Текст книги "История моих страданий"
Автор книги: Менахем-Мендель Бейлис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Мендель Бейлис
История моих страданий
Мендель Бейлис
Глава I
РАБОТА И ПОКОЙ
Когда царь Николай взошел на трон Великой России, это было время больших надежд для евреев. Ходили слухи, что он даже поссорился со своим отцом Александром III из-за своего дружелюбия к евреям. Говорили, что он хотел жениться на еврейской девушке. Евреи надеялись хотя бы на облегчение и сострадание. Придет правитель справедливый и милосердный.
Но история показала лживость этих надежд. Какое счастье нашли евреи во время его правления, слишком хорошо известно миру. Однако мне, более чем кому-либо другому, довелось испытать на себе его державную руку. Почему именно меня выбрали для такой роли, остается одним из секретов провидения.
Это произошло через год после того, как я вернулся после службы в армии, женился и обосновался в Межигорье, городке в 120 км от Киева. Я стал работать на производстве по обжигу кирпича, которое принадлежало дяде моей жены, и вел тихий и небогатый событиями образ жизни. Через некоторое время я получил письмо от моего двоюродного брата, который предложил мне стать приказчиком на кирпичном заводе, который в это время строился. У известного сахарозаводчика Зайцева был в Киеве госпиталь для больных, где мой двоюродный брат был руководителем работ. Чтобы обеспечить непрерывный приток денег в госпиталь, Зайцев решил построить завод, доходы от которого должны были поддерживать госпиталь. Мой двоюродный брат, который не имел представления о производстве кирпича, вспомнил обо мне.
Киев означал лучшие возможности для меня, и я принял предложение.
Фабрика, на которой я теперь был приказчиком, была расположена на границе двух городских участков – Плоского и Лукьяновского. Евреи могли селиться на территории Плоского участка. Госпиталь Зайцева и дом моего двоюродного брата находились тут же. Сама фабрика была “вне черты оседлости”, и евреям там жить запрещалось. Только благодаря влиятельности Зайцева мне было позволено жить на “священной” территории. Поскольку он был купцом так называемой “первой гильдии”, российские законы позволяли ему иметь работников-евреев. Среди населения в десять тысяч человек, живших вблизи от фабрики, я был единственным евреем. Однако у меня не возникало трудностей, хотя на фабрике было занято около пятисот неевреев.
Мои личные контакты с русскими в округе были очень ограничены. Моя работа была сосредоточена в конторе, где я надзирал за продажами и отправкой. Я никогда не испытывал никаких неприятностей с русскими соседями, за исключением случая во время революции 1905 года, когда поток погромов захлестнул все еврейские города и поселки. Когда мне угрожала опасность, на помощь мне пришел русский священник; он приказал меня охранять, потому что я был единственным евреем в округе: это было вознаграждение за услугу, которую я ему когда-то оказал.
Когда было решено построить школу для местного сиротского приюта, в котором этот священник был директором, он пришел ко мне и попросил продать ему кирпич по более дешевой цене. Я обсудил это с Зайцевым и обеспечил его кирпичом по очень низким ценам.
Было еще одно, за что священник считал себя мне обязанным. Недалеко от нашей фабрики была еще одна, хозяином которой был русский Шевченко. Чтобы добраться до участкового кладбища, нужно было проезжать по территории обеих фабрик. Когда я впервые приехал в Киев, священник попросил меня разрешить похоронным процессиям проходить по территории фабрики. Я согласился. Когда обратились к Шевченко, от отказал. Священник часто об этом упоминал перед своей паствой: “Вот видите: христианин отказал, а еврей разрешил”.
Так я прожил 15 лет на фабрике. Я пользовался привилегиями большого города. Один из моих сыновей посещал правительственную “гимназию” в Киеве; младшие посещали хедер. Да, от фабрики до города было приличное расстояние. Но чего еще можно было просить? Я благодарил Б-га за то, что имел, и был доволен своим надежным и уважаемым положением.
Все указывало на мирное будущее. Казалось, что у меня были все права надеяться на окончание дней в довольстве. Кто мог знать, однако, что “демон разрушения” танцевал за моей спиной, глумясь над всеми моими планами и надеждами?
Затем наступил 1911 год и вверг меня в пучину бед – бед, которые я никогда не забуду и которые навсегда разрушили мою жизнь.
Глава II
УБИЙСТВО МАЛЬЧИКА ЮЩИНСКОГО
Хотя с тех пор прошло 14 лет, старые сцены вспоминаются с удивительной ясностью, как будто выгравированы у меня в мозгу. Это было 20 марта. Все было как обычно. Еще не рассветало, когда я встал и пошел в контору.
Окно, которое я видел, сидя за столом, выходило на улицу. Когда я посмотрел в это окно в то холодное, темное утро, я увидел людей, бегущих куда-то в одном направлении. Обычно в это время можно было видеть рабочих, идущих на фабрику, либо случайных прохожих. Но сейчас это были большие группы людей, спешащих из разных улиц. Я вышел, чтобы узнать, что происходит, и кто-то в толпе сказал, что недалеко нашли тело убитого ребенка.
Через несколько часов в газетах появилось сообщение, что на Лукьяновском участке, менее чем в километре от фабрики, было найдено тело убитого русского мальчика Андрея Ющинского. Тело, все в ранах, было найдено в пещере.
В этот вечер один из моих русских соседей, член “Черной сотни”, нанес мне визит. Он заметил, что “в газете говорится” (газета его организации), что это не обычное убийство; что ребенка убили евреи для “ритуальных” целей. Газета, одноименная с организацией, была “патриотической”, посвященной “спасению России от евреев”.
Рядовые русские, которых не волновали великие планы спасения России, говорили, что убийство было совершено некоей Верой Чеберяк и матерью Ющинского.
Подозрение сразу же пало на мать Ющинского, потому что с самого начала после пропажи мальчика она не проявила никакой тревоги. Ющинский пропал 12-го и был найден 20-го. Как объяснить тот факт, что мать не заявила сразу в полицию, не интересовалась поисками, не горевала? Соседи сразу же начали комментировать эти факты. Со временем всплыли новые подозрения.
Отец Андрюши Ющинского, который погиб в русско-японской войне, оставил своему сыну 500 рублей, которые хранились в банке и которые он не мог получить, пока не достигнет совершеннолетия. Тем временем, мать Ющинского нашла себе жениха, которому не нравилось, что он не получит ничего из этих 500 рублей. Эти и другие факты вызвали у людей подозрение в причастности матери Ющинского к его убийству.
Чеберяк подозревалась в других мотивах. Было известно, что ее сын Женя и Андрюша, которым было по 13 лет и которые были одноклассниками, часто вместе ночевали в доме Чеберяк. У полиции было еще одно основание для подозрений. Сотни людей пришли увидеть тело Ющинского, и никто его не узнал: лицо распухло до неузнаваемости. Вера Чеберяк узнала его сразу, что также вызвало подозрение.
Через три дня после того, как было найдено тело, во время похорон начали распространяться листовки, призывающие христиан уничтожать евреев, обвиняя их в убийстве Ющинского “для еврейской Пасхи”. Призывали отомстить за кровь ребенка.
Это была первая попытка отвлечь внимание от настоящих преступников и разогреть религиозный котел, чтобы отвести верные подозрения.
Вера Чеберяк была хорошо известна в Лукьяновском. Ее муж, который служил на телеграфе, редко бывал дома, даже по вечерам. Было известно, что она связана с воровской шайкой, которые не были простыми нарушителями закона. Они великолепно одевались; некоторые даже носили офицерскую форму. В этой шайке был ее брат Сингаевский и двое друзей – Латышев и Рудзинский. Они воровали, а она продавала награбленное. Соседи хорошо знали о ее бесчестной деятельности, но никто не решался вмешаться.
Чеберяк жила в доме, принадлежавшем русскому по имени Захарченко, жившему недалеко от нашей фабрики и входящему в “Черную сотню”. Захарченко часто делился со мной по секрету, что с радостью избавился бы от Чеберяк. Но он боялся неприятностей. После убийства он говорил мне несколько раз, что уверен, что убийство произошло в доме Чеберяк, этом притоне преступности. Через три дня после ареста Веры Чеберяк московская полиция арестовала трех подозрительных молодых людей и, поскольку они были жителями Киева, выслала их туда.
Вера Чеберяк с мужем и дочерью
Андрей Ющинский после смерти
После расследования было обнаружено, что они покинули Киев 12 марта, то есть в день исчезновения Ющинского, и что в этот день они провели некоторое время в доме Чеберяк. Фактически, это были три лидера ее шайки.
Когда полицейских Лукьяновского вызвали для опознания трио арестованных, полиция была страшно напугана. Потому что в арестованных они опознали господ, которых часто видели в офицерской форме и которым отдавали честь, считая, что это настоящие офицеры. Полиция знала, что эти господа часто навещали дом Чеберяк, но никогда не сомневалась в их честности.
После ареста этих троих, “Двуглавый орел”, мощное объединение черносотенных организаций, громко возмутился. “Какой публичный скандал! Возможно ли, что евреи, которые убили Ющинского, останутся безнаказанными, в то время как невинные люди будут посажены в тюрьму? Достаньте ребенка из могилы и покажите миру, что его тело было исколото евреями”.
Шум, поднятый Черной сотней, сыграл свою роль. Тело было эксгумировано, и печально известный профессор Сикорский заявил, что это было необычное убийство; что оно было совершено с “религиозными целями”, что это “можно было увидеть” в ранах, которых было “тринадцать”.
Вначале все это казалось смехотворным. Все были уверены, что убийство – дело рук шайки Чеберяк и что этому есть достаточные доказательства, и вдруг появились люди с фантастическими идеями о “тринадцати ножевых ранах” и “религиозных целях”. Но это оказалось совсем не шуткой. “Черная сотня” разработала дьявольский план против евреев, и поскольку погромщики всегда пользовались мощным влиянием, они стали энергично воплощать свой план в жизнь.
Глава III
МОЙ АРЕСТ
Дело было передано следователю Фененко. Он стал часто бывать в нашем районе, измерял расстояния от пещеры, где было найдено тело Ющинского, до фабрики, до дома Чеберяк. Он вел расследование в течение многих месяцев. Газеты погромщиков продолжали свою работу по реабилитации шайки воров и обвинению еврейского народа.
Вдруг агенты полиции начали посещать нашу фабрику. Они спрашивали моих детей, знали ли они мальчика Ющинского и играли ли с ним. Один из агентов занял дом напротив нашего и следил, куда я хожу и что делаю. Мне рассказали, что агенты, видя, что дело “продвигается плохо”, начали угощать русских детей конфетами, чтобы те говорили, что Андрюша бывал у нас в гостях и мои дети с ним играли.
Дом Менделя Бейлиса
Через некоторое время один из агентов, Полищук, стал довольно часто меня посещать. Однажды он сказал мне, что есть “ощущение”, что преступление было совершено на территории фабрики и что это была моя работа. На утро после объяснения Полищука отряд из 10 человек появился на фабрике в сопровождении следователя Фененко. Фененко был в прекрасном настроении, когда начал задавать мне вопросы:
– Вы приказчик на этой фабрике?
– Да
– С каких пор?
– Около 15 лет
– Кроме Вас, здесь много евреев?
– Нет, я здесь один
– Вы ведь еврей. Где Вы молитесь? Здесь есть синагога?
– Я еврей. Здесь нет синагоги. Молиться можно и дома
– Вы соблюдаете субботу
– Фабрика работает по субботам, поэтому я не могу отлучаться
Вдруг он спросил меня:
– У Вас есть корова? Вы продаете молоко?
– У меня есть корова. Но мы не продаем молоко – нам оно нужно самим
– А когда, например, ваш приятель приходит в тебе, Вы продаете ему стакан молока?
– Когда мой приятель приходит ко мне, я даю ему есть и пить, в том числе и молоко, но никогда не продаю его.
Я просто не мог понять этих вопросов о моей набожности и о том, хожу ли я в синагогу. Неужели власти вдруг стали такими набожными, что не могли терпеть того, что я молился без необходимых 10 человек (миньяна), как требовал еврейский закон? И какова была цель его вопросов о корове и молоке?
Фененко и его коллеги было как будто удовлетворены и сердечно со мной попрощались. Когда они уходили, я заметил, что один их них меня сфотографировал. Очевидно, они очень серьезно относились к своей работе.
Это произошло в четверг 21 июля 1911 года, “9 Ава”, день поста для евреев, когда они оплакивают свои великие несчастья: разрушение Храма, изгнание с родины, из Сиона. С этого времени ведется счет всем страданиям евреев в изгнании.
На заре пятницы 22 июля, когда все еще спали, я услышал сильный шум, как будто вызванный большим количеством конных всадников. Прежде чем я успел выглянуть, раздался громкий стук в дверь. Естественно, я испугался. Что могло произойти рано утром? За все 15 лет, что я прожил на фабрике, я не слышал такого шума. Тем временем, стук становился все громче.
Моей первой мыслью было, что на фабрике возник пожар. Я подбежал к окну, и хотя было довольно темно, я узнал жандармскую форму. Что нужно было жандармам здесь в такое время? Почему они стучат в дверь? У меня потемнело в глазах, голова кружилась, я чуть не потерял сознание от страха. Безостановочный стук, однако, дал мне понять, что сейчас не время для размышлений, и я побежал открывать дверь.
В дом ворвался большой отряд жандармов во главе с полковником Кулябко, печально известным начальником Охранки (секретной политической полиции). Поставив охрану у двери, полковник Кулябко приблизился ко мне и строго спросил:
“Вы Бейлис?”
“Да”.
“Именем Его Величества, Вы арестованы. Одевайтесь”, – прогремел его дьявольский голос.
Тем временем проснулись мои жена и дети, и начался плач. Детей испугали блестящая форма и палаши, и они тянули меня изо всех сил, чтобы я их защитил. Бедняжки не знали, что их отец беспомощен, и ему самому нужны защита и помощь.
Меня оторвали от семьи. Никому не позволили ко мне приблизиться. Мне не позволили сказать ни слова моей жене. Молча, сдерживая слезы, я оделся, и, не разрешив успокоить детей или хотя бы поцеловать их на прощание, меня увела полиция.
Полковник остался в моем доме для обыска, а меня увели в Охранку. На улице нам встретилось много рабочих, направлявшихся на фабрику. Мне было стыдно, и я попросил полицию вести меня по тротуару, а не по улице, как обычно вели арестованных. Но мне в этой милости было отказано.
Позже мне рассказали, что именно во время моего ареста шайка воров Веры Чеберяк, включая ее и мадам Ющинскую, были освобождены из тюрьмы как невинные и ошибочно обвиненные.
Дом Веры Чеберяк
Глава IV
В ОХРАНКЕ
Когда мы прибыли в Охранку, там было еще тихо. Как правило, русские служащие не спешат рано вставать. Дежурный сержант раздавал указания письмоводителям и тайным агентам. Те бросали на меня пронзительные взгляды.
Я никогда в жизни не представлял, что меня могут арестовать и что мне придется сидеть в Охранке под надзором городового, который ни на секунду не будет спускать с меня глаз. Но, как гласит пословица: “От тюрьмы и от сумы не зарекайся”.
Меня лихорадило, бросало то в жар, то в холод, сильно болела голова. Вдруг я услышал цокот конских копыт, а потом звяканье шпор в коридоре. Дверь открылась, и вошли жандармы, которые оставались у меня дома для обыска. Увидев их, я почувствовал себя более уверенно. Потом принесли чай, спросили, хочу ли я есть, но я поблагодарил и отказался. Я не мог дотронуться до чая, хотя во рту у меня пересохло. Я все время думал: “Что теперь? Почему меня арестовали?”.
Наконец вошел Кулябко. Он протянул мне большой лист бумаги с вопросами. Я должен был ответить на следующие вопросы:
Кто Вы?
Откуда Вы родом?
Какой религии Вы придерживаетесь?
Есть у Вас родственники?
И наконец вопрос:
Что Вам известно об убийстве Ющинского?
Кулябко вышел из комнаты, сказав мне: “Когда Вы ответите на все вопросы, позвоните в колокольчик, и я вернусь”.
Когда я увидел последний вопрос, ощущение было такое, что мне “приставили нож к горлу”. Я наконец понял, что произошло. Я пытался найти утешение в формулировке вопроса: ”Что мне известно об убийстве”. Если так, я был всего лишь свидетелем.
Я ответил на все вопросы. Что касается убийства, я написал, что ничего не знаю, кроме того, что люди говорили об этом на улице. Кто его совершил и с какой целью, я не знал. Я позвонил. Кулябко вошел, просмотрел мои ответы и сказал: “Это все? Вздор. Если Вы не расскажете мне правду, я отправлю Вас в Петропавловскую крепость (хорошо известную в Петрограде политическую тюрьму).
Он разъяренно хлопнул дверью и вышел из комнаты.
Около 4 часов дня я услышал плач ребенка. Я узнал голос одного из моих детей. От ужаса я начал биться головой о стену. Я знал, что мой мальчик очень застенчивый и нервный, но больше всего он боялся полиции. Я боялся, что он может умереть у них в руках.
Пока он плакал, дверь открылась, и вошел Кулябко.
“Видишь, твой сын тоже говорит неправду…”
“Какую неправду?” – спросил я.
“Женя, заходи”. Он ввел сына Черебяк и, повернувшись ко мне, рявкнул:
“Женя говорит, что твой сын играл с Андрюшей, а он это отрицает”.
После этого полковник вывел мальчика из комнаты. Через несколько минут я услышал шаги в коридоре. Я посмотрел через решетку и увидел, что городовой ведет моего 8-летнего сына. У меня защемило сердце, когда он закрыл моего сына в одной из камер. Я надеялся, что меня задержат на несколько часов, допросят и освободят. Я был невиновен, и они должны были увидеть, что произошла ошибка. Тем временем все мои мысли были заняты сыном. Почему они привели его в этот ад?
Вечером вошла русская женщина и сказала:
“Твой сын здесь, но ты не волнуйся. Я за ним присматриваю. Я сама мать; я понимаю твои страдания и сочувствую тебе. Не бойся; Господь спасает честных людей”.
Когда наступил вечер, я понял, что это первый испорченный пятничный вечер за всю мою жизнь. Я думал о том, как обычно проводил вечер пятницы со свечами на столе, с празднично одетыми детьми, в хорошем настроении. А теперь? Дом разгромлен. Жена одна за безрадостным столом. Ни света, ни радости. И все плачут без остановки. Я почти забыл о моих собственных проблемах, думая о моем несчастном арестованном мальчике и скорбящей семье. Я позвонил, и появился Кулябко.
“Послушайте, – сказал я ему, – мне не важно, что будет со мной. Правда выйдет наружу, и меня освободят, но почему держать узником моего сына? Вы сами отец. Мой ребенок здесь заболеет, и это будет на вашей совести. Вы можете его освободить?”
Он улыбнулся:
“Скажите мне правду”.
“Что Вы хотите: правду или ложь? Даже если Вы будете настаивать, я не смогу лгать. Я невиновен”.
“Глупости, глупости, – махнул он рукой. – Я отправлю Вас в тюрьму, и тогда Вы заговорите по-другому”.
Он вышел, хлопнув дверью, и я остался один. Все время я ждал: вот еще минута, всего одна минута, и меня освободят. Но когда я услышал, как часы пробили полночь, я понял, что мне придется провести ночь в этом месте. Я не мог спать. Время от времени я слышал кашель сына, и у меня в голове все переворачивалось.
В субботу утром русская женщина снова вошла ко мне и сказала, что провела ночь в комнате с моим сыном.
Около полудня я услышал, как кто-то спрашивает моего сына:
“Ты найдешь сам дорогу домой или дать тебе сопровождающего?”
Через час городовой вошел в камеру и с улыбкой сообщил мне, что довел моего сына до трамвая, но мальчик отказался сесть в него и побежал домой пешком. Теперь, когда ребенка освободили, я был спокойнее.
В воскресенье я снова услышал детские голоса. Это были мои дети; их, наверное, доставили в Охранку для допроса. Мне позволили выйти на минуту в коридор, чтобы увидеть детей. Через минуту нас опять разлучили.
Меня продержали в Охранке восемь долгих дней. Никто из начальников не приходил встретиться со мной. Это усилило мою тревогу. Я надеялся на лучшее, но ожидал худшего. Если они меня ни о чем не спрашивают, это может продолжаться бесконечно. Почему? Почему? Вечером 3 августа ко мне в камеру вошел городовой и сказал, чтобы я был готов идти к следователю. Это меня подбодрило. Наконец-то! Что бы ни случилось, я хотя бы узнаю, что происходит. Я быстро оделся, и двое городовых отвели меня к следователю.
За то короткое время, что я провел в тюрьме, я почти забыл, как выглядят улицы. Я смотрел на беззаботных прохожих и наслаждался свободой и светом, как будто никогда раньше этого не испытывал. Я ослабел от своей вынужденной изоляции, и мне было трудно идти. Я попросил моих охранников поехать на трамвае.
“Ты арестант и не можешь ехать с другими людьми”, – последовал немедленный ответ одного из городовых.
Некоторые прохожие меня узнали, а часть показывали на меня пальцами.
