Текст книги "Покаяние. История Кейса Хейвуда (ЛП)"
Автор книги: Меган Куин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Глава 16.
Мое прошлое…
Веселье бушевало на расстоянии, когда я вышел под яркую, удушающую погоду
Нового Орлеана. Солнце светило беспощадно, отражаясь от каждой поверхности в парке,
от чего практически невозможно было открыть свои глаза. Я натянул солнцезащитные
очки, чтобы прикрыться защитным слоем не только от солнца, но и от реальности, с
которой столкнусь лицом.
Прошло несколько месяцев со дня смерти, и я подумал, что, может быть,
парализующее чувство, которое испытывал каждый день, ослабнет немного со временем,
но это было далеко от истины. Ощущение, что боль только сильнее росла.
Джетт пытался отвлечь меня в «Клубе Лафайет», нагружая бо́льшей
ответственностью и добавив еще троих девушек к списку. Он вынудил меня тренировать
их в современном спортивном зале, но это всего лишь незначительное отвлечение, ничего
большего.
Мой типичный день начинался с длинной тренировки, избивания груши, пока
мои костяшки не превращались в мясо под боксерскими перчатками, потом я принимал
душ, встречался с девочками в спортзале и занимался с ними простой плиометрикой.
После всего этого, мы проводили несколько часов в комнате Тулуза, где я наблюдал, как
девочки практикуются в своих обычных делах, пока не становился довольным их
выступлением. Еда падала куда–то, но она никогда не была тем, чем я наслаждался,
потому что, честно, я больше не чувствовал вкуса. Вся эта пресное питание было
необходимо мне, чтобы жить в своем ненавистном состоянии. Мои ночи были наполнены
крепкой выпивкой, которая в избытке хранилась в «Клубе Лафайет». На следующее утро я
повторял свой день, никогда не позволяя себе насладиться любым аспектом своей жизни.
Я мертвец, прогуливающийся по улицам Нового Орлеана, без души, без
будущего, расколотый и избитый человек, страстно желающий прожить несчастную
жизнь, продолжая раскаиваться до ее конца.
Треск от удара мяча по алюминиевой бите сместил мои размышления на
детскую игру в бейсбол. По близости не было бейсбольного поля, только трава
размеченная конусами и базами и с линей из стульев для родителей, подбадривающих
своих детей. В парке, по крайней мере, четыре поля с подобной установкой, максимально
используя пространство парка для подрастающей маленькой лиги, все это предлагала
городская община городу.
Стол с закусками стоял сбоку от полей, где группа мамочек платила за
спортивные напитки и семечки.
Детский смех эхом разносился по парку, владельцы выгуливали своих собак, а
родители пытались ограничить своих малышей, которые, как предполагалось, должны
были смотреть за своим старшими братьями и сестрами, играющими в простой бейсбол.
Парк пропах семьей, отчего все мое тело зудело.
Это была желанная пытка.
Мазохистская боль выжигала свой путь по моим костям и лучилась по моим
венам, напоминая мне снова, что я живу, чтобы испытывать такую боль.
– Попался! – маленький мальчик закричал передо мной, саля своего друга.
– Нет. Ты поймал меня за футболку. Это не считается, – ответил его друг.
– Футболка на тебе, так что я поймал тебя.
– Это не считается, – ответил мальчик, который не делал веского заявления.
– Считается, – сопротивлялся ведущий салок.
– Нет, не считается, – ответил обманщик.
– Ладно, – сказал маленький мальчик, шагая вперед и ударяя своего друга по
руке. – Теперь попался!
Черт, небольшая ухмылка пересекла мое лицо от гениального хода.
Другой мальчик начал заваливаться назад на секунду, но потом восстановил
равновесие, пока держался за свою руку. Его лицо было в ярости и внезапно, они оба
побежали, все время крича друг на друга.
Их взаимодействие заставило меня задуматься обо всех тех разах, когда мы с
Джеттом гонялись друг за другом на переменах. Мы были в разных классах на
социологии, но это не останавливало Джетта от встреч со мной на игровой площадке и
формированию крепкой связи, которая никогда не нарушится.
Мы прошли через многое вместе, и даже не смотря на наши драки, наши
разногласия, мы всегда четко понимали, что что бы ни случилось, всегда будем
поддерживать друг друга.
Это соглашение вступило в силу в прошлом году. Джетт никогда не оставлял
меня в начале моей боксерской карьеры. Он был движущей силой позади меня,
убеждался, что я верен себе. Когда я все потерял, лишился своей карьеры, он поддержал
меня, поверил в мою невиновность. Когда я забрал человеческую жизнь, он прикрыл мою
вину. Он забрал меня и обеспечил укрытием, местом для моего раскаяния.
Он поддерживал меня в такие дни, как сегодня, когда желание замучить себя
давило тяжелым весом на мои плечи.
– Знаешь на каком поле? – спросил Джетт, подтягиваясь ко мне и надевая
солнечные очки.
– Нет, – ответил я, оглядываясь.
– Уверен, что хочешь сделать это? – спросил Джетт, положив руку на мое плечо.
– Я должен. И это не обсуждается.
– Почему ты мучаешь себя?
Я заговорил так мягко, как мог, под шумные крики родителей на краю поля.
– Ты можешь пойти со мной на поле и стоять рядом, или можешь убираться.
Вопросы не приветствуются. Я, твою мать, сделаю это, потому что хочу. Смирись.
Не говоря ни слова, Джетт коротко кивнул и последовал за мной, когда я
направился к полям в поисках женщины, которая прочно укоренилась в моей голове.
У нее длинные, каштановые волосы, которые струятся по ее плечам. Ее хрупкое
телосложение не так уж сложно заметить, поскольку эта женщина была высокой. Ее
угловатые плечи и узловатые колени так же несложно найти, но то, что он никогда не
забудет – темные круги под ее глазами.
Линда Дункан, чья–то мать и ничья жена.
Я просканировал родителей, которые сидели на складных стульях, растянувшись
у вентиляторов, и разговаривая друг с другом, пока их дети пытались играть в бейсбол.
На первом поле было две команды, одетые в непонятное месиво из одежды, но
можно сказать, что одна команда была в желтом, а другая – в оранжевом. Я не заметил
никого, похожего на Линду Дункан, поэтому перевел свое внимание ко второму полю, где
друг против друга играли команды в сером и фиолетовом. С краю стояла группа
родителей, смеющихся и попивающих воду из бутылок, но и здесь я не увидел Линду. Я
собирался переключиться к третьему полю, когда услышал, как толпа родителей
захлопала и начала подбадривать Мэделин.
– Порви их, Мэделин! – проорал мужик, одновременно размахивая кулаком в
воздухе.
Я увидел девочку, которая преследовала меня во снах. На ней была пара
джинсовых шорт, которые определенно слишком велики для нее, и удерживались на
талии розовым ремнем. Ее огромная фиолетовая джерси была заправлена в шорты, а
белые ботинки с розовыми шнурками были испачканы грязью.
Она схватила биту с земли и поправила шлем, чтобы видеть куда идет. Она была
крохотной, чертовски крохотной. Это разбило мое сердце на части.
– Давай, Мэделин. У тебя получится, детка, – сказала женщина позади меня.
До того, как я оглянулся, Линда Дункан проскользнула мимо меня по пути к
полю, неся с собой пакет с апельсиновыми дольками. Мое сердце вырвало из груди, когда
вдова человека, которого я лишил жизни, прошла мимо меня, ее каштановые волосы
развевались от небольшого ветра. Она была все еще слишком худой, но при мимолетном
взгляде на ее лицо, темные круги исчезли, а она ярко улыбалась.
Смятение жестко ударило по мне, и я заинтересовался – почему она выглядела
такой свободной, такой счастливой. Я оглянулся на Мэделин, которая держала одной
рукой алюминиевую биту и снова поправляла свой шлем другой рукой. Веснушки
рассыпались по ее щекам, и крошеная улыбка растянулась на ее лице, когда она увидела,
как ее мать подходила к полю. Мэделин подняла руку и возбужденно помахала своей
матери. Линда показала ей большие пальцы вверх и указала на поле.
Мэделин решительно кивнула и подняла биту, едва ли способная удерживать
металлическую трубу в своих ручонках
– Это они? – спросил Джетт.
Не способный произнести ни слова из–за комка в горле, я кивнул и шагнул
ближе, пока Мэделин ждала, когда перед ней встанет подающий.
Бегуны наполнили базы, в ожидании, когда Мэделин получит свою возможность
размахнуться.
– Подача, – крикнул один из тренеров.
Подняв биту вверх, она замахнулась прямо по направлению к подающему и
промахнулась.
– Страйк, – засчитал судья, бросая обратно мяч подающему.
Мэделин склонила голову, когда поняла, что промахнулась.
Мой желудок перевернулся от ее пораженного вида.
Линда подошла ближе к краю поля и нагнулась, чтобы Мэделин могла видеть ее.
– Детка, у тебя получится. Смотри на мяч и сильнее размахивайся, как мы и
тренировались. Ты сможешь сделать это, детка.
Мэделин подняла свои глаза к матери, снова поправляя свой шлем, и кивнула.
Она подняла биту, которая определено слишком большая для нее, и заняла позицию.
– Подача, – снова выкрикнул судья.
Мэделин глубоко вдохнула и снова замахнулась, в этот раз, попадая по мечу в
тот момент, когда ее шлем свалился на глаза.
– Беги, Мэделин, беги! – заорала Линда.
Мэделин забавно подняла свой шлем и огляделась, наконец–то, заметив мяч,
который она отбила прямо в центр шортстопа. Как детеныш жирафа, который побежал в
первый раз, она кинулась к третьей базе, сталкиваясь со своими партнерами по команде на
пути. Толпа засмеялась, пока тренер и Линда говорили Мэделин бежать в другом
направлении.
Мэделин вскарабкалась на ноги и пересекла ромб на другом конце поля, где
коснулась первой базы до того, как другая команда была способна выбросить мяч в
нужном направлении.
Все попытки были катастрофичными, вроде «какого черта я должна делать с
этим мячом»
– Это было весело, – сказал мне Джетт. Я слышал улыбку в его голосе, черт меня
побери, если мои губы не изогнулись от веселья.
Это не то, что я хотел увидеть. Я не хотел смотреть, как Линда подпрыгивала
вверх и вниз, беззаботно болея за свою дочку. Я не хотел смотреть, как побеждала
малышка Мэделин. Как будто у них все еще есть муж/отец, как будто я не украл у них
самого важного человека в их жизнях.
– Это не правильно, – пробормотал я Джетту, отворачиваясь.
– В смысле? – спросил Джетт, подходя ко мне.
– Они…счастливы, – я указал прямо на них. – Они, блядь, счастливы.
– И это проблема потому…?
Я провел рукой по своему затылку и посмотрел в небо, пока пытался подобрать
правильные слова, чтобы описать свои ощущения.
– Не знаю. Я просто думал…что они оплакивают потерю Маршала.
– Может, они пытаются двигаться дальше, Кейс. Что и ты должен сделать. То,
что ты только что видел – это две души, которые пытаются жить своей жизнью. Люди
двигаются дальше после трагичных событий. Сильные двигаются дальше, Кейс. Ты
должен сделать то же самое. Если счастливы они, если они наслаждаются жизнью, то и ты
должен делать то же самое.
– Я, блядь, не собираюсь у них учиться, – накинулся я на Джетта. – То, что у них
хороший день. Это не означает, что они не оплакивают свою потерю. Внешность всегда
обманчива.
Не дожидаясь возражений Джетта, я кинулся к машине. Бутылка виски
дожидалась меня дома, и она не выпьет себя сама.
Глава 17.
Мое настоящее…
Онемело.
Все мое тело онемело и не потому, что я просидел на жестком, деревянном полу
своей спальни несколько часов подряд. Нет, это от осознания, что Лайла – повзрослевшая
версия Мэделин.
Прошла неделя, как я говорил с Лайлой, неделя жизни в своей комнате, не
выходя за пределы своих крошечных четырех стен, кроме туалета или для пополнения
выпивки.
Диего и Блейн оставили все попытки вытащить меня из комнаты на четвертый
день, особенно после того, как я швырнул в них матрасом.
Моя комната разрушена, кровать перевернута вверх дном, комод лежит на полу,
а постель – у двери, блокируя проход всем посетителям. То, что было безопасным
убежищем, теперь место для раскаяния.
Ящик Marker’s Mark (марка бурбона) стоял передо мной, так же как и множество
пустых бутылок. Алкоголь сочился из моих пор, и каждый раз, как ходил в туалет, из меня
вытекал кусочек печени, но я оставался безмятежен. Разрушение моего тела было
желанным. Оно было почти кайфом для меня.
Моя голова в тумане, пока я разглядывал комнату от разорванных штор до
разбитого телефона, который лежал рядом с плинтусом на полу, после того, как я
швырнул им в стену. К тому же тут были множество дыр в стенах, где мой кулак врезался
в них в поисках небольшого облегчения от страданий, которые я испытывал.
Мои руки отекли, все в синяках и разбиты. Множество трещин испестрило их, а
кровь высохла коркой на моих костяшках.
Последний раз я принимал душ неделю назад, и хоть и пах, как гниющий труп,
мне было насрать. Единственное, что меня волновало – бутылка в моей руке и как быстро
она достигнет моих губ.
Я гордился своей способностью удерживать бутылку в руке, жить на
алкогольной диете и бесполезно растрачивать свою жизнь с каждой янтарной каплей.
Я принял вызов.
Я положил голову на руку, которая упиралась в колено, пока другой удерживал
бутылку за горлышко. Я уставился на пол, – холодный, твердый пол, – надеясь, что
мучительная жизнь подойдет к концу. В моем теле слишком много боли, слишком много
сожалений. Я обещал себе, что проживу такую жизнь в мучениях, расплачиваясь за грехи
через муки сожалений, но прямо сейчас, я отдал бы все, чтобы она закончилась.
Лайла потеряла своего отца, которого убили руки другого человека. Она
выросла в в системе опеки, защищая себя самостоятельно, молясь изо дня в день, чтобы
выбраться из своего положения, сбежать из ада, в котором жила.
Сейчас, она живет в разваливающейся квартире, проводя ночи на шесте для
похотливых и мерзких мужиков, которые хотят трахнуть ее на заднем сидении, попусту
проживает свою жизнь тем, чем зарабатывает на нее.
После всего, что с ней случилось, она ни на кого не полагается, и эта главная
причина, почему она не принимала помощь Джетта. Она верила в идею, что
самостоятельно способна обеспечивать себя, что похвально, но она заслуживала намного
большего.
Предательский треск ступенек сообщили о чьем–то приближении к моей
комнате. Я продолжал смотреть в пол, не позволяя комнате кружиться из–за количества
алкоголя, пылающего во мне, вместо того, чтобы дожидаться незваных гостей.
В считаные секунды в мою дверь постучали.
– Кейс?
Чертов Джетт Колби. Я бы поспорил на миллион долларов, что он покажется
сегодня. Я чувствовал нутром, что он появиться вскоре.
– Убирайся нахрен отсюда, – проворчал я, ощущая эффект алкоголя в своем
организме.
Не подчиняясь моим приказам, не то чтобы он стал, Джетт толкнул дверь
спальни, но ее остановил матрас на полу. Я мысленно улыбнулся своей попытке
забаррикадироваться.
– Какого хрена, – сказал Джетт из–за двери, все еще толкая ее вперед.
– Я могу протиснуться через нее, – проговорила Голди, от чего я застонал.
Какого хрена она здесь делала?
– Не смей, блядь, входить, Голди, – заорал я, поднимая свою голову и
заваливаясь набок, разливая выпивку по полу. Сильно запаниковав, я вернул бутылку в
правильное положение и наклонил к своему рту, лежа щекой на твердом полу.
Мои вкусовые рецепторы полностью онемели от спиртного, позволяя алкоголю
выжигать быстрый и легкий путь по моему горлу.
– Заткнись, Кейс, – сказала Голди. Она пролезла в щель между дверью и
косяком.
С того места, где я видел ее, она была пятном ног, покрытых черным хлопком, и
длинных, золотистых волос.
– Твою мать, – сказала она. – Какого черта ты натворил?
– Впусти меня, Голди, – попросил Джетт с другой стороны двери.
– Подожди. Комод блокирует матрас, прижатый к двери.
Как в тумане, я наблюдал, как Голди старалась сдвинуть матрас в сторону,
пытаясь освободить пространство для открытия двери. Ее каблуки стучали по полу, и она
ворчала, пока работала.
Даже если бы хотел помочь ей, я не смог бы. Я едва мог сосредоточиться на том,
что она делала, не говоря уже о том, чтобы встать.
Должно быть, она достаточно освободила комнату, раз Джетт вошел внутрь,
потому что с моего ракурса на полу, я заметил пару ног в брюках, идущих по комнате.
– Блядь, – пробормотал Джетт, когда вошел и оглядел разруху, которую я
устроил. Согнувшись до моего уровня, Джетт попытался выхватить бутылку из моей руки,
но я прижал ее ближе к груди. – Кейс, отдай мне бутылку, – предупредил Джетт властным
голосом.
– Пошел на хер, – огрызнулся я, поднося горлышко к своему рту.
Горлышко ударило по моим зубам прежде, чем я был способен поднести ее к
своим губам. Одним гладким движением, я запрокинул голову назад и ждал, когда
алкоголь обожжёт мое горло, но я не был вознагражден сладким привкусом виски. Вместо
этого бутылку вырвали из моих рук, а меня толкнули в сторону.
Моя голова завалилась вперед, мышцы шеи больше не работали в соответствии с
мозгом.
– Проклятье, – сказала Джетт. – Голди, иди и принеси мне немного хлеба и
воды. Мне надо сделать с ним что–нибудь.
– Не слушай его, – ответил я, заваливаясь вперед.
– Иди, малышка, – нежно попросил Джетт.
– Джетт, мне страшно, – голос Голди прозвучал слабо. Впервые в жизни я мог
сказать, что она напугана.
– Я разберусь с этим, малышка. Пожалуйста, сходи и принеси немного воды и
хлеба, ладно?
– Ладно, – она хлюпнула носом, а потом ушла.
Я ощутил облегчение, после ее ухода. Я наслаждался своим пьяным
состоянием…я упивался им, на самом деле…но не хотел, чтобы Голди видела меня таким.
Я не хотел, чтобы она видела меня, помеченным моими демонами, как чертовой алой
буквой.
Джетт толкнул меня к каркасу кровати так, чтобы моя голова была на уровне его
глаз. Мое зрение размыто, но из того, что я видел, – Джетт был не очень–то счастлив.
– Какого хрена произошло? – спросил Джетт, все еще удерживая мою голову,
чтобы я смотрел ему в глаза.
– Ты, выглядишь расстроенным, – подразнил его я.
– Конечно, я чертовски расстроен. Я не видел тебя неделю, прихожу и вижу, как
ты напиваешься до смерти. Какого хрена, Кейс?
Я потянулся сквозь дымку к его голове и коснулся его щеки.
– Не плачь, детка.
– Мудак, – сказал Джетт, хватая меня за руку.
– Эй, эй, полегче, блядь, – потребовал я, когда комната начала вращаться.
Мой мир накренился, пока Джетт вел меня в ванную, меня, спотыкающегося
всю дорогу. Желудок скрутило, и я знал, что резкие движения станут результатом того,
что я вычищу из себя каждую каплю алкоголя, которой запасся.
– Помедленней, блядь, – потребовал я снова.
Джетт не слушал и продолжал тащить меня в ванную.
– Ты махнешь, как дерьмо, – сказал он, заталкивая меня в туалет.
Холодный фарфор звал меня. Я схватился за край унитаза, направляя голову
туда как раз вовремя, когда мой желудок сотрясли судороги и меня вырвало.
Сидеть в собственной грязи, не двигаясь, просто пить, – почти безмятежное
состояние для меня, но в ту минуту, как вы передвинули меня, в ту минуту, как вы
заставили меня сосредоточиться на чем–то еще, кроме волокон деревянного пола, из–за
этого всего алкоголь, который я поглощал всю неделю, был под угрозой выйти наружу, и
именно это со мной и произошло сейчас.
Джетт толкнул мою голову в дыру унитаза, убеждаясь, что все выходящее
попадало точно в цель.
Холодок прокатился по мне, когда выступил пот на моей коже от судорог
желудка. Пока меня выворачивало, я схватился за унитаз, молясь о том, чтобы все,
наконец–то, закончилось.
Медленно, мой желудок перестало скручивать, а на его место пришла жгучая
головная боль, пульсирующая в моем мозгу.
Я рухнул на пол и положил предплечье на глаза, блокируя флуоресцентный свет
в туалете. Моя футболка прилипла к намокшей от пота коже, а в голове пульсировало,
пока та располагалась на плитке на полу, умоляя об облегчении.
– Закончил? – спросил Джетт, не выказывая никакой пощады.
– Ага, – прохрипел я. Мое горло горело от смеси желчи и алкоголя. Разговоры –
в данный момент инородное понятие для меня.
– Хорошо, – Джетт снова меня поднял, удивляя меня этим, поскольку во мне на
пару фунтов мышц было больше, чем в нем. Он затащил меня под душ, укладывая на пол,
и включил холодную воду.
Арктический душ капал сверху на меня, очищая туман в моей голове.
Я не корчился, я даже не двинулся с места. Я радовался ледяной воде,
превращающей когда–то мой затуманенный взгляд в более ясный сейчас.
Джетт стоял снаружи душа со скрещенными руками и разочарованием на лице.
– Когда ты в последний раз мылся? – спросил Джетт.
– Когда сосал твой член, – ответил я, довольный своим поганым комментарием.
– Рад, что ты находишь это смешным.
– Единственное, что смешно во всем этом мире, – безжалостное невезение,
которым меня, блядь, благословили.
– Все, что знаю я, – у тебя идеальная жизнь, а ты растрачиваешь ее попусту,
живя в тени своего прошлого и не двигаясь вперед.
– Ты нихрена не знаешь, – огрызнулся я в ответ. – Ты не знаешь, каково быть
мной, жить с виной того, что я сделал.
– Ты вообще разговаривал с ними? – спросил Джетт, ссылаясь на Линду и
Мэделин. – Ты вообще пытался узнать, как у них дела? В последний раз твоей попыткой
стало наблюдение за ними на детском бейсболе. А теперь ты просто скрываешься, как
неуловимый мудак, не желая встретиться с ними. Они могут быть в порядке, Кейс, а ты и
понятия не имеешь.
– Они не могут быть в порядке. Как может кто–то когда–нибудь оправиться от
потери родителя? Черт, ты потерял свою мать несколько лет назад, но по–прежнему
страдаешь из–за этого.
Джетт собирался ответить, но потом закрыл свой рот.
Вот, что я, блядь, думал.
Я потянулся и выключил воду. Я сел на дне душа и стянул футболку и штаны,
когда Джетт бросил мне полотенце. Я провел им по лицу, а потом медленно встал,
позволяя своим ногам привыкнуть к весу своего тела.
Джетт стоял передо мной с руками в карманах, а манжеты его деловой рубашки
были закатаны до локтей. Он источал роскошь и власть, но я знал другое. Парень
испытывал боль, как и большинство, кто потерял родителя. Я знаю о потери, которая
пришла к нему, когда его мать умерла от СПИДа. Я знаю о скорби, которую он
испытывал. Я знал потому, что был тем, кто поддерживал его в те мрачные дни, и даже
если он и был ослеплен болью, он продолжил двигаться вперед по жизни, как и Линда с
Мэделин. Он не мог говорить мне, что больше не думал о своей матери.
– Все иначе, – сказал Джетт. – Моя потеря отличается от их.
– Потеря есть потеря, Джетт.
– Все иначе, – Джетт прочистил горло. – У меня даже возможности не было
побыть со своей матерью. У меня был небольшой проблеск того, что бывает, когда мать
присутствует в твоей жизни, и то в зрелом возрасте. Я узнал, какой моя жизнь могла бы
быть. Мэделин молода. Она может двигаться вперед, не зная сожаления, которое испытал
я.
– Я знаю, что ты любишь контроль, Джетт, но ты не можешь диктовать чувства
людям.
– Я знаю это, но все иначе.
Отец Джетта был мудаком эпических размеров, используя мать Джетта для
продолжения рода, а потом вышвырнул ее на улицу после родов, оставляя бездомной и ни
с чем, кроме одежды, которая на ней была, обратно к борьбе за свою жизнь. Так было,
пока Джетт не покинул плот своего отца и начал свою собственную жизнь, в которую он
мог пригласить свою мать, но было слишком поздно. Ему достался короткий промежуток
времени с ней до того, как она умерла от СПИДа в спокойствие его дома.
Я видел отличие, о котором говорил Джетт, но придерживался своей позиции.
Потеря была потерей, и кто мы такие, чтобы судить, как кому–то реагировать? Это не
наше место, чтобы судить людей. Наше место – любить или поддерживать или скорбеть и
оплакивать их.
Я выбрал путь скорби, но вместо того, чтобы медленно выходить из темноты, я
чувствовал, что разумно оставаться там, чтобы оплакивать свою жизнь.
– Я принесла воду! – прокричала Голди из спальни, нарушая напряжение между
мной и Джеттом. – Где вы?
– Здесь, – позвал Джетт, все еще глядя на меня.
Ее маленькие каблучки стучали по полу, но она остановилась, когда заметила
нас с Джеттом, уставившихся друг на друга. Я мельком посмотрел на нее, и заметил ее
обжигающий взгляд, изучающий мое тело. Хоть и был полупьяным, я оценил ее
разглядывание моего тела.
– Нашла, что нравится? – спросил я, немного раскачиваясь.
– Ты похож на дерьмо, – ответила она.
– Самое сексуальное дерьмо в городе, – возразил я, вытягивая руки над головой,
полностью осознавая, что мое полотенце висело низко. Слишком плохо то, что я все еще в
боксерах, или все еще обладал возможностью разыграть неплохое шоу для Джетта и
Голди.
Черт, я на самом деле, все еще пьян.
– Я разберусь, – сказал Джетт Голди. – Иди потусуйся с Диего. Я ненадолго.
– Нет, – сказала она вызывающе. – Я хочу объяснения.
– Объяснения чего? – спросил я. Я прошел мимо них обратно в свою комнату.
Обычно, я завалился бы на кровать, но поскольку она была разобрана, я сел на край
комода, который плашмя лежал на полу.
Голди и Джетт последовали за мной и встали передо мной, ожидая от меня
какого–то ответа.
– Что? – спросил я, растирая лицо и желая, чтобы под рукой оказался пузырек с
валиумом.
– Что, твою мать, ты сделал с Лайлой? – спросила Голди, ее гнев возрастал.
– О чем ты? – спросил я, мой пульс ускорился от одного упоминания имени
Лайлы.
– Из нее будто высосали жизнь, – ответила Голди, руки на бедрах, готовая к
схватке.
В ней едва ли полтора метра роста, отсюда и ее прозвище от Джетта, и ноль
жира на костях, но я не сомневался в ее способности устроить отличную драку.
– Уверен, что она в порядке, – ответил я, чувствуя себя еще больше
опустошенным, чем прежде, из–за Лайлы. Человек, который высосал из нее жизнь – я.
Еще одна жизнь, которую я смог повредить.
– Она не в порядке, Кейс. Она не рассказывает мне, что произошло, поэтому
тебе лучше начать говорить.
– Мы переспали. Потом я ушел, – я выдохнул, упуская все интимные детали и
мгновения, что мы разделили.
– Я не верю, – ответила Голди.
– Не веришь? – я схватился за затылок. – Проверь кошелек. Там на один
презерватив меньше.
Топая ножкой, как ребенок, она сказала:
– Нет, не верю, что это все, что произошло.
– Брось, это того не стоит, – сказал ей Джетт, притягивая к себе.
– Я так устала мириться с его непостоянностью. Пришло время взять себя в
руки, Кейс. Утомительно быть другом тому, кто думает, что миру придет конец в любой
день.
– Рад, что ты, наконец, осознала, что мы не обязаны дружить, – ответил я, на
самом деле, желая, чтобы она оставила меня в покое.
– Ты придурок.
– Угу, – сказал я, прислоняясь головой к стене.
– Пошли, – подтолкнул ее Джетт.
– Так глупо. Почему мы должны ходить вокруг него на цыпочках? Какое
отношение имеет к этому лето?
Как чертов полуприцеп врезался в стену, осознание ударило меня в грудь.
– Твою мать, какой сегодня день? – спросил я, глядя на Джетта.
Печальное выражение его лица подтвердило мои мысли.
Сегодня день рождения Мэделин, а я, блядь, забыл. Я был так зациклен на
топлении в собственной печали, что забыл о ее дне рождении.
– Какой сегодня день? – спросила Голди, разглядывая нас. – Какого черта
происходит?
– Мне нужно идти, – ответил я, хватая джинсы и футболку с пола.
– Протрезвей для начала, – сказал Джетт, бросая в меня водой и хлебом. – Потом
можешь идти. Полупьяное состояние не поможет.
Даже если я и хотел больше всего уйти, Джетт был прав. Чтобы позаботиться о
деле, мне нужно протрезветь, поэтому я схватил воду и хлеб и пропихнул их вниз.
