Текст книги "История моих страданий"

Автор книги: Менахем-Мендель Бейлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Глава XXXIII
РАДОСТНЫЙ МИР

Я надеялся, что после освобождения смогу вести прежнюю тихую жизнь у себя дома. Но этому не дано было случиться. Мой дом постоянно осаждали люди, которые хотели меня поприветствовать и выразить радость по поводу моего освобождения. Приходили не только отдельные личности, но и целые группы по пятьдесят – шестьдесят человек. Когда извозчики видели группы людей, выходящих из поездов, они тут же спрашивали: “Вы к Бейлису?” и везли их прямо ко мне.

Перед моим домом всегда стояли десятки автомобилей. Одна группа сменялась другой. Люди приносили цветы, конфеты – все хотели что-то мне подарить. Дом превратился в оранжерею и кондитерский магазин.

Все это приносило мне большое моральное удовлетворение. Я видел, что мир интересуется моими бедствиями и приходит ко мне высказать радость по поводу моего освобождения. Я, конечно, был очень благодарен, но вынужден признаться, что от постоянных рукопожатий мои руки через некоторое время распухли.

Однажды меня навестили два господина, один из Санкт-Петербурга, а другой – врач из Лодзя. Сначала они молчали, а потом один из них начал плакать. Доктор сказал: “Не плачьте, это отрицательно сказывается на господине Бейлисе. Он все еще не спокоен”. Через несколько минут доктор тоже оказался в таком состоянии, он подошел к окну и долго возился с носовым платком.

Вскоре я действительно заболел – все эти сцены действовали на мои нервы. Меня отправили в больницу Зайцева. Многие посетители, которые не застали меня дома, впали в истерику от разочарования и волнения за меня. Некоторые настаивали, что должны обязательно меня увидеть, иначе они покончат с собой. “Мы ведь столько страдали вместе с ним, а теперь мы не уйдем, пока не увидим его. Его надо забрать из больницы”. Мне пришлось вернуться домой. Снова началось паломничество многочисленных посетителей. Капитан полиции, который отвечал за охрану моего дома, шутил, что еще месяц такой службы, и он может уходить в отставку – он получил много денег в виде подарков от визитеров.

Однажды меня навестил русский священник. Он вошел в дом и, не говоря ни слова, упал на колени, перекрестился и заплакал как ребенок. Через некоторое время он сказал: “Господин Бейлис, Вы понимаете, что мои действия представляют для меня опасность. Я вообще не должен был здесь появляться. Я мог прислать поздравительное письмо, но я решил прийти. Моя совесть не позволяет мне поступить иначе. Я пришел просить прощения от имени моего народа”. Он поцеловал мне руку, которую я не успел убрать, и тут же ушел. Этот случай глубоко меня взволновал. Я чувствовал, что это уникальный случай, когда высокий церковный сановник пришел поцеловать руку еврею и преклонить перед ним колени. Какие странные русские люди! С одной стороны, есть Замысловские, Шмаковы и вся гнусная шайка черносотенцев; с другой стороны, русские священники, которые просят у евреев прощения за преследования.

В другой раз ко мне домой пришел военный полковник в сопровождении студента училища. Он был гигантского роста и отталкивающего солдафонского вида. Он приветствовал меня и представил своего сына. Он стал молча ходить по комнате. Его шпоры щелкали, и дом дрожал от каждого его шага. Я испытывал благоговейный страх. Наконец он остановился и повернулся ко мне. “Разрешите искренне поздравить Вас с освобождением. Я отправляюсь на Дальний Восток со своим полком. Моя семья уже там. Но я специально взял месячный отпуск, чтобы приехать сюда. Я должен был увидеть Вас и лично поприветствовать”. И снова я получил подтверждение того, как трудно понять душу русского человека. Передо мной был гигант, военный полковник, на вид палач, и одновременно такой добрый и гуманный.

Мы разговаривали некоторое время, но он в основном молчал. Я видел, что его что-то гнетет. Он вскоре встал, попрощался и ушел с сыном. Через некоторое время раздался звонок в дверь – это снова был полковник. “Прошу меня извинить, господин Бейлис, – сказал он. – я, наверное, Вас раздражаю, но позвольте мне провести еще несколько минут в вашем доме. Я уезжаю в дальние края, и мы, скорее всего, никогда больше не увидимся”. Перед уходом он попросил у меня папиросу на память. Я дал ему несколько папирос, мне было жаль с ним расставаться.

Известный русский писатель и друг евреев Владимир Короленко тоже меня навестил. “Знаете, сказал он, – я Вам завидую. Я бы с радостью носил вашу арестантскую форму и сидел вместо Вас в тюрьме. Вы столько страдали, но Вы страдали за правду”.

Он провел со мной довольно много времени, расспрашивая обо всем с любознательностью ребенка и утешая меня как любящий брат.

В день меня посещали семь – восемь тысяч человек. За время сразу после суда я получил одиннадцать тысяч писем на всех европейских языках со всех концов земного шара и семь тысяч телеграмм. Некоторые телеграммы были очень длинными; мне вручили двадцать тысяч визитных карточек.

Я получил письмо от дамы из Петрограда:

“Я православная, из известной военной семьи. Но милитаристский дух на мне не отразился. Мне всегда были близки евреи; это отвратительная ложь, что они хотят нашей крови. Правда в том, что это мы хотим их крови. Я очень рада, что Вы свободны. Мой сын разделяет мои чувства. Во время суда он смотрел на ваше фото и говорил: “Бедный Бейлис, как он страдает и как несправедливо. Все из-за этой убийцы Веры Чеберяк”.

В это время стали распространяться слухи, что я получаю деньги из разных источников. Действительно, я несколько раз получил от разных людей по несколько рублей, даже не знаю, почему. Но газеты писали, что я чуть ли не миллионер. В результате меня засыпали тысячами писем с просьбой о финансовой помощи. Еврейские школы (“талмуд-Тора”), раввины, больницы, благотворительные организации и бесконечные комитеты просили денег! Студенты просили денег, чтобы оплатить учебу. Один еврей женил дочь и просил приданое. У некоторых требовали оплаты долгов, и я должен был прийти им на помощь. При этом, все хотели больших денег. Никто не просил меньше, чем несколько тысяч. На самом же деле, мне самому нужна была помощь. От моих сбережений не осталось ни копейки, и я понятия не имел, что ждет меня в ближайшем будущем. Среди многочисленных писем, которые я получал, было несколько от черносотенцев, угрожавших мне смертью. Поэтому я даже не был полностью уверен в своей безопасности.

Глава XXXIV
ОБЕСПЕЧИТЬ БУДУЩЕЕ

Угрозы со стороны “Черной сотни” росли как снежный ком. Каждый день приносил новые угрожающие послания. При этом, губернатор Киева настаивал, чтобы я покинул город, потому что он не мог гарантировать мою безопасность. Мое положение было незавидным. Если я не смогу оставаться в Киеве и занимать прежнюю должность, то буду лишен всех источников дохода и не смогу содержать семью. Начались финансовые проблемы. Вместо того, чтобы, как я надеялся, вернуться к прежней тихой жизни, я начал думать о переезде в другое место, чтобы начать все заново.

В это время был сформирован комитет из трех человек: доктор Быховский из больницы Зайцева, раввин Ааронсон и известный финансист Иосиф Маршак. Комитет должен был найти способы и средства для улучшения моего финансового положения, и тем самым дать мне возможность уехать из Киева и зарабатывать на жизнь в другом месте.

Однажды ко мне пришел с переводчиком представитель газеты New York American и предложил мне совершить 20-недельное турне по Америке с гонораром в 40,000 долларов. Я ему сразу ответил, что не хочу туда ехать, но он предложил мне не спеша обдумать его предложение. Он появился через несколько дней и сказал, что уезжает, но его предложение остается в силе. “Конечно, очень хорошо, что Вас освободили, но не забывайте, что Вам нужно зарабатывать на жизнь. Вы не можете жить надеждами и сочувствием. Здесь Вы не сможете продолжать. Если Вы поедете в Америку, примите мое предложение. Я обо всем позабочусь; какое бы предложение Вы не получили, я готов заплатить вдвое больше. Пока что расскажите несколько фактов из вашей биографии, и я Вам хорошо заплачу”, – продолжал газетчик. Я рассказал ему несколько случаев, разговор продлился несколько минут, и он мне заплатил 1,000 долларов.

“Это, – сказал он, – за разрешение напечатать наш разговор в нашей газете”. Перед уходом он сделал мне личный подарок – золотые часы. Через несколько дней я получил телеграмму от Маркуса Х. из Нью-Йорка с предложением контракта в его банке с зарплатой 10,000 долларов в год.

Должен признать, что это были заманчивые предложения, особенно учитывая трудное положение, в котором я оказался. Мое здоровье ухудшалось, я потерял должность и не мог больше оставаться в Киеве. Тем не менее я отверг все эти предложения.

Комитет, который я упоминал выше, тоже отверг большинство предложений. Некая еврейка из Парижа хотела подарить мне дом стоимостью в три четверти миллиона франков, если я перееду в Париж с семьей. Я от души поблагодарил ее, но отказался. Кроме трудностей переезда в страну, язык которой я не знал, я просто не хотел таких щедрых подарков.

Среди многих других щедрых предложений было одно от хозяина фабрики из Одессы господина Гершовича, который рассказал, что его сын-миллионер, живущий в Нью-Йорке, попросил дать мне 25,000 долларов и отправить меня в Америку, где этот сын обо мне позаботится. Он также пообещал создать для меня доверительный фонд. Я отправил господина Гершовича к Быховскому, председателю моего комитета. Но тот отказался даже слушать об этом предложении, чем рассердил Гершовича. “Разве я от этого что-то выигрываю? Я хочу помочь господину Бейлису как еврей еврею, так почему вы не хотите выслушать мое предложение? – сказал Гершович. – Мне не важно, поедет Бейлис в Америку или нет, но его надо обеспечить. Хотите послать его в Палестину, хорошо, но он должен быть в состоянии жить там в приличных условиях и не испытывать никаких лишений. Не можете послать в Палестину – отправьте в Америку, где он сможет вести комфортное существование. Если в результате ваших советов Бейлис окажется в нужде, вы себе этого никогда не простите. Его жизнь на перепутье, каково ваше решение?”

Но доктор Быховский отказался.

Подобные предложения поступили из Берлина, Вены, Лондона. В Лондоне для меня подготовили комфортабельный дом за счет барона Ротшильда. Дом, полностью обставленный, должен был стать моей собственностью сразу по приезду в Лондон. Из Лондона специально прислали молодого студента-еврея, чтобы сопровождать меня в поездке. Но мне сказали, что в Лондоне сырой климат, что это отрицательно скажется на моем здоровье, поскольку я уже страдал от некоторых последствий моей тюремной жизни. В киевской прессе прокомментировали это последнее предложение, и публика таким образом узнала о моем отказе уехать в Лондон.

Глава XXXV
В ПАЛЕСТИНУ

Во время дискуссий, куда ехать, мне не хватало совета моего бывшего адвоката господина Грузенберга. Я знал, что от него получу самый лучший совет. Благодаря своему опыту, он сможет сказать, что стоит и не стоит делать. Я был уверен, что человек, который был готов всем пожертвовать, чтобы освободить меня из тюрьмы, сделает многое, чтобы помочь мне с планами на будущее. Но Грузенберг находился в это время за границей, отдыхая от напряжения, испытанного во время суда. Я получил от него письмо, в котором он справлялся о моих делах и выражал удивление, что я до сих пор в Киеве. (“Я перенес гораздо меньше испытаний, чем Вы, и тем не менее чувствую себя совершенно обессиленным и разбитым. Вы же, господин Бейлис, страдали гораздо дольше, и я уверен, что Вы чувствуете последствия этого. Почему бы Вам не уехать куда-нибудь, чтобы отдохнуть? Я хорошо понимаю ваше положение, то же произошло с Хилснером. Когда все заканчивается, люди забывают о тебе. Я боюсь даже думать о вашей небезопасной жизни в Киеве. Неужели никто ничего не делает для Вас?”)

Я слышал разговоры о моем будущем, но практических результатов не было. Ничего существенного, только слова. Наконец комитет собрался, чтобы принять конкретное решение. Предлагалось отправить меня в Палестину. Маршак и Быховский были против, они хотели, чтобы я поселился в другом месте. В конце концов победил раввин Ааронсон, и было решено, что я поеду в Палестину.

Меня спросили, чем я хочу там заниматься. “Мы дадим Вам денег на любое ваше начинание. Это не подарок, это наш долг перед Вами”.

Я не мог принять конкретного решения. Мне пришлось сказать: “Господа, я не могу сейчас ничего решить. Я думаю, что будет лучше, если вы примете решение за меня. Я был бы не против небольшого домика, который приносил бы достаточный доход для скромного существования, и небольшого участка земли, на котором я мог бы трудиться. Я очень люблю фермерство и всегда хотел работать на земле”.

“В таком случае, – сказал Маршак, – нет лучше места, чем Палестина. Мы обеспечим Вас необходимыми средствами”.

Планировалось, что я сначала поеду в Триест и там отдохну месяц, а потом отправлюсь в Палестину. Я начал готовиться к расставанию со святой Русью. Должен сказать, что это было нелегко. В России было много черносотенцев, готовых пролить еврейскую кровь, но было и много прекрасных русских. Сколько русских заключенных, считавшихся пропащими, плакали вместе со мной в тюрьме; сколько русских детей не спали ночами и молились богу о моем освобождении? И русская интеллигенция, какой интерес она проявила к моему делу, сколько энергии потратила в мою защиту, и как радовались эти люди, когда их усилия увенчались моим освобождением.

Мои впечатления были не только от сотен христиан, которые приходили ко мне домой, чтобы порадоваться вместе со мной, но и от бесчисленных писем, которые я получил, и от услышанных историй. Кроме того, что я испытывал любовь к этим людям, было тяжело расставаться с родиной, где я родился, вырос, страдал и наслаждался жизнью.

Планировалось сохранить мой отъезд в тайне. Никто не должен был знать, даже мои родственники. Мы предприняли меры предосторожности, потому что моя жизнь была в опасности. Однажды я пошел во дворец губернатора, чтобы получить паспорт. Была очередь человек в 70. Меня сразу узнали, и один человек, стоявший впереди, уступил мне свою очередь. В конторе губернатора меня встретили с достаточной пышностью. Принесли стул, паспорт был готов в течение нескольких минут. Меня проводили до кареты, и я сердечно попрощался.

Мое отправление состоялось в декабре 1913 года, и хотя мы думали, что оно держалось в тайне, оказалось, что нет. Через несколько дней после получения мною паспорта газеты вышли с большими заголовками о моем отъезде за границу. Нам не хотелось, чтобы антисемиты знали, что я собираюсь покинуть Россию. Но поскольку день и час моего отъезда не были известны, я был в безопасности. Мы выбрали день, когда толпа будет занята тем, чтобы напиться.

Глава XXXVI
ИЗ КИЕВА В ТРИЕСТ

Прощай, Киев, прощай, родина, прощайте, друзья, с которыми провел жизнь! Я уезжаю на землю наших отцов, на Святую Землю, где когда-то текли молоко и мед, и которая всегда была дорога моему сердцу. Я отдохну душой и телом на земле Израиля. Эти мысли не покидали меня.

Вечером накануне моего отъезда из Киева я был приглашен на прием, организованный моим другом, чтобы скрыть мой отъезд. Доктор Быховский отправился на вокзал за билетами, чтобы я мог незаметно сесть в поезд, на случай если вокруг рыскали черносотенцы.

Я даже не попрощался с братом и сестрой; даже они не знали, что я уезжаю. В темноте к дому подъехала карета. Я одел очки и огромный плащ, чтобы меня не узнали. Жена и дети уехали поездом раньше и должны были ждать меня в Казатине. Там мы сели в другой поезд, который шел прямо до австрийской границы; нас сопровождал управляющий фабрикой Зайцева господин Дубовик.

Всю ночь мы просидели в купе, как в темнице. Никто не должен был нас видеть. На рассвете я на минуту вышел в коридор и увидел двух прогуливающихся русских. Они подошли и спросили: “Вы господин Бейлис?” У меня тут же возникло подозрение, и я стал искать шпионов. Мне казалось, что эти двое принадлежат к “Черной сотне” и что их послали со мной расправиться. Конечно, это могло быть просто подозрение, но мне надо было быть осторожным. Поэтому я ответил: “Я хотел бы быть Бейлисом, но он уже в Америке. Вы его знаете?”

“Да, – сказал один из них. – Я был у него в доме”.

Когда еврейские лидеры в Берлине узнали, что я еду за границу, они отправили двух человек, чтобы помочь мне на австрийской границе. Прибыв на пограничную станцию, они сообщили властям, кого они ожидают. Мы наконец доехали до Подволочиска; там в вагон зашли несколько австрийских чиновников и попросили наши паспорта. Как только они поняли, что я Бейлис, то даже не стали проверять наш багаж, и сказали, что мы можем продолжать свое путешествие.

По другую сторону границы нам нужно было подождать поезда в Лемберг. За это время людям в этом маленьком городке стало известно о моем прибытии. Евреи набежали со всех сторон, и по еврейской традиции, все начали плакать.

Очевидно, евреям Лемберга тоже стало известно о моем прибытии. Наш поезд медленно приближался к вокзалу, я выглянул в окно вагона и не поверил своим глазам. Вся платформа, здание вокзала и соседние улицы были усеяны людьми. Крик был оглушающий. Если бы поезд тут же отправился, все было бы не так плохо. Но проблема была в том, что мы там стояли некоторое время. Толпа настаивала, чтобы я показался. Я не был настроен это делать. Но смотритель станции вошел в мой вагон и умолял меня выйти на минуту; он опасался, что толпа разнесет станцию. Некоторые люди угрожали лечь на рельсы и не пустить дальше поезд. Пришлось мне выйти. Я попрощался с этой огромной толпой, и через несколько минут наш поезд отправился в Вену.

Мы прибыли в Вену рано утром. Там нас встретили представители еврейской общины: Адольф Штерн, Каминка и другие. Мы попили чай в вагоне и поехали в отель, где надеялись немного отдохнуть. Но не успели мы расположиться, как раздался стук в дверь. Это был господин Штерн, который сообщил, что члены еврейской общины Вены пришли засвидетельствовать свое почтение. Он снял несколько комнат для приема людей, которые приходили ко мне во время моего пребывания в Вене. В первый день это были профессионалы: адвокаты, профессора и врачи. Некоторые врачи хотели меня осмотреть, чтобы убедиться, что я здоров, только устал и обессилел из-за всего пережитого. В этот день был устроен специальный обед на шестьдесят человек. На обеде присутствовали некоторые видные венцы, включая редактора венской газеты “Neue Freie Presse”.

Мы были заняты визитами и официальными приемами. Меня возили по городу в автомобиле и показывали достопримечательности красавицы Вены. Нас повезли в еврейскую музыкальную школу, где хор исполнил “Благословение”, а кантор пел главы из Псалмов. Через два дня мы уже готовы были ехать дальше на юг – в Триест. Там нас встретил раввин Хайес, в будущем главный раввин Вены. Моя поездка должна была храниться в тайне, но все отели требовали предъявления паспортов. Тогда Хайес нашел место, где не надо было предъявлять паспорта. Мы обедали с мясником, который не знал, кто мы такие. Между мной и моей семьей существовал уговор, что мое имя не будет произноситься вслух. В пятницу вечером, когда мы пришли к мяснику ужинать, за столом было человек тридцать. Разговор перешел на дело Бейлиса, и один из гостей сказал, что известно, что Бейлис был в Триесте, но, к сожалению, он должен был путешествовать инкогнито, чтобы “Черная сотня” не могла его преследовать.

Тут моя дочь не выдержала и прыснула от смеха. Ее спросили, почему она смеется. Евреи вдруг что-то заподозрили, они стали переглядываться и перешептываться. Наконец они поняли, что я Бейлис. Тут все и началось.

На улицах началась суматоха; люди бежали к дому профессора Хайеса, чтобы высказать ему недовольство за то, что он скрыл мое местопребывание. В большом отеле устроили прием, и тысячи людей пришли со мной встретиться. Мне засыпали просьбами об автографах, и в конце концов я пробыл в Триесте целый месяц.

Глава XXXVII
НА ЗЕМЛЕ ИЗРАИЛЯ

Наконец наступил день прощания с Триестом и Европой. Мы поднялись на борт корабля и начали путешествие к Земле Израиля, где я рассчитывал провести всю оставшуюся жизнь. Как только пассажирам стало известно, кто я, не было отбоя от выражений сочувствия от евреев и неевреев. Капитан и бортовой врач попросили разрешения прийти ко мне в каюту и побеседовать. Доктор показал мое фото, которое он вырезал из журнала. Группа пассажиров-христиан преподнесла мне подарок.

Чем ближе мы подходили к Палестине, тем радостнее я себя чувствовал. На пути у нас была одна остановка – в порту Александрии. На причале были тысячи людей. Некоторые вышли в море на маленьких лодках, чтобы встретить корабль и поприветствовать меня. Меня встретил оркестр и представители разных еврейских общин. Как только мы спустились на берег, меня пригласили на церемонию обрезания в одну из местных сефардских семей. Я очень устал, но никакие отговорки не помогали. На приеме меня чествовали разными речами.

16 февраля 1914 года мы наконец достигли Хайфского порта на земле, которая должна была стать нашим новым домом. На борт поднялась делегация, в нее входили Рав Кук, раввин Бен Цион Узиель, господа Левитан, Шенкин, Моссенсон и Дизенгоф. Рав Кук произнес речь, в которой он подчеркнул, что я отдал Палестине предпочтение перед многими странами, от которых получил заманчивые предложения. После этого он меня благословил.

За мной послали лодку, чтобы доставить нас на берег. Арабы-лодочники закричали: “Да здравствует Бейлис!” На берегу меня ждали ученики еврейской гимназии с флажками и цветами. Дети пели, играл оркестр.

Один из арабских вождей, у которого была самая лучшая пара лошадей и карета на всю округу, оказал мне честь и отвез в Тель-Авив. В прошлом такую честь оказывали только самым высокопоставленным гостям, например, Ротшильду, когда он был в Палестине. Но арабский вождь пошел еще дальше. Мало того, что он предоставил карету в мое распоряжение, он со своей свитой ехал впереди, как почетная охрана. На всем пути в Тель-Авив по краям дороги стояли евреи. Многие из них специально приехали из поселений в честь такого события. В Тель-Авиве меня поселили в отеле Герцля, и там меня тоже приветствовали представители разных организаций и поселений: “Поалей Цион”, городского совета старейшин, Еврейской ассоциации поселений, “Шомрим” и другие. Все время произносились длинные речи.

Земля Израиля оказала на меня бодрящий эффект, она дала мне новую жизнь и надежду. Сама природа, жизнь людей наполняли меня бодростью и желанием жить. Когда мы покинули Киев, было холодно, поля были покрыты снегом. Здесь все зеленело, грело солнце. Это было самое лучшее время года в Палестине. Все цвело, холмы и поля зеленели.

Я наслаждался атмосферой. Я просто бродил, исследуя все уголки, глубоко вдыхая освежающий воздух. Сначала я не мог спать по ночам, боясь упустить мгновения благоухающих ночей Палестины. Тем временем меня чествовали, принимали и приветствовали в разных местах. В первую субботу после приезда в Израиль Рав Кук пригласил меня в свою синагогу, где дал двухчасовую проповедь в мою честь.

Через неделю меня посетила делегация евреев из Иерусалима, чтобы узнать, где я планирую поселиться: в Тель Авиве или Иерусалиме. Они заявили, что если я поселюсь в другом месте, то это будет позор для Иерусалима.

“Но ведь Яффо и Тель-Авив – это тоже Палестина”, – ответил я.

Они запротестовали: “Но это мы молились за Вас у Стены Плача”.

Я начал готовиться поехать туда через неделю – две. Я все время получал оттуда послания с вопросом, когда я приеду. Они хотели подготовить встречу. Я ответил, что предпочел бы прибыть тайно, что я болен и слаб, и приемы меня утомляют. Тем более, что я боялся, что прием не позволит мне увидеть Иерусалим так, как мне хотелось.

Честно сказать, приемы в первые две недели очень меня утомили. Они были такими же многочисленными, как и в Киеве после процесса. Перед наступлением Песаха множество туристов приезжали в Палестину. С каждым кораблем прибывало семьсот – восемьсот человек, и все хотели со мной встретиться, пожать руку и выразить свою симпатию. И это не считая коренных палестинцев.

Перед отъездом в Иерусалим я побывал в поселении Петах Тиква. Меня сопровождали Исаак Гольдберг, Шолом Аш, Поляков и Бриль. Мое первое знакомство с еврейским поселением очень меня обрадовало. На следующий день мы отправились в Achtuff, где я провел три дня. На местном празднике я был гостем учащихся яффской гимназии.

Наконец я решил поехать в Иерусалим. Кое-кто из моего сопровождения тоже решил поехать. Мы разместились в отеле Амдурского. Мое имя хранилось в тайне. Но через несколько часов меня опознал один человек. Хозяин отеля был очень обижен. Он не мог понять, почему надо было хранить мое имя в тайне от него. Тем более что он приготовил для меня специальные комнаты. Новость мгновенно распространилась по городу, и начались бесконечные приемы. За три дня, проведенные в Иерусалиме, я должен был посетить все синагоги, осмотреть все больницы и благотворительные учреждения и оставить свое имя во всех книгах автографов.

Для меня самый большой интерес представляла Стена Плача и место древнего Храма. Подходя к Стене плача, я вспомнил слова иерусалимских евреев: “Мы молились за Вас у Стены плача”.

Евреи всего мира молились за счастливый исход моей судьбы все то время, пока я сидел в тюрьме, и до моего освобождения. Мои беды были бедами всего еврейского народа. Но что-то особо сближало меня с евреями, которые молились у Стены плача, где евреи плакали и молились почти две тысячи лет, оплакивая огромную национальную потерю, высочайшую трагедию еврейского народа, горькое изгнание. Мой суд был всего лишь эпизодом в истории нашей жизни в диаспоре, он был всего лишь частью наших национальных бед. Конечно, молитвы за меня у Стены плача были очень кстати.

С такими смешанными чувствами я подошел к старой стене – молчаливой свидетельнице древней еврейской славы и современного бесславия. Я как бы вновь пережил изгнание евреев и мои собственные печали. Стоя у стены, погруженный в мысли, я вдруг услышал плач. Повернувшись, я увидел, что один из моих сопровождающих – Берлин – плачет. Это было удивительно для человека, который был далек от иудаизма. Его дочь, врач, которая не знала идиша, истерически плакала.

Берлин потом объяснил мне, что он плакал от радости и от грусти. “Я напомнил себе о нашем изгнании, но также думал о новых надеждах на еврейскую родину”, – сказал он.

На месте древнего храма, как известно, теперь стоит магометанская мечеть. Набожные евреи к ней даже не приближаются, и магометане не позволяют “безбожникам” заходить в него. Но для меня было сделано исключение.

Один из арабов сказал: “Мы позволим Вам зайти в мечеть. Вы принадлежите к трем великим еврейским героям и мученикам”. Среди них он упомянул Дрейфуса. Мне дали гида и показали все достопримечательности. Я увидел место, где Соломон, по преданию, держал лошадей, и возвышение, с которого он обращался к народу.

Из Иерусалима я вернулся в Тель Авив и начал процесс получения гражданства. Месяц мы прожили в отеле, а затем поселились у Главного раввина. Празднования продолжались до конца Песаха. Во-первых, поток туристов, которые хотели увидеть меня, не прерывался; во-вторых, местное население не упускало ни одного случая, когда можно было устроить празднование в мою честь. В Пурим сотни евреев пришли ко мне в дом для большой трапезы, танцевали и веселились до утра.

На второй день Песаха все выходят на площади. Я присутствовал на одном из таких собраний; в это время в городе находился Нахум Соколов. Господин Айзенберг приветствовал обоих почетных гостей, а Соколов произнес речь в честь этого события.

Время шло, и я все больше привязывался к Палестине. Климат благоприятно на меня действовал. Он лечил мои физические и моральные раны. Очень скоро у меня появилось ощущение, как будто я здесь родился и прожил всю жизнь. Мне нравилась страна и все в ней – от людей до неодушевленных предметов. В Тель Авиве я впервые начал понимать, что такое настоящая еврейская жизнь. Я впервые видел гордых, несгибаемых евреев, которые жили открыто и не боялись.

Когда меня уговаривали поехать в Америку, я говорил:

“В России Палестина ассоциируется с бесплодной пустыней, но я решил ехать сюда, а не в другие страны. Теперь, когда я полюбил эту страну, я еще больше настаиваю на том, чтобы остаться здесь”.

Хотя бы ради того, чтобы дать детям еврейское образование, я хотел остаться в Палестине. Я прибыл сюда с пятью детьми: тремя сыновьями и двумя дочерьми. В России я всегда жил среди христиан – один еврей среди четырех тысяч неевреев. Было очень трудно дать детям еврейское воспитание. Дети не знали идиша, еще труднее было учить их ивриту, не говоря о невозможности дать им настоящее еврейское образование. В Палестине мои дети жили в еврейском окружении, получали лучшее еврейское образование и за три месяца научились говорить на иврите. Я был по-настоящему рад этому их достижению.

Решая вопрос об образовании для моих детей, пришлось выбирать между “старой” и “новой” Палестиной. Рав Кук советовал мне выбрать школу старого типа; учителя яффской гимназии умоляли послать детей к ним, иначе это будет серьезный удар для школы. Я сказал им, что настолько рад, что дети могут получить еврейское образование, что для меня не имеет значения, где они будут его получать.

Я, наконец, решил отправить старшего сына в Академию, а остальных – в гимназию. Многие люди предлагали заниматься с детьми после уроков. Среди них господин Энгель из Академии, Берлин и две его дочери.

Я думал, что, наконец, все устроилось, я решил судьбу моих детей, и теперь смогу удалиться от дел и вести мирную жизнь. Но тут началась война и сломала все мои хорошо продуманные планы и надежды.