Текст книги "Рыжеволосая бестия"
Автор книги: Мэг Хатчинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Мэг Хатчинсон
Рыжеволосая бестия
Посвящается Джо, дорогому другу, которого так не хватает. В благодарность за те счастливые времена, которые мы провели вместе. Благослови тебя Господь.
Пролог
Это нужно сделать!
Возможно, второго шанса уже не будет! Легкая фигура мелькнула перед открытым камином: развевающиеся золотисто-каштановые волосы, тонкое хлопковое платье, прикрывающее длинные и тонкие, как у жеребенка, ноги.
Но что, если у нее не получится? Ведь ребенок может не дать довести план до конца! Мысль эта обрушилась на нее похоронным звоном, и призрачная фигура растворилась в воздухе.
Это был бы конец! Если сейчас упустить возможность и не ухватиться за соломинку, которую подбрасывает фортуна, она будет обречена до конца дней прозябать в нищете, как и ее мать, которая всю жизнь прожила в убогом домишке, одном из десятков таких же безликих построек, образующих целый лабиринт серых, невзрачных улиц.
Это означало бы, что в жизни у нее не будет ничего, кроме этого двора, общего для восьми домов, в четырех из которых семьи пользуются одной ванной, одним водяным насосом… одной уборной.
Tea Мейбери посмотрела на чернеющее на фоне багряного безоблачного неба большое ветряное колесо угольной шахты «Снежная», и ее миловидное детское лицо скривилось. Вращение колеса напоминало движение колесницы смерти, несущейся по небу и сеющей вокруг себя страдания. Всем, кто жил в его тени, суждено было умереть: мужчинам, которые задыхались в черных недрах угольной шахты, детям, которым приходилось спать по нескольку душ в одной кровати. Днем дети помогали взрослым добывать уголь в шахте, а по ночам дышали все той же ядовитой угольной пылью, от которой не было спасения, ибо она проникала во все щели. Не помогали даже закрытые окна в домах, и мало у кого из детей были здоровые легкие. Жизнь в муках и саже, обычная для большинства женщин в Дарластоне, ждала и ее. Днем женщины трудились не покладая рук, а по ночам молились Богу, чтобы он уберег их от очередного ребенка.
Нервы Tea сжались в комок, дыхание замедлилось. «Снежная». Какое подходящее название для шахты! Мечты мужчин, входящих каждый день в ее черную пасть, помыслы женщин, толкающих груженные углем тележки, – все растворялось в воздухе, как туман.
Вот на что обрекал ее ребенок.
Наблюдая за клубами дыма, вырывающегося из труб на крышах домов, которые тесно лепились к шахте, Tea взволнованно мяла мягкую ткань дешевой юбки. Рождение ребенка все разрушит, поставит точку на ее мечтах, и они растают, как снег под первыми лучами весеннего солнца. Вместе с ними растает все, о чем она думала каждый день своей жизни в этой хибаре, все, о чем она молилась еженощно. И теперь, когда ее молитвы были услышаны и появился шанс вырваться из этого ада, судьба не должна отвернуться от нее.
Откуда-то из густой травы вспорхнула испуганная птица и, устремившись в небо, нарушила вечернюю тишину прекрасной песней. Наблюдая за ее полетом на фоне заката, Tea почувствовала, как у нее потеплело на сердце. Лукавая фортуна, подарившая шанс на спасение, подсказала и решение.
Tea проводила птицу глазами. Ее маленькие, но сильные крылья обязательно унесут ее туда, куда она стремится. Как и птица, она должна изо всех сил рваться к своей цели.
«Упустить такую возможность?.. Ну уж нет», – продолжив путь, подумала Tea и улыбнулась. Она не упустит своего шанса, она сделает все, чтобы ее мечта сбылась… Даже если для этого потребуется бросить ребенка в старую шахту!
– Ты должна мне помочь, Алиса. Кроме тебя, мне не к кому обратиться.
Tea Мейбери дождалась, пока озадаченное лицо девушки, сидевшей на краешке узкой каркасной кровати, постепенно сделалось недоверчиво-удивленным.
– Должна, ты ведь сама это понимаешь, правда? Речь идет о единственном для меня выходе.
От волнения напряглись мышцы живота. Чтобы тишина не затянулась, Tea сделала вид, что расплакалась. Алиса не согласится, это ясно как божий день. Но ее нужно заставить согласиться… Заставить во что бы то ни стало!
Пока Tea Мейбери вытирала фальшивые слезы, ее мозг напряженно работал. Предложение свалилось на нее неожиданно, как снег на голову. Но оно обещало именно то, о чем ей всегда мечталось: новая жизнь в другой стране. Ей больше не придется жить в полунищете и постоянно таскаться на рынок, можно будет подумать о платьях подороже. У нее будет свой дом и все, что полагается в придачу… Tea Мейбери заживет, как настоящая леди.
– Никто ведь не узнает, – еще раз жалостливо шмыгнув носом, сказала она и отошла в противоположный угол крошечной комнаты. Положив руку на комод, Tea продолжила: – Скажи, разве придет кому-нибудь в голову задумываться о чем-то таком? А на тебе это вообще никак не отразится. Все равно ведь никому…
«Никому до тебя нет дела», – про себя закончила Алиса Мейбери, старшая сестра. Дурнушка Алиса, на которую не обращал внимания ни один мужчина, если он хоть раз видел хорошенькую Tea.
– Пойми же, – настаивала на своем Tea, не обращая внимания на мелькнувшую в глазах сестры горечь, – это единственный выход. И самый лучший.
«Лучший для всех или лучший для тебя, Теа?» – поневоле подумала Алиса, и губы ее обиженно поджались. Младшая сестра всегда во главу угла ставила свои личные интересы. Мир должен был не просто крутиться вокруг Tea, он должен был крутиться для нее.
– И матери от этого будет больше пользы, чем от того, что я буду таскать всякую дрянь в город.
Дрянь! Пальцы Алисы сжались на холодной железной раме кровати. Ездить в город на рынок было единственной обязанностью сестры. Шитьем, которое давало им возможность хоть как-то содержать дом, Tea не занималась, спину на огороде не гнула, овощи, которые покупали у них богатые семьи Дарластона, не собирала и, конечно же, ухаживать за больной матерью не помогала.
Сестер разделяло небольшое пространство комнаты, но Tea чувствовала, что Алиса пока еще ни на что не может решиться. Она до сих пор не дала никакого ответа и вообще не произнесла ни единого слова… Неужели сестра откажет?.. Нет, она не сможет… Tea этого не допустит, потому что хорошо знает, как добиться своего. Не получится уговорами – она попробует по-другому.
– Пожалуйста, Алиса, не говори «нет»…
Воспользовавшись паузой, Tea снова всхлипнула и стала умолять:
– Ведь я так надеялась, молилась, чтобы это произошло! Неужели сейчас, когда мне выпал такой шанс, ты хочешь помешать воспользоваться им? Я же знаю, ты не сделаешь этого! Ну пожалуйста, помоги мне, Алиса!
«… не сделаешь этого!» Непослушные мысли завертелись в голове Алисы. Такие отношения были у них с сестрой всегда: Tea поступает так, как хочется ей, а расхлебывать неприятные последствия приходится Алисе. Ответственность всегда возлагалась на старшую сестру. «Это ты не уследила…», «тебе следовало бы лучше заботиться о Теа…» Мать даже мысли не допускала, что ее младшая дочь может быть в чем-то виновата. Tea всегда была любимым ребенком Анны. Tea необходимо купить новое платьице; маленького рыженького ангелочка обязательно каждый вечер нужно покачать на коленях; бедную хрупкую Tea нельзя нагружать работой, разве что самой легкой… И вообще, неужели Tea способна сделать что-нибудь не так?
Однако на самом деле Tea много чего делала не так. Вот и сейчас она, как обычно, хотела, чтобы за все отвечала сестра, чтобы вся ответственность легла на плечи Алисы. Эта мысль заставила Алису еще крепче сжать пальцами холодное железо. Нет, на этот раз она не пойдет на поводу у сестры и откажет ей в просьбе. Так нельзя, неправильно с моральной точки зрения. Это было бы грехом по отношению к ребенку, грехом в глазах Господа. Она не станет помогать ей. Не теперь…
– Нет, – ответила Алиса, сверля взглядом хрупкую фигуру, застывшую в ожидании, и слегка покачала головой. – Нет, Tea, я не могу…
Золотые лучи багрового закатного солнца, которые проникали в комнату через небольшое квадратное окно, выхватили из темноты голубые огоньки, сверкнувшие в глазах Tea.
– Не можешь! Не можешь или не хочешь? – не сдерживая раздражения, крикнула она. – А, я понимаю, почему ты отказываешься… Тебе ведь, в отличие от меня, не повезло! Значит, я не имею права на счастье? Так ведь? Ну конечно, ты просто завидуешь, ты всегда завидовала мне, признайся, Алиса. Это все зависть!
Завидовала ли она сестре? У Алисы неприятно сжалось сердце, когда она поняла, что в этом обвинении есть доля правды. Да, все ее детство – это ревность, зависть и порою печаль. Нет, причиной этой зависти были не золотистые кудри и хорошенькое личико. И даже не новые платья с чудесными лентами и бантами, которые постоянно шила мать для младшей дочери. С этим она научилась как-то справляться. Ее печаль была вызвана тем, что ей не хватало любви, той любви, которую в избытке получала Tea. Да, все дело было именно в той особенной материнской любви, которой мать одаривала младшую из сестер и в которой Алиса так нуждалась. Она мечтала о ней, утирая слезы, долгими ночами и просила о ней днем, взывая к небесам. Но приходил вечер, и не Алису, a Tea сажала на колени мать, гладила по голове и нежно целовала на ночь. Именно это было причиной ревности, только вот…
– Признайся! – Злой выкрик снова прорезал тишину. – Признайся в этом, Алиса, выпусти на свободу демона, который гложет тебя!
Резкий, как холодный осенний ветер, рвущий с деревьев последние листья, этот крик развеял тень сомнения, и Алиса впервые в жизни открыто столкнулась с тем, о чем всегда догадывалась, но все же боялась признать: для Tea важна лишь сама Tea, и так будет всегда; кроме себя самой, ее в этом мире не интересует никто; для сестры имеет значение лишь личная выгода.
– Выпусти на свободу демона… – задумчиво повторила Алиса. В ее душе вихрем закружились чувства, но она не подала виду и спокойно посмотрела на сестру. Симпатичное личико Tea исказила гримаса недовольства и раздражения. В детстве, а точнее, до этого самого вечера такое выражение на лице сестры всегда заставляло Алису идти на попятную, уступать дорогу Tea, но на этот раз все было иначе. Tea должна сама расхлебывать кашу, которую заварила, а также отвечать за свои поступки и принятые решения. – Выпусти на свободу демона, – снова произнесла она. – Именно это ты всегда и делала. Вспомни, как ты поступила год назад…
– Неправда, меня заставили…
– Нет. – Алиса упрямо покачала головой. – Может быть, мать и поверила твоему рассказу, но я – нет. Тогда ты повела себя точно так же, как и всегда. Добилась, чтобы исполнились твои желания, и выпустила на свободу демона, который сидит в тебе, демона себялюбия. Только ты забыла, что этому демону нужно платить. И тогда, и сейчас ты знала, на что идешь. Ты всегда точно знаешь, чего хочешь и чего это будет стоить тебе, Tea. Ты всегда знаешь, как добиться того, чтобы все было по-твоему… Только на этот раз у тебя ничего не выйдет. Ты нагрешила, и тебе жить с этим грехом.
В противоположном углу комнаты блеснули яркие рыжие волосы, озаренные пламенным закатом, отчего над головой Tea как будто образовался огненный ореол. Это напомнило Алисе портреты святых, которые им с Tea в детстве показывали в воскресной школе. У всех этих праведных мужчин и женщин над головами были изображены золотые нимбы.
На какой-то миг Алиса словно перенеслась в маленькую комнату в доме приходского священника при церкви Святого Лаврентия, где она всматривалась широко раскрытыми глазами в портреты людей, которых называли святыми апостолами, святой Анной и дочерью ее, Пречистой Девой, матерью Иисуса Христа. Их спокойные ясные лица притягивали, завораживали.
– Мне бы стоило догадаться, что ты откажешь…
Tea тряхнула огненной гривой – и по темной комнате, казалось, разлетелись тысячи пылающих искорок. Брошенный сестрой упрек вывел Алису из задумчивости и, вернув к действительности, заставил снова внимательно посмотреть на Tea. Нет, на лице сестры не было святого смирения, ее тонкие черты не тронула добрая и нежная улыбка. Сейчас на лице Tea застыло выражение, которое с самого раннего детства искажало его, когда она была с чем-то не согласна. Потом лицо так же быстро разгладилось.
Но Алиса видела столь быструю смену настроений довольно часто и знала, что за этим обязательно последует какая-нибудь очередная уловка сестры. Уговоры наверняка не закончатся: Tea будет настаивать до тех пор, пока все не станет в точности так, как она задумала, ибо не в ее привычках сдаваться.
В противоположном от Алисы углу комнатушки загорелись веселые огоньки, похожие на светлячков, – это опускающееся за горизонт солнце напоследок осветило голову сестры прощальным лучом. Теперь, когда с лица Tea исчезла раздраженная мина, когда разгладились недовольные складки вокруг красивого рта, Алиса снова подумала о портретах святых. Да, ее сестра красива, но, как говорится, внешность обманчива…
Алисе пришлось сделать над собой усилие, чтобы отбросить эту мысль, но на душе отчего-то стало грустно, сердце сжалось от нахлынувшей жалости. Почему? Она попыталась понять, что могло вызвать это чувство. Ведь ее сестра Tea, такая целеустремленная и красивая, явно не нуждалась в чьей-либо жалости.
– Мне бы стоило догадаться… – Светлячки всполошились, когда Tea слегка качнула головой. – Мне бы стоило догадаться, что ты скажешь… Но несмотря на то что ты так поступаешь только из чувства ревности, несмотря на то что тебе хочется видеть, как моя жизнь пойдет прахом и я по-прежнему буду жить в этой вечной нищете и убогости, в которой человек превращается в скотину, я все-таки понимаю, что… ты права. Будет лучше, если я сама выпутаюсь из этой ситуации.
Опустив руку в выдвинутый ящик комода, Tea посмотрела на старшую сестру, которой всегда умела управлять. У Алисы были такие же волосы, может, немного темнее. Тот же золотой блеск тяжелых упругих прядей, вечно завязанных на затылке; полностью открытое лицо – правда, не такое миловидное, как у нее, но все же обладающее определенной притягательностью. Однако по-настоящему красивыми были глаза Алисы – печальные, цвета зимней фиалки, они могли заставить трепетать сердце любого мужчины, если бы она попыталась пустить их в дело. Но Алиса не пыталась. У старшей сестры не было привычки уходить из дому при каждом удобном случае, да и она, Tea, никогда не подталкивала ее к этому. То, что Алиса всегда была дома, вполне устраивало Tea. Если занимаешься зарабатыванием на жизнь для семьи, у тебя не должны быть связаны руки; более того, такое положение вещей давало Tea ту свободу, которой она могла пользоваться в полной мере.
Благодаря сгущающимся сумеркам напряжение, с которым сжались губы Tea, осталось незамеченным. Свобода! Именно ее она ставила превыше всего. Вырваться из вечной нищеты, когда денег хватает только на самое необходимое, оставить в прошлом дым и грязь Дарластона… не думать больше о новых обстоятельствах, которые с недавнего времени стали угрожать ей, – вот что такое свобода! Ее рука задержалась на краю открытого ящика. Решительный вдох. Нет, она не намерена заковывать себя в кандалы. Никогда!
Алиса смотрит на нее… точнее, она не сводит с нее глаз. Про себя Tea рассмеялась. Сестра, которую она всегда с легкостью заставляла поступать так, как это было выгодно ей самой, и на этот раз сослужит свою службу.
– Tea!
Взволнованный возглас лишь убедил младшую сестру в том, что она не ошиблась. Алиса выполнит то, что от нее требуется.
– Tea, что ты задумала? – с тревогой в голосе спросила Алиса.
Достав из ящика комода завернутый в простыню сверток, Tea посмотрела на сестру, и на ее губах заиграла усмешка. Битва, похоже, почти выиграна!
Пряча улыбку, Tea с напускной печалью покачала головой.
– Задумала? – эхом отозвалась она, глядя на Алису горящими глазами. – Я расскажу, что я собираюсь делать. Я поступлю именно так, как советуешь ты. Сама решу свои проблемы.
Беспокойство Алисы начало перерастать в страх. Она вглядывалась в лицо сестры, которая тоже неотрывно смотрела на нее. Эта странная улыбка, холодные глаза. Такую Tea она видела впервые. Девушка, которая всегда жила сегодняшним днем, вдруг задумалась о последствиях? Нет, этого не может быть! Внутренний голос подсказывал Алисе, что за внезапной уступчивостью кроется нечто бесконечно тревожное. Tea всегда терпеть не могла, когда ей отказывали, и сейчас вряд ли станет мириться с непокорностью сестры.
– Только ты, Алиса, в первую очередь должна знать, чего я не собираюсь делать!
От того, как спокойно были произнесены эти слова, от холодного ровного голоса Tea и без того взвинченные нервы Алисы напряглись до предела. Она посмотрела на сверток в руках сестры, потом на лицо Tea, излучающее радость победы, и ей стало жутко.
– Я не допущу, чтобы это… – Tea легко встряхнула сверток, – чтобы эта досадная ошибка испортила всю мою жизнь. Поэтому я избавлюсь от нее. Ты можешь не переживать: я сделаю так, чтобы никто его никогда не нашел… Только если по ночам тебя будет мучить бессонница, вспомни мои слова о том, что… мне никто и ничто не сможет помешать. Вспомни и то, что ты виновата в этом не меньше меня, поскольку не захотела мне помочь, хотя знала, что я собираюсь бросить этого… эту помеху… в первую же шахту, которая попадется мне на пути.
1
«…эту помеху в первую же шахту, которая попадется мне на пути…»
Эти слова были сказаны предельно открыто, без каких бы то ни было околичностей. Холодные глаза Tea давали понять, что она ни за что не откажется от своих намерений.
Сидя на кровати в той же комнате, Алиса Мейбери опять принялась вспоминать, как вечером, три года назад, ее сестра поклялась убить собственного ребенка ради того, чтобы не упустить шанс зажить новой беззаботной жизнью, в спокойствии и достатке.
«… в первую же шахту…»
Хладнокровная уверенность, прозвучавшая в этих словах, не позволила ей усомниться в решительности сестры, чем и воспользовалась Tea. Она просто положила шестимесячного ребенка обратно в ящик комода, где для него была устроена кроватка из подушки, и вышла из комнаты. Вот так, не сказав больше ни слова, не поцеловав ребенка, не попрощавшись с матерью, Tea взяла и оставила собственного сына, отвернулась от семьи, чтобы присоединиться к своему новому покровителю.
Как она могла так поступить? В глубине души снова возникло чувство презрения, с которым Алиса все это время боролась. Лучше было бы задаться вопросом, могла ли Tea поступить иначе? Ведь мать всегда и во всем потакала ей, а у отца после двенадцатичасовой смены в угольной шахте не оставалось никаких сил вникать в подробности их отношений, и он лишь улыбался. Неудивительно, что Tea привыкла к тому, что ее малейшие прихоти удовлетворялись, а все прегрешения, которых по мере взросления становилось все больше и больше, списывались на старшую сестру. Однако ни на одну сестру нельзя было списать тот грех, в результате которого Tea забеременела.
Заплетая в косу густые огненно-рыжие волосы, Алиса всматривалась в свое отражение в старом зеркале, висевшем на стене над шатким столиком для туалетных принадлежностей. Вдруг ей начало казаться, что отражение меняется, лицо в зеркале превращается в более юное, живое, сияющее от удовольствия.
«Эти ощущения невозможно описать…»
В отражении она внезапно увидела не себя, а сестру. Губы Tea растянулись в блаженной улыбке, глаза засияли.
«Ты не можешь себе представить, что испытывает женщина, когда мужчина сжимает ее в своих объятиях, каково это – ощущать исходящее от него тепло…»
От слов, всплывших в памяти, щеки Алисы вспыхнули огнем. Как Tea вообще могла о таком думать? Но она не только думала, она еще и говорила об этом вслух, и слова сестры не исчезли бесследно; до сих пор Алисе их нашептывала ночь, приносил с собой рассвет, а стоило отвлечься, потерять бдительность, и они начинали звучать в голове даже днем, заставляя краснеть от смущения и стыда.
Да, Алиса сгорала от стыда, ей было неловко, оттого что она слушала Tea. В отличие от нее, младшая сестра испытывала удовольствие, когда рассказывала о своих ощущениях.
«…это было удивительно…»
Как ни пыталась Алиса, она не могла противиться воспоминаниям. Ее пальцы задрожали, она выпустила из рук косу, и та упала ей на плечо. Словно пребывая в трансе, она смотрела на старое, в пятнах зеркало и видела в нем не себя, а смеющееся лицо сестры.
«Не могу тебе передать, как это было приятно, Алиса. Когда его обнаженное тело прикасалось к моему, когда он входил в меня. В мире нет ничего более… ничего… ничего такого, с чем можно было бы сравнить то, что мы оба тогда чувствовали».
«Но ведь так нельзя, Tea, это же грех…»
«Нет, нет! – отмахивалась Tea от слов порицания. – Это блаженство! Наслаждение, которое проникает в каждую твою клеточку. Ничего нет приятнее, чем лежать рядом с мужчиной, который любит тебя».
«Но ты уверена, что он… что он не…»
«Не играет со мной? – В ярко-голубых глазах Tea отражалась уверенность. – Ну что ты! Я чувствую, как он прикасается ко мне, целует меня, в каждом его взгляде я вижу любовь. У нас все по-настоящему, без притворства. Зачем притворяться, когда нам обоим так хорошо вместе? Он любит меня, Алиса».
– Tea, прошу тебя…
С последними словами, произнесенными навзрыд, видение исчезло, и теперь на Алису из зеркала вновь смотрело ее отражение.
Не закончив заплетать косу, Алиса легла в кровать. Ее сестра была так уверена в себе, так доверяла тому мужчине. Однако он, доставив Tea удовольствие, – как утверждала сестра, неслыханное, – фамилию свою ей не дал, и их упоение друг другом не закончилось ожидаемым браком.
Прикосновение к холодным застиранным хлопковым простыням приятно остудило разгоряченное тело, но мысли в голове продолжали жечь, как угли из жаровни.
Очевидно, сестра действительно думала, что этот мужчина останется с ней, безоговорочно верила, что он возьмет ее в жены, но недели шли, а возлюбленный так и не заговорил о свадьбе.
О, как Tea могла оказаться такой глупой? Пальцы Алисы сжали простыню. Неужели сестра не понимала, что, если бы ее ненаглядный действительно намеревался жениться на ней, они бы уже давно отправились в церковь Святого Лаврентия, где в присутствии матери и Алисы поклялись бы друг другу в вечной верности? Но он все время повторял, что нужно еще подождать, и Tea, ослепленная обещаниями и разговорами о будущей жизни, которая сулила исполнение всех ее мечтаний, терпеливо ждала и не задавала лишних вопросов: Но как сложилось у нее на этот раз? Неужели старая история повторилась снова?
Еще немного – осталось прополоть всего-то два рядка картошки, – и можно будет отдохнуть. Но голова раскалывается после очередной бессонной ночи, руки и ноги жутко болят от нескольких часов работы с тяпкой в руках и посадки овощей. Алиса провела тыльной стороной ладони по лбу, убирая с лица непослушные пряди волос.
Раньше жизнь была совсем другой…
Выпрямившись, она посмотрела вдаль, где огромное ветряное колесо «Снежной» накрывало своей тенью кучку невзрачных домишек. На этой шахте работали ее отец и братья, однако, несмотря на то что это был невероятно тяжелый труд, мужчины не жаловались. К тому же зарплата, которую они приносили домой, хоть и была скромной, все-таки могла обеспечить жизнь их семьи. В те дни мать еще улыбалась и, занимаясь обычной домашней работой, любила напевать вполголоса; они были счастливы.
Но потом пришла беда.
Щурясь от яркого света, Алиса стала вспоминать события прошлого.
Крики женщин, бегущих к входу в шахту, ее мать среди них.
Глубоко под землей произошел взрыв. Двенадцатилетняя Алиса, стоя рядом с матерью, буквально ощутила, как толпа женщин в ужасе затаила дыхание, когда им сообщили, что произошло. Все до единого лица сделались белыми как мел.
Причиной воспламенения подземного газа, возможно, послужила искра, образовавшаяся при ударе киркой о пласт угля. От последовавшего за этим взрыва обрушилась часть угольного забоя. Но «каковы масштабы обрушения и есть ли пострадавшие, на данный момент неизвестно». Объяснение, данное управляющим шахтой, прозвучало официально и почти безразлично. Только спустя годы Алиса поняла, что его спокойствие в ту минуту было необходимо, дабы предотвратить панику среди собравшихся у «Снежной» женщин. И паника не началась, все женщины и дети стояли молча, только в беззвучной молитве шевелились губы. Люди провели возле шахты всю ночь. В течение многих часов, до следующего утра, мать все твердила ей, что она должна будет заботиться о Tea, пока не закончатся спасательные работы и отец с братьями не вернутся домой.
И они вернулись.
Колесо шахты начало медленно вращаться. Точно так же оно вращалось и в тот страшный день.
Воспоминание было настолько ярким, что Алиса опять почувствовала страх, витавший в воздухе в те жуткие минуты ожидания, когда каждая из стоявших у шахты женщин гадала, увидит ли она снова своего мужа, отца, сына.
Колесо вращалось весь день, поднимая на поверхность горы угольных обломков, чтобы расчистить выход замурованным под землей людям. Потом стали подниматься шахтеры. Черные с головы до ног, в крови, перемешанной с угольной пылью, с поломанными руками и ногами, мужчины и мальчишки стояли в клети и невесело смотрели на встречающих их женщин. Ее отца и братьев подняли в последнюю очередь.
Они вернулись домой.
Наблюдая за неторопливым вращением огромного железного колеса, Алиса продолжала вспоминать.
Впереди был отец. Отправляясь с сыновьями на работу, он тоже всегда шел первым, только теперь все было по-другому. Ни добродушного подтрунивания, ни шуточек, отпускаемых в адрес друг друга, ни обсуждения любимого семейного блюда (запеченная рубленая печенка с горошком). Процессия двигалась молча. До самого дома никто не проронил ни слова. На дверях, поспешно сорванных с петель, шахтеры, все еще черные от угля, в изодранных робах, несли Томаса, отца, а также Марка, восемнадцатилетнего брата, Люка, которому исполнилось шестнадцать, Бенджамина, чье четырнадцатилетие только недавно отпраздновали, и, наконец, двадцатилетнего Джеймса, старшего из братьев. Девушка, на которой он хотел жениться, зарыдала, когда увидела изувеченное тело, но мать не издала ни звука. Соседи помогли ей обмыть изломанные конечности, стереть губкой засохшую кровь и грязь с каждого тела, переодеть их в воскресную одежду. Потом она каждому положила по пенни на закрытые глаза и по монетке в ладонь. Неделю пять тел пролежали в доме с закрытыми ставнями и незажженным камином, чтобы все друзья и знакомые могли прийти и отдать последний долг. И все это время мать оставалась замкнутой в своем темном мире тоски и горя. Только у края могилы она нарушила страшное молчание, издав вопль и бросившись на простые деревянные гробы, в которых была заключена вся ее жизнь. Эти крики до сих пор стояли в ушах Алисы, не давая ей спать по ночам… Но почему ей вспомнился смех? В день похорон не смеялся никто, откуда он взялся в ее воспоминаниях?
– Стоп…
Это она сказала? Неужели она так устала, что не способна отличить мысль от реальных звуков? Озадаченно нахмурившись, Алиса провела ладонью по лбу, а затем, посмотрев в сторону дома, медленно опустила руку.
Смех не пригрезился ей, испуганный крик не был плодом ее воображения, это кричал ребенок. Не в силах поверить в то, что происходило у нее на глазах, Алиса застыла на несколько секунд. Этого не может быть! Наверное, ей просто померещилось! Но когда умиротворенную утреннюю тишину снова прорезал детский крик, Алиса схватила тяпку и ринулась к дому.
– Пора уж греть воду. Томас с мальчиками, поди, проголодались у себя на шахте, придут домой голодные.
О, только не сейчас… Пожалуйста, только не сейчас!..
Алисе показалось, что ее нервы звенят от напряжения. Сумев наконец успокоить ребенка, она повернулась к матери:
– Все хорошо, мама. Все готово.
На самом деле в их семье никогда уже не будет хорошо. Однако нужно заставить себя не плакать! До боли сжав кулаки, Алиса сдержала слезы, подступившие к глазам. Если позволить себе плакать, можно и не остановиться.
– Прежде чем Томас закончит мыться, ты должна успеть накрыть стол.
Так продолжалось с тех пор, как взрыв на шахте унес жизни отца и братьев. Мать не смогла перенести страшного горя, и в результате ее мозг отказался смириться с суровой действительностью. Теперь Анна жила вчерашним днем, оставив дочь жить днем сегодняшним… со всеми его тяготами и болью.
Нельзя позволять себе задумываться… нельзя опускать руки!
– Ужин готов, мама. – Алиса быстро подошла к иссохшей сгорбленной фигуре и сняла с огня чайник. – Я сделала все, что ты просила: печенка с горошком и свежий домашний хлеб.
– Томас сейчас придет…
– Да, уже скоро, мама… Скоро он вернется. – Алиса старалась говорить как можно мягче, осознавая, что это единственный способ успокоить мать. Только от этой лжи ей не становилось легче, душу по-прежнему переполняла горечь. – Отдохни немного.
Она повела недовольную Анну наверх. Едва сдерживая слезы, Алиса раздела ее, натянула на худое тело ночную рубашку и уложила в постель, как ребенка. За что ей это наказание? Мать, чей разум не вынес горя, собственная жизнь, которая пошла наперекосяк…
Обратившись к тяжким воспоминаниям, она кое-как дошла до своей комнаты.
Дэвид… Это его крик она услышала, работая на огороде. Мальчик кричал, сжавшись в комок, а двое молодых мужчин верхом на лошадях щелкали у него над головой хлыстами. Они громко смеялись, и их смех вскоре превратился в непристойный гогот.
Подбежав к ребенку, Алиса одной рукой прижала его к своей юбке, а второй, в которой была зажата тяпка, стала отбиваться от хлыстов.
«Оставьте его в покое! – закричала она. – Что он вам сделал?»
Они осадили лошадей, но в тот же миг у самого уха Алисы просвистела полоска кожи.
«А ему и не надо ничего делать! – раздраженно выкрикнул один из всадников, снова взмахнув хлыстом над головой дрожащего Дэвида. – Достаточно того, что он вообще на свет появился. Таким, как он, нельзя жить в этом мире! Он – бельмо на глазу, выродок, от которого нужно избавиться».
«Так избавься от него, – холодно улыбнувшись, сказал второй мужчина. – Зачем мириться с тем, что тебя раздражает? Надо просто прикончить его, как мы убиваем вредных насекомых, а заодно и девчонку. Этот мир станет только лучше, если очистить его от шлюх».
«Я не шлюха!»
В ответ они только презрительно рассмеялись.
«Не шлюха… К твоей юбке ребенок липнет, а кольца на пальце что-то не видать! Ты самая настоящая шлюха, а этот сопляк – твой ублюдок».
«Шлюха! – Каштановые волосы первого всадника блестели в лучах бледного мартовского солнца. Он опустил рукоятку хлыста на луку седла и, сузив глаза, окинул взглядом фигуру Алисы. – Хотя ею еще можно попользоваться».
