Текст книги "Бруклинские ведьмы"

Автор книги: Мэдди Доусон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

«И они ГОРЯЧИЕ, ТОЛЬКО ЧТО ИЗ ДУХОВКИ».

«Марни, кто-нибудь объяснил вам, что я ужасный урод? Я изуродованный, брюзгливый интроверт, возможно даже вонючий. Это трудно понять, ведь тут только я и кот, но один из нас определенно НЕСВЕЖ».

«Патрик, кто-нибудь объяснил ВАМ, что печеньки с шоколадной крошкой преодолеют все это и много чего еще?»

«Хорошо. Я открываю дверь. Но вы предупреждены. И еще один спойлер: в виде текста я куда лучше, чем живьем. Так что скорректируйте свои ожидания соответствующим образом».

И вот он передо мной. Он худощавого телосложения, в черной толстовке с символикой баскетбольной команды «Нью-Йорк Метс» (с накинутым капюшоном, даже в квартире) и в тренировочных штанах. Капюшон частично скрывает его лицо, но я вижу голубые глаза. Несколько шрамов. Темные волосы.

– Привет, – говорю я. – Печенье, – и протягиваю тарелку.

– Привет, печенье, – говорит он. – Патрик.

Некоторое время мы стоим друг напротив друга. Наконец он изрекает:

– Похоже, вы хотите зайти, хоть я и сделал все возможное, чтобы вам расхотелось.

– Ну… – Я издаю короткий смешок. – Думаю, э-э, я и правда хочу. В смысле, если вы согласны. Ненадолго.

– Конечно. Проходите в замок. Теперь ведь вы, как я понимаю, всем этим владеете.

Прежде чем я успеваю запротестовать, что я пришла не как владелица здания, он отступает чуть ли не с поклоном, и я вхожу в облицованный плиткой коридорчик, который ведет в гостиную, где чудесно пахнет – корицей, сахаром и яблоками.

Это место выглядит скорее как компьютерная библиотека, чем как чье-то жилье. Вдоль одной стены расположен длинный стол из фанеры, на котором подмигивают три монитора с разнообразными клавиатурами и офисным креслом на колесиках. На мониторах тянутся и тянутся строки текстов. Напротив, на устилающем весь пол коричневом ковровом покрытии, стоит черный кожаный диван, в углу которого навалены книги и журналы. Там же журнальный столик. Повсюду расставлены торшеры и завораживающие необычные скульптуры.

– У вас столько замечательных произведений искусства! – как идиотка, говорю я. – И так много компьютеров!

– Ага. Я тружусь дома, поэтому мне не приходится навязывать свое общество американскому народу. Я на государственной службе, и для этого мне требуется электроника. А скульптуры из прошлой жизни.

Я оборачиваюсь и смотрю на него. Даже под капюшоном видно, что он улыбается, и – да, это кривая, ущербная улыбка на лице с изуродованным носом. Лицо Патрика выглядит изувеченным, корявым. Я чувствую, что непроизвольно делаю глубокий вдох, и Патрику, возможно, кажется, что я ахнула.

– О-о! А что у вас за работа? – спрашиваю я. Даже для меня самой голос звучит фальшиво, возможно, потому, что я беспокоюсь, не решил ли Патрик, что я шокирована его внешностью, ведь это не так. Я просто вздохнула, но как объяснить ему это, чтобы мои слова не прозвучали предельно лживо? Я безнадежно гляжу на него, надеясь, что он меня спасет.

Патрик смотрит прямо на меня, позволяя неловкости заполнить комнату. Потом он отвечает:

– На самом деле, я пугаю людей, рассказывая, какие болезни у них могут быть, исходя из имеющихся симптомов. Допустим, вы зашли на сайт и написали, что у вас болит спина, так вот я буду тем парнем, который попросит вас отметить, что еще вас беспокоит, пока в итоге не сообщит, что, вероятно, вы больны раком или у вас разрушены почки.

– На самом деле, это здорово, потому что я могу оказаться в числе ваших лучших клиентов, – говорю я. – Я частенько подрываюсь среди ночи, чтобы почитать об опухолях мозга и всяком таком.

– Спасибо, – отвечает он. – Приятно слышать, что я, возможно, помогаю вам в поисках приятного легкого чтения перед сном. – Он вздыхает, и я беспокоюсь, не утомила ли его. Правда, ситуация непростая, а мне так хочется ему понравиться! – А вы? – вежливо интересуется он. – Бликс говорила, что вы вроде бы сводня. Или сваха.

– О господи! Она что, всем сообщила, что я сводня? Потому что это совершенно не про меня.

– Ну, она сказала вот что: «Я завещаю дом Марни, и она сводня, так что, думаю, она тут будет очень счастлива». Конец цитаты.

– Ого! А она рассказала, что видела меня всего два раза в жизни? И о том, что толком со мной не знакома?

– Это ничего. – Он смотрит на меня мягким взглядом. – Я лучше многих знаю, что Бликс ходила собственными путями. Так что не стану просить у вас удостоверение профсоюза свах или что-то в этом духе.

– Просто все это сумасшествие какое-то. Я понятия не имею, почему я здесь. Мне так часто приходится объяснять людям, что на самом деле я едва знала Бликс, что я чувствую себя какой-то самозванкой, присвоившей ее дом. Мои родители в ужасе. Типа: а кто эта старая дама, и почему она не завещала дом своим родственникам? Почему выбрала меня? Кажется, они думают, будто это какое-то наказание и я должна вести себя очень-очень осторожно.

Патрик смотрит на меня с легкой полуулыбкой, во всяком случае, это выглядит как легкая полуулыбка. Сложно сказать точно, учитывая капюшон и тот факт, что его лицо не похоже на лица других людей.

– И как вы? – спрашивает он. – Ведете себя очень-очень осторожно?

– Наверняка нет, если исходить из их стандартов. Опять же, что, если она оставила мне дом, чтобы я занялась подбором пар, а потом выяснится, что у меня ни черта не выходит? Ей надо было завещать его Ноа.

– Я думаю… хотите знать мои настоящие, неотредактированные мысли?

– Что? Да, хочу. Поведайте мне свои неотредактированные мысли.

– Тогда моя первая мысль о том, что Бликс никогда не делала ничего, что ей делать не хотелось. Могу сказать, что при знакомстве вы произвели на нее огромное впечатление. Не знаю, продемонстрировали ли вы множество нужных свахе навыков, или она просто распознала в вас это, – но вы ее тронули, и на этом всё. Конец истории. Она решает, что вам нужен ее дом, и вы получаете его, и только вы, и никто другой.

– Но это так… неожиданно! Ну кто так делает?

– Так делает Бликс Холлидей. Вдобавок она не хотела, чтобы Ноа или другие родственники из Вирджинии заполучили ее дом, она не раз и не два мне об этом твердила. А вот теперь я действительно больше ничего не собираюсь говорить.

– Я тут меньше недели, но с кем бы ни заговорила, все заверяют, что Бликс была невысокого мнения о Ноа. Даже он сам так сказал. Должно быть, это было эпично. Может, вы тот человек, который объяснит мне, почему так вышло?

– Уже нет. Я дал зарок.

– Зарок?

– Зарок молчать, когда дело доходит до критики других людей, особенно если тот, о ком идет речь, был связан браком с моим собеседником. Или сейчас с ним живет. Такой уж у меня принцип.

– Ну, мы не живем вместе в этом смысле, – говорю я. Патрик по-прежнему смотрит на меня, и я добавляю: – Даже ничего похожего, уж поверьте. Он просто не съезжает, потому что записался на какие-то курсы, и мы проводим эксперимент. Хотим доказать, что нам удастся прожить под одной крышей три месяца и не поубивать друг дружку. Чтобы на старости лет оглянуться на прошлое и увидеть, как хорошо мы поладили. Чтобы получить качественно иной разрыв.

Патрик улыбается мне.

– Оставлю всё это без комментариев. – Он ведет меня в кухню, которая на самом деле всего лишь закуток при гостиной чуть больше шкафа площадью, куда втиснуты крошечная плита, раковина и холодильник. На кухонном столе стоит яблочный пирог с одним отсутствующем кусочком. – Давайте есть печенье, ладно? Или вы предпочтете пирог? А может, и то и другое?

– Печенье для вас, – говорю я, и Патрик смеется. – Тогда и то и другое.

Он отрезает каждому из нас по куску пирога, насыпает печенье в картонные тарелки, и мы стоим в кухне, поедая все это. Пирог исключительно маслянистый и нежный, с кисловатыми яблоками и слоистой корочкой. И изумительно вкусный, я не могу перестать восторженно охать и ахать, нахваливая его.

– Да, я тут в последнее время экспериментирую с корочкой. Знаете, все тот же вечный вопрос, что добавлять: топленое сало или масло. На этот раз испек с маслом. Думаю, с салом выйдет рассыпчатее, но…

– О боже, я голосую за этот пирог. С маслом и только с маслом!

– Возьму на заметку, – кивает он.

Мы некоторое время молчим, жадно поглощая пирог, а потом я спрашиваю:

– Вы давно здесь живете?

Он хмурится. В льющемся с потолка зеленоватом люминесцентном свете мне лучше видно его лицо. Кожа вокруг левого глаза сильно натянута, так что видна слизистая, розовая и гладкая, как внутренняя поверхность ракушки, и это выглядит несколько шокирующе. Правый глаз в порядке, смотрит на меня с непонятным выражением.

– Выходит, теперь уже три с половиной года. Налить вам чего-нибудь? Вы, может, из тех людей, которые запивают пирог молоком?

– Нет, спасибо, – отнекиваюсь я. – Ну а до того, как тут поселиться, вы знали Бликс?

– Нет. Я встретился с ней как-то перед художественным музеем. У меня был, скажем так, не самый лучший момент в жизни, и вдруг она стала мною командовать, хоть мы и были незнакомы. Пообщалась со мной немного, а потом заявила, что мне нужно переселиться в ее дом.

– Неужели? И вы так и сделали? Просто взяли и переехали, потому что она так велела?

– А вы взяли и приехали сюда, потому что она так велела?

– Ну… наверно, да, если вы так ставите вопрос.

– Ага. Она знает о людях, где им надо быть. Вы разрешите мне задать вам серьезный вопрос? Теперь, когда вы купили куртку, я могу предположить, что этим вы выразили намерение стать бруклинисткой на веки вечные? Вы остаетесь?

Вот тут-то меня и накрывает осознание того, что мое решение продать дом всерьез затронет его жизнь. Что, если ему придется переехать?

Я ставлю тарелку на кухонный стол.

– Мне немного странно это говорить, но я не думаю, что останусь тут. Правда. Мне вроде как нужно будет вернуться к своей жизни. Да и, по сути, я не жительница мегаполиса, понимаете? Бликс написала в завещании, что я должна провести тут три месяца, так что это я, конечно, сделаю…

– Ага. Я знаю насчет трех месяцев.

– Правда? Она что, всем рассказывала?

– Всем? Не уверен, что все в Бруклине об этом знают, но мы, ее ближайшие друзья, конечно в курсе.

– Народ, наверное, расстроится, если я тут не останусь. Если нарушу ее планы. Я права?

– Ну, мы не то чтобы ждем, что всё тут навсегда останется без изменений. Если вы не хотите здесь жить, незачем себя заставлять. Вряд ли Бликс собиралась запереть вас в Бруклине, как в тюрьме.

– Но, блин, у меня возникает чувство вины. Бликс явно верила, что я сохраню здесь всё, как было при ней.

– Ох, Марни, бога ради, да не грузитесь вы всем этим. Может, Бликс дала вам право первой получить этот дом, а если он вам не нужен, давайте не забывать, что она там, у себя в загробном мире, не сидит сложа руки и приведет сюда нового подходящего хозяина. Как вам такой вариант?

Я таращусь на Патрика, пока он не просит меня прекратить. Он говорит, что не выносит, когда люди на него глазеют.

– Так или иначе, последнее, чего добивалась Бликс, – добавляет Патрик, – это чтобы вы чувствовали себя виноватой. Неважно, сохраните вы дом или продадите. Поступайте как сочтете нужным. Именно этого она и хотела.

– Но вы-то что будете делать, если я продам дом?

– Что я буду делать? – Он будто деревенеет. – Останусь тут или перееду куда-то. Так же, как Джессика и Сэмми. Мы все – люди весьма транспортабельные, знаете ли. Я понимаю, что выгляжу как парень, у которого нет особых вариантов, но даже я способен отыскать новое жилье.

– Простите. Я не имела в виду… – Я чувствую, как к лицу приливает кровь.

– Никаких больше извинений и комплексов вины в этом разговоре, – произносит Патрик. – Лимит и так уже исчерпан.

Именно в этот миг в помещение вбегает полосатый кот, который мяукает, будто давно уже вел с хозяином разговор и теперь ему немедленно нужно договорить что-то важное.

– А это у нас кто? Ты тот парень, который тиснул кошелек Патрика и заказал в Сети консервы из тунца? – Я наклоняюсь погладить кота, который бежит прямо ко мне и начинает тереться об мои руки.

– Это Рой. Вот кто по-настоящему живет в этой квартире! Он пришел за вашими печеньками. Я – тот, кто тоскует по Бликс, а он – тот, кто считает, что мы должны есть печенье, а еще, возможно, жарить рыбу и чаще менять кошачий лоток.

Я выпрямляюсь и говорю:

– Вам ее не хватает. Очень вам сочувствую. Должно быть, это громадная потеря.

– Так и есть. Мне очень ее не хватает. – Патрик чуть отворачивается и смотрит в сторону гостиной. – И хотя познакомиться с вами было очень здорово, боюсь, мне пора вернуться к работе и продолжить пугать население ревматоидным артритом.

– О-о, конечно, – говорю я. – И, Патрик, спасибо вам. Мне… мне правда было очень приятно с вами познакомиться. – Мне хочется сказать ему, что он вовсе не безобразен, что свет, который льется из его глаз, просто ошеломил меня, – но как такое скажешь? Поэтому я протягиваю ему руку, и после мгновенного колебания он берет ее. Его ладонь на ощупь как перчатка, а там, где, вероятно, проходит шов от пересадки кожи, я чувствую шероховатый рубец. Я непроизвольно вздрагиваю, и Патрик смотрит мне прямо в глаза.

– Вот видите? – говорит он. – Я предупреждаю людей, но все равно всегда одно и то же.

И тут случается самое плохое: выходя, я слишком быстро поворачиваюсь к входной двери, спотыкаюсь о ковер, валюсь на скульптуру, которая стоит на стеллаже с книгами, она летит к столу с компьютерами, отскакивает от него и вдребезги разбивается об пол.

– О-о, нет! Господи боже, простите меня! – восклицаю я, но он только пожимает плечами, говоря, что волноваться не о чем, и идет на кухню, возможно, за бумажными полотенцами или метлой.

Я говорю, что сейчас все подмету, но Патрик как будто бы не слышит.

– Не нужно было здесь ее оставлять, – бормочет он, – любой мог ее свернуть.

– Нет, дело во мне, я просто слишком неуклюжая! – лопочу я, – простите меня, мне очень-очень жаль! – Мне кажется, что я вот-вот заплачу. Я запредельно опечалена и почти невменяема, и в конце концов единственное, что мне остается сделать, это уйти. Лимит извинений исчерпан уже на весь день вперед, и мне приходится покинуть печального, забавного человека, подметающего осколки скульптуры, в которую он, возможно, вложил все сердце и душу и которую я теперь безвозвратно уничтожила.

28
МАРНИ

На следующей неделе Джессика берет меня с собой, чтобы преподать несколько бруклинских уроков. Видимо, я не вполне успешно справляюсь с собственной бруклинизацией.

А все потому, что я назвала местную подземку «метро». Я хочу сказать, я знала, что это подземка, но полагала, что слова «метро» и «подземка» – синонимы. Это ведь одно и то же, так? Не так! Потом я сказала, что Лола подметает свою лестницу до самого поребрика. Не бордюра. А потом назвала магазин Пако «универсамом».

Услышав это, Джессика принимается хохотать, не выпуская из рук телефона.

– Тебе никто не говорил еще слова «ночник»? – спрашивает она.

– Я думала, это лампочка такая, которую оставляют гореть на ночь. Или, может, ночной горшок, – говорю я, после чего Джессика хватает меня в объятия и хохочет уже просто неприлично.

– Ладно. А что насчет плюшек? Имей в виду, под плюшками я подразумеваю любую сладкую выпечку.

– Все плюшки – это выпечка?

– Нет. Вся выпечка – это плюшки. Так как ты их назовешь?

– Булочки.

– Нет! Боже ты мой, булочки – это очень маленькие плюшки, остальные просто булки. И не вздумай назвать пончики пышками. Ни в одном местном заведении. Пообещай мне. А еще нельзя допустить, чтобы кто-то увидел, как ты ешь пиццу вилкой, даже если она очень горячая, а ты – очень голодная. Иначе стыда не оберешься, и над тобой будут насмехаться всю оставшуюся жизнь.

Итак, сегодня, в ее выходной, мы едем на подземке – где нам приходится использовать проездной для метрополитена, хотя использование слова «метро» и под запретом.

– Мне все-таки больше всего нравится перемещаться на автомобиле, – говорю я Джессике. – Правда, тут я, наверное, чокнулась бы и выехала на тротуар.

– Это ужасно по-калифорнийски. Или по-флоридски. Лучше подземки ничего не придумаешь, чтобы наблюдать за людьми, хоть и очень важно избегать прямого зрительного контакта. А самое лучшее то, что можно научиться гимнастике, когда в вагон набивается школота.

Золотое сияние такое яркое, что почти ослепляет меня.

Я знаю, что это значит. Это значит, что Джессика снова собирается заговорить об Эндрю. Ей кажется, что она жалуется на то, какой он гад, но когда я смотрю на нее при этом, то вижу вокруг розовую ауру и то, как освещается ее лицо. Все так, но на ее сердце под этим светом тяжелая, глубокая рана.

«Все в порядке. С ней все будет хорошо».

Потом я даю денег бездомному, который говорит, что откроет мне тайну. Шепотом он сообщает мне, что он был президентом Соединенных Штатов, но его заставляли спать в парке перед Белым домом, поэтому он ушел в отставку. Он говорит, что люди не должны мириться с некоторыми вещами, особенно если они слишком голодны, и тогда я захожу в кафе и покупаю ему сэндвич, а Джессика качает головой и говорит, что я совсем как Бликс.

Мы идем к дому по Бедфорд-авеню, когда я вижу чудесный цветочный магазинчик с выставленными на тротуар горшками с хризантемами и всякими другими растениями. На его дверях белыми небрежными буквами написано название «Наши корешки». И я знаю, что должна туда зайти.

– Знаешь, – говорю я Джессике, – иди домой, если хочешь, но мне нужно купить Патрику цветов.

Джессика слегка поднимает брови:

– Ты должна купить Патрику цветов?

– Да. Я на днях заносила ему печенье и…

– Погоди. Ты заносила ему печенье?

– Можешь не перебивать? Да, я заносила ему печенье с шоколадной крошкой, потому что хотела с ним познакомиться, мы поболтали, все прошло так живенько, а потом я уронила одну из его скульптур, и она разбилась.

– О нет!

– О да. На самом деле, тихий ужас. Так что я все думала, как бы это загладить, и мне кажется, цветы вполне подойдут. У него в квартире несколько мрачновато.

– Да ну? Он ни разу меня туда не приглашал.

– Не считая разбитой скульптуры, я совершила у него еще сотен пять промахов.

– Он непробиваемый. Только у Бликс хватало волшебства, чтобы его тронуть. Мне даже толком поговорить с ним никогда не удавалось. – Она перевешивает сумочку на другое плечо и говорит: – Слушай, если ты не против, я пойду прямо домой. Скоро придет школьный автобус, надо Сэмми встретить. Удачи тебе с проектом «Патрик»! – Джессика морщит нос. – А ты милая, тебе об этом известно? – Она устремляется по улице, а потом поворачивается и показывает на меня пальцем: – Как называются сладкие плюшки? Жги!

– Булки!

– А как мы едим пиццу?

– Руками!

В «Наших корешках» замечательно – тропическая влажность, ароматы, в каждом углу зелень и множество цветов: роз, тюльпанов, гербер, хризантем. Идеальное место для флоридца. В углу мягко освещенного холодильника возвышаются орхидеи, похожие на готовых вот-вот взлететь птиц, я глубоко вздыхаю и задумываюсь, что лучше подойдет Патрику – герберы или хризантемы? Орхидея, за которой придется ухаживать, или букет роз?

Наконец я выбираю букет красно-желтых роз, несу его к прилавку в передней части магазина и жду в очереди, когда меня обслужит несколько раздраженная кассирша. У прилавка стоят две женщины, вид у них несчастный, и та, что с темными волосами, говорит другой: «Ладно тебе! Благодаря ему у нас будет ребенок, и мне хочется сказать ему спасибо. Я напишу письмо, если ты отказываешься».

Вторая женщина, с собранными в хвостик волосами и в изумрудно-зеленом палантине, на который я немедленно позарилась, складывает руки на груди и заявляет:

– Ну нет! Хватит с него и цветов. Более чем достаточно. Если ты напишешь, он постоянно будет маячить на горизонте, уж поверь мне, я этого парня знаю. По уши в наши дела залезет.

– Тогда букет маргариток и коротенькое письмо. Он даже еще не в курсе, что тест показал беременность. Думаю, он заслуживает того, чтобы узнать об этом.

Женщина с хвостиком смотрит угрюмо и отворачивается. Наши глаза встречаются, и она неожиданно начинает смеяться.

– Можете что-то сказать на эту тему? – спрашивает она у меня. – Как поблагодарить донора спермы и заодно убедиться, что он понимает свою роль? Знает, что он – просто донор, и всё?

– Ну, – говорю я, – как насчет того, чтобы послать ему цветы и открытку, где будет: «Спасибо за сильных живчиков! Все получилось!»

Женщины переглядываются и улыбаются. Потом первая женщина хватает ручку и пишет мой текст на открытке, а потом шлепает своей ладонью по моей, и ее подруга тоже.

Они уходят, и следующий в очереди человек заказывает гигантский букет. Кассирша, которая к тому времени уже разболталась со мной, сообщив, что ее зовут Дороти и что на самом деле этот магазин принадлежит ей, пытается привести букет в идеальный вид. У покупателя мрачное лицо и несчастный вид, и аура тоже тусклая. Стоящая за ним в очереди женщина смеется:

– Ого, мужчина! Скажите мне вот что: у вас неприятности дома, или вы просто фантастический человек?

Я вижу, как Дороти слегка передергивает, а покупатель опускает взгляд на свои ботинки и бормочет тихим, кошмарным голосом:

– Никаких неприятностей. Жена умерла два месяца назад от рака груди, и каждую пятницу я кладу цветы на ее могилу.

В ужасающей тишине он тянется к букету и забирает его. Дороти сжимает мужчине руку и благодарит за покупку. Никто не знает, куда смотреть, а я не могу решить, кого мне жаль сильнее – вдовца или покупательницу, которая стоит в очереди следом за ним. Та бледнеет, будто вощеная бумага, и пытается что-то сказать, пытается извиниться, но мужчина невежливо отворачивается и уходит, повесив голову и не обращая на нас никакого внимания.

– Вот так раз, – бормочет кто-то.

Дороти вытирает лоб.

– Вы не знали, – говорю я женщине.

Та хватается за голову.

– Почему со мной всегда, всегда происходят такие вещи? Меня нельзя из дому выпускать! Что со мной не так?

– Вы не хотели его задеть, – говорю я. – Он это понимает. И повел бы себя иначе, если бы ему не было сейчас так погано.

– Вот то-то и оно. Дам обет молчания, – отвечает мне женщина.

– Ой, да незачем вам это делать, – подает голос Дороти. – Все будет нормально. Люди проживают такие вещи как могут.

– Лучше подойдите сюда и понюхайте эти гардении, – подхватываю я. – Это хорошо скажется на процессах, которые идут у вас в голове.

– Неужели? – спрашивает женщина, а я пожимаю плечами. На самом деле я понятия не имею, так ли это, и говорю, что все может быть. Как только она уходит вместе с другими покупателями и их проблемами, Дороти поворачивается ко мне со словами:

– Так когда вы сможете приступить?

– К чему?

– К работе. Могу я надеяться, что вы будете здесь работать?

– Ну-у… – Я оглядываюсь по сторонам. Неужели? Следует ли мне взяться за эту работу? Потом я понимаю, что да, наверняка следует. Я буду каждый день приходить сюда, нюхать цветы и разговаривать с людьми. – Боюсь, я совершенно не разбираюсь во флористике, – говорю я. – И не умею составлять букеты.

Дороти пожимает плечами.

– Букеты, шмукеты. Этому я могу вас научить. Кто мне нужен, так это человек, способный выслушивать истории. Когда вы сможете приступить к работе?

– Ладно, – говорю я ей. – Наверно, я смогу начать завтра.

Дороти обходит прилавок и обнимает меня. У нее легкая хромота, зачесанные назад прямые седые волосы и бесконечно милая улыбка, преображающая усталые глаза.

– Подходите завтра к десяти, о’кей? Обсудим кое-что. Много платить я не смогу, но мы что-нибудь придумаем. Вас устроит неполный рабочий день?

– Да! Да, это будет просто здорово.

Я успеваю пройти полквартала, прежде чем вспоминаю, что должна была сказать кое-что очень важное, поэтому спешу обратно к магазину и окликаю:

– Дороти! Есть еще одна вещь: в конце года я переезжаю. Так что это временно. Ничего?

Она выходит ко мне, держа в руках стебель розы.

– Что? А-а! Нет, это не имеет никакого значения. Мне все равно.

Похоже, так оно и есть. И я нашла работу.

Я пишу Патрику:

«Изучала сегодня Бруклин с Джессикой в роли учительницы. Булки и бордюры! Метро – подземка. Универсам – ночник. #ктознал».

Тут же приходит ответ:

«Пятерка за знания. Берегитесь, а то скоро станете говорить „ващезабудь“».

«А еще я нечаянно нашла работу в цветочном магазине».

«Не знал, что можно нечаянно превратиться во флориста. Рады?»

«Вроде да. Еще, думаю, нужно освоить обязательную нью-йоркскую программу. Карнеги-холл, джаз-клубы, Бруклинский мост, Эмпайр-стейт-билдинг, бродвейские шоу, Таймс-сквер».

«Жду отчетов. Буду подбадривать вас со скрипучих стульев в моих казематах».

«А компанию не составите?»

«Марни? Ау? Я вроде бы донес до вас, что интроверт. #ypoд #отшельник #мизантроп».

Ну что можно на это сказать, кроме:

«При случае откройте дверь. Я вам подарок оставила. Жалкая попытка возместить ущерб за прекрасную статуэтку, которую я вдребезги разбила. Хоть это и несопоставимо, я знаю».

«Марни, Марни, Марни. Незачем было это делать. Скульптура вообще была из прошлой жизни. От Патрика, которого больше нет. Не о чем тут думать. Вы оказали мне услугу. #долойстарье».