Текст книги "Бруклинские ведьмы"

Автор книги: Мэдди Доусон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

9
МАРНИ

– Ну как ты? – через два дня спрашивает меня по телефону Сильви.

Я, безработная и нелюбимая, лежу в данный момент под одеялом, читаю старый журнал «Пипл» и ем из баночки готовый магазинный пудинг, – вот как я.

А еще я чуть-чуть очарована пылинками. Знаю-знаю. Они фантастические. Но на самом деле они даже больше, чем просто фантастические. Эти пылинки могли бы многое нам порассказать про нас самих. Если надолго замереть в неподвижности, они перестают падать, но стоит лишь шевельнуться, махнуть рукой в воздухе или пошевелить под одеялом ногой, они снова взвихрятся вокруг, будто звездочки. Словно целые вселенные. Они заставляют задуматься – а вдруг наш мир, вся наша Солнечная система умещается в чьей-то пылинке? Что, если мы настолько незначительны?

Я бросаю в стенку носовые платки; я расхаживаю по квартире и танцую под дикую музыку, пока соседи снизу не начинают стучать шваброй в потолок.

Возможно, я могла бы навсегда остаться в таком состоянии, зависшей между мирами. Но я произношу вот что:

– Ох, на самом деле, у меня куча всяких разных чувств.

– Уже начала искать работу? – Я ничего не отвечаю, и она говорит: – Если хочешь, я кое-куда позвоню насчет тебя. Когда будешь готова. Ты на самом деле отличный преподаватель, правда. И произошедшее этого не изменило.

Чуть позже я звоню Натали, рассказываю ей всю историю, и сестра включает громкую связь, чтобы они с Брайаном могли подбадривать меня вдвоем.

Они говорят всякие правильные слова – я и сама сказала бы их подруге, если бы та позвонила с подобным рассказом: «Ох, ну и тяжелый же год у тебя выдался; конечно же, ты не сошла с ума; найдешь себе другого; мы тебя любим; возвращайся домой». Пока они говорят все это, я грызу костяшки пальцев, чтобы они не услышали, как я плачу.

Я должна со всем разобраться, но сейчас у меня болит голова, и мне нужно вздремнуть. Кроме того, я должна наблюдать за пылинками в свете солнца, пока не стало слишком темно и их можно разглядеть.

В один прекрасный день без всякого предупреждения ко мне заявляются родители.

Они живут почти в пяти тысячах километров от меня; когда они приезжают, значит, в этом были задействованы самолеты и арендованные автомобили. И как правило, этому предшествуют долгие и обстоятельные переговоры. Однако вот они, барабанят в мою дверь и выкрикивают мое имя, будто бы пытаясь вывести этим меня из комы. Довольно долго я думаю, что их голоса, наверно, просто мерещатся мне. Как могло дойти до такого? Но потом я понимаю. Да, конечно же, мне следовало бы знать. Натали с Брайаном рассказали родителям о том, что со мной случилось.

Я неуверенно приоткрываю дверь, внезапно осознавая при этом, что перепачкана в муке и шоколаде и одета в кимоно, которое мне безнадежно мало, ведь отец привез его из Японии, когда мне было тринадцать. Еще на одной ноге у меня пушистый тапочек-кролик, а на другой – носок, на голове спутанное гнездо, потому что четыре дня назад я заплела косичку, и теперь она похожа на один из тех кустов ежевики, которые вы старательно обходите в лесу.

Перед появлением родителей я пекла кексики. И не простые, а с предсказаниями, если уж хотите знать. Как печенье, но только кексики.

Когда Ноа вопреки всему вернется ко мне, он будет ужасно удивлен, откусив от шоколадного кекса и обнаружив там послание со словами: «Любовь всей твоей жизни сейчас с тобой».

Может, на этом удастся заработать. На кексиках с посланиями. Конечно, нужно будет изобрести им название получше, но вначале я должна придумать, как засунуть бумажки с надписями в тесто и при этом не дать им размокнуть. Я уже несколько дней ломаю над этим голову, но пока у меня ничего не получается.

Мама прикрывает рот рукой. Ее глаза наполняются слезами, пока мы с ней обе в полной мере осознаем весь ужас моей ситуации. Папа притягивает меня к себе и обнимает. Я начинаю плакать.

– Мы пытались связаться с тобой, и все напрасно, говорит он сдавленным голосом. – Почему ты не берешь трубку? Мы целыми днями тебе названивали. Чуть с ума не сошли. И конце концов твоя мать сказала, что пора брать билеты на самолет, арендовать машину и самим посмотреть, что с тобой происходит.

– Я хотела звонить в полицию, – вторит ему мама. – Как ты могла так с нами поступить?

– Простите меня, пожалуйста, мне очень-очень жаль, – говорю я. На самом деле, неужели действительно прошло так много времени? Возможно, я потеряла ему счет.

Родители заходят в квартиру с опаской, как на место преступления. Все здесь внезапно кажется просто ужасным: солнце светит на стол, по которому размазаны яйца, мука и сметана. Везде валяются обрывки бумаги с примитивными изречениями, которые кажутся глупыми и детскими. Краем глаза я вижу, как мама поднимает с пола один, на котором написано: «Не важно, что думают люди. Будь собой!»

Она протягивает его папе и смотрит на меня округлившимися трагическими глазами:

– Марни, милая, что происходит?

– Это… это идея… для бизнеса.

– Идея для бизнеса? – Мой отец одержим бизнес-идеями. Он смотрит на бумажную полоску, потом на меня, а потом снова на полоску. Та совершенно перемазана шоколадом. – Выброси это, Милли, – вполголоса велит он.

Мусорное ведро переполнено, на окне слой пыли. В раковине банки из-под консервированного супа, ложки и картонный кофейный стаканчик, в котором плавает что-то зеленое, а если быть точной, то – плесень. Но, в конце-то концов, плесень – это тоже жизнь. Когда я оглядываюсь по сторонам и вижу квартиру глазами родителей, то замечаю посреди комнаты, рядом с обогревателем, красную туфлю на высоком каблуке и фотографию, где мы с Ноа сняты на озере Тахо, с разбитой вдребезги стеклянной рамкой. (Да, я разбила ее каблуком, и что? Это было символическое действие, и я получила от него удовлетворение.)

Я хожу и пытаюсь подобрать как можно больше обломков своей жизни и спрятать их от родителей. Но я не могу спрятать их все, а теперь, когда Натали сказала папе с мамой, что я потеряла работу, им также ясно, что новой работы я до сих пор не нашла. Скоро они укажут мне, что когда Макгроу теряют работу, тогда-то они и удваивают усилия, они принимаются звонить и рассылать повсюду резюме и си-ви. Тогда-то они и добиваются успеха.

– Так что случилось с твоим телефоном? – хочет знать мама. Я озираюсь по сторонам. Кстати, где же этот самый телефон? Как я могла куда-то его засунуть? Ах да. Телефон. Все дело в том, что я, похоже, оставила зарядку на бывшей работе и совершенно искренне забыла о ней до этого самого момента. Неудивительно, что никто мне не звонил. С Сильви и Натали я разговаривала на прошлой неделе и после этого даже не пыталась зарядить трубку. Я чувствовала себя слишком… слишком разбитой. Может, у меня, что называется, нервное истощение. Я толком не знаю, что это такое, но это вовсе не значит, что у меня его нет.

– Ох, деточка… – сетует мама. Я жду, что она скажет то, что непременно сказала бы, когда я училась в школе: «Выпрямись, расчешись, почему посуда не вымыта?» – и оттого, что она не говорит ничего подобного, становится еще страшнее. Вместо этого она сжимает губы, будто затягивая ремешки кошелька, и начинает приводить мою квартиру в тот вид, который диктуют стандарты цивилизации.

Отец, определенно назначенный главным по объятиям, снова подходит, обхватывает меня руками и говорит:

– Тебе нужна забота.

Должно быть, они сильно обеспокоены, раз не спрашивают, почему я до сих пор не нашла работу, или почему я так распустилась, что меня уволили, или что я собираюсь делать дальше.

Никто не говорит ничего, что могло бы меня расстроить.

Я закрываю глаза, чувствуя благодарность. Родители здесь, и я могу перестать беспокоиться о своих проблемах. Мама с папой обо мне позаботятся, можно расслабиться и почувствовать себя маленькой.

Родители пакуют мои вещи, раздают мебель, убирают квартиру, звонят, куда надо, продают мою старую машину парню, который живет на той же улице по соседству.

И вот так просто все заканчивается.

Родители собираются отвезти меня домой для восстановления.

10
МАРНИ

Когда ты, совсем расклеившись, возвращаешься домой, переживая большое горе, все некоторое время ходят вокруг на цыпочках, а потом в один прекрасный день нападают на тебя со своими соображениями, которые раньше держали при себе.

Сюрприз для меня: я ничего не имею против. Я снова в пригороде Джексонвилла, где я выросла, в пастельно-желтом фермерском доме постройки шестидесятых годов, который стоит в тупичке, в двух кварталах от него – ручей с черной водой, если идти в одну сторону, и низенькое здание розового кирпича, где располагается начальная школа, – если в другую. Старые дубы, поросшие испанским мхом, как и прежде, несут караул среди пальм. Здесь не может случиться ничего по-настоящему плохого – если у тебя хватит здравого смысла сидеть под крышей во время ежедневной грозы, которая обычно бывает около пяти часов вечера.

Отец уверен, что я должна найти новую работу, но он терпелив и готов мне помогать. Он говорит, что мне нужно нечто надежное! С медицинской страховкой! С пенсионными отчислениями! Он уже переговорил с Рэндом Карсоном (подростком я работала в его ресторане «Дом крабов и моллюсков» и была главной по моллюскам, если вам это интересно), а когда я делаю недовольную физиономию и говорю папе: «Не могу я больше жарить морских гадов!» – тот отвечает, что мне уготована гораздо более высокая должность менеджера обеденного зала. Я смогу командовать ребятишками с кухни, пока кто-то другой будет платить мои страховые взносы.

Мама хочет для меня совсем другой жизни, она видит во мне своего партнера. Мы с ней бегаем по ее общественным делам, и она радостно заявляет, что мы теперь «неразлейвода». Мы идем в бассейн, в магазин, в библиотеку, в тренажерный зал, обедать у ее друзей, а на следующий день все повторяется. Я – блудная дочь, возвращение которой радостно приветствуют все соседи, отпускающие комплименты насчет того, как я выросла и какая у меня милая улыбка. И это правда; я лучезарно улыбаюсь всем знакомым матери, а она знает почти всех в городе. Соседи, которые выходят полить свои газоны, непременно забегают на меня посмотреть, как, например, Рита, кассирша в сетевом магазине, и Дрена, парикмахерша, которая работает в салоне «Стригли-мигли» и, сколько я себя помню, занимается мамиными волосами. Все они смотрят на меня с выражением легкой жалости на лицах. Значит, они тоже всё знают. Конечно знают и всё понимают.

А еще есть сестра, которая живет в километре от родителей в новом микрорайоне, где у нее практически дом мечты, лучшее из того, что только могут себе позволить два специалиста с полной занятостью. Когда меня привезли, сестра только-только ушла в декретный отпуск и была идеальным примером идеального человека с идеальной жизнью. Знаю-знаю, я слишком часто употребила слово «идеальным», и ни одна жизнь на самом деле не может быть идеальной, но когда я сижу с Брайаном и Натали в их комфортном доме рядом с уютным большим животом сестры – вся мебель мягкая и удобная, стены выкрашены в приглушенные оттенки серого и бежевого с отдельными белыми элементами, окна чистые, – все вокруг выглядит таким мирным и успокаивающим… Мне думается, чего-то такого – именно такого – все хотят и для меня тоже, чтобы оно взяло и волшебным образом свалилось прямо мне в руки. Сама-то я, честно говоря, не вижу себя в подобной обстановке, учитывая, что в доме вроде этого покрасила бы стены в настоящие цвета, красной или бирюзовой палитры, и развесила бы повсюду произведения современного искусства.

Однажды, когда я завтракала с отцом на террасе, он спросил, какой я хотела бы видеть свою жизнь, чем хотела бы заниматься. Мы были одни, поэтому я сказала правду:

– Ну, на самом деле у меня много планов. Мне действительно нравится идея насчет того, чтобы печь кексики с маленькими записочками внутри – знаешь, это как печенье с предсказаниями, только кексы. А еще мне бы хотелось бы писать любовные письма за тех людей, которые сами не могут найти правильных слов. О! И еще мне бы понравилось шить костюмы, возможно маскарадные. Или делать кукольные мультфильмы, чтобы куклы были в исторических костюмах. Я могу писать сценарии. Или, скажем, я была бы рада работать в книжном магазине, потому что могла бы подбирать для людей книги, которые им надо прочесть в зависимости от того, что их беспокоит.

Папа складывает газету и улыбается мне.

Нам надо немного сузить круг и посмотреть, что из этого можно монетизировать, – изрекает он. – Когда думаешь, что делать со своей жизнью, нужно, независимо от профессии, учитывать и фактор денег.

– А еще, хоть ты и скажешь, что это безумие, – говорю я ему, – но, возможно, я могла бы быть свахой. Или сводней. Я имею в виду, несколько раз у меня это хорошо получилось, так что, может, мне стоило бы продолжить.

Папа встает, ему пора на работу. Проходя мимо меня, он взъерошивает мне волосы со словами:

– Голубка, я повторюсь. Ты замечательный человек, но этого недостаточно для жизни. Тебе нужно зарабатывать.

От меня не ускользает, что принадлежащий Натали и Брайану дом мечты – это награда за учебу и приобретение навыков, за которые люди хотят и будут платить. Ты встречаешь хорошего человека, и что с того, что он, возможно, окажется не самым прикольным, творческим и красивым парнем среди всех твоих знакомых, не тем, кто захочет играть на гитаре всю ночь напролет и станет писать тебе любовные письма, а потом в три часа ночи жарить для тебя омлет, как тот мужчина, за которого я вышла по ошибке, – но зато обладает другими качествами: он добытчик с высокой моралью, сильный, хороший человек с видами на будущее.

Ну вот, вы понимаете, как обстоят мои дела. Понимаете, как глубоко проник Ноа мне в душу. Он прочно обосновался у меня в голове со своими дурацкими любовными песнями, со своими солнечными очками «Рэй-Бэй», а при нем склад воспоминаний, например, о том, как он заявлял, что у него есть для меня срочная посылка с тысячей поцелуев, а потом целовал все мое тело сверху донизу, каждый его сантиметр. И оба мы смеялись, до тех пор пока… пока не наступал такой момент, когда мы больше не могли смеяться.

Однако думать об этом нет никакого смысла. Сейчас я в реальной жизни. Там, откуда я когда-то начинала и где мне теперь предстоит собирать обломки.

Моя комната до сих пор выкрашена в розовый цвет, и в ней пахнет так, будто я снова ребенок. Свет все так же пробивается под углом сквозь розовые хлопчатобумажные занавески, и эти косо падающие лучи так мне знакомы, что с тем же успехом могли бы быть встроены в мое ДНК – вместе со звуком, который издают двери в мою спальню, звенящим, как музыкальная нота, и ровным желтым светом на чердаке.

Поздним вечером, когда родители уже отправились в постель, я пробираюсь в общую гостиную, обжитое, уютное место, где не нужно притворяться. Там все тот же потертый вязаный половик, те же щербатые книжные полки и старый диван, обитый тканью в рубчик, который обнимает тебя, когда в него садишься, как будто рад тебя видеть. «Добро пожаловать домой, Марни», – словно говорит мне диван, и я проваливаюсь глубже в мягкие подушки, позволив себе поддаться чарам защищенности и расслабленности.

– Так хорошо, что ты наконец пришла в себя и вернулась домой, – произносит моя подруга Эллен однажды вечером, когда мы с ней и с Софронией встречаемся, чтобы втроем выпить и поужинать.

Я только три дня как вернулась домой, но мама сказала, что мне надо общаться с людьми, и она, возможно, нрава.

Эллен и Софрония работают в страховой компании в центре Джексонвилла и встречаются с мужчинами из своего корпоративного мирка. Они говорят мне, что жизнь в коллективе держит их на плаву: похмельные понедельники, сумасбродные среды и деловые четверги. А там и выходные с вечеринками на пляже, где много пива и танцев. Интрижки, свидания и всякое такое.

Я едва помню этот мир. Если подумать, я, пожалуй, на самом деле никогда не была его частью.

– Тебе непременно надо сходить с нами, – заявляет Эллен. – Раз уж ты вернулась, тебе необходимо выбросить этого мужика из своего сердца.

Софрония бросает на нее многозначительный взгляд, и обе они становятся печальными. Они грустят из-за меня.

– Ну так как, у тебя с ним и правда все? – спрашивает Эллен.

– Да, о да, окончательно! Я с ним рассталась, рассталась, рассталась, – повторяю я. Я рада, что они не почувствовали, что у меня образовался комок в горле при этих словах.

Обе подруги одновременно тянутся через стол и обнимают меня, и я вспоминаю, как они мне нравились в средних классах, до того, как мы разошлись по разным старшим школам и я сбилась с пути, а они в своей школе попали в избранную компанию крутых ребят.

Они до сих пор крутые девчонки, и, может, затусить с ними действительно хорошая идея, раз уж я вернулась домой. Мы пьем пиво, флиртуем с какими-то парнями, а потом на меня наваливаются усталость и грусть, и я говорю им, что у меня еще есть дела.

Диван в рубчик манит меня к себе, окликая по имени.

В первые выходные, которые я провожу дома, на ужин приходят Натали и Брайан.

Я обнаруживаю, что теперь они лучшие друзья с нашими родителями. Я просто в шоке – в шоке! – потому что поняла, что у них есть общие ритуалы. Воскресный ужин, например, а еще субботы, когда во второй половине дня отец играет с Брайаном в гольф, пока мама с сестрой ходят по магазинам или в кино. А еще по понедельникам и средам сестра готовит на обе семьи, а мама каждый четверг посылает молодым свой мясной рулет.

Еще сильнее меня поражает тот факт, что хотя бы раз в две недели они собираются, чтобы поиграть в четверной солитер, у них сложная система подсчета очков, которую никто толком не может мне объяснить не расхохотавшись, так что в конце концов они перестают даже пытаться. Я стою, изумленная, пока мать и сестра пытаются рассказать мне об игре, а отец и Брайан то и дело вставляют небольшие ремарки – …и если у тебя больше определенного количества карт…

– Красных карт!

– Не только красных, любых. Просто за красные очков больше.

– Да, кроме тех случаев, когда у твоих противников нечетное количество черных карт.

– Солитер? – вставляю я. Но это же… пасьянс. Его раскладывают… в одиночку.

Они покатываются со смеху, услышав такое оригинальное заявление. Я чувствую вспышку раздражения, смешанного с завистью, оттого, что мне никогда не угнаться за ними, не стать в полной мере членом их маленькой уютной компании.

Натали берет меня под руку и говорит:

– Не бери в голову. Это глупая игра.

Моя сестра, словно ходячая реклама беременности, выглядит так, будто подобное состояние не может утомить или прискучить. Ее светлые, некогда длинные волосы теперь длиной до подбородка и подстрижены под острым углом. Благодаря этому кажется, что голубые глаза Натали выпрыгивают прямо на тебя. И хотя спереди выпирает несомненно громадный круглый живот (точно кто-то взял и засунул ей под рубашку баскетбольный мяч!), в остальном она идеально стройна и подтянута.

И Брайан – высокий, привлекательный, темноволосый Брайан, воплощение хорошего мужа и будущего отца, который высоко держит знамя достойного мужчины, – рассказывает мне, как храбро Натали проходит через беременность.

– Она была таким бойцом! – говорит он, улыбаясь при мысли об этом качестве жены. – Знаешь, беременные обычно жалуются на утреннюю тошноту, но только не Натти! Она и ходила пешком, и плавала, и работала полный день. Говорю тебе, у нее точно будут легкие роды.

– Ну, – вступает мама, – давайте не будем искушать судьбу, хорошо?

Я встречаюсь с Натали глазами, и мы улыбаемся. Будь у людей лейтмотив, мамин был бы таким: не ожидайте ничего хорошего, а то оно не случится.

– Марни не хочет об этом слушать, – быстро произносит Натали. – Давайте поговорим о том, как здорово, что она вернулась как раз вовремя, чтобы стать тетушкой!

– Очень даже я хочу об этом слушать! – протестую я. – А то я все пропустила. И посмотри-ка на себя: твой муж прав, ты выглядишь просто великолепно. Твоя беременность словно праздник.

– Ну, – говорит сестра, – с точки зрения социологии и вообще науки, беременность – это самое интересное, что происходило со мной в жизни, в это время думаешь о том, что на самом деле с тобой происходит. Например, вы знаете, что во время беременности количество крови женщины увеличивается на пятьдесят процентов? На пятьдесят процентов!

– Поразительно. – Мама закатывает глаза. – Может, тебе лучше посидеть и отдохнуть? Разгрузить организм. – Она смотрит на меня. – Пожалуйста, не давай ей заводить эти темы, а то она начнет рассказывать про слизистые пробки, и нагрубание молочных желез, и я не знаю, о чем еще. Гаметы – ты же о них говорила на прошлой неделе? О гаметах!

– О гаметах я рассказывала тебе в начале беременности, – жизнерадостно заявляет Натали, – а теперь меня интересуют слизистые пробки и нагрубание.

Мама воздевает руки к небесам:

– Только не в моей кухне! Мы не будем говорить о таких вещах перед ужином.

– Это жизнь, мам, – заявляет Натали. – Биология.

– Биология, шмиология… Не все хотят обо всем этом слышать. Можно подумать, это ты изобрела деторождение!

– Погоди, я думала, что именно ты его и изобрела, – обращаюсь я к Натали. – Разве это не одно из твоих достижений? Я, к примеру, могу только поблагодарить тебя за это.

– Теперь, значит, вы выступаете против меня единым фронтом, – констатирует мама, но при этом улыбается. Она режет салат айсберг и закидывает в миску с морковкой и сельдереем. (Перед моим мысленным взором возникает лицо Ноа, который говорит: «Как, она даже не кладет красный латук? И салат-ромен?»)

Мужчины, конечно, устремляются прочь из дома с блюдом гамбургеров и пивом. Я смотрю, как они орудуют возле гриля: отец слушает Брайана, потом они смеются и чокаются горлышками бутылок.

– Эй, я бы нарезала и запекла овощей, – предлагаю я, и мама отвечает:

– Незачем. У нас есть салат, и достаточно.

– Но я люблю печеные овощи, – не унимаюсь я.

Натали подмигивает мне. Она идет к холодильнику, достает цветную капусту, брокколи и перец, вручает мне разделочную доску и нож, не переставая вещать при этом о плане родов, который разработали они с Брайаном: никакой эпидуральной анестезии, никаких фертальных мониторов, будет играть тихая музыка, флейты, придут сиделка и акушерка. Пуповину перережет Брайан, послед они потом закопают. И персонал будет говорить исключительно шепотом.

Мама откладывает нож.

– Мне кажется, ты просто хочешь обставить роды именно так, как тебе рассказали на курсах, – произносит она. – Хотя в теории все это замечательно, пожалуйста, все-таки не отказывайся от хорошей эпидуральной анестезии, если тебе ее вдруг предложат.

– Я не буду делать эпидуралку, – мотает головой Натали.

– Нехорошо быть слишком категоричной в таких вещах, – заявляет мама, – если родительство чему-то и учит, так это гибкости. Когда ты родитель, ты ничего не контролируешь. Вообще. Можешь уже начинать привыкать к этому, мисси.

Натали поворачивается ко мне, улыбаясь фальшивой улыбкой на тысячу ватт:

– Ладно, пришло время сменить тему. Каково это – снова оказаться дома?

– Неплохо, – отвечаю я слишком быстро.

– Всего лишь неплохо? – спрашивает мама. – Разве мы не веселимся? Боже, мы же развлекаемся как только возможно!

– Нет! В смысле, да, мы развлекаемся. И все замечательно!

Натали дарит мне ослепительную улыбку из серии «это только для тебя». Она словно бы знает про смешанные чувства, которые я испытываю, повсюду следуя за мамочкой, словно опять стала ребенком.

– У нас есть оливковое масло? – спрашиваю я.

– Нет, мы его не покупаем, возьми кукурузное. Оно очень хорошее, – выдает мама. – И не нужны нам эти овощи. Говорю же, есть салат!

– Да ладно, я сбегаю в магазин и куплю оливковою, – настаиваю я.

– В магазин! – сокрушается мама. – Нет, ну честно, ради бога, вы как дети с этим оливковым маслом. Кукурузное вполне подойдет. Ты его всю жизнь ела.

– Я знаю, просто у маринада тогда получается другой вкус…

Натали, пряча улыбку, толкает меня локтем и делает вид, что ныряет в укрытие, а мама, конечно, взрывается.

– Господи, да что вы за поколение такое! Все вы! Ваши чувствительные внутренности что, воспринимают только определенную пищу? Американский сыр вам не подходит – боже, нет! Или хлеб! Старый добрый обычный чудо-хлеб. Вас послушать, так от него умереть можно! А теперь еще кукурузное масло – совершенно невинное кукурузное масло – нужно заменить оливковым по восемнадцать долларов за бутылку.

Я смотрю на Натали, которая прищуривает глаза и поднимает одну бровь.

«Видишь? – говорит ее взгляд. – Видишь, что ты пропустила за время своего отсутствия?»

Брайан заходит взять еще пива, смотрит на маму, ухмыляется в мою сторону и снова выходит.

– Ну, – с тяжелым вздохом обращается ко мне мама, – передай-ка эти овощи мне. Я их ошпарю, добавлю соль с маргарином, и будет отлично.

– Мам, пусть Марни приготовит их, как ей хочется, почему нет-то? – бурчит Натали. – Ты же знаешь, я не буду ничего с маргарином. Это вредно для малышки.

– Я не хочу этого слышать! – заявляет мама. – Маргарин вовсе не вреден детям!

– Мам, пожалуйста, перестань, а? Я прочла кучу блогов про питание и знаю, о чем говорю. Так что, Марни, от Ноа вообще никаких вестей? Где он, хотя бы известно? – спрашивает меня Натали.

Мама резко втягивает воздух и мотает головой:

– Ну вот, пошло-поехало! Ради всего святого, давайте не будем о нем говорить! Мне бы хотелось, чтобы вечер прошел приятно. Мы наконец-то впервые за долгий-долгий срок собрались все вместе, и я надеюсь, хорошо проведем время. Давайте говорить о чем-нибудь радостном. Не о Ноа.

– О чем-нибудь радостном вроде маргарина? – усмехается Натали, подходит к маме, берет у нее из рук бокал и начинает массировать ей шею. – Ага, – говорит она, – вот это место, точно? Конечно, я прямо чувствую, какой там узел. Это – «узел Ноа». Я его нашла.

Мама закрывает глаза и начинает крутить головой, наклонять ее, а Натали продолжает массировать ей шею. Я отпиваю вина, чтобы ничего не ляпнуть. Неужели правда у мамы есть «узел Ноа»? Мама открывает глаза и обращается ко мне:

– Зайка, давай не будем слишком много пить перед ужином. Помнишь же, что мы с тобой сегодня толком не обедали.

– Я не…

Как раз тут папа подходит к раздвижной стеклянной двери, чтобы сказать, что гамбургеры готовы, мама всплескивает руками – как всегда, когда всё, с ее точки зрения, происходит слишком быстро, – и начинает доставать бумажные тарелки и пластиковые столовые приборы. Я тянусь за миской с салатом, но она говорит, что я – почетная гостья и не должна ничего делать, а я говорю, что это смешно, а нести салат – это вовсе не работа, и вообще, совершенно незачем мне быть почетной гостьей.

– Ну что ты! – восклицает мама. – Мы же просто пытаемся позаботиться о тебе, милая. Я хочу, чтобы ты снова почувствовала себя дома. И, господи, вы обе так заморочили мне голову, что я забыла отварить тебе овощи.

– Ничего, – откликаюсь я, – просто засуну их в гриль.

– Пожалуйста, давай обойдемся салатом! Ради бога, хоть в этом мне уступите, – бубнит мама, шагая к двери. Натали корчит мне рожицу, мол, а что тут поделаешь.

Снаружи жарко, как в топке. Предвечернее солнце все еще светит прямо на нас, воздух настолько густой от влаги, что в него словно можно завернуться. Брайан приспосабливает зонтик так, чтобы во время еды на маму падала тень, сестра расставляет свечки с цитронеллой, а папа тем временем зажигает противомоскитные спиральки. Похоже, что они исполняют танец, в котором каждому известна его партия.

– Садись рядом со мной, – предлагает Натали, похлопывая меня по руке. Брайан протягивает тарелку с гамбургером и говорит, что я должна первой снять пробу. Папа улыбается мне через стол и поднимает бокал, будто собираясь произнести тост. Он встает с официальным видом, но ясно, что в нем бушуют эмоции, я чувствую легкий всплеск тревоги, когда он прокашливается.

– За нашу дорогую малютку Марни, которая не сдается! Я хочу сказать, голубка, что ты пережила несколько тяжелых ударов, но я знал, что с тобой все будет в порядке, с того самого момента, когда ты открыла дверь своей квартиры в Берлингейме и я увидел, что ты печешь кексы. Печешь! Помнишь, что мы тогда говорили, Милли? Эта девочка сможет о себе позаботиться! Ей нужно только вернуться к семье и старым друзьям!

Все чокаются и приступают к трапезе, которая состоит из салата и пережаренных гамбургеров (отец боится что-то не дожарить так же, как некоторые боятся клоунов и гремучих змей), – и некоторое время все заняты содержимым своих тарелок, а я задаюсь вопросом, что будет, если я внезапно разревусь.

Может, это вызванное вином расплывчатое состояние наложилось на излишнюю влажность и спор про овощи и оливковое масло (оливковое масло!), плюс какая-то напряженность в атмосфере, которая, как я вижу теперь, собирается с силами, чтобы устроить вечернее представление – сильную грозу. Но есть и что-то еще, какое-то отчаянное, болезненное чувство, которое формируется внутри меня, пока я сижу тут с двумя семейными парами, где партнеры знают друг друга так хорошо, что даже их ссоры – те самые, которые заставляют меня замирать и от которых трепещет мое сердце, – для них всего лишь рутина. Они суетятся, спорят и целуются и каким-то образом продолжают тянуть лямку совместной жизни, накапливая претензии, а потом прощая себя и другого снова и снова. И никому не приходит в голову встать и заявить: «Знаешь что? Я больше не могу».

А я – белая ворона, неудачница, и все же эти люди вокруг меня – мое семейство, и по праву рождения, ДНК и крови могут иметь суждения относительно моей жизни.

– С тобой все в порядке? – шепчет Натали, и как бы я хотела встать и сказать им всю правду насчет того, что моя мать не имеет права страдать от «узла Ноа». «Узла Ноа»! Ведь это значит, что они обсуждали Ноа и меня так часто, что Натали знает, где находится этот самый узел и как помочь маме, когда та начинает его ощущать. И только посмотри, желала бы я сказать сестре, только посмотри на нашего отца, который скукожился рядом с Брайаном, словно уже отказался так легко от своего положения главы семьи. Скоро Брайан начнет распоряжаться папиными активами и тем, как подстричь газон и как настроить печь, и в конце концов предложит на выбор несколько домов престарелых.

А я – я просто поврежденная вещь, которой они пытаются придать товарный вид перед тем, как снова выставить в торговый зал. Они любят меня и будут со мной нянчиться, пока я не обзаведусь всем, что, по их представлениям, необходимо для счастливой жизни: новой работой, новым мужчиной, новой машиной, а в будущем и мебелью, домом, детишками. Судя по всему, я нуждаюсь в бесконечной помощи.