Текст книги "Озеро смерти"

Автор книги: Мэг Гардинер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Табита, – с выражением проговорила я, раздосадованная тем, что не могу удержать ее внимание, – если ты или кто-либо из «Оставшихся» еще раз появится вблизи от Люка, директор школы тут же вызовет полицию. Если пойдешь за ним или попробуешь заговорить – оформлю судебный запрет. Поняла?

Моргнув, Табита продолжала водить карандашом по алым губам, как помадой. Наконец она сказала:

– Нельзя запретить матери видеться со своим ребенком.

– При таких обстоятельствах? Спорим, что можно?

Карандаш замер.

– Не знала, что ты можешь быть такой мстительной.

– Прости-прости? Как?

– Все, чего мне хотелось, – это один-единственный взгляд. Чтобы своими глазами увидеть: с ним все хорошо. Один короткий взгляд… Но по-твоему, и этого взгляда слишком много.

В ушах у меня застучало.

– Есть постановление. Ты бросила сына, оставила Брайана одного, так что понадобится решение суда, чтобы увидеть Люка. Разумеется, с ним все хорошо. Теперь.

Табита скрестила на груди руки.

– Откуда тебе знать? Да еще такая уверенность… Ты ему не мать. Ты его не носила, грудью не кормила. Да ты… ты приходящая няня.

Интересно, почему она не воткнула в меня свой карандаш, прямо меж глаз? Я стояла молча, оскорбленная в лучших чувствах, и надеялась, что Джесси вот-вот подойдет и поможет… Но он остался стоять у гаража, взирая на происходящее.

В дверях появилась еще один силуэт, на сей раз мужской. Питер Вайоминг.

– Мисс Делани… Табита, пусть она войдет.

Мои глаза округлились от удивления, а Табита чуть не подпрыгнула на месте. Я чувствовала, насколько она взвинчена – до почти судорожного состояния. Табита сухо произнесла, обращаясь к Джесси:

– Желаете присоединиться?

Я обернулась, но Джесси лишь покачал головой. Его внимание уже привлекло нечто, находившееся снаружи. На заднем дворе раздавалась музыка, и мой слух уловил женские голоса. Здесь оказалось куда больше народа, чем я представляла.

– Взгляните, над чем Табита работает. Просто великолепно.

Ненавязчиво поменяв тему разговора, Вайоминг повел меня в гостиную. Оставалось лишь гадать, была ли нежданная обходительность частью хитрого сценария или же тайным свойством его личности. Грубое лицо пастора приняло вполне кроткий вид, а от голубой с зеленым клетчатой рубахи исходила аура, казалось, внушавшая: «Ибо знает Отец ваш».

Войдя, я сразу остановилась: все стены были покрыты рисунками. Комнату переполняли черно-белые абсолютно фантастические образы и сулившие скорую расплату библейские сюжеты.

Вайоминг сделал жест, показывая на стол:

– Не правда ли, поучительно?

Едва ли. Иллюстрация сопровождалась подписью «Хэллоуин: предчувствие дьявола». Рисунок изображал странную композицию из фигур сатанистов, привязывающих девственницу к алтарю, и белолицых детишек, одетых, будто они собрались «трясти» с соседей лакомства, звоня в двери с вопросом: «Кошелек или жизнь?»

Вайоминг обвел «живопись» заскорузлой рукой:

– Смотрите, какая сила заключена в картине. Источник этой силы – чистота. Какая чистая линия… Вот здесь.

Он коснулся изображения маленькой девочки с пригоршнями, полными конфет, беспечно выбежавшей на дорогу перед несущимся автомобилем. Ее не спасли блестки, пришитые к нарядному, как у принцессы, платью. На последнем и самом небрежном рисунке платье было разорвано в клочья, а девочка жалась к стене в каменном мешке ада, среди безжалостных языков пламени.

Чистота? Рисунки вызывали неприятные ощущения, а в параллели с недавним жутким случаем, когда человек погиб под колесами грузовика, могли показаться бессердечными. А возбуждение пастора при виде смерти и тьмы, смотревшей на нас с этой картины… Это уже граничит с порнографией.

Тут Вайоминг сказал:

– Вы потрясены? Табита, мне кажется, она потрясена.

С пьяными глазами, все еще крайне взвинченная, Табита упивалась словами проповедника. Вайоминг положил руку на ее плечо:

– Точно в яблочко! Ты изменила полностью все, и ты вернула нас прямо из дьявольской глотки. Молодец, девочка.

Табита покраснела и закусила губу. Тут я поняла: рисунки были ответом «Оставшихся» на «тыквенную» атаку на их церковь.

– Верите, будто с этими тыквами на вас нападал дьявол?

– Язычники принимают сделанные из тыкв светильники за вместилища проклятых человеческих душ. Неужели считаете, что мы будем спокойно к этому относиться?

– Господи… Да как же вы можете с этим бороться? Сажать тыквы на кол?

– Хэллоуин – ворота в ад. Это амбразура, из которой сатана ведет огонь по физическому миру.

Табита добавила:

– Так он хватает и детские души. Мы пытаемся ему помешать.

Я показала в сторону рисунков:

– И вы решили подарить детям такое искусство? Неужели думаете сойти за заботливых родителей?

– Вас огорчает, что в жизни Люка нет места для матери? Скоро все это кончится.

Я развернулась к Вайомингу, теряя остатки терпения:

– Извините, но не могли бы вы оставить нас не несколько минут. Нам с Табитой необходимо поговорить с глазу на глаз.

Похоже, пастору Питу нечасто предлагали выйти вон. Он уставился на Табиту, вопросительно подняв брови, явно желая оградить ее от моей назойливости. Бледные щеки Табиты зарделись.

Потом, склонив голову в направлении кухни, Вайоминг изрек:

– Скажу так… Будь агнцем и еще принеси тарелку с рыбой. Ты хорошая девочка.

Кивнув, Табита исчезла на кухне. Тем временем музыка на заднем дворе заиграла громче. Взглянув через раздвижную стеклянную дверь, я увидела все тех же танцовщиц с жезлами. Ими зычно командовала Шилох, с прической в виде огромного сооружения розового цвета и болтавшимся на шее свистком.

Вайоминг шагнул ко мне:

– Как я понимаю, вы не поверили ничему, мной сказанному. Но я должен сделать вам одолжение. И положить конец этим чересчур долгим саркастическим замечаниям, задав свой вопрос. – Его голос излучал спокойное тепло. – Вы когда-нибудь сталкивались со злом? То есть по-настоящему, лицом к лицу? Чувствовали его прикосновение?

Я непроизвольно отступила назад.

– А-а… Вы знаете, о чем я говорю, это написано у вас на лице. Держу пари: кто-то нанес вам физическое оскорбление.

Убедившись в правильности своей догадки, Вайоминг закивал головой. Я смутилась и, разозлившись, ответила так:

– Что знаете про зло вы сами? Вы что, регулярно вступаете в противоборство?

– Да.

Кажется, пастор удивился: как это я осмелилась задать подобный вопрос?

– Всякий раз, когда я поднимаю свой голос против безнравственности, зло пытается мне помешать. Я чувствую это, протестуя на похоронах. Чувствую его силу, его мрак… – Вайоминг старался подыскать нужное слово, и оно нашлось. – Его злокачественность. Конечно, я против зла. И чувствую его присутствие вокруг, в самой атмосфере. Как оно пропитывает воздух, свивается кольцами и дотрагивается до моей кожи.

Бесцветные глаза блеснули. На секунду я увидела за ними беспредельный, хватающий за сердце ужас.

– Всякий раз зло таится в засаде, выискивая брешь в моей защите…

Вайоминг судорожно сглотнул и покачал головой. Казалось, он испытывал физическое страдание. «Пропитывает воздух». Неужели он настолько боится СПИДа? Наконец невыразительные, как у ящерицы, глаза вернулись в обычное состояние, и пастор изрек, сосредоточившись на мне:

– Зло – довольно интимное явление. Разве не так? Оно интимнее, чем любовь, и куда глубже, чем секс. По своей сути зло – это провокация. Именно зло толкает вас на наказуемые деяния. И что ты чувствуешь, когда становится ясно: это произошло со мной, наяву? Кажется, что ты загнан в угол. Тяжело дышать, внутри все трясется… – Вечернее солнце окрасило стены гостиной в оранжевый цвет, будто стараясь оживить окружавшие меня рисунки. – Всегда помните это ощущение. Знайте, что это такое. Потому что зло, причинившее вам боль, никуда не уходит. Оно остается где-то рядом и ждет. И оно жаждет пищи. Желает завладеть вашим телом и вашей душой. И зло завладевает ими после вашей смерти. Навеки. – С этими словами голос пастора перешел в шепот. – Что скажете теперь, мисс Делани? Открылась ли вам истинная мощь той бури, что начнется совсем скоро?

Теперь мной владел страх, невыразимый и глубокий. Отвернувшись от Вайоминга, в выходящем на двор окне я увидела стоявшего на краю лужайки Джесси. Со странным выражением он смотрел в сторону дома.

Прервав свои излияния, пастор спросил:

– Кто это?

– Мой друг.

– Он должен уйти.

Вайоминг немедленно двинулся вперед, к стеклянной двери. Еще не избавившись от нервной дрожи, я сказала:

– Не бойтесь, мы уйдем оба.

И вышла на улицу, навстречу свежему воздуху, от которого по коже побежали мурашки. Танцовщицы двигались в едином ритме, словно цирковые лошади на небольшой арене. Подойдя, я обратила внимание на их почти идентичную внешность. Светловолосые и хорошо сложенные, они обладали артистизмом, который появляется лишь у девочек, выступающих в соревнованиях – за голубые ленты, за титул королевы вечера, за всякое лидерство. Танцовщицы оказались сестрами-тройняшками.

Шилох дала свисток и громко скомандовала:

– Упали и отжались тридцать раз! – Как только девочки приступили к упражнениям, Шилох приблизилась к Джесси. – Девочки занимаются специальной подготовкой.

Она произнесла это тоном, не терпящим возражений.

– Для чего? – поинтересовался Джесси. – Готовятся к учениям НАТО?

Сзади подошел Вайоминг:

– С вами стараются говорить вежливо. Но вы нарушаете покой юных леди.

– По-моему, «нарушать покой» – это больше по вашей части, преподобный пастор Вайоминг.

Пастор внимательно посмотрел на костыли.

– Вид немощи всегда лишает покоя. – Джесси даже не двинулся с места, но я дернулась, словно от боли. – Эти юные девушки исполнены силы, угодной Господу. Их сила – знак добродетели и чистоты. Что касается человеческой слабости, то слабость – это всегда знак разложения, наказывающего нашу греховность.

Джесси перенес вес тела на другую ногу. Он был выше, чем Вайоминг, – шесть футов и примерно один дюйм, поэтому смотрел на собеседника сверху вниз.

– Наверное, когда привык издеваться над трупами у похоронных контор, живые цели кажутся более страшными.

– Если сеять разложение в умах, получишь разложение во плоти. И оно пойдет дальше. Что бы вы ни сделали, вам предстоит раскаяться. Если только не хотите оказаться в аду.

– Я был там и сделал так и получил это инвалидное кресло.

К нам во двор вышла Табита, держа на подносе лоток со льдом и высокие стаканы с холодным чаем. На подносе лежали крекеры, украшенные крестиками из сыра.

– Вот, пожалуйста, – проговорила она робко, будто желая всем угодить. – Пастор Пит?

Обернувшись, Вайоминг заметил поднос:

– Что это?

Табита протянула угощение его преподобию. Замотав головой, тот с отвращением произнес:

– Убери прочь!

И отпихнул поднос, который тут же перевернулся. В траву полетели и крекеры, и стаканы, облившие Табиту чаем. Все озадаченно стояли, молча и не двигаясь с места, лишь мелодия продолжала нестись из музыкального «ящика» Шилох, громко раздаваясь в горном воздухе.

Вайоминг приказал:

– Убери это!

С пятнами на щеках, едва дыша, Табита бросилась на колени, собирая осколки.

Я сказала:

– Джесси, едем отсюда.

Внезапно со стороны дома послышался голос:

– Питер! Питер Вайоминг!

В проеме сдвижной двери показалась голубая ковбойская шляпа. Играя желваками, пастор вытер лоб тыльной стороной ладони. Шенил позвала еще раз. Раздувая ноздри, с побелевшими от ярости губами, он пошел к дому, бормоча себе под нос:

– Разложение. Разложение нарастает. – Вдруг, обернувшись, он крикнул, обращаясь к Джесси: – Разложение! Хочешь доказательств? Вспомни англичанина Стивена Хокинга. Ученый, понимаешь ли… Он заплатил за это!

Развернувшись на одном костыле, Джесси заковылял через лужайку. Табита стояла молча и ничего не ответила, когда я негромко с ней попрощалась.

Обогнув дом, мы увидели голубой пикап, припаркованный рядом с моим джипом. Через выходившее на площадку перед домом окно можно было наблюдать, как Шенил расхаживает вокруг Вайоминга и что-то говорит, сопровождая слова жестами. На крыльце стоял мелкий хулиган «Оставшихся» Курт Смоллек, рябой и стриженый, скрестив руки на груди, как настоящий вышибала.

Я забралась на сиденье «эксплорера», и через минуту рядом со мной оказался Джесси. Захлопнув дверь, он уставился прямо перед собой.

– Он заметно вышел из себя, – сказала я.

– Заметно.

Несколько секунд Джесси сидел молча. Я начала опасаться, что он принял фанатичные речи Вайоминга близко к сердцу. Но Джесси просто спросил:

– Знаешь, что у них в гараже? До самого потолка сложены запасы пищи в ящиках.

Я замерла с ключом зажигания, вставленным в замок.

– Кукурузные хлопья и консервированный фарш?

Он кивнул.

– А еще вяленое мясо, триста ящиков «Тампаксов», холодильник, полный сушеной картошки, банки с «Тейтер-тот» и «Редиуип». И еще кое-что с надписью: «Календарь „Откровения“». Сто клеток, в которых крестиком отмечают известие о справедливости очередного библейского предсказания. Это отсчет оставшегося до события времени.

– И что?

– Отмечены девяносто пять.

Неожиданно в окно машины постучали. Еще сюрприз: тоже мне, вишенка в мороженом. Рядом с машиной сгорбилась Глори, моя давешняя фанатка из книжного магазина.

Она заговорила сдавленным шепотом:

– Хочу сказать, чтобы вы знали: мне действительно очень понравилась ваша книга. Правда, совершенно замечательно.

– Хорошо. Я поняла.

– Пожалуйста, поверьте мне. Эван, вы должны… – Она схватилась за рамку бокового стекла.

– Что случилось? – спросила я. – Почему все засуетились?

– А вы не слышали? Он умер.

– Кто умер? – переспросил Джесси.

Глори с опаской осмотрелась кругом.

– Тот сумасшедший. Человек, который ворвался в церковь и набросился на пастора Пита. Умер сегодня днем.

Джесси постучал в мою дверь следующим утром в семь. Прежде чем войти, он всегда стучат, хотя имел свой ключ. Наверное, это был особый ритуал. Траву и желтый гибискус ярко красил резкий утренний свет. Небо обещало хорошую погоду, а утренний ветерок казался даже приятным. Еще не переодевшись с ночи, я пила первую чашку кофе. Судя по ритмичному сопению, Люк еще не проснулся.

Джесси был одет для судебного заседания – черный костюм, белоснежная рубашка и королевский синий галстук. Вкатившись на кухню, он бросил на стол свежий выпуск «Ныос пресс»:

– Местные новости, первая страница. Его опознали.

Судя по тону, Джесси готовился меня удивить.

Я нашла искомое чуть ниже сгиба.

СМЕРТЕЛЬНЫЕ РАНЫ ДОКТОРА

Известный врач из Санта-Барбары скончался вчера от ранений, полученных в момент наезда грузовика, сбившего его при переходе

Ортега-стрит. Нейл Йоргенсен умер в возрасте 51 года от обширных травм головы…

– Йоргенсен. Пластический хирург.

Я озадаченно замолчала.

– Такое впечатление, что вчера он пытался ампутировать тебе коленные чашечки.

Нейл Йоргенсен считался дорогим пластическим хирургом, работавшим для богатых людей – либо нуждавшихся в шикарной внешности, либо тех, кто желал скрыть возраст. Весьма занятой и очень дорогой хирург. Вдобавок не в меру заносчивый и некомпетентный. Опасное сочетание – с позиции того, кто отдается на волю руки со скальпелем. Однажды я работала по предъявленному Йоргенсену иску о возмещении ущерба. Доктор вел себя омерзительно.

В сомнении я даже потерла лоб.

– Я даже не подумала, что это он. Ни на секунду.

– Ты говорила, тот человек казался больным.

– Да, но ведь Йоргенсен, пока я на него работала, успел вывалить на меня весь спектр непристойностей, вплоть до ультрафиолетовых. Надо же: я не только совершенно забыла этого человека, но еще и стекло вместе с ним выбила…

Вспомнив его лихорадочно горевшие глаза, я подумала о заболеваниях, способных так повлиять на внешность. Рак или СПИД…

– Здесь что-то не так, – сказала я.

– Возможно, он бы с тобой согласился – вот так умереть, и все?

Я укоризненно взглянула на Джесси.

– Эв, прости. Я знаю, ты пыталась ему помочь.

Я понимала, он жалел меня, а вовсе не покойного доктора. Джесси отличался до крайности прагматичным отношением к такой внезапной смерти: так уж бывает. Но до сих пор не знала, откуда в его суждениях такая резкость.

– В поведении Йоргенсена нет никакого смысла.

Этого человека всегда интересовало одно – деньги. Зарабатывая на очередной «порше», он пропускал пациентов через операционную так же, как бифштексы прогоняют через мясорубку. И о нем никогда не говорили как о верующем или близком к политике.

– Каким образом он собирался помешать службе «Оставшихся»?

– Не знаю.

Не имел такой информации и репортер, сочинивший заметку в газете. Там не было ничего, кроме цитат из больничных или полицейских записей. Надеясь отыскать комментарий на сайте «Оставшихся», я включила компьютер и, налив Джесси кофе, присела за стол. Веб-сайт понемногу загружался.

Обновление на сайте! Гомосексуалист умер при попытке надругательства.

Вчера умер гомик, попытавшийся нарушить святость «Оставшихся». Его неистовство было остановлено храбростью прихожан, и, после того как попытка сорвалась, нападавший бежал прочь. Пытаясь ускользнуть от возмущенных христиан, он врезался головой в грузовик.

А чего он ждал?

«…Если города Содом и Гоморру, осудив на истребление, превратил в пепел, показав пример будущим нечестивцам».

– Сюрприз: они обсуждают жертву, – сказал Джесси.

– Да, словно так и надо.

Мы переглянулись.

– Странно, верно?

Было очевидно, что смерть Йоргенсена обрадовала «Оставшихся». Но почему Шенил и Пит уделили этому так много внимания? К тому же новость обеспокоила их настолько, что это спровоцировало перепалку в доме Табиты. Кстати, они, по-видимому, завладели ее домом.

Эта странность не давала покоя весь остаток дня. Я работала в городской библиотеке и постоянно отвлекалась то на одно, то на другое. Тревогу вызывали даже монеты, одна за другой падавшие в копировальный аппарат. Наконец я покинула заполненный юристами читальный зал и направилась в здание редакции «Ньюс пресс» на площадь Де-ла-Гуерра.

Там я спросила, где найти Салли Шимаду – репортера, подписавшего заметку насчет смерти Йоргенсена. Остро нуждаясь в информации, я надеялась либо получить то, что искала, либо постараться склонить журналистку разобраться в сути события.

Шимада вошла в холл широким атлетическим шагом. Молодая девушка с энтузиазмом активной общественницы. Наверное, белой водолазкой и юбкой в клетку она хотела придать себе какой-то лоск. Черные, падавшие густой волной волосы и лицо с угловатыми чертами, скорее резкими, чем привлекательными. Пожатие руки оказалось крепким.

– У меня есть новости, возможно, вас интересующие. Относительно инцидента с Нейлом Йоргенсеном, – сказала я.

– Заявление «Оставшихся» о его гомосексуальных наклонностях?

– Нет, совсем иной ракурс. Свидетельства очевидца.

– Чьи?

– Мои.

Лицо журналистки засветилось от радостного возбуждения. Просто «Мисс Калифорния». Этой девочке никогда не выиграть в покер. Она быстро проговорила:

– Давайте с самого начала.

Наша беседа шла под запись. Среди редакционного гула я сидела за столом Шимады, описывая службу в церкви «Оставшихся», и старалась передать возникшую у меня тревогу и зловещее ощущение. И наконец дошла до момента, когда Исайя Пэкстон и Курт Смоллек поволокли меня на выход и как в церковь ворвался Йоргенсен.

Салли слушала очень внимательно. Перегнувшись через стол, она смотрела на меня, не мигая, колючими и проницательными глазами. Я замолчала, и пауза продолжалась довольно долго.

– В ту же секунду Йоргенсен начал кричать, – сказала я.

Шимада расставила руки шире.

– Кричать?

Я замолчала. Как и большинство репортеров, Шимада должна была заполнить паузу.

– Он сказал что-то особенное? Назвал ли он имена? – спросила она.

– Например?

– Мэл Калаян.

Я не понимала, о ком речь, и журналистка повторила еще раз:

– Мэл Калаян, доктор медицины. Убит прошлым летом. Гомосексуалист. Его похороны также пикетировали «Оставшиеся».

Наконец я вспомнила, что читала об этом деле.

– Нет, Йоргенсен не называл Калаяна. А что, должен был?

– Они были партнерами по клинике. Калаяна убили при налете на их офис в июле минувшего года. Говорили, он застал какого-то парня за кражей наркотиков. И еще: у Калаяна была связь с Йоргенсеном.

Я не могла скрыть изумления.

– Это ни для кого не секрет. Они и сами не скрывали, отчасти даже бравировали этим. Одевались у Ральфа Лорена и вместе покупали недвижимость.

Я задумалась.

– Считаете, Йоргенсена доконала тоска?

– У меня есть объяснение. Он умер потому, что смог наконец противостоять «Оставшимся». Довольно трагично.

Могу поспорить, Салли уже прикидывала контуры очередной статьи. Наверняка со всем необходимым пафосом и соблюдая политкорректность. Я решила сыграть еще одну карту:

– Сколько оставалось жить Йоргенсену? Ну, если бы его не сбила машина.

Да, покер стал бы для Шимады настоящим фиаско. Откинувшись на стуле, она раскрыла рот от изумления.

Я спросила:

– Что, в больнице вам ничего не сказали?

Салли беспомощно захлопала глазами. У журналистки был такой вид, словно она оказалась на людях в юбке, случайно прихваченной колготками. Я поняла, что Шимада вообще не разговаривала с медперсоналом. Статья была написана непосредственно по тексту больничного пресс-релиза.

– Что сказали парамедики? Какие есть сведения из его офиса? Вообще кто-нибудь упоминал о болезни Йоргенсена?

Замешательство журналистки стало явным. Наконец она спросила:

– А чем он болел?

– Я не знаю.

– А почему решили, что Йоргенсен был так плох?

– Вы когда-нибудь общались с тяжелобольными людьми? Нет?

Мое поведение было неоправданно жестким, но совершенно ясно, что Шимаде нужен хороший шлепок по заднице.

Взяв карандаш, она принялась делать записи. Затем, восстанавливая свой имидж, Салли сказала:

– Знаете, мы работаем не с каждым из приходящих сюда свидетелей. Скажите, каков ваш интерес в этом деле?

– Это не для записи. Я хочу разобраться в намерениях «Оставшихся», чтобы мой племянник каким-либо образом не оказался у них в руках.

Кивнув, Шимада приняла мои объяснения.

– Видите ли, Салли, здесь дело куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Чету Вайомингов действительно потрясло известие о смерти Йоргенсена.

Карандаш журналистки замер.

– Откуда вы знаете?

Я встала.

– Проверьте факты, которые я сообщила. Если они достойны изучения, позвоните. Телефон есть в справочнике.

Я проследовала на выход, уверенная, что еще услышу Салли Шимаду.

В тот же вечер мы с Джесси решили поесть мексиканской толченой кукурузы с красным перцем и взяли Люка с собой на Плайя-Азул, а затем угостили ребенка мороженым в Пасео-Нуэво. Мальчик охотно делился школьными новостями. Я с болью думала о том, что скоро придется со всем этим попрощаться: с его рассказами о классе, с записками от учителя, которые он прятал на самом дне рюкзака, и с двадцатью другими шестилетками, имена которых я так и не успела выучить. Джесси слушал наши разговоры, но, казалось, его занимали другие мысли. Люк вприпрыжку шел впереди, роняя на асфальт разноцветные кляксы фруктового мороженого. Только оказавшись на Стейт-стрит, я решила спросить Джесси, что его беспокоит.

Джесси пожал плечами:

– Работа и кариес. И задолбала бездуховность нации.

– А пастор Пит?

– Тоже красавец. Мистер Добродетель-и-Чистота, защитник своего неподражаемого ансамбля. Такие гнали других в Бухенвальд.

– Извини, что тебе пришлось поехать со мной.

– Думаю, твоя виновность еще не доказана – так, эпизод. Но ты слишком торопишься убиться головой о стену.

Я хлопнула Джесси по руке, и он сказал:

– Могло случиться хуже, если бы пастор Пит решил меня исцелить.

Положив руку Джесси на плечо, я заставила его замолчать. Джесси не был злым, однако то, с чем он боролся при помощи медикаментов, время от времени прорывалось в поведении. Я подумала, что сюжет с пастором Питом мог оказаться каплей, переполнившей сосуд его терпения. По тротуару рядом с нами шли люди. Из окон ближайшего кафе падал золотой свет, слышались латиноамериканские ритмы, навязчивые и замысловатые. Взяв лицо Джесси в свои ладони, я поцеловала его губы.

– Уже лучше, – сказал Джесси. – Обо мне не беспокойся. Подумай о другой вине. Например, о своем вкладе в озоновую дыру.

Когда мы добрались до дома, Джесси помог Люку собрать рюкзак к школе. Он задавал мальчику наводящие вопросы:

– Так, это все? Домашняя работа?

– Ага.

– Ленч?

– Ага.

– Пирожное для собаки?

– В школе нет собаки.

– Ладно. Пирожное для учителя?

Люк смеялся и пихал Джесси в грудь. Вдруг глаза мальчика оживились.

– Погоди, я должен показать одно изобретение.

Люк скрылся в своей комнате, и тут я поняла, насколько устал Джесси. Он сказал как бы в шутку:

– Теперь понимаю, как чертовски хорошо устроился Брайан.

В этот момент зазвонил телефон. Салли Шимада.

– Соглашусь услышать остальную часть вашего рассказа.

Я воспрянула духом.

– Так вы знаете, что случилось с доктором Йоргенсеном?

– Нет, но я обнаружила, что этого никто не знает. Ждут результатов вскрытия. Коронер до сих пор не установил причину смерти.

– В вашей статье утверждалось, что Йоргенсен умер от обширных травм головы.

– Наверное, я использовала самые предварительные данные, – легко, словно играючи, призналась Салли. – По всей вероятности, у патологоанатома другое мнение. Он умер не от ран, а от чего-то еще. От чего-то загадочного.

Она будто пересказывала диснеевский мультфильм про девочку и ее щенка, вместе решавших загадку из «Ущелья привидений».

– Хотите услышать, что «Оставшиеся» сказали насчет ваших свидетельств?

– Яд аспидов на губах ее.

– Правильно! А я – пишущая сука, дающая ложь тем, кому не светит спасение. Думаю вынести это в заголовок.

Кажется, Салли начинала внушать симпатию. Вдруг она сказала:

– Кстати, одна маленькая птичка шепнула, что вы знакомы с Джесси Блэкберном. И наверняка сможете заставить его прокомментировать сегодняшнюю историю в суде.

– Какую историю?

Я не удосужилась прочитать газету, за исключением заметки про Йоргенсена. Открыв страницу с местными новостями, я нашла то, что искала, в самом верху. «Дело о хорьках: защита говорит о „тайных намерениях“».

– Салли, я перезвоню позже.

Положив трубку, я вопросительно посмотрела на Джесси. Сардоническая ухмылка и усталый взгляд.

«Поверенный, защищающий в суде интересы женщины, потерявшей руку из-за укусов, полученных от хорьков в магазине „Беовульф букс“, заявил вчера, что адвокат ответчика Джесси Блэкберн ведет „двойную игру“ в отношении его клиентки. Скип Хинкель утверждает, что Блэкберн вынудил Присциллу Гол к признательным показаниям, поскольку он имеет „тайные намерения“ и должен содействовать разведению хорьков».

– Что за черт? – вырвалось у меня. – Хинкель настаивает: «Не стану утверждать, будто есть хорьковое лобби и что оно платит адвокату ответчика, но вполне могу представить, что есть причина, по которой именно Блэкберн в отличие от других способен проявить такую жестокость в отношении женщины, лишившейся руки».

– Ну и шут!

Я отбросила газету в сторону, подумав: в сравнении со мной Хинкель куда более въедлив, раз нашел целых три варианта для продвижения интересов своей клиентки. Хищники, истерика, а теперь клевета.

– Судья Родригес на его стороне. Она должна прикрывать Хинкелю зад до самого вторника.

Джесси потер глаза.

– Точно. До вторника. Я подготовлю запрос на перенос слушаний.

Из своей комнаты прибежал Люк, притащивший высоченную конструкцию из деталей «Лего», скрепленных веревочками и липкой лентой.

– Смотри, как круто. Это трансформер.

Джесси протянул руки к конструкции.

– Замечательно. А что он делает?

– Может стать подводной лодкой или самолетом. Смотри, вот тут панель управления.

– Джесси…

Я тут же замолчала, поймав укоризненный взгляд Джесси. Он принялся совершенно серьезно обсуждать конструкцию с Люком, периодически задавая вопросы. Я вернулась к газетной статье. Вот что целый день грызло Джесси.

– Что это? – спросил он, обращаясь к Люку.

– Не знаю. Оно лежало на моей кровати.

– Это оставили твои друзья?

Из голоса Джесси пропали добродушные нотки.

Я обернулась. В руках у Люка была небольшая корона, венец размером с браслет, сплетенная из блестящей колючей проволоки. Внутри пробежал холодный металлический холодок. Подойдя, я взяла это из рук мальчика.

– Она острая, не поцарапайся, – сообщил Люк.

К венцу была прицеплена бумажка со словами: «Позволь ребенку прийти ко мне и не пытайся препятствовать ему, ибо он принадлежит царству небесному».

Мы с Джесси посмотрели друг на друга. Держа венец в руках, я направилась в комнату Люка. Вещи лежали в полном порядке. Нет, не просто на своих местах – скорее, в совершенном, маниакально выверенном, почти стерильном порядке. Дыхание сразу участилось: Люк не мог этого сделать. Здесь кто-то побывал. Тут я заметила медвежонка, любимую игрушку Люка с нашивкой, украшенной черепом и кинжалом. К груди мишки была приколота записка. Игрушку прокололи булавкой, как куклу для обряда вуду. Взяв записку, я прочитала текст:

Ибо все, взявшие меч, от меча погибнут.

И вышла из комнаты. Джесси сидел на прежнем месте, обсуждая изобретение Люка и изо всех сил стараясь не выдать беспокойства. Пройдя в свою спальню, я щелкнула выключателем и чуть не заорала от ужаса. На кровати лежало нечто, отдаленно напоминавшее гуманоида. Вцепившись в дверную коробку, я прикрыла глаза рукой. И лишь через несколько секунд услышала голос Джесси, называвшего меня по имени.

Обернувшись, я сказала Люку:

– Будем спать в твоей комнате.

Встав с дивана, Люк направился ко мне:

– Что случилось?

Схватив ребенка обеими руками, я развернула его в противоположную сторону, без церемоний пихая прочь от двери. На лице мальчика появилось беспокойство.

– Тетя Эви, что случилось?

– Так. Вы двое, марш в спальню. Сейчас же.

Джесси подчинился без разговоров.

– Пошли, маленький пижон. Смотри не забудь рюкзак.

Люку не понадобится домашняя работа: на другой день я не собиралась отправлять ребенка в школу. Как не собиралась приводить его обратно в свой дом или вообще оставаться с ним в Санта-Барбаре после восхода солнца. Нужно выбираться отсюда, пора уезжать в Чайна-Лейк. Я проводила Люка до дверей спальни.

В моей комнате, на кровати, поверх сшитого моими руками лоскутного одеяла, лежала полноразмерная надувная кукла из пластика. Совершенно голая, если не считать колдовского колпака и резиновой собачьей маски, натянутой вместо лица. В левой руке кукла сжимала листки, вырванные из моей книги. Их использовали как туалетную бумагу. Между ног куклы лежали вынутые из упаковок презервативы. И там же – размазанные и нестерпимо смердящие собачьи экскременты.

Между пластиковыми грудями анатомически совершенной формы я увидела намалеванное собачьим дерьмом слово: «Шпионка».

На аккуратном ночном столике всегда лежало деревянное распятие, заботливо переданное еще моей бабушкой. Теперь фигура распятого Христа, отбитая от креста молотком, была всажена в стену над изголовьем. Так они прибили записку, адресованную лично мне.