему значительное вознаграждение, которое он должен был получить от “неких евреев”. После прочтения его показаний Грузенберг снова спросил, почему такого важного свидетеля не вызвали в суд. Мы бы хотели услышать все это от самого человека, потому что обвинение в значительной мере базируется на его показаниях. Председательствующий дал тот же ответ: полиция не смогла найти этого свидетеля.

Глава XXV
ЦАДИКИ

Когда судебный пристав ввел двух цадиков, Эттингера и Ландау, которых якобы видели у меня в доме в халатах и в кипах, закутанных в талиты, в зале суда началось настоящее веселье. Фонарщик Шаховский показал, что в субботу утром до убийства он видел у меня в доме двух цадиков. Власти проверили списки на фабрике и в конторе и нашли имена двух человек – Эттингера и Ландау. Эттингер, очень богатый молодой человек лет 30, бритый, был полностью “европеизирован” и мало походил на еврея. Он был шурином Зайцева. Мадам Зайцева была его сестрой. Сам Эттингер был австрийцем. Он приехал в Киев в гости к сестре. Как еврей иностранец, он не имел права жить в России за “чертой оседлости”. Даже его шурин-миллионер не мог ему в этом помочь. Сам Зайцев жил в самом аристократическом районе Киева, Липках – именно в этом районе его эффектный молодой родственник не имел права жить. По крайней мере, законно он не мог быть вписан в домовую книгу. Капитан полиции в районе, где жил Зайцев, нашел выход, как это делали многие российские полицейские, когда перед ними маячила перспектива вознаграждения. Он зарегистрировал Эттингера в Плоском округе, где евреям можно было проживать. Спал и вообще жил он у Зайцевых. Таким образом, формально закон соблюдался, что было вполне в русском духе. Он также был зарегистрирован на фабрике, но даже не знал толком, где она находится. Он там никогда не был. Более того, что общего с фабрикой было у этого молодого человека, который приехал в Киев развлечься? Изучение процесса обжига кирпича?

То же самое относилось к Ландау. Это был молодой человек лет 25, который учился в Европе. Он был внуком старого Зайцева и по той же причине зарегистрирован на фабрике как резидент. Домовая книга показала, что оба молодых человека “выписались” за пять месяцев до убийства Ющинского. Тем не менее, обоих вызвали в качестве свидетелей, поскольку эксперты решили, что убийство было совершено с участием цадиков, как того требовал “ритуал”.

Когда два аккуратно одетых молодых человека были вызваны давать показания, Грузенберг, известный своим остроумием, представил их суду и публике:

“Это, господа, два цадика, которые, как утверждают, молились, облаченные в талиты и ермолки”.

Поскольку киевляне хорошо знали еврейские традиции, публика быстро уловила шутку, и по залу прокатилась волна смеха. Эттингер не знал русского языка и давал показания через переводчика. Ему задавали вопросы, о которых он не имел понятия. Ему задавали вопросы, является ли он цадиком, ест ли мацу, участвует в афикомане, и другие теологические загадки.

Он недоуменно пожимал плечами, но терпеливо отвечал на все вопросы. Очевидно, вся процедура напоминала ему сумасшедший дом, но он был готов пройти через все это. Его заявления тут же переводились на русский язык. Прокурор Виппер, который построил все обвинение на присутствии цадиков, начал нервничать, слушая эти показания. Они были ему не по вкусу, и почему этот молодой человек отрицает, что он цадик и употребляет мацу?

Виппер встал и строго обратился к свидетелю.

“А теперь расскажите правду; я тоже немец и все понимаю”.

Он явно хотел создать у присяжных впечатление, что Эттингер дает ложные показания. Поскольку прокурор открыто высказал такое обвинение, на присяжных это должно было произвести соответствующее впечатление, и, действительно, они начали переглядываться между собой. И как могли эти простые крестьяне понять, что этот бравый молодой человек, проводивший вечера в обществе хористок, не мог в то же время быть цадиком, закутанным в талит, и есть мацу. Я едва сдерживал слезы от волнения и страха. Когда Виппер увидел это, он засмеялся, и чем дольше он смотрел на меня, тем веселее был его смех. Я ранее упоминал, что Вера Чеберяк говорила прокурору, что ее пригласили приехать в Харьков для встречи с известным человеком (она позже настаивала, что это был мой адвокат Марголин) и что ей там предложили сорок тысяч рублей, чтобы она взяла на себя убийство Ющинского. Она утверждала, что на встрече в Харькове, помимо Марголина, присутствовал заместитель редактора “Киевской мысли” Сергей Яблоновский и еще один человек. Наступила очередь Яблоновского давать показания. Он прямо заявил, что никогда не был в Харькове. Мадам Вера Чеберяк была приглашена для опровержения его показаний. Председательствующий задал ей вопрос:

– Вы можете опознать человека, который предложил Вам деньги в Харькове?

– Да, я могу его опознать.

Снова вызвали Яблоновского. Судья продолжал задавать вопросы.

– Вы знаете этого человека?

– Пусть он сядет на стул, и я его опознаю, – сказала Чеберяк.

Судья начал допрашивать Яблоновского.

“Правду ли говорит Вера Владимировна: что Вы и еще один человек предлагали ей денег, если она возьмет на себя вину за убийство?”

Яблоновский засмеялся. “Один из нас говорит неправду. Вы должны решить, кто из нас лжет”.

“Так что, Вера?” – осведомился судья.

“Вы хотите, чтобы я сел? – спросил Яблоновский. Он удобно устроился на стуле и сложил руки.

“Да, – сказала Вера. – это он, так он сидел все время – со сложенными руками”.

В зале раздался громкий смех. Председатель суда спросил: “Почему Вы его узнаете только по манере сидеть, а не по лицу? Человека узнают по лицу, не так ли?”.

Она спокойно ответила: “Тогда он сидел точно так, как сейчас; вот почему я его узнала”. Публика веселилась от этих показаний, и как ни горько мне было, я все же не мог удержаться от смеха.

Снова вызвали важного свидетеля – фонарщика Шаховского. Адвокаты и публика приготовились к еще одной сенсации. Обвинение в значительной мере полагалось на этого свидетеля.

Судья спросил: “Что Вы можете нам рассказать об этом деле?”. К всеобщему удивлению, Шаховский ответил:

“Я ничего не знаю”.

Ничего! Было зачитано его предыдущее показание, когда он заявил, что в то субботнее утро, в 9 часов утра, он видел цадиков, ермолки, талиты, моления, и все это в доме Бейлиса. Как же может быть, что теперь он ничего не знает? Он ответил прямо: “В этот раз я говорю правду. Тогда я дал такие показания, но я был пьян. Сыщик Полищук напоил меня водкой. Я был сердит на Бейлиса, потому что он угрожал мне арестом за то, что я воровал лес с фабричного двора. Я тогда все это и сказал. В тот раз я не был под присягой. Сейчас я присягнул и должен говорить правду. Я христианин и боюсь Всевышнего. Почему я должен погубить невинного человека, который ничего не знает о предъявленных ему обвинениях?”

В зале как будто взорвалась бомба. Присутствовавшие черносотенцы были в шоке. На минуту они растерялись. Все обвинение было построено на показаниях Шаховского. От него ожидали так много, и вдруг такое скандальное разочарование. Шмаков и Замысловский вскочили и начали перекрестный допрос.

“Как же так, – буквально умолял Шмаков – разве Вы не рассказывали о женщине Волковной, которая встретила вашу жену и смеялась над всеми вами, потому что вы, живя так близко от места убийства, ничего об этом не знали, в то время как весь мир знал, что Андрюшу убил Бейлис?”

Свидетель продолжал настаивать:”Я ничего не знаю. Я был пьян”.

Вызвали жену Шаховского.

– Что Вам известно?

Тот же ответ: “Ничего”

– О чем Вы говорили с Волковной?

Жена Шаховского угрюмо ответила: “Говорила в основном Волковна. Я сама ничего не знаю. Если вы не довольны, спросите Волковну”. Привели мадам Волковну. Это была старая крестьянка, одетая в лохмотья, босая, типаж из отбросов общества.

– Что Вы знаете об этом деле?

Волковна была раздражена и ни капельки не смущена.

– Оставьте меня в покое. Я ничего не знаю.

– Чем Вы занимаетесь?

– Собираю милостыню, когда дают.

– Что Вы делаете с деньгами?

– Я многие годы этим занимаюсь. Иногда я покупаю водку, чтобы утопить свои печали.

Публика веселилась.

– Шаховский рассказал, что Вы хвастались, что знаете все об этом деле, а они не знают ничего.

– Оставьте меня в покое, – старуха начала злиться. – Что вы хотите от старухи? Я в тот день была пьяна и спала на рынке. Оставьте меня и не раздражайте.

Ее свидетельство развеселило публику в зале и даже судью.

Суд присяжных