Текст книги "Бруклинские ведьмы"

Автор книги: Мэдди Доусон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

20
МАРНИ

Мои родные не приходят в восторг от известия о моем новообретенном доме в Бруклине и предстоящей поездке. Они так расстроены, что я даже не рассказываю им другую новость, ту, которая их обрадует, – что мы с Джереми теперь помолвлены.

Вместо этого я выслушиваю от них о том, что совершенно не разбираюсь в недвижимости и в глаза не видела Бруклина, что речь идет о завещании женщины, которая в лучшем случае была с некоторыми чудачествами (это сказала Натали, которая видела Бликс во всей красе, пока мы перед свадьбой ждали Ноа), а в худшем – психопаткой и каждой бочке затычкой, которая пытается втянуть наивных людей в свои махинации с недвижимостью (это сказал папа, который еще заявил, что знает, как все в мире устроено).

Но я стою на своем, и в результате три дня спустя, приземлившись в аэропорту Кеннеди, жду автобуса до метро, а потом при помощи приложения на телефоне пытаюсь сообразить, какой поезд доставит меня в Парк-Слоуп[12]12
  Район в западной части Бруклина.


[Закрыть] По-видимому, я должна найти площадь Гранд Арми. И я, безусловно, это сделаю. Если надо, я вполне способна функционировать в мегаполисе. Слава богу, я много раз бывала в Сан-Франциско, так что непременно сориентируюсь в большом городе, лишь бы карта имелась. И чтобы не было никаких дурацких холмов.

Мама, не переставая, шлет мне сообщения:

«Вы уже сели?»

«С тобой все норм?»

«НЕ садись на метро!!!!!!! Моя подруга Хелен Браун сказала, там ОЧЕНЬ опасно».

Увы, автобус до метро так и не приходит, и женщина в коричневом пальто, жонглируя грудничком и малышом лет двух-трех, говорит, что я все равно не захотела бы ехать из аэропорта на подземке: «На это уйдет вечность, уж поверьте мне, лучше пойдите и займите очередь на такси», – я так и поступаю, и, разумеется, у меня тут же создается впечатление, что все ньюйоркцы тоже собрались в Бруклин. Возглавляемые мужичком в черной вязаной шапочке, который похож на телевизионного комика и беспрерывно, скривив рот, скрипучим голосом сыплет шуточками, они развлекаются, жалуясь на медленное обслуживание и начинающийся дождь, а еще спорят, выиграет ли бейсбольная команда «Нью-Йорк Метс» Мировую серию. Женщина с синими прядями, которая стоит за мной, задевает мою руку чемоданом и стреляет в меня короткой извиняющейся улыбкой.

В тот же миг от мамы приходит сообщение, набранное капслоком:

«БОЖЕ МОЙ! СМОТРЮ НОВОСТИ. ВЧЕРА НОЧЬЮ В НЬЮ-ЙОРКСКОМ КЛУБЕ РАНИЛИ НОЖОМ ЧЕЛОВЕКА. НЕ ХОДИ В КЛУБЫ!!!!!!!»

Я быстро выключаю телефон и кладу его в карман пальто. А потом проделываю свой обычный маленький трюк с концентрацией – трюк, от которого светофоры выдают зеленую улицу, – такси тут же приезжают, и внезапно подходит моя очередь. Это всегда срабатывает.

Бруклин, в точности как Сан-Франциско, так переполнен, что такси приходится отвоевывать в потоке транспорта сантиметр за сантиметром. Водитель безразличен почти до коматоза, и под конец, после того как ему пришлось бить по тормозам ради трех велосипедистов и объезжать машину, которая внезапно начала парковаться посреди слишком узкой улицы, он привозит меня по адресу, высаживает и говорит, что я должна ему восемьдесят семь долларов. Похоже, он серьезно. Это такая дичь, что я не могу придумать ничего иного, кроме как ему заплатить. Он благодарит, помогает мне с чемоданом и уезжает. Некоторое время я стою, одуревшая, на тротуаре и озираюсь по сторонам.

Предположительно, я должна находиться у адвокатского бюро Брокмана, Уайетта и Санфорда, но вижу лишь вывески маникюрного салона «Ногти в городе» (маникюр и педикюр за четвертак, хорошая цена) и «Бруклинских бургеров» (теперь на безглютеновой основе). Вся улица пропахла гамбургерами, гниющим у тротуаров мусором и ароматом сильно надушенной женщины со злым лицом, которая с разбегу врезалась в меня, не потрудившись даже извиниться.

Я расправляю плечи и вхожу в темноватый грязноватый вестибюль. Табличка с планом здания отсутствует как явление, но, вероятно, чтобы повидаться с Брокманом, Уайеттом и Санфордом, мне нужно подняться на четвертый этаж. Когда дверь лифта со скрипом раскрывается, передо мной предстает секретарша с волосами цвета фуксии и в черном платье. Она впускает меня в офис и выглядит при этом злой, как собака. Бейджик у нее на груди сообщает, что ее имя Лару Беннетт.

Я одариваю секретаршу своей лучшей флоридской улыбкой.

– Здравствуйте. Меня зовут Марни Макгроу, и я…

– Что? – Она таращит на меня глаза. Я вижу розу, вытатуированную у нее на запястье.

Я начинаю снова:

– Меня зовут Марни Макгроу, мне нужно забрать ключи от дома Бликс Холлидей, или от ее квартиры, или от чего там еще.

– Бликс Холлидей? А документы у вас есть?

– Ах да. Конечно. – Я ставлю на пол чемодан и открываю сумочку, в которой лежат посадочный талон, жвачка, расческа и так далее – в общем, все на свете, кроме бумажника, который, кажется, пропал. Придерживаясь заданного матерью русла, я немедленно впадаю в панику – подлые ньюйоркцы уже успели свистнуть мой кошелек! – но потом, вытряхнув содержимое сумочки на стол Лару Беннетт под ее пристальным взглядом, вспоминаю, что, расплатившись с таксистом, сунула кошелек в карман. Я вся взмокла, пока извлекла удостоверение личности и вручила его секретарше, которая испускает вздох. Возможно, она предпочла бы, чтобы кошелек исчез с концами.

Она разглядывает удостоверение личности и сует обратно мне.

– О'кей, ладно. Чарльза нет. Он уехал на выходные. Вернется в понедельник.

– О, – теряюсь я. – О-о… – Я переступаю с ноги на ногу. – Ну-у, я только что прилетела из Флориды. Он писал, что я должна приехать как можно скорее. Похоже, я унаследовала дом Бликс Холлидей и должна сделать распоряжения. Я так полагаю.

– Но он уехал.

– Вы можете с ним связаться? В смысле, я надеялась, что хотя бы получу ключи от дома. Я собираюсь там остановиться.

Ее лицо совершенно непроницаемо.

– В завещании есть особые условия, которые он должен вначале обсудить с вами.

– Условия?

– О да. По всей видимости. Бликс просто не… тра-та-та… Она всегда делала все по-своему… тра-та-та… не раньше понедельника.

Я смотрю, как шевелятся губы Лару Беннетт, но в мозгу неожиданно словно возникают помехи. Ха! Я что, всерьез думала, что мне удалось перехитрить судьбу и на самом деле унаследовать целый дом в Бруклине, в Нью-Йорке? Конечно, есть особые условия. Я самая большая идиотка на свете, которая всю жизнь снова и снова вляпывается в подобные истории. Которая думает, что Ноа действительно собирался на ней жениться! Что ей предстоит сыграть Деву Марию в рождественской постановке! Что Брзд Утакер пойдет с ней на выпускной!

И конечно же, особые условия окажутся такими, что я и конце концов не смогу унаследовать дом Бликс, и теперь, по зрелом размышлении, меня вполне это устраивает. Я только предпочла бы понять это до того, как заплатила за перелет и выложила таксисту почти девяносто долларов плюс чаевые, чтобы добраться до дома, где воняет помоями и гамбургерами. Наверное, Бликс все-таки хотела оставить дом Ноа, но тот был на мне женат, когда писалось завещание, и мое имя случайно туда попало. Наверное, подобное происходит сплошь и рядом.

– И что мне делать дальше? – спрашиваю я, окидывая взглядом комнату и начиная совсем чуть-чуть паниковать. Может, мне следует просто позабыть обо всей этой истории, отправиться обратно в аэропорт и сесть на самолет во Флориду. Вернуться в ту закусочную, взять еще коктейль, картошку фри и сделать вид, будто ничего не было.

А через некоторое время выйти за Джереми и родить ребенка.

Лару вздыхает:

– Я попытаюсь связаться с Чарльзом. Посмотрим, что он сможет для вас сделать. Присядьте.

Кресла тут действительно так и манят: с бежевой обивкой, с подлокотниками, со стоящим между ними столиком в стиле королевы Анны. Журналы об архитектуре, на стене – картины с растительными мотивами. Я иду к ближайшему креслу, падаю в него, а Лару тем временем исчезает где-то в святая святых офиса.

Звякает мой телефон. Это Джереми:

«Надеюсь, ты не превращаешься в бруклинского хипстера. ЛОЛ».

«Ну да. Вся моя одежда почернела, как только я вышла в Бруклине».

Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, Лару вернулась с новостями, она связалась с Чарльзом, и тот уполномочил ее выдать мне ключи.

– Там есть еще письмо, но Чарльз сказал, что хочет, чтобы вы вскрыли его при нем. Он встретится с вами в понедельник и посвятит во все детали. Сможете подъехать сюда к десяти?

– О'кей. – Я встаю на ноги и беру конверт из оберточной бумаги, который протягивает мне Лару. В нем позвякивает связка ключей. Я слышу доносящийся с улицы вой сирен, он все приближается и приближается, гудят автомобили, визжат тормоза. Шумы горячего, непригодного для жизни города.

Хотела бы я сейчас вернуться домой, плавать в бассейне сестры и слушать жужжание газонокосилок.

21
МАРНИ

– Это здесь, – говорит таксист, который привез меня к дому Бликс. Мы довольно долго двигались по принципу «газ-тормоз» по большому загруженному проспекту среди до нелепости дорогих бутиков, мимо гигантского магазина натуральных продуктов, маленьких ресторанчиков и кафе, в окнах которых виднелись рукописные объявления, сулящие чай маття и капустный смузи. Но через некоторое время машина сворачивает в усаженный деревьями переулок и подъезжает к обочине, чтобы меня высадить. Я замираю перед несколькими довольно высокими кирпичными домами, стоящими почти впритык друг к другу чуть в стороне от проезжей части.

Так вот где жила Бликс! Я глубоко вздыхаю и смотрю на листок бумаги с адресом, который дала мне Лару Беннетт. Дом Бликс, если честно, кажется слегка обшарпанным, с проржавевшей «музыкой ветра», свисающей с остроконечного козырька над дверью, и привязанной к перилам гирляндой потрепанных тибетских молитвенных флажков.

На соседнем крыльце сидит пожилая женщина, пьет из банки кока-колу и наблюдает за мной.

– Вы заблудились? – спрашивает она.

– На самом деле, нет, – откликаюсь я. – В смысле, надеюсь, что нет. Думаю, я ищу именно этот дом.

Она встает. Ей примерно за шестьдесят, а то и за семьдесят, но на ней штаны для йоги, джемпер с надписью «Свободу Тибету» и красные тенниски, а седые волосы вьются вокруг лица, ну точь-в-точь чья-нибудь любимая старенькая бабушка.

– Вы, случайно, не Марни?

– Да, это я!

– О, бог ты мой! Марни Макгроу! Я вас ждала. Я Лола. Лола Данливи. – Она спешит вниз по цементным ступенькам и протягивает ко мне руки, чтобы обнять.

– Лола. Да-да, – произношу я, смутно припоминая, что говорила Бликс о подруге-соседке.

– Вы в точности такая, как я и представляла! – говорит она. Ее окруженные лучиками морщин глаза сияют. Она хватает меня за руку и выглядит при этом так, словно готова разрыдаться. – Вы, наверно, устали и только с самолета, так что мне бы надо перестать болтать и позволить вам войти, но, милая вы моя!.. Так печально, что она скончалась, я до сих пор не могу с этим смириться. Хотя должна сказать, что она и тут все сделала по-своему. Если уж пришло время умирать, никто не сделает это с большим вкусом, чем Бликс Холлидей. – Она замолкает на мгновение и прикрывает глаза, а потом, понизив голос, наклоняется ко мне: – Итак, вам известно все, что происходит? Я имею в виду, вам понятен расклад?

Когда она говорит «расклад», брови у нее поднимаются домиком.

– Думаю, да. У меня и ключи есть. – Я отвожу от нее взгляд и лезу в карман пальто.

– Из адвокатской конторы? О-о, это хорошо. В смысле, я бы и сама дала вам ключи, но, полагаю, лучше, чтобы все было официально. Хотя, – она косится на дом и делает жест в его сторону, будто он может нас подслушивать, – на самом деле я не знаю, что именно там происходит. В смысле, в данный момент.

– Да, – соглашаюсь я. Похоже, никто этого не знает.

– Так, может, мне оставить вас в покое, чтобы вы вошли и разобрались, что к чему? Или вам лучше в компании?

– Так… думаю, я же просто должна отпереть дверь… и войти?

– О’кей! – жизнерадостно соглашается она. – И потом, если вам позже что-нибудь понадобится… ну, вы всегда можете мне позвонить. Пожалуй, я смогу пролить свет на…

– Конечно же.

Лола поднимается за мной по ступенькам.

– Бликс никогда не нравилось запирать тот замок, что поновее, – сообщает она. – Если честно, она вообще не любила замки. Я вечно приходила и обнаруживала, что тут все нараспашку. Помню, раз пришел парень из службы курьерской доставки – вроде бы оттуда, да, – открыл дверь и стал звать ее по имени, а она ему орет: «Заходите! Я в уборной!» Такой вот была наша Бликс.

Я поворачиваю ключ, но дверь не открывается. Я просматриваю всю связку ключей, которую мне дали, и начинаю пробовать разные. Некоторые даже не влезают в замочную скважину, другие влезают, но не поворачиваются. Внутри раздается каком-то шум, и я слышу приближающиеся шаги.

– Ой, мамочки, – понизив голос, говорит Лола, – выходит, он там. И мы его, наверное, побеспокоили.

– Он?

– Так вы не знали, да? – Она нагибается ко мне и складывает ладонь чашечкой. – Тут Ноа.

– Ноа?

Дверь открывается, и, будь я проклята, если это не Ноа собственной персоной стоит, переводя взгляд с меня на Лолу и обратно. На лице его шок, хотя еще неизвестно, кто шокирован сильнее – он или я. Я чувствую, как колени начинают слегка подрагивать.

– Марни? Какого фига ты тут делаешь, девочка? – Он улыбается, и его глаза превращаются в щелки.

Я не нахожу слов, так что просто пялюсь на него, как на мираж. На нем джинсы и футболка с длинными рукавами, а в руках, конечно же, бутылка пива и гитара.

Теперь все пропало. Я столько времени приходила в себя, и вот пожалуйста.

– Я могу задать тебе тот же вопрос, – удается выдавить из себя мне. – Что ты тут делаешь? Разве ты не должен быть в Африке?

В тот же миг выясняется, что Лола, оказывается, не самый храбрый человек на планете, потому что она касается моей руки и тихонько говорит, что у нее что-то там на плите кипит, но если она будет нужна, то пожалуйста, потом можно обращаться. Я слышу, как она приговаривает: «Ой, мамочки, ой, мамочки, ой, мамочки», пока спешит к своему дому.

А потом я оглядываюсь на Ноа, который улыбается, как пресловутый кот, собравшийся сожрать канарейку.

– Я так рад тебя видеть! – заявляет он. – Но, боюсь, если ты приехала навестить бабулю Бликс, то опоздала. Хотя, может, ты уже в курсе.

– Да, – говорю я тихо и ставлю чемодан. – Так печально было узнать.

Он все мелет и мелет языком. Интересуется, чего это я тут, а не в Берлингейме, и я сообщаю, что на самом деле уже какое-то время живу в Джексонвилле (вообще-то, он вполне мог бы узнать это, зайдя ко мне на «Фейсбук». Я имею в виду, разве люди не мониторят странички своих бывшеньких? Вот он, например, в последний раз написал, что в Африке жаркое солнце, и это было сразу после того, как мы расстались).

В общем, он треплется и треплется, а со мной, честно говоря, случается «внетелесное переживание». Как вышло, что лишь день назад я была в безопасности, влюбленная и снова помолвленная, и вот уже стою на каком-то крыльце посреди Бруклина и смотрю в лицо Ноа? По которому, как я теперь понимаю, скучала (и до сих пор скучаю), причем до неприличия отчаянно. И осознавать это просто ужасно.

Между тем он все продолжал болтать, но внезапно по его взгляду я понимаю, что он только что задал вопрос и теперь ждет, когда я отвечу. Я прокручиваю в голове последние несколько секунд, и до меня доходит – он хочет знать, почему я переехала в Джексонвилл.

– Сложно объяснить, но среди причин – финансовые обязательства и завышенная квартплата. Наверно, так, – отвечаю я.

– Но у тебя было три месяца! Я заплатил свою часть за три месяца.

– Да, но, может, ты в курсе, что три месяца уже прошли. – Я улыбаюсь.

– Да, но предполагалось, что потом ты найдешь соседа или соседку.

– Ну а я не нашла. Ты действительно хочешь стоять в дверях и обсуждать проблемы поиска соседей в Северной Калифорнии, или я могу войти?

– Конечно-конечно, – говорит он, отступает в сторону и прижимается к стене, чтобы я могла просочиться в дом. Когда я вскользь касаюсь его, некоторые особо чувствительные клетки моего организма подмечают, что некогда нам с ними это нравилось. Они лукаво и предательски забыли, что теперь мы с Ноа не в одной команде. Более того, я вместе со своими клетками в команде Джереми.

– Ты с чемоданом! Я должен предположить, что ты планируешь тут остановиться? Я буду наслаждаться твоим обществом не только сегодня вечером?

– Думаю, я на несколько дней.

– Чудесно, – усмехается он. – Если бы я знал, что ты приедешь…

– Я не могла тебя известить, раз понятия не имела, что ты здесь!

– Нет-нет, я не говорю, что ты должна была это сделать. Просто это неожиданность, вот и всё. Очень приятная, чудесная, замечательная неожиданность. Вот, проходи сюда, – говорит он, мотнув головой в сторону дверей.

Квартира Бликс на первом и втором этажах. У меня такое чувство, будто все биоритмы пошли вразнос из-за смены часовых поясов, хотя на самом деле я все в том же поясе. Может, я угодила в какое-то странное искривление времени? Когда мы входим в гостиную Бликс, меня поражает дубовый паркет, неотделанные кирпичные стены, свет, падающий из эркерных окон, висящие повсюду картины. Комната по-своему красива экстравагантной обветшалой красотой, вполне в стиле Бликс. Я издаю легкое восклицание, и Ноа говорит:

– Устроить тебе экскурсию? Ты же раньше не бывала в типичных для Бруклина кирпичных домах, верно?

– Экскурсия – это хорошо, давай.

Он продолжает украдкой поглядывать на меня, показывая квартиру: гостиная и две спальни на первом этаже, совмещенная со столовой большая кухня – наверху, там же кабинет, выход в общий коридор и ведущая на крышу лестница. Еще, говорит мне Ноа, дальше по коридору находится другая квартира с двумя спальнями. Там живет женщина с сыном, говорит он. Довольно привлекательная женщина. С прекрасными вьющимися волосами и красивой фигурой (он непременно должен как-то прокомментировать женскую фигуру, потому что, говорит он, в этом суть жизни: подмечать красоту, которая тебя окружает).

– Еще парень живет в цокольном этаже, – говорит он. – Своего рода отшельник. У него что-то не то с руками и лицом. Бликс, знаешь ли, коллекционировала чудаков. – Он склоняет голову, это выглядит очаровательно. – Если задуматься, может, ты тоже из них.

Серьезно?

– Тут слишком много света, – говорю я. Кухня с двумя гигантскими окнами, которые смотрят на Бруклин, на его дома, садики на крышах и кварталы больших жилых зданий вдалеке, просто потрясающая. Снаружи слышны сирены, грохот, голоса, гудки автомобилей.

– Как насчет подняться на крышу? – спрашивает Ноа. – Захватим пива или чего-нибудь еще, и, может, ты в конце концов умудришься объяснить, с чего ты приехала навещать мою старую родственницу, которая, так уж вышло, мертва.

– А ты сможешь рассказать мне, почему до сих пор не в годичной африканской командировке.

– Ох, ладно, с Африкой вышла очень длинная и очень странная история, – говорит он, открывая холодильник устаревшей модели, овальный сверху и выкрашенный в бирюзовый цвет. Все в этой кухне старое, обшарпанное и, похоже, перекрашенное вручную – деревянный исцарапанный обеденный стол по центру, расположенный вдоль стены кухонный стол – и выглядит так, будто перенеслось сюда из французской сельской кухни начала века. Прошлого века. В углу – раковина из мыльного камня[13]13
  Мыльный камень (талькохлорит) строительный и декоративный материал.


[Закрыть] и газовая плита. По всем поверхностям расставлены вазочки с засушенными растениями и оплавленные свечи в блюдечках. Стены выкрашены в очень красивый оттенок красного с белыми вставками вокруг окон и шкафчиков. Пол потертый, в пятнах. В раковине – стопка тарелок, на столе – чашки с остатками кофе.

– У меня куча времени, чтобы ее выслушать, и чем страннее она будет, тем лучше, – говорю я ему.

Он вручает мне пиво с какой-то незнакомой бруклинской этикеткой, показывает путь по коридору и ведет вверх по лестнице. Там распахивает дверь, и неожиданно мы оказываемся на неухоженной террасе, с одного краю которой стоят вазоны с травой, окружающие костровую чашу и низенький стол. Газовый гриль в углу, несколько мягких плетеных диванов, парочка шезлонгов и портативная баскетбольная корзина. Мне приходится перевести дух. Вид на Бруклин до самого горизонта потрясает. Повсюду я вижу крыши с садиками и водяными баками. Большие окна безучастно смотрят на меня, отражая солнце.

– Сколько времени ты уже здесь? – спрашиваю я.

– Я здесь уже… э-э… может, недели три.

– А ты был тут, когда она… когда она умерла?

– Ага. Хотя она предпочла бы, чтобы мы говорили «совершила переход».

– Я даже не знала, что она болела. Мне так жаль. Прими мои соболезнования.

– Спасибо. Да, я тоже не знал. Пока не прилетел и не обнаружил, что она умирает. Она болела месяцами, а может, и годами, но ничего не говорила. Но раз уж я прилетел, она захотела, чтобы я остался… ну, знаешь, чтобы проводить ее. – Он открывает мое пиво, потом свое, кладет на стол открывашку. – Мне кажется, она была чудная, держала всё в тайне. Не хотела, чтобы ее жалели. Ты же знаешь, мы с ней вовсе не были близки. – Он окидывает крышу взглядом и качает головой. – Она всегда была для меня просто чокнутой бабулей Бликс, несущей разную мистическую чушь, на которую сложно обращать внимание. Однако ничего нельзя знать заранее, да? О том, что случится с людьми, с которыми ты как-то связан.

– Так странно, что из всех людей на свете именно ты мне это говоришь.

Он смеется немного в нос:

– О’кей, справедливо. – Он долгое мгновение смотрит на меня, и я удивлена тем, какие у него грустные глаза. – Ты имеешь полное право на меня злиться, – говорит он. – Я ужасно поступил с тобой и хочу, чтобы ты знала: я много раз гнобил себя за это.

Чувствуя прилив дурноты, я сажусь на один из диванчиков.

– Правда? А сейчас?

– Погоди, дай мне пояснить. Я гноблю себя за то, как это сделал.

Так, теперь все ясно. Ему не жаль, что мы расстались. Его не устраивает то, как это произошло. Очень мило.

Он опять смеется:

– Пожалуйста, давай не будем об этом. Это не приведет ни к чему хорошему.

– Так, а что случилось с Африкой? Почему ты все еще не там? Тебе и ее пришлось бросить?

От моей шутки он слегка кривится.

– Да. Африка. Ладно. – Он садится на диванчик напротив меня, принимается в своей обычной манере отдирать этикетку пивной бутылки и начинает историю, включающую Уиппла, подписавшегося от их имени обучать детишек музыке в рамках выделенною им гранта, и бюрократию, которая, но словам Ноа, началась потом. Уиппл, как ему свойственно, забыл подписать все необходимые документы, и после долгих тягомотных маневров и попыток как-то уладить ситуацию их в конце концов выперли из страны.

– Уиппл в своем репертуаре, – со вздохом произносит Ноа. – Все весело, но через задницу. Месяц или около того мы прятались, переезжали с места на место, чтобы нас не депортировали. Но это было очень рискованно, а потом… короче, я решил, что с меня хватит, пора возвращаться в Штаты, и приехал в Бруклин как раз перед смертью Бликс. А Уиппл, думаю, так и болтается с рюкзаком по Африке, скрываясь от тюрьмы.

Он замолкает, отковыривая что-то от своего ботинка. Потом смотрит прямо на меня, и мое сердце выполняет незапланированный подскок с переворотом.

– Ты ей нравилась, да? – спрашивает Ноа. – Ты поэтому приехала?

Неожиданно смутившись, я опускаю глаза и киваю:

– Да, думаю, я ей нравилась. Она была мила со мной.

– Знаю. Та ужасная вечеринка у моей мамы. Она там только с тобой все время и разговаривала. Боже, маму тогда так взбесило, что ты больше ни с кем не общалась! На самом деле, ни один из нас особо не пообщался тогда с гостями. А мама считает, что гости должны общаться, ты, наверное, этого не знала? Если ей верить, гость не может просто прийти и хорошо провести время, у него есть обязанности.

– Я что-то такое уже слышала.

– Да пошло оно куда подальше! Я ушел и играл в бильярд с Уипплом, потому что не мог слушать того, что несет моя мать и ее как бы друзья. И… были еще какие-то неприятности?

– Да. Ситуация с хворостом.

Он хохочет, запрокинув голову.

– Ах да! Мама сказала, ты не стала его есть из-за каких-то пафосных соображений?

– Нет, просто не знала, что это за фиговина такая! У Макгроу в Джексонвилле, штат Флорида, ничего подобного не было. А ты мог бы и предупредить, что мне предстоит экзамен по британской кулинарии. Но тебя поблизости не оказалось, и меня защищала только Бликс.

– Тогда-то все это и началось, – рассеянно произносит он. – Тогда-то все и разладилось. Мы с Уипплом играли в бильярд, он стал рассказывать про замечательный грант и уговаривать, чтобы я составил ему компанию, и я подумал, что мне нужно еще одно большое приключение. А ты, помнится, беседовала с бабулей Бликс во дворе под снегом. И все пришло в движение.

– Прямо тогда?

– В тот самый момент.

– Ты хочешь убедить меня, если бы мы не разошлись на этой вечеринке по разным углам, у нас была бы самая обычная свадьба, и ты остался бы со мной? Потому что, должна сказать, это абсурд, и ты это знаешь.

– Ну, точно-то знать нельзя, – говорит он и смотрит мне прямо в глаза. – Я просто хочу сказать, что действительно тебя любил, и действительно думал, что хочу жениться.

– Пока не передумал, – вставляю я, и Ноа смеется:

– Да, пока не передумал. Моя вина.

– Итак, мы пришли к выводу, что по большому счету я потеряла тебя, но получила твою двоюродную бабушку?

Он закидывает руки за голову и смотрит в небо.

– Может быть. Вот черт! Знаешь, когда я думаю о ней, то о многом жалею. Наша семья не была к ней добра. Под конец я пытался это исправить, но по большому счету мы все равно как следует не поладили, хоть я и старался. Она всегда была… ну, как бы это скатать… не такой, как все. – Он сделал паузу. – Слушай, – сказал он наконец, – как насчет поужинать? Я толком ничего не ел, только сэндвич с арахисовой пастой. Тут на Девятой есть классное местечко, бургеры отличные, и все остальное. Местное пиво. Хорошие люди. Раз уж мы оба тут, можем и повеселиться, так? Без обид?

Я понимаю, что тоже давно ничего не ела, и поэтому киваю:

– О’кей.

– Значит, ты честно на меня не злишься?

– Не очень, – говорю я. – Наверно, у меня недостаточно выражены гневные реакции.

– Ага. По идее, ты должна быть злой как черт. Но я рад, что это не так. – Он встает, потягивается, и мне открывается вид на его красивый плоский живот и джинсы с низкой посадкой.

Мне делается больно, все-таки у нас были долгие близкие отношения, а он такой секси, так что я одним глотком допиваю пиво и перевожу взгляд на огни Бруклина.

«Я должна быть здесь. Я должна быть здесь». Я делаю глубокий вдох, полной грудью вдыхая неизвестное. Надо позвонить Джереми. Я испытываю уйму чувств, с которыми придется разобраться позже.

– А пока будем ужинать, – говорит он, – можешь рассказать, как ты жила все это время и каким попутным ветром тебя занесло сегодня к порогу Бликс.

Думаю, именно сейчас меня осеняет: он, наверно, понятия не имеет, что Бликс завещала мне дом. Эта мысль зарождается где-то в области затылка, а потом пробирается к передним частям мозга, как будто какой-то жучок прокладывает себе туда извилистый путь, задевая в процессе нервные окончания.

В этот самый миг дверь на крышу с грохотом распахивается, и появляется мальчишка лет десяти с копной светлых волос и в огромных очках в черной пластмассовой оправе. Он, приплясывая, ведет баскетбольный мяч, собираясь послать его в один из керамических вазонов. Производя в уме какие-то расчеты, он до последнего нас не замечает, а заметив, вздрагивает от неожиданности и, кинув мяч, попадает прямо по вазону. Тот падает и разбивается вдребезги, заляпывая все вокруг своим содержимым.

– Сэмми, приятель, что ты творишь?! – восклицает Ноа.

– Ой, простите! – Мальчишка с испуганным видом замирает.

– Брось. Все о’кей, это всего лишь вазон. Ты меня напугал, только и всего.

– Я сейчас все уберу.

– Нет, лучше принеси метлу и совок, а я обо всем позабочусь. Не хочу, чтобы ты порезался. – Ноа поворачивается ко мне. – Это Сэмми, наш местный симпатичный малолетний правонарушитель, гроза горшков и вазонов. Сын Джессики, о которой я тебе рассказывал. Сэмми, это Марни.

Сэмми здоровается со мной, отбрасывает волосы с глаз, а затем убегает и возвращается с совком и метлой. Мы с Ноа подметаем осколки, а парнишка тем временем стучит своим баскетбольным мячом в другом углу крыши, я исподтишка вновь и вновь поглядываю на него, потому что он ужасно славный и похож на серьезную совушку, которая решила потанцевать.

– Эй, Ноа, а знаешь что?! – через несколько минут кричит он. – Мой папа приедет за мной завтра утром, и мы поедем на выходные в Куперстаун!

Ноа издает притворное рычание.

– И что такого крутого в Куперстауне? Тебя же не волнует бейсбол или что-то в этом духе?

– Волнует! Ты знаешь, что волнует! И мы остановимся в гостинице, где подают завтрак, и будем есть блинчики, и, папа говорит, может, пойдем в бассейн!

Тут появляется его мать. Она тоненькая и красивая, на ней джинсы и серый кардиган, и она часто вздыхает. Она смотрит на Сэмми так, будто тот в любой момент может превратиться во что-то такое, что возьмет и исчезнет.

Ноа знакомит нас:

– Джессика, это Марни. Марни – Джессика. – И она протягивает мне руку для пожатия.

– О-о, Марни! – говорит она. – Я слышала, как Бликс о вас говорила. Господи боже мой, это так ужасно – я скучаю по ней каждый день. – Она бросает взгляд на Сэмми и понижает голос. – И он тоже скучает. Он ее обожал. Таких, как она, больше нет.

Сэмми, прислушиваясь к нашему разговору, танцует с мячом у костровой чаши, похожий на бестолковую птицу, готовую в любой момент взлететь.

– Сэмми, пора мыться, а еще тебе нужно собрать вещи, – говорит его мать. Ее брови вдруг хмурятся. – Подожди. Ты разбил вазон?

– Я нечаянно.

– Он действительно нечаянно, – подтверждает Ноа. – Ничего страшного.

Но Джессика явно расстроена тем, что Сэмми такой безалаберный, вот и вазон разбил, а тот принадлежал Бликс и в нем была посажена красная герань Хаунди, и все вокруг них, грустно говорит она, словно рушится, идет к концу, – и именно тут у меня в кармане начинает жужжать телефон, и я радуюсь возможности уйти от этого разговора, но ровно до тех пор, пока не вижу на экранчике лица всех членов своей семьи, и Джереми вдобавок; все они улыбаются, машут и ждут, когда я начну видеочат. Как будто все внезапно оказались вместе со мной на крыше.

Я бросаюсь на лестницу, бегу вниз, потом по коридору и врываюсь в кухню Бликс, прежде чем они успевают увидеть, где я, и – не приведи господь! – с кем я.

– Привет! – говорю я и вижу всех родных, которые маневрируют, чтобы уместиться на маленьком экранчике.