Текст книги "История моих страданий"

Автор книги: Менахем-Мендель Бейлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава XIII
МЕЖДУ НАДЕЖДОЙ И ОТЧАЯНИЕМ

Дни тянулись очень медленно. Когда, наконец, будет мой суд? Были дни, когда я был близок к безумию. В такие моменты я смотрел на своего охранника и на самого себя и не верил, что все это реально. Неужели это я лежу на холодном грязном полу, среди ползающих тварей, неужели это тот самый Мендель Бейлис, который занимал важное положение, одевался как другие люди и жил мирно с женой и детьми? Я испытывал душевные муки, которые невозможно было ни вынести, ни описать. Безделье и постоянная тревога лишили меня сна. Если иногда мне удавалось заснуть, меня преследовали страшные кошмары, от которых я уставал еще больше. Ночью мне обычно снилось, будто меня ведут на экзекуцию либо преследуют, душат и избивают. Я просыпался без сил, дрожа от страха в попытке убежать от моего преследователя. Когда, проснувшись, я видел, что по-прежнему нахожусь в тюрьме – в настоящей тюрьме, а не в пыточной камере моих снов, я чувствовал своего рода облегчение. Нервное напряжение ослабляло меня, и я боялся, что не выдержу. Я пытался найти утешение в мысли о скором приближении суда. Он ведь должен был наступить. Мир узнает правду – мир узнает, что я невиновен и что еврейский народ не запятнан ужасными наветами его врагов. Евреи не убивают христиан и не пьют их кровь.

Однако день суда еще не был назначен. Судебные власти еще не были до конца уверены в том, что им следует делать. Сначала мне сказали, что суд будет в марте; потом отложили на апрель. Не было никакой определенности. Почему они сомневались? Почему так медлили?

Все было очень просто. Обвинительное заключение было готово, но никто из тех, кто был заинтересован в его продвижении, не был им доволен. Следователь Фененко сам говорил мне, что он меня не обвинял, что материалы, собранные следствием относительно убийства, не давали ему основания осудить меня, тем более обвинить в ритуальном убийстве.

Но прокурор был упрям: дело против меня должно быть подготовлено любой ценой. Еврея надо посадить в тюрьму, чтобы остальные евреи запомнили это на многие годы. Вот почему было создано обвинительное заключение, не имевшее под собой никакого основания.

В начале мая 1913 года обвинительное заключение было официально представлено суду высшей инстанции Киевской губернии, чтобы этот суд принял дело к рассмотрению и назначил дату. Для меня начался новый период отчаяния. Если дело будет рассматриваться как обычное убийство, в нем нет никаких доказательств, на которых можно было бы построить обвинение лично против меня. Все имеющиеся показания вынудят власти арестовать Веру Чеберяк вместе с ее шайкой воров и выдвинуть против них обвинение. Но поскольку царь лично изъявил желание, чтобы судили еврея, а высшие чиновники, естественно, хотели ему угодить, они были вынуждены начать судебное дело против еврея, то есть против меня. И если дело должно было быть, так сказать, “ритуальным”, то почему это не упоминалось в обвинительном заключении? Поэтому выдвинутые обвинения не удовлетворяли тех, кто был заинтересован в обвинении. Я был “ни рыба, ни мясо”, “ни ритуальный, ни неритуальный”, то есть царь будет недоволен, и значит, евреи выиграли первый раунд.

После долгих обсуждений, споров и мелочных копаний суд был назначен на начало мая. Я уже упоминал, что убийцы Андрюши обвинялись в заранее обдуманном злом умысле и причинении жертве жестоких пыток. В обвинении упоминалось, что “два еврея, одетых в необычную одежду, приходили к Бейлису”, что свидетели видели, как евреи молились, и что “Бейлис каждый год на пасху печет мацу”. Были перечислены некоторые другие подобные факты.

Готовясь к разным поворотам событий, мои адвокаты требовали привлечения экспертов и ученых. Среди прочих они требовали присутствия профессоров Коковцева, Тихомирова и Троицкого – профессоров теологии и еврейского языка в высших учебных заведениях для духовенства. Они также требовали пригласить в качестве экспертов бывшего прокуратора Священного Синода князя Оболенского и Германа Штрука с теологического факультета Берлинского университета.

Однажды, погруженный в мысли о предстоящем суде, я услышал шум в коридоре, предвещавший открытие многочисленных замков в моей камере. Я решил, что сейчас увижу злобные лица охранников, пришедших сообщить о дне суда. Замки скрипели, дверь открылась, но вместо охранников вошел Григорович-Барский. С присущей ему добротой и сердечностью он стал меня подбадривать и спросил, как обращается со мной администрация.

Потом он сказал: “Господин Бейлис, ходят слухи, что несмотря на представленное Вам второе обвинительное заключение, суд не состоится”.

“Почему?”, – спросил я, одновременно обеспокоенно и удивленно.

“Очень просто, – ответил он. – Слишком много доказательств против настоящих убийц. Публике и официальным лицам стали известны новые факты. Русский журналист Бразуль-Брушковский собрал новые материалы и представил их полковнику Иванову из Охранки. Сведения, собранные этим журналистом, настолько важны, что, скорее всего, расследование будет начато заново, и есть вероятность, что ваше обвинение будет полностью отменено. Конечно, это будет горькая пилюля для ваших обвинителей, и они не сдадутся без боя, но им, очевидно, придется отступить”.

Радость моя была так велика, что я начал плакать. “Не плачьте, – сказал растроганный Барский, – я очень хорошо понимаю ваше положение. Верьте, что в конце концов Вас освободят. Конечно, трудно предсказать, сколько времени они будут это тянуть. Вы сами видите, что они делают все возможное, чтобы запутать это дело. Но мы очень надеемся, что их усилия ни к чему не приведут. Если не сейчас, то немного позже им придется Вас освободить”. Барский попрощался со мной с сердечным пожеланием увидеть меня свободным в кругу моей семьи.

Я был вне себя от радости. Все обвинение против меня рассыпалось на части. Были найдены настоящие убийцы. Понятно, на расследование требовалось время. Если бы все официальные лица и интриганы, которые занимались моим делом, действительно хотели найти настоящих убийц Ющинского, им надо было просто арестовать Веру Чеберяк и ее шайку с той же энергией, с которой они действовали против меня: достаточно было их арестовать в самом начале расследования, еще до моего ареста. Но “они” этого не хотели.

А что теперь! Правда все равно откроется. Даже черносотенцы начинали понимать, что меня без вины бросили в тюрьму и придется освободить.

Я испытывал радость по поводу приближающегося освобождения. Я почти забыл все страдания прошедшего года и представлял в своем воображении утро, когда надзиратели придут и скажут: “Бейлис, Вы свободны! Можете идти домой. Вы невиновны”.

Новое развитие событий, объявленное Барским, ввело меня в состояние нетерпеливого беспокойства. Как только в коридоре раздавались шаги, я был уверен, что идут сообщить о моем освобождении. В напряжении и нетерпении прошло несколько дней. Видя, что мои надежды не осуществляются, я начал сомневаться. Кто знает, основана ли информация на надежных фактах? Может, мой адвокат просто хотел меня подбодрить. Возможно, дело приняло такой плохой оборот, что они хотели укрепить меня, чтобы я мог вынести предстоящие горькие дни.

Однако я не хотел верить в эту последнюю версию. Предыдущие визиты г-на Барского убедили меня, что он человек открытый и искренний. Он не скрыл бы от меня, даже если бы речь шла о самом худшем. Он рассказал бы мне правду. И когда он рассказал мне о шансах на мое быстрое освобождение, как я мог сомневаться в его словах? Тем более, что мы оба знали, что я невиновен. Проходили дни, недели, месяцы, но ситуация не менялась. Я понимал, что, вероятно, возникли новые обстоятельства, но не знал, к лучшему или худшему. Более того, я боялся жандармского полковника Иванова. Я считал это нехорошим предзнаменованием. Вряд ли этот человек будет что-то делать в мою пользу. Конечно, его долг угодить высшим властям, а не облегчить мою судьбу.

На какое-то время все замерло. Никто меня не навещал. Меня не вызывали в суд, но и не освобождали.

Глава XIV
ЕЩЕ РАЗ ПЕРЕД ИНКВИЗИЦИЕЙ

Перед тем, как я получил второе обвинение, меня несколько раз вызывали к следователю. Это был известный антисемит Машкевич, о котором я уже упоминал. Однажды во время допроса он вдруг спросил: “Скажите, Бейлис, ваш отец когда-нибудь ходил к цадикам (праведникам)?” Его вопрос меня изумил. Я ожидал объявления о моем освобождении, а он явно начинал расследование сначала. Какие новые трюки он приготовил? Разве расследование не закончено? Меня должны были либо судить, либо освободить.

Снова та же старая история с хасидами и цадиками. Не перегнули ли власти палку? Я сказал ему, что не помню. Если это и было, то много лет назад. Он с улыбкой спросил: “Вы хасид или миснагид?”

Я ответил:

– Я еврей, и я не знаю разницы между этими двумя группами. Мы все евреи.

– Ходил ли Зайцев когда-либо к раввину?

– Не знаю.

– У Вас есть родственные связи с семьей Бааль Шем-Това?

– Я понятия об этом не имею, г-н следователь.

– Вы молитесь с талитом или без него?

– Я уже раньше отвечал на этот вопрос. До женитьбы я молился без талита, а после женитьбы – с талитом.

– Зачем нужен талит?

– Не знаю.

Улыбка следователя становилась все более коварной. “Расскажите мне, Бейлис, что такое афикоман”.

Все повторялось снова и снова. Те же глупые вопросы, которые мне задавал первый следователь более года назад. Я подозревал, что новый следователь хочет убедиться, что Фененко правильно вел расследование, и получив нужную ему информацию, освободит меня. Фененко задавал мне эти вопросы, а потом сказал, что у него нет против меня доказательств. Я не мог объяснить следователю, что такое афикоман. Я провел детство в деревне, а затем несколько лет служил в армии. Я не очень разбирался в религиозных обрядах. Я ел мацу, ел афикоман, который фактически был куском мацы. Больше я об этом не знал. И даже если бы и знал, мне было бы тяжело объяснить. У него были еще вопросы.

“Разве ваш брат не раввин или шойхет?” – “Нет, у нас в семье нет раввинов. Если были 50 или 100 лет назад, мне об этом неизвестно. Может, тогда был раввин или шойхет. Но сейчас нет”. Он помолчал пару минут, как будто хотел что-то вспомнить. Он посмотрел несколько раз на лежавшие перед ним бумаги. Наконец он задал еще один вопрос: “Есть ли у Вас связи с Шнеуром Залманом Шнеерсоном, известным раввином из Ляд?” “Нет, – ответил я. – У меня есть хороший друг, которого так зовут. Он живет в Киеве и часто приезжал в гости, но я не знаю семью Шнеерсон из Ляд и не состою с ними в родстве”.

В течение нескольких часов он засыпал меня подобными вопросами. Потом начал читать из книги ученого Пранайтиса, который пытался доказать с помощью софистики и искаженных цитат из Торы и Талмуда, что в афикоман добавляли кровь. Следователь также упомянул имена Шмакова, профессора Сикорского и Голубова, которые, якобы, разбирались в еврейских религиозных ритуалах. Короче говоря, во время допроса он продемонстрировал глубокое, по его мнению, знание Торы. Его вопросы вызвали у меня гнев. Он как будто пускал мою кровь каждым своим вопросом. Но я был беспомощен. Я вынужден был ему отвечать. Я был заключенным. Власть была на его стороне, и он мог делать со мной все, что хотел. Сами вопросы не причинили бы мне такую боль, если бы не его манера реакции на мои ответы. Я видел, что все эти вопросы задавались не с целью прояснить дело, а просто из любопытства. Я видел по его улыбке и недовольству моими ответами, что все эти вопросы были поверхностными, что для него все и так было ясно и что он был уверен в правоте своей версии событий. Он был достаточно уверен, например, что евреи используют кровь на Песах; что кровь запекается в афикомане; и что все это подтверждалось такими учеными, как Пранайтис, Шмаков и Сикорский. Из этого допроса у меня создалось впечатление, что мое обвинение не будет отменено и что суд состоится. Но я не понимал причины дополнительных допросов, поскольку обвинительное заключение уже было составлено.

Эксперт И. Пранайтис

Профессор И. А. Сикорский

Адвокат Веры Чеберяк, известный антисемит А. Шмаков

Глава XV
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ МОИХ АДВОКАТОВ

В таком состоянии неопределенности прошло лето. Осень не принесла изменений. За все эти месяцы меня никто не навещал, и я не знал, что происходит за стенами тюрьмы. Сначала я надеялся, что суд, который показал бы миру мою невиновность, вот-вот начнется. Потом я надеялся на отмену обвинения и суда, потому что г-н Барский уверил меня, что обвинения против меня беспочвенны, а дело необоснованно.

К этому времени расследование началось сначала. Очевидно, в деле появился новый поворот, но какой именно? Хотя допросы Машкевича закончились несколько месяцев назад, меня по-прежнему держали в неведении. Что происходит за кулисами?

Один из моих адвокатов подтвердил, что Григорович-Барский говорил правду. Все мои адвокаты считали, что мое обвинение будет снято, и суд никогда не состоится.

Как я уже упоминал, журналист Бразуль-Брушковский вместо с капитаном полиции Красовским взяли на себя задачу найти настоящих убийц и собрать факты для свидетельских показаний. С этой целью они познакомились с Верой Чеберяк и ее шайкой, посетили их несколько раз, допросили соседей, собрали обширный материал и представили его полковнику Иванову.

Полковник Иванов провел тщательное расследование утверждений Брушковского. В результате он пришел к выводу, что убийство Ющинского было делом рук криминальной шайки Чеберяк. Иванов провел свое расследование в строжайшей секретности и после его окончания направил материалы прокурору Верховного Суда.

Сначала прокуратура не проявила интереса к выводам Иванова. Хотя эти материалы поступили из официального источника и, более того, из жандармерии, прокурор их проигнорировал. Ничего бы из этого не вышло, если бы мои адвокаты не заняли решительную. позицию. Когда они узнали о новых фактах, они потребовали возобновить предварительное расследование. Это произошло весной 1912 года.

Высшие юридические власти и черносотенцы были недовольны таким развитием событий. Они опасались, что новое расследование на основе того, что обнаружил Брушковский, приведет к выявлению настоящих преступников. Но они не могли открыто идти против буквы закона. Когда появлялись новые свидетельства, закон требовал нового расследования.

Фененко их для этой работы не устраивал. Он был слишком “мягким”. Поэтому его отправили в отпуск, то есть просто отстранили от дела. Кроме этого, Помощника прокурора Чаплинского вызвали в Петербург для обсуждения моего дела с министром юстиции Щегловитовым; он также должен быть обсудить ситуацию с руководством Черной сотни.

И. Г. Щегловитов

Г. Г. Чаплинский

В министерстве юстиции в то время группа чиновников была настроена на отмену моего дела, опасаясь погрязнуть в “этом скользком болоте”. Некоторое время эта тенденция преобладала, и именно в это время Григорович-Барский сообщил мне “радостные новости”.

Однако в конце концов черносотенцы одержали победу. Они настаивали, что новое расследование надо вести “правильно”, то есть новое обвинительное заключение должно включать обвинение в “ритуальном убийстве” без всяких оговорок.

Окончательное решение было принято в духе извращенного правосудия, как его понимал Щегловитов. Было решено провести новое расследование и на его основе составить обвинительное заключение, но начать решили с формулировки обвинительного заключения. В этот раз оно должно было быть “правильным”, с “ритуальным убийством” и т. д. Расследование должно было проводиться для вида. Именно так они и поступили.

Машкевича сделали ответственным за расследование. Его не интересовали “мелочи”. Для него все было просто: он искал хасидов, цадиков, раввинов, белые одежды, короче, все атрибуты “ритуального убийства”, описанные в книгах отцов инквизиции.

Для вида, материалы, собранные Брушковским, также были изучены, но вместо того, чтобы отправить их прокурору, как полагалось, их сначала отослали в министерство в Петербурге, а потом получили обратно с соответствующими комментариями и примечаниями.

Как мне объяснили, власти не сумели найти в Киевской прокуратуре человека, способного сделать обвинительное заключение таким “кусачим”, как им хотелось. Наконец, был найден подходящий человек. Но даже и тогда обвинение не было сразу составлено. Несколько раз его выворачивали наизнанку и подгоняли. Эту работу проделал Помощник прокурора граф Розвадовский. Когда обвинение было готово, его отправили в Киевский Верховный суд для утверждения.

Враги нашего народа не были удовлетворены своей работой. Они начали преследовать тех, кто хотел добиться правды.

Начальника секретной полиции Киева Мищука судили вместе с агентами Смоловиком и Кляйном: их обвинили в “пристрастном” расследовании, то есть в том, что они склонялись в мою сторону. Мищук был признан виновным и осужден на год заключения с лишением гражданских прав. Такое же наказание получили и двое других агентов.

Капитан полиции Красовский, имевший 20-летний стаж службы в полиции, был обвинен в растрате 75 коп. Это звучит как шутка, если подумать о миллионах рублей, присвоенных высшими чиновниками. Правда, дело против Красовского было потом прекращено.

Вера Чеберяк возбудила дело против журналиста Брушковского по обвинению в “оговоре”. То же произошло с известным журналистом Яблоновским. Конечно, Вера Чеберяк не сама это придумала. Ей велели это сделать свыше.

После этого “Черная сотня” обратила свое внимание на моего адвоката Марголина. Во-первых, потому что он опубликовал книгу о клеветнических измышлениях относительно ритуальных убийств. Прокурор основал свои обвинения на предположении, что Марголин пытается таким образом воздействовать на киевлян, среди которых будут выбирать присяжных. Его также обвинили в попытке подкупить Веру Чеберяк, чтобы она признала свою вину в убийстве Ющинского; что он предложил заплатить ей 40,000 долларов в случае, если она согласится “признаться”.

Подобное судебное преследование было начато против г-на Барского за то, что он подписал общественный протест против клеветнических измышлений относительно ритуальных убийств. Он получил выговор. Его апелляция затерялась в суде высшей инстанции.

Все эти события давали четкое представление о неблагоприятном обороте, который принимало мое дело. Я видел густую сеть, которая вот-вот должна была меня опутать. Мои адвокаты пытались поддерживать меня и уверяли, что несмотря на все махинации, правда в конце концов восторжествует. С такими надеждами я приготовился ждать давно отложенного суда.

Глава XVI
ПОПЫТКА МЕНЯ ОТРАВИТЬ

Наступила весна 1913 года. Но я не мог наслаждаться пробуждением природы. Все, кроме меня, были свободны и веселы. Шел третий год моего заточения в темной камере, где даже двигаться было невозможно. В течение двух лет я практически не видел свою семью. Я утопал в грязи, дышал сырым тюремным воздухом, почти не видел солнца, которое одинаково светит праведникам и грешникам, потому что его лучи едва проникали через окно моей камеры. Но я чувствовал себя бодрее. В камере было не так холодно, и легкий ветер, проникающий через решетки, освежал меня. В один из таких дней меня навестил Григорович-Барский. После обычных приветствий он сказал, что у него есть просьба.

“Что это может быть? – поинтересовался я. – Что может Вам от меня понадобиться?”

“Я хочу Вас попросить что-то сделать, хотя Вам это будет нелегко”.

“Что именно?”

“Откажитесь от продуктовых передач из дома”.

“Если надо, я это сделаю. Вы явно знаете, зачем это. Можно узнать причины?”

“Естественно. Дело в том, что черносотенцы пишут в последнее время в газетах, что евреи пытаются Вас отравить якобы из страха, что Вы признаете себя виновным. Мы боимся, что черносотенцы могут организовать ваше отравление, чтобы не проиграть дело на виду у всего мира. Если Вы сейчас умрете, то по их мнению, обвинения против еврейского народа не будут сняты. Поэтому мы решили, что Вы должны перестать получать продуктовые посылки из дома, чтобы прекратить инсинуации этих хулиганов. Если Вы не будете получать еду извне, они не смогут намекать, что евреи намерены Вас отравить. Несомненно, Вам будет тяжело, но это нужно сделать”.

Конечно, я согласился. Позже я много думал над этим. Если черносотенцы настаивают, что меня могут отравить, вполне вероятно, что они готовы сделать это сами. Я боялся, что это сделают через тюремных надзирателей. Поэтому я обратился к смотрителю тюрьмы с просьбой разрешить мне самому брать еду из общего котла, вместо того чтобы мне ее приносили в камеру. Вначале, когда я был в камере с другими заключенными, нам приносили еду в общей посуде на десять – двенадцать человек. Тогда я не боялся отравления, потому что иначе пришлось бы отравить всех, чтобы избавиться от меня. Теперь я был один в камере, получал еду через проем в двери и не очень был уверен в своей безопасности.

Сначала в моей просьбе было отказано. Мне сказали: “Если хочешь есть, ешь то, что дают, если нет, можешь голодать. Никаких специальных привилегий. Мы тебя не отравим – ты должен опасаться своих евреев. Им недостаточно нашей крови, поэтому они выдумывают новую ложь, чтобы выставить нас в отрицательном свете”.

У меня были причины настаивать. Я объявил голодовку. Прошло три дня – когда заключенный не ест три дня, вызывают прокурора для расследования. Он появился. Я сказал, что хочу сам брать еду из общего котла, вместо того чтобы мне ее приносили в камеру.

Он ответил: “Это запрещено. Вы не имеете права покидать камеру. Вы должны находиться в строгом одиночестве. Другие заключенные и даже надзиратели не должны на Вас смотреть”.

“Хорошо, пусть они отвернутся, когда я буду брать свою порцию”.

К моему удивлению, после долгих споров мне разрушили брать еду из общего котла. Я снова был постоянно голоден. Еду из дома я не получал, а тюремная похлебка была несъедобна.