Текст книги "Бруклинские ведьмы"

Автор книги: Мэдди Доусон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

42
МАРНИ

Я испытываю облегчение, когда вижу, что агент, Энни Тайрон, не из числа бруклинских хипстеров. Это пышногрудая и по-матерински уютная женщина, которая явно не ожидает, что наутро после Дня благодарения квартира будет в идеальном состоянии.

У нее, как у истинной пожилой леди, на шее висят на филигранной цепочке очки, и она ходит по дому, не делая ни единого замечания, лишь вживаясь в обстановку и озираясь по сторонам.

– Мило, очень мило, – бормочет она.

Я с радостью отмечаю, что дебош, имевший место всего несколько часов назад, не оставил в доме никаких следов; возможно, благодарить за это нужно Патрика, который все подчистил. Единственным намеком на возможные недавние безобразия служит то, что пол на кухне приобрел подозрительно красивый блеск, вероятно, из-за взаимодействия с индюшачьим жиром. На кухонном столе преспокойно стоят четыре тыквенных пирога, замотанные в пищевую пленку. Бедфорд отсутствует – Джессика забрала его к себе наверх, приходить в себя и отсыпаться после праздника живота с участием индейки. Все это следует из записки, которую я нахожу на кухонном столе.

Затем Энни Тайрон поднимается к Джессике осмотреть ее квартиру, потом спускается к Патрику и наконец возвращается ко мне и спрашивает:

– Итак, дорогая, насколько вы намерены переделать этот дом, прежде чем выставить его на продажу?

Я объясняю про свою жизнь, про Бликс, про свеженькую травму головы, три месяца обязательного проживания, про грядущее возвращение во Флориду и уже собираюсь начать разглагольствовать о своих сомнениях насчет того, нужен ли мне этот дом вообще, когда она похлопывает меня по руке и произносит:

– Значит, вы практически ничего не собираетесь тут переделывать? Вы же к этому ведете, верно?

Да. Я не могу. Просто не могу ничего здесь менять.

– Ну, – говорит Энни, – думаю, вам все время придется бороться с рынком. К тому же сейчас не лучшее время для продаж… и так далее, и тому подобное… и тут столько всего надо сделать… и все такое прочее… и дополнительно…

– А нельзя признать дом требующим ремонта и продать его задешево? – спрашиваю я.

Мне очень симпатичен такой вариант. Мы тут все требуем ремонта, все, кто здесь живет, говорю я ей. И вроде как должны бы держаться вместе, жить в доме, который нас понимает, – но как-то не получается. Вот-вот разлетимся кто куда, как перекати-поле на ветру. Может, это моя вина.

У Энни хватает вежливости пропустить все мои новости мимо ушей.

– Я постараюсь, – говорит она в конце концов. – Тем временем вам, возможно, захочется приложить усилия к тому, чтобы тут все выглядело получше. Знаете, может, холодильник там перекрасить. Хотя бы это.

– Конечно, – говорю я. – Спасибо вам. Спасибо.

«Какая уж теперь разница», – думаю я.

После того как она удаляется, я выхожу на крыльцо. Снимаю истрепанные тибетские флажки, убираю со ступеней часть листьев. Потом спускаюсь и смотрю на дверь Патрика. Его занавески задернуты, а у лестницы перед входом все еще громоздится куча листьев.

«Ах, Патрик».

Я вспоминаю его разговор с сестрой, который невольно подслушала, – арендованный грузовик, компьютеры, которые он собирается забрать с собой, – и мне снова хочется плакать. Я буду очень скучать по нему. Как так вышло, что я смогла пережить потерю и Джереми, и Ноа, а теперь лишь только подумаю об отъезде Патрика – Патрика, который даже до меня не дотрагивается, Патрика, настолько потрепанного жизнью, что он считает, будто его можно только жалеть, Патрика, который никогда, вообще НИКОГДА не появится со мной на людях, – и это пробирает меня до глубины души?

Любовь ли это? Или Патрик прав, и это жалость, возможно смешанная с каким-то благоговением, ведь он, выходит, прямо-таки трагический супергерой, который пытался спасти любимую из огня? Патрик сказал бы, что я влюблена в его историю, а не в него самого. Не в реального человека с выжженными до неузнаваемости душой и телом.

Лола выходит на свое крыльцо и равнодушно машет мне. Совсем не так, как раньше.

– Это агентша была? – кричит она.

– Ага.

– Значит, она всем будет заниматься?

– Наверно, да. А вы как? – спрашиваю я Лолу, и она отвечает, что хорошо.

Потом она перегибается через перила и говорит:

– Прости, что я вчера так на тебя разозлилась. На самом деле это наш старый спор с Бликс виноват, я поняла. Я любила ее до умопомрачения, но чтоб мне лопнуть, если эта женщина не считала всегда, что лучше всех знает, как, кому и с кем жить! А я не могу выносить ощущения, что мною манипулируют, даже при помощи магии. Особенно при помощи магии.

– Я знаю, – говорю я, – и прощу прощения. Я очень-очень сожалею, что так вышло.

– Уж ты-то должна бы меня понять! Взять хотя бы то, что она сделала с тобой и Патриком!

– Ну, – говорю я, – со мной и с Патриком это все равно не сработает.

Но Лола только машет руками над головой, будто разгоняя стаю мошкары, и уходит в дом.

Я тоже иду домой. Лучи солнца проникают в окна, и на дубовом паркете лежат пятна света. Мне нравятся эти эркерные окна, этот выложенный из кирпича камин, изящная скульптура, выполненная Патриком, на каминной полке. Я вдруг проникаюсь ощущением всей комнаты целиком, вместе с ее высокими потолками и ведущей в кухню лестницей. Замечаю нюансы убранства, деревянные стенные панели на кухне. То, как стоит плита – с легким, чуть заметным наклоном. Раковину из мыльного камня, которая потрясла меня, когда я увидела ее впервые во время устроенной Ноа экскурсии по дому.

А еще, просто к слову. Мне нравится покрашенный вручную бирюзовый холодильник.

Он что-то мне говорит.

О-о, этот дом хитер, он копит воспоминания – те, что принадлежат Бликс, и мои собственные. Исцарапанный стол с вырезанной на нем звездой. Зелень на подоконнике. Вид на парк и протянувшуюся за ним оживленную улицу.

Пылинки, готовые, как всегда, осесть на все поверхности, летят вниз в луче света, который все льется в дом, и по полу движутся тени, когда дерево гинкго снаружи гнется под порывами ветра, роняя последний свой лист и притворяясь, будто мы с ним подходим друг другу.

Марни, любить Патрика – вполне нормально. Даже хорошо.

Нет, он мне этого не позволит.

Любить его – хорошо.

– Ну, подруга, кажется, мы сели в лужу.

Дело происходит на следующий день в «Наших корешках». Услышав знакомый голос, я поднимаю взгляд от хризантем, с которых обрезала завядшие цветки, и, разумеется, вижу Уильяма Салливана. Он улыбается, звеня мелочью в кармане.

– Если мы сели в лужу, что вы здесь делаете? – спрашиваю я его. Должна признать, что разговаривать так с покупателями не слишком-то вежливо. Но серьезно – он что, прикатил из Нью-Джерси рассказать мне, как Лола его отшила? Похоже, мир окончательно сошел с ума.

– Я здесь потому, что сейчас мы с вами попытаемся еще раз, – говорит он, и глаза его загораются. – Хочу, как всегда, заехать к ней на выходных, забрать на субботнюю прогулку, вот и подумал, что мы с вами должны придумать что-то новенькое. Чтобы я ей это сказал.

– Секундочку! Она вас отшила, она злится на нас обоих, но вы все равно считаете, что ваша субботняя прогулка никуда не денется?

– Ага. – Он улыбается мне. – Ну, скажем так, я на это надеюсь. Попытка не пытка, а я уж постараюсь изо всех сил.

Я хочу сказать: «Да вы в своем уме, Уильям Салливан? Что заставляет вас думать, что женщина, которая двое суток назад послала вас куда подальше с вашим предложением, захочет отправиться с вами на прогулку?» Но вместо этого я говорю (устало, но с нотками восхищения человеческим слабоумием):

– И ваш план включает цветы, не так ли?

– Конечно включает. Мы же в цветочном магазине, разве нет?

– Хорошо, – киваю я, – хотя должна сказать: сильно сомневаюсь, что нам удастся изменить ее мнение. Лола твердо убеждена, что не хочет в своей жизни больше ничего интересного.

– Да знаю я! Это ей сейчас так кажется. Она довольно-таки свирепая. – Он похохатывает. – А в День благодарения и совсем разошлась, да?

– Ну да. Она сильно разозлилась.

Уильям Салливан принимается, что-то насвистывая, бродить по магазину. Потом подходит к моему прилавку.

– Какие, вы говорили, цветы ваши любимые?

«Разве я что-то такое говорила?»

– Герберы.

– Да-да. О’кей, мне нужен букет гербер. А пока вы будете его составлять, я хочу рассказать свой план. Потому что я очень здорово все придумал. И настроен весьма оптимистично. Это непременно должно сработать.

Я качаю головой:

– Уильям, я и забыла, что люди бывают иногда оптимистично настроены.

– О-о, я до ужаса оптимистичен, – говорит он. – До ужаса. О’кей, давайте я расскажу вам, что понял. В прежней жизни я был тренером по баскетболу, а сейчас случилось вот что: я недооценивал бросок из-под кольца. Все просто. Я думал, что смогу заколотить мяч прямо в корзину, потому что мы с Лолой всегда были хорошими друзьями, а теперь оба одиноки, и у наших отношений есть история – очень даже хорошая история! – но нет! Я не был готов к отказу. Не продумал все варианты. – Он улыбается.

– Ну, так бывает.

– В общем, вы были правы – зря я на нее так наскочил. Значит, теперь я о-о-отползу и буду действовать по-другому, тихо-о-онечко. Теперь, если она согласится общаться, отведу ее в какое-нибудь нейтральное место. Никаких серьезных разговоров, никаких тяжелых сцен. Даже за руку ее брать не буду. И вот мой план: просто продолжать с ней видеться. Делать то, что она захочет. Не просить о большем. Не торопить. Я собираюсь выжидать. Потакать ей, пока она не перестанет бояться. Никаких резких движений. Никаких предложений руки и сердца.

– Ну, удачи вам с этим. Желаю, чтобы все получилось.

– Ага. Так будет правильно. Я приступаю к выполнению плана, который назвал «Год ста свиданий с Лолой». Мы не будем спешить, выпьем много кофе, посмотрим несколько спектаклей, потом, может, съездим ко мне в гости повидаться с моими друзьями. Может, прошвырнемся до Нью-Гемпшира. Остановимся в разных номерах отеля, выпьем у костра, на танцульки сходим. И все в таком роде. Только то, что она захочет, и в ее темпе. Моя цель – дать ей все, чего она не может получить, сидя в одиночестве у себя дома. Смех. Дружеские отношения. Обожание.

– Однако она говорит, что хочет остаться верной памяти Уолтера. Вот чему вам придется противостоять. – Ой-ой, вот я и опять проявляю нелояльность. Плету закулисные интриги. И почему-то ничего не могу с этим поделать. Нравится мне этот старичок с его оптимизмом!

Он широко улыбается:

– А знаете что? Я ведь тоже знал Уолтера, и я думаю, он бы за нас порадовался. Ему бы понравилось, что кто-то любит Лолу и заботится о ней. Так что о том, чтобы предать его память, и речи нет.

– Ого, – говорю я, – это здорово. Желаю вам удачи. Я очень за вас болею. Так вы хотите сами подарить ей цветы или послать их с курьером?

Он улыбается:

– Цветы для вас. В благодарность за вашу первоклассную магию.

Я выпучиваю на него глаза:

– За магию? Вы знаете про магию?

– Лола говорила, что вы с Бликс – сводни и колдуете, чтобы любящие люди находили друг друга.

– Но мое колдовство не срабатывает. Я потерпела полное фиаско. – «Настолько полное, что я вообще разуверилось в магии», – добавляю я мысленно.

– Что? Вы правда так думаете? Марни, колдовство еще работает. И процесс идет. Разве вы не видите? Колдовство потекло по новому руслу, вот и всё. Вот доживете до моих лет, тогда поймете кое-что о любви. Например, что невозможно отказаться от человека, которого любишь. Когда действительно веришь.

Я смотрю в его слезящиеся старые голубые глаза, которые так светятся, что из них вот-вот полетят искры.

– Но что делать, если другой человек сдался? – спрашиваю я. В горле стоит комок, поэтому говорить трудно.

Он говорит:

– Продолжать пытаться. Вот что тогда делать.

– А если остается мало времени?

– Дорогая, у нас всех мало времени. И, – он понижает голос, как будто готовится сказать нечто судьбоносное, – в нашем распоряжении все время мира.

– Гм, кажется, в этом нет никакого смысла.

Он смеется.

– Я знаю, так оно и есть. Думал, скажу что-то мудрое, но не вышло. О’кей, может, все-таки выйдет. Вот вам немного стариковской мудрости: вы должны верить во что-нибудь, ясно? Выбрать, во что именно, и потом уж не сдаваться. Ни за что. Если не выходит с первого раза, ищите новый путь, а потом, если надо, еще один.

Он берет мою руку, целует ее, как галантный джентльмен, и выходит из магазина. Потом вспоминает о чем-то, возвращается и платит за цветы. Я снова думаю, что, выглянув в окно, увижу Уильяма Салливана, который пританцовывает посреди улицы, смеется и прищелкивает пальцами, хотя девять человек из десяти сказали бы, что у его плана нет шансов.

Да только что они знают, эти девять из десяти?

Знаете, что я утратила?

Я больше не вижу маленькие искорки, те, которые означали, что должно произойти нечто хорошее. Что вокруг любовь. Не знаю почему, но они просто взяли и исчезли.

Вот и всё. Их больше нет.

Сообщение от Натали приходит на следующий день, когда я мою в кухне бирюзовый холодильник, чтобы потом его перекрасить. В Интернете написано, что в продаже есть краска для бытовой техники, после которой старый холодильник выглядит так, будто его только-только доставили из магазина. Если верить самым положительным отзывам, мой тоже станет как новенький.

Тут-то и приходит это сообщение. Конечно, я его ждала. Старшая сестра оценивает размеры очередной катастрофы в моей жизни. Сестра, которая всегда лучше знает.

«Боюсь тебе звонить, а то наговорю всякого. Пытаюсь быть за тебя, но чо за нах? ТЫ О5 РАЗБИЛА ЕГО СЕРДЦЕ?»

«Я о5 разбила его сердце. Да».

«И 05 ЖИВЕШЬ СО СВОИМ БЫВШИМ КОЗЛОМ?»

«Нет, и хватит орать».

«БУДУ ОРАТЬ, ПОКА НЕ СКАЖЕШЬ, ЧО ТЫ ТВОРИШЬ».

«Прям щас xoлодильник крашу. Пока». «НИКАКИХ СИЛ НЕТ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ»

«Тогда, плз, не надо больше».

А знаете, на что у меня нет никаких сил?

На то, чтобы покрасить холодильник в какой-нибудь славный, профессионально-белый цвет. Я иду в магазин стройтоваров и смотрю на банки специальной белой краски, а потом даже становлюсь в очередь на кассу, держа одну из них в руке, но в моем мозгу что-то происходит, я пытаюсь представить себе кухню Бликс с этим ее холодильником, который прикидывается нормальным, белым, и не могу.

Если кто-то не купит дом Бликс из-за антипатии к ее холодильнику, туда ему и дорога. Нечего такому человеку тут делать, вот и всё.

Я ставлю краску на место и ухожу.

Кое-что просто не может быть обыкновенным.

Например, я.

Патрик.

И этот холодильник.

Уильям Салливан.

Сожалею, но так оно и есть.

То ли сожалею, то ли не сожалею.

И куда подевались искры?

43
МАРНИ

Понедельник – обычный школьный день, и рано утром Джессика и Сэмми, как обычно, стучат в мою дверь. Это застает меня несколько врасплох, потому что в моем крохотном умишке поселилась мысль, будто все переменилось и никто меня больше не любит, кроме Бедфорда и Уильяма Салливана. О’кей, и еще Патрика, но он не считается, потому что уезжает и я больше никогда его не увижу.

Однако вот они оба – Сэмми со своим самокатом и Джессика, которая, как всегда, спешит, с сумкой на плече и стаканчиком кофе в руке. Стоит только мне открыть, как она широко улыбается и начинает извиняться за то, что не пришла навестить меня в выходные.

– Ты головой ударилась и все такое, а я закопалась по самую макушку в свои проблемы и даже не узнала, не в больнице ли ты, и вообще, – говорит она. Потом смеется. – Нет, на самом деле я знала, что ты не в больнице, мне агентша сказала, что с тобой вce нормально. А еще я заходила проведать тебя ночью, после того как все случилось, и обнаружила, что ты у Патрика. – Она слегка прищуривается, произнося его имя, – что на принятом между подружками языке жестов означает «что это было?» – а я пожимаю плечами в ответ, что значит: «Вообще ничего, уж поверь».

У Сэмми отсутствующий вид, он теребит руль самоката, ерзает, поправляя рюкзак за плечами. И то и дело поглядывает на меня, будто хочет что-то сказать. Без сомнения, о том, что наш магический проект пошел вкривь и вкось.

«Добро пожаловать в клуб, мой мальчик. Занимай очередь».

Джессика неожиданно говорит:

– Слушай, у меня все утро свободно. Я собиралась в парикмахерскую, но, может, сперва сходим позавтракать? Не в «Желток», конечно. – Она смеется и взъерошивает Сэмми волосы, а он делает потрясенные глаза и, пока мать не видит, одними губами говорит мне слово «желток».

Все эти околобрачные ситуации часто приводят детей в смятение. Особенно тех детей, которые пытаются управлять жизнями взрослых и обнаруживают, как это ужасающе трудно.

– Конечно, – говорю я Джессике, – завтрак – это то, что надо.

У меня совершенно выскочила из головы самая важная вещь насчет общения с Джессикой: как здорово, когда у тебя есть подруга, жизнь которой тоже довольно-таки хаотична. Потому что, должна сказать, это у меня все идет кувырком, это меня бросают у алтаря, это я режу потом свадебное платье, это я отправляюсь в чужой город и умудряюсь все запороть даже там.

А тут вот, пожалуйста, есть Джессика, идет под руку со мной по улице и в прямом смысле смеется, вспоминая катастрофический День благодарения.

Она говорит, что они с Эндрю повели себя так, будто это самый хреновый день.

– Типа случилась одна какая-то неприятность, а за ней сразу еще и еще, лавинообразно, и вот уже все кругом превратилось в дерьмо. С тобой ведь по большей части то же самое происходит, да?

– Сколько я себя помню. Не забывай, у меня недавно была травма головы.

– Ага. Хотя ты и после этого успела отличиться. Мне помнится, ты практически все разрулила, несмотря на все эти крики и вопли. И разом решила сразу обе свои насущные проблемы с парнями – избавилась и от Ноа, и от Джереми. На самом деле, это было просто эпично.

– Единственный в моей жизни День благодарения, на котором никто не поел индейки.

– Супа из моллюсков тоже никто не ел. И омаров. Говорю же, хреновый день. – Джессика улыбается мне.

К тому времени она уже привела меня к небольшому кафе, которое очень-очень далеко от «Желтка». Официант приносит нам меню и интересуется, желаем ли мы кофе с миндальным молоком, соевым молоком, сливками, смесью молока и сливок, обезжиренным молоком или обычным молоком. Получив ответ, он желает узнать, каким из видов сахарозаменителей мы будем сластить этот самый кофе: из розовых пакетиков, синих или желтых пакетиков, стевией, подсластителем на основе стевии, обычным сахаром, нерафинированным сахаром или сиропом.

– Я буду скучать по таким бруклинским штучкам, – говорю я Джессике, когда мы утрясаем наш заказ. – Здесь нельзя быть нерешительной. Даже если речь всего лишь о кофе, в Джексонвилле все совсем не так.

Она проводит рукой по своим длинным волнистым волосам, отбрасывая их назад, и смотрит в пространство. Ее сомкнутые губы превращаются в прямую линию. Такие волосы, как у нее, должны бы осчастливить свою обладательницу на всю жизнь. Жаль, что за любовные отношения человека отвечает не шевелюра, будь оно так, Джессика никогда не знала бы горя.

– Расскажи же мне, на чем вы там остановились, – прошу я. – Что ты выгнала Эндрю, я уже поняла. Он вернулся к статусу разведенного папаши, но я хочу сказать…

– На самом деле нет, – говорит она, но я не воспринимаю ее слова, потому что продолжаю свою речь:

– …но я хочу сказать, что со стороны официантки было ужасно глупо так себя повести, взять и заявить при всех то, что она заявила… ну, ты понимаешь… что она – та самая женщина.

Джессика смотрит на меня своими огромными голубыми глазами.

– Правда-правда, но знаешь, что еще? Это заставило меня понять, что я и близко не подошла к тому, чтобы полностью принять Эндрю. А я до сих пор это отрицала. Я была вся такая: «Ах, какой у нас чудесный сыночек, написал такой милый стишок, почему бы нам просто не забыть прошлое и не воссоединиться?» А это и близко не реалистично. Первая ссора, и все похерено. Так?

– Я думаю…

Джессика наклоняется вперед и перебивает меня.

– Зато эта боль заставила нас заговорить, – говорит она. – Разговор вышел тяжелым, мне даже странно, что ты нас не слышала. В пятницу мы подбросили Сэмми моей матери, чтобы можно было ссориться, орать, вопить и выплескивать все, что накопилось. Вообще-то, я не одобряю криков и воплей, но Эндрю сказал, что мы должны всё друг другу высказать, а раз получается только на повышенных тонах, значит, нам не наплевать на наши отношения и мы готовы рискнуть. Короче, мы так и сделали. И после многих и многих часов разговоров, метаний по квартире и криков, Эндрю в конце концов сказал, что хочет попытаться еще раз. И я сказала, что тоже этого хочу. Вот мы и пытаемся.

– Ого!

– Потому что до меня тут дошло, что я тоже поучаствовала в развале семьи. То есть я всю дорогу винила только его, но на самом деле первая начала все ломать. Я разочаровалась в своей работе, мне было там скучно, и я начала пилить Эндрю, критиковать по каждому поводу, раздражаться, игнорировать его и уходить куда-нибудь при каждой возможности. Он просто почувствовал, что я выдавливаю его, вот и всё. А потом подвернулась официантка, и готово дело. Никто не говорит, что он поступил правильно, но теперь я понимаю, что человека может потянуть к веселой интересной женщине, если его жена ложится спать в восемь вечера, лишь бы не разговаривать с ним.

Подходит официант, и мы освобождаем на столе место для гигантских тарелок с яичницей, картошкой и цельнозерновыми тостами.

И общем, суть в том, что мы решили – нам нужен новый дом. Чтобы не жить ни у него, ни у меня, тем более что моя квартира все равно вот-вот будет продана…

– Но не прямо сейчас! – протестую я. – Ты вполне можешь пожить там еще. На самом деле, я буду рада, если ты останешься.

Джессика печально качает головой:

– Не-а, так не пойдет. Нам нужно начать все с начала, хотя бы символически. Мы останемся в Бруклине, чтобы Сэмми мог и дальше ходить в школу, где детям можно позорить родителей стишками про хлеб и яйца. Я хочу когда-нибудь начать собственный бизнес, а Эндрю хочет, чтобы теперь, когда его родители состарились, мы проводили каждое лето в их домике в Беркшир-Хилс[22]22
  Горный туристическим регион США.


[Закрыть]. Так что… впереди большие перемены.

По дороге домой я в красках, со всеми подробностями, которые только могу вспомнить, рассказываю Джессике о том, что Ноа крал вещи Бликс, чтобы его родители могли оспорить завещание, а Уильям Салливан не сдается и продолжает добиваться благосклонности Лолы. И что Джереми разозлился на меня, потому что решил, что я все это время не хотела выходить за него и только морочила ему голову.

Она морщит нос:

– Ну, должна тебе сказать, я всегда сомневалась в том, что ты его любишь.

– Мои родственники, наверно, никогда в жизни больше не будут со мной разговаривать. Они-то все были уверены, что Джереми – тот самый парень, с которым я должна связать жизнь.

– Увы, но нет, нет и еще раз нет. Ты не стала бы им довольствоваться. Я бы тебе этого не позволила. А теперь пусть твоя родня говорит что ей угодно – теперь у тебя есть другие люди, которые могут о тебе позаботиться. Теперь мы – твоя братва.

– У меня есть братва?

– Да. И как полномочная представительница этой братвы я скажу, что тебе не надо возвращаться во Флориду. Нечего тебе там ловить. Хочешь не хочешь, но ты должна признать, что судьба тебе жить в Бруклине, как бы ты ни трепыхалась.

– Но тут грязно, и холодно, и мусор на улицах, и поезда подземки вечно не по расписанию ходят, и за продуктами приходится каждый день таскаться, потому что ни у кого нет машин…

– Ага, – говорит Джессика, легонько ударяя меня кулаком по бицепсу, – мы совершенно точно не идеальны, но это твой город, а мы – его люди. Лучше побереги силы и смирись с этим.

«А как же Патрик?» – думаю я. Я не могу рассказать Джессике об этом, о дыре, которая образовалась у меня в сердце.