Текст книги "Когда отступит тьма"

Автор книги: Майкл Прескотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Подавленный страхом, он забыл о ней, забыл обо всем.

Стыд придал ему дерзости. Эндрю бросился к холмику, провоцируя Роберта открыть огонь.

На краю ложбины он глянул вниз.

Пусто.

Роберт исчез.

Сбавив скорость, Коннор приблизился к боковой дороге.

– Свернуть сюда?

– Это тупик, – ответил Элдер. – В той стороне только ферма Оулдемов.

Коннор продолжал путь. После трех стаккато стрельба прекратилась. Израсходовано шесть или семь патронов. Он подумал о перестрелке в своей квартире. Где-то в этих лесах тоже разыгрывалось сражение. И он знал, кто в нем должны быть противниками: Роберт и Эндрю. Видимо, их встреча прошла не так, как намечалось.

Усилием воли он сосредоточился на другой, давней ночи насилия.

– Ленора с Кейтом убили друг друга в Грейт-Холле, – сказал он. – Это не просто ссора любовников.

Элдер с мрачным видом кивнул.

– Они были участниками преступного сговора. И, как мне кажется, возненавидели друг друга. Чувство вины способно привести к этому. Но и разойтись не могли. Их связывали общая тайна и общая алчность.

Алчность. Да, она могла быть мотивом. Во всяком случае, мотивом Кейта.

– Расскажите о Кейте Уайетте, – попросил Коннор, снова замедлив ход и высматривая другую боковую дорогу.

– Ну, он был видным мужчиной. Рослым, стройным, нравился всем женщинам. Самым привлекательным холостяком в Барроу. В семьдесят втором году, когда доктор Брэддок отошел по старости от дел, стал местным врачом общей практики. Ему было тридцать два года, на год больше, чем Леноре.

– А Дункану было пятьдесят три.

Кивок.

– Старый муж, молодая жена. Может, между ними когда-то и существовала любовь, может, и нет. Во всяком случае, как мне кажется, Ленора после рождения двух детей пустилась во все тяжкие. Ей хотелось развлечений. Хотелось быть влюбленной девушкой, а не полнеющей матерью семейства. И тут подвернулся доктор Уайетт.

– У них завязался роман.

Коннору было неприятно последнее слово, неприятно сознание греховной общности между ним и Кейтом.

– Должно быть, хотя они держали это в тайне. По-моему, ей хотелось иметь молодого любовника, а он хотел заполучить деньги. Гаррисоновское состояние. И они вместе придумали способ.

– Это несложно, – сказал Коннор. – У врача есть доступ к фармацевтическим препаратам.

– В том числе и цианиду.

– Вскрытие показало, что Дункан завтракал.

– Съел омлет. – Элдер издал неприязненный смешок. – Который любящая жена сдобрила белым порошком.

– Разве он не умер бы от этого сразу же?

– Я задавал этот вопрос доктору Кондреку из Балтимора. Он ответил, что время токсичной реакции может быть разным. Дункан успел дойти до пруда и начать утреннее купание. Действие яда, должно быть, началось приступом боли – ужасной боли. Он наглотался воды и пошел ко дну. Его обнаружили на дне Тертл-Понда лежавшим лицом в грязи...

Элдер умолк, и Коннор догадался, что Пол тоже представляет себе внезапное конвульсивное содрогание, панические взмахи рук, отчаянную попытку доплыть до берега, затем роковой приступ боли и слабости. Смерть в воде, тело человека, опускающееся в наслоения песка, словно забытая на берегу игрушка.

Леноре оставалось только изобразить подобающую скорбь, а Кейту позвонить в «скорую помощь» и сказать, что он ничего не смог поделать. Его первоначальный диагноз сердечного приступа и последующего утопления ничего не подозревающий коронер мог только подтвердить, ему в голову не пришло бы проводить лабораторные анализы, необходимые для обнаружения цианида.

– Выждав мало-мальски пристойное время, – снова заговорил Элдер, – Кейт перебрался к Леноре. Потом они объявили о помолвке. Люди болтали, но сплетни не заходили особенно далеко. Никто не подозревал убийства.

– Кроме вас.

– Да, я подумал, что странно, как быстро оказался там Кейт Уайетт. Раньше «скорой помощи». Будто ожидал вызова. Или уже был там, ждал на случай непредвиденных осложнений в последнюю минуту. К тому же он был странным типом. Я, знаете, навел кое-какие справки.

– И?

– Он был хоть и семейным врачом, но не Маркусом Уэлби[12]. Больше походил на хиппи, «ребенка-цветка». За несколько лет до того был в Сан-Франциско на празднестве любви. На людях бывал одет прилично, но дома наряжался в шелковые халаты или комбинезоны парашютистов, какие носили вьетконговцы. В помещении круглый год расхаживал босиком – нелепая идея, которую он почерпнул в каком-то журнале. Вам знаком этот тип людей?

– Конечно.

– Словом, у меня были сомнения. Но никаких конкретных улик. Я не мог действовать официальным путем.

– И вы ничего не предпринимали, пока не получили возможности действовать неофициально, ни перед кем не отчитываясь.

– К тому времени Леноры с Кейтом уже не было на свете, и то, как они погибли, только усилило мои подозрения. Семейные ссоры могут быть ожесточенными, но люди этого социального класса обычно не палят из пистолетов друг в друга.

– Кто из них выстрелил первый? Известно кому-нибудь?

– Должно быть, Кейт. Кажется, я даже знаю, как это произошло. Видите ли, Ленора стала пьяницей. Слонялась в ночной рубашке по дому в любое время дня и ночи, много болтала. Кейт, наверное, испугался, что она выдаст их обоих. Возможно, схватил пистолет, чтобы припугнуть ее, заставить замолчать, но дело дошло до потасовки, и пистолет выстрелил. Мне это видится так.

– Кейт выстрелил в нее почти в упор, – сказал Коннор, представляя себе эту сцену. – А она отняла у него пистолет.

– Да. Странно, как ненависть придает силы даже людям со смертельной раной.

Коннор знал об этом. В раздевалках нью-йоркского управления полиции рассказывали много историй о преступниках, которые с тремя-четырьмя пулями внутри продолжали наступать, подхлестнутые яростью и адреналином.

– Она вышла за ним в гостиную, – продолжал Элдер, – всадила пулю в его смазливую рожу, потом повалилась на него, и в таком положении они вместе умерли.

– На глазах у детей. Роберта... и Эрики.

– Они были забрызганы кровью. Значит, находились в гуще событий. Когда я нашел их, забившихся в стенной шкаф на втором этаже, то подумал, вынесут ли они это. Вырастут нормальными или...

– Эрика все-таки вынесла, – сказал Коннор. – А брат ее – нет. Это его погубило. Свело с ума.

– Это... и, может быть, еще кое-что.

– Что же?

– Можно только догадываться, что он и его сестра услышали в тот вечер. Что узнали о Кейте с Ленорой и об их тайне. Эта мысль не дает мне покоя после нашего визита в лачугу. Его разглагольствования, религиозная заумь, которую он нес. Представляете, как они могут быть связаны с той историей?

Коннор не представлял.

– Скажите.

– Богиню, на которой так помешан, он, насколько я помню, сравнивал с паучихой, убивающей своего самца. Говорил, что она воплощение женского принципа, подлинного могущества в мире, универсальной утробы. И каким именем называл ее?

– Мать... – прошептал Коннор.

Элдер кивнул.

– Психиатр мог бы сделать из этого какой-то вывод, вам не кажется? По-моему...

Свет фар на боковой дороге. Сворачивающая на шоссе машина.

Коннор инстинктивно свернул к ней, поймал ее в свет своих фар – «хонда», несущаяся с большой скоростью.

Он передвинул рычажок на приборной доске, и на крыше его машины завыла сирена.

Глава 18

Сапоги ее топали по известняковому полу, дыхание с присвистом вырывалось изо рта, свет лампы заплясал, словно блуждающий огонек, когда она пошатнулась, едва не упала и побежала дальше.

Ей нужно было замедлить движение, но она не могла.

В ушибленном колене вновь пульсировала боль. Из темноты возникла затянутая пленкой лужа. Эрика прошлепала по ней, забрызгав холодной грязью джинсы. В ноздри ей ударил зловонный запах гнили, и она вновь подумала о мистере Фернелле в том склепе.

Эрика побежала быстрее, не думая о риске.

Низкий сталактит задел ее волосы, когда она, тяжело дыша, пригибалась. Лампа ходила ходуном, разбрасывая по стенам расплывчатые хвосты комет. Она даже не представляла, где находится. Может быть, пропустила выход, может, не заметила последней стрелы, нарисованной губной помадой. Может, обрекла себя бежать и бежать, покуда не кончится керосин, и она навеки останется во тьме.

«Прекрати!»

Эрика, дрожа, остановилась. Нагнулась, чувствуя подступающую тошноту. В глубине горла раздался сухой, скребущий звук. Она думала, что ее вырвет.

Замуровал заживо. Роберт замуровал его заживо.

У нее возникло желание снова бежать сломя голову. Она с трудом подавила его.

Мистер Фернелл мертв. Уже много лет. От него остались только кости, блестящие часы и клочья изгрызенной летучими мышами одежды, которые она увидела.

Бежать от него нет смысла. Он не представляет собой угрозы никому.

– Как он мог? – прошептала Эрика. – Роберт... как ты мог?

Но ответ она знала. Роберт ненавидел мистера Фернелла, ненавидел с детства. Мистер Фернелл отправил Роберта в мэрилендскую школу, где ребята бесконечно изводили его за ненормальную робость, беспомощность раненого животного, отвращение ко всякому насилию.

Годы отверженности заронили в его душу семя безумия, и в конце концов оно дало плоды.

Она подумала, что Роберт имел полное право ненавидеть их сурового, непреклонного опекуна. Но убивать его – притом так жестоко...

Эрика представила себе мистера Фернелла, одного в своей гробнице, колотящего по каменной стене, пока не содрал руки в кровь, кричащего, пока не сорвал голос. Затем спазмы голода, муки жажды. Отчаяние, скрутившее его в зародышевую позу, дрожь, как у избитой собаки.

Навещал ли его Роберт? Дразнил обещаниями воды и пищи? Может, в самом деле приносил еду, чтобы продлить страдания.

Сколько прожил там мистер Фернелл? Сколько дней или даже недель?

Это еще хуже, чем он поступил с Шерри. Ее смерть была быстрой. Удар ножом, и ее не стало, а мистер Фернелл изнемогал в ужасе и жажде, в одиночестве и страдании...

Но Роберт тоже познал одиночество, страдание, ужас. Жаждал дружбы и любви. Должно быть, он считал заключение мистера Фернелла надлежащим возмездием.

А разве она сама в какой-то мере не... не...

Эрика отогнала эту мысль, но та вернулась снова.

Разве она не нашла тоже это заключение надлежащим?

– Я тоже ненавидела его, – негромко произнесла Эрика.

Но она не желала ему смерти. Ой ли? Ладно, может быть, и желала, но то была детская злость, не серьезное намерение – и теперь в ее существе нет ни одной частицы, включая и ту, в которой сохранилась страдающая девочка, ни единой частицы, которая была бы... довольна.

Разумеется, нет.

Несколько успокоясь, Эрика подняла голову и огляделась. Все-таки вряд ли она прошла мимо выхода. Эта часть коридора кажется знакомой. Должно быть, она близко к той расселине, которая ведет к лазу. Близко к избавлению и свободе.

Она пошла, дыхание ее стало глубже и размереннее, лампа освещала ей путь.

Ей вспомнился тот день в Риме, когда она узнала, что мистер Фернелл исчез, оставив записку, которую сочли предсмертной. «Пожалуйста, простите меня за то, что я сделал...»

Когда выяснилось присвоение денег, все решили, что он просил прощения за нарушение доверия клиентов. Но так ли это было?

Эти слова его наверняка заставил написать Роберт, ничего не знавший о присвоении денег, на которое ему было бы плевать. Он хотел извинения за кошмар своего детства, публичного извинения, но столь неясного, чтобы никто не понял истинного смысла.

Ну что ж, он добился извинения и мести. Жуткой, нечеловеческой мести.

Эрика ощутила новый позыв к рвоте, но, остановясь, забыла о нем, забыла обо всем не свете.

Меньше чем в ярде впереди в свете лампы мерцала красная стрела, указывая на ведущую к лазу расселину.

Невесть сколько времени Эрика шла по ней, ни о чем не думая, не дыша. Потом с пугающей неожиданностью оказалась на дне лаза, над ней было ночное небо, усеянное звездами, украшенное полумесяцем.

Какое прекрасное зрелище. Эрика обмякла, облегчение и радость лишили ее сил.

Однако торжество длилось всего несколько секунд. Она еще не выбралась. Надо подняться по лазу.

Веревки, как Эрика и ожидала, не было. Она коснулась стены лаза ладонью. Камень неровный, с выступами. Есть за что ухватиться, обо что опереться ногой. И колено сгибается. Она сможет взбираться.

Взбираться на высоту в двенадцать футов? Просто втиснувшись в узкий лаз?

Надо. Иного выхода нет. Взбираться или умирать.

Разве что...

Здесь были полицейские. Возможно, они продолжают поиски.

Эрика осторожно поставила лампу, поднесла руки рупором ко рту, сделала глубокий вдох и отчаянно закричала во всю силу легких:

– Это Эрика Стаффорд, слышите меня?..

Крик унесся вверх и исчез в ночи. Она подождала ответа, но не услышала.

Значит, они уехали. Или слишком далеко, чтобы прийти на помощь.

Эрика потерла ладони, сожалея, что Роберт снял с нее перчатки. Известняк шероховатый, голая кожа будет истерта до крови, пока она вскарабкается наверх. Но это просто-напросто боль, а боль несущественна. Несущественно все, кроме звезд, лунного света и дуновений бодрящего ночного ветерка – спасения из подземелья, возвращения в мир живых.

Она Персефона. И ее пребывание в преисподней почти окончено.

Эрика сделала несколько легких вдохов, напоминая телу о его тренированности, ежедневных четырехмильных пробежках, укреплявших сердце и легкие. Вытянув руки вверх, уцепилась за стены. Медленно подтянулась и стала правой ногой искать опору.

Нашла. Ну вот.

И, дрожа от напряжения, начала медленно подниматься по лазу.

«Хонда» даже не замедлила хода, неслась на безумной скорости, и Коннор на какую-то секунду был уверен, что она врежется в его машину.

Он инстинктивно завертел руль, вильнул в сторону, сирена продолжала свой исступленный вой, голые деревья плясали во вспышках проблескового маяка.

«Хонда» промчалась мимо, едва не сорвав зеркала заднего обзора, оставляя за собой струю искр. И с визгом шин свернула с шоссе в лес.

Коннор быстро развернул «шевроле». Свет фар рассек темноту и осветил лесную дорогу. «Хонда» скрылась среди деревьев. Коннор видел ее удалявшиеся огни уже в миле от шоссе.

Он дал полный газ, «шевроле» помчался по лесной дороге. Она была неровной, ухабистой, заваленной мусором, и машина дрожала, словно от ярости.

«Хонда» впереди виляла, подскакивала. Роберт гнал маленький автомобиль вовсю, но его четырехцилиндровый мотор уступал мощностью восьмицилиндровому полицейской машины. Расстояние между ними сокращалось.

– Приготовьтесь! – крикнул Коннор, перекрыв голосом грохот тряски и рев двигателя.

Он достал свой револьвер, потом увидел, что оружие Элдера наготове.

Дорога сделала внезапный поворот, Коннор бросил машину влево, голые ветви заскребли по ветровому стеклу и крыше.

В свете его фар поблескивал задний бампер «хонды». Он видел пригнувшегося к рулю Роберта, неровные очертания его нестриженой головы и широких плеч.

Стрелка спидометра «шевроле» дрожала на восьмидесяти восьми. Предельная скорость «хонды» на этой дороге была миль на десять меньше. Соперничество было неравным.

Элдер подумал то же самое.

– Сукину сыну надо было угонять что-то более быстроходное! – прокричал он.

Обе машины разделяло уже меньше ста ярдов. «Хонда» петляла из стороны в сторону. Роберт пришел в отчаяние, обезумел или, может быть, едва справлялся с управлением машиной, не рассчитанной на такие нагрузки.

Коннор выключил сирену и включил громкоговоритель.

– Прижмитесь к обочине дороги. Прижмитесь к обочине...

Из окошка «хонды» с водительской стороны появилась рука, Коннор увидел красную вспышку, услышал, как мимо «шевроле» просвистела пуля.

Элдер издал нервозный смешок.

– Похоже, он не очень-то подчиняется указаниям.

Коннор опять включил сирену. Ее завывающий рев звучал оглушительно.

Роберт выстрелил еще раз, пуля ушла далеко влево.

– Фиг тебе, – произнес Коннор.

Он не собирался отставать, не хотел праздновать труса. И дерзко сокращал расстояние между машинами, сознавая, что рискует жизнью Элдера и своей.

Роберт стал вести машину из рук вон плохо. «Хонда» едва удерживалась на дороге. Дергалась, шла юзом, на большом заднем окне осатанело мерцали вспышки проблескового маяка.

Потом Роберт принялся сигналить клаксоном.

Коннор не понимал почему. Возможно, не существовало никакой вразумительной причины. В конце концов, этот человек сумасшедший и в панике.

Он был смутно виден в красных и синих вспышках, косматой фигурой на переднем сиденье, колотящей с дикой свирепостью по рулю. Гудки были едва слышны сквозь вой сирены.

Вой...

Где-то в закоулках сознания у Коннора мелькнула мысль – восковые затычки для ушей в лачуге Роберта, выражение его лица при вопросе, какой шум можно слышать в лесной тишине.

«Хонда» быстро, словно колибри, метнулась влево, и от неожиданности Коннор не сразу понял, что дорога изогнулась в очередном предательском повороте.

Он завертел руль против часовой стрелки...

Поздно.

Машину занесло, голые кусты заколотили по ней с пассажирской стороны, разбилось стекло, треснула фара, со всех сторон тучами взметнулись песок и камешки. Элдер сильно ударился о дверцу и крикнул от боли, потом «шевроле» чудесным образом вынесся опять на дорогу, но «хонде», находившейся прямо впереди, повезло меньше.

От резкого поворота маленькую машину развернуло, и она встала поперек дороги, подставив бок несшейся сзади.

Коннор успел увидеть, как Роберт повалился на сиденье, потом раздались звон и лязг удара.

Передняя часть полицейской машины смялась гармошкой. Ветровое стекло разлетелось дождем осколков. Идиотски потрескивающее радио затихло.

Коннор увидел белое, целый мир белого, шар, раздувающийся, чтобы поглотить его, и лопнувший мгновение спустя. Затылок его ударился о подголовник, все тело пронизала боль, и наступила тьма.

* * *

Роберт зажал уши и пронзительно закричал.

Сверху, сзади, со всех сторон раздавался шум, ихшум, ужасный звук их изводящего преследования, он не мог его выносить, готов был на что угодно, только бы прекратить его, отогнать...

Какой-то рациональной частью сознания Роберт понимал, что слышит просто-напросто полицейскую сирену, механически вращаемую, лишенный смысла сигнал тревоги, но не мог убедить себя, потому что этот шум звучал у него в голове, бился о хрупкие стенки черепа, взрывался бомбами, резал когтями, приводил в безумие.

Голоса. Их голоса. Его ночные гости, его мучители, их визгливые крики – и слова, ужасные слова...

Смотри, опять плачет, жалкий ребенок.

Весь в слезах, как Ниобея.

Омерзительно. Человек-гнус.

Не гнус. Экскремент. От него несет мерзостью.

Скверный.

Кровью. Дерьмо у него красное, вот сколько в нем крови.

Покончил бы с собой, избавил нас от своей немощи.

У него не хватит духу, он не мужчина – знаете, что он ни разу не был с женщиной?

Какая женщина подпустит его к себе? Он внушает отвращение человечеству, противен всему живому.

Естественно – отверженный, пария, козел отпущения.

Ослепленный Эдип, заклейменный и изгнанный Каин, всем чужой, проситель, прогнанный от всех алтарей.

Ветер разносит его запах, вонь дерьма и мочи.

Отвратителен, как фурункул, готовый прорваться.

Пусть почувствует боль от наших бичей.

Пусть повопит.

Пусть умоляет.

Пусть умрет.

Пусть умрет.

Пусть умрет.

– Перестаньте! – завыл Роберт, крепко прижав ладони к голове и корчась на переднем сиденье. – Перестаньте, перестаньте же, не говорите этих слов, оставьте меня!

Но они никогда не оставляли его надолго, и ему, как всегда, оставалось только убежать от них.

Да, убежать. Это выход.

«Вылезай из машины, этой разбитой машины, и спасайся бегством!»

Но дверца не открывалась. Она смялась при столкновении, будто пустая консервная банка. Роберт дергал ручку, но дверцу заклинило намертво.

А пронзительные вопли стали громче, тысяча нетопырей сорвалась с насестов, колотила его крыльями, выкрикивала опасные призывы:

Мучьте его, он заслуживает боли, она его наследие.

Хлещите, он побитая собака, приятно слышать его скулеж.

Давите этот прыщ, пока не выйдет весь гной.

Запустите когти в его мозг, продирайте борозды поглубже.

Заставьте его вопить, пусть вопит о матери и утраченном детстве.

Вопи, Роберт! Вопи как проклятый!

Он заколотил по клаксону, воя от ужаса, но эти гудки не могли заглушить более громкую какофонию.

Есть другая дверца.

Эта мысль пришла к нему с полной ясностью, единственным озарением, прорвавшимся сквозь неистовство кошмара.

Другая дверца, с пассажирской стороны; через нее можно выбраться, можно бежать, оторваться от врагов. «Действуй, давай же».

Роберт пополз по переднему сиденью на животе, колотя руками и ногами, жуткие голоса окатывали его волна за волной, бурное течение их злобы тащило его назад от дверцы, до которой так нужно было дотянуться, но в последнем, неистовом рывке он ухватился за ручку, повернул ее непослушными пальцами, и дверца распахнулась.

Роберт не заметил, как оказался снаружи. Вокруг него все понеслось, расплывчато, пугающе, как в свободном падении, затем внезапный удар и хруст земли с камешками под ободранными ладонями.

И возле правой руки револьвер Вики Данверз, выброшенный из машины в безумном бегстве.

Давай, червяк, застрелись из него, не медли.

Тебе незачем жить, тебе нечего ждать, кроме страданий.

Застрелись и будешь навеки свободен.

У него мелькнула мысль, как это будет просто – всего-навсего поднять пистолет, приставить ко лбу дуло и нажать на спуск.

Одна пуля, и он разорвет узы, связующие его с землей, избавится от мучений. Одна пуля.

Сейчас он застрелится, мразь.

Смотри, поднимает пистолет.

Как легок пистолет в его руке. Он жаждет смерти.

Умри, Роберт.

Умри и будь свободен...

Нет.

Их слова – ложь. Он не будет свободен. Смерть не очистит его от скверны. Его порочная душа полетит в преисподнюю, за ней последуют мучители и вечно будут преследовать его.

Чтобы очиститься, надо жить.

Надо закласть последнюю жертву.

Эрику. Еще до утра.

С этой мыслью Роберт вновь стал самим собой, поднялся, побежал, и, хотя враги пытались преследовать его по колоннаде деревьев, он был быстрее и по мере того, как покрывал за ярдом ярд, они отставали, и голоса их становились все тише.

Тьма разошлась, и Коннор возвратился в мир.

Рядом с ним стонал потерявший сознание Элдер, из его левого рукава обильно текла кровь. Видимо, сломана рука.

Коннор не мог сейчас думать об этом. Он пошевелился на сиденье, боли переломов не ощутил. Большой «смит-и-вессон» по-прежнему был у него в руке.

«Действуй!»

Он рывком открыл дверцу, скользнул наружу. Что-то треснуло – его куртка, в которую вонзился острый выступ металла на смятой коробке дверцы. Высвободился, порвав карман, и опустился на колени за распахнутой дверцей, держа пистолет в обеих руках.

– Выходи из машины! – Голос его соперничал громкостью с идиотским воем сирены. – С поднятыми руками!

Сколько уж он не произносил этих слов? Лет десять не ездил на патрулирование.

– Роберт! Слышишь? Немедленно выходи!

Коннор понимал, что Роберт может лежать без сознания, даже быть умирающим или мертвым, но рисковать не хотел.

– Выходи сейчас же!

Сирена продолжала выть. Воздух был едким от дыма, поднимавшегося легкими клубами из-под капота «шевроле». Проблесковый маяк по-прежнему отбрасывал причудливые вспышки на грунтовую дорогу и две пришедшие в негодность машины, сомкнувшиеся в сплетении искореженной стали.

Роберт не выходил, не показывался. Требовалось ждать, когда появится подкрепление. Окружить машину, не подвергаясь риску.

А, черт. На это нет времени.

Коннор вышел из укрытия и направился к «хонде», сознавая, что Роберт может запросто убить его, если прячется внутри.

Ничего не произошло. Он осмотрел салон «хонды» в свете фар своей машины и проблескового маяка. Пусто.

Пассажирская дверца была распахнута. На грунтовой дороге отпечатались следы ног, ведущие в лес.

Коннор побежал по ним, но в густой траве следы сразу же исчезли.

– Черт! – прошипел он.

И вернулся к машине. Элдер пришел в себя.

– Где... – слабым голосом спросил он. – Где Роберт?

– Успокойтесь, Пол. – Коннор выключил сирену, потом проверил радио в машине. Оно не работало. Стал шарить по полу, ища портативную рацию. – Он бросил машину, ушел пешком. Мы оба какое-то время были без сознания.

– Он не мог уйти далеко. – Элдер попытался сесть, но скривился от боли. – Черт возьми. Кажется, рука сломана.

Коннор отыскал рацию.

– Хорошо, что только рука. Мы врезались в «хонду» на скорости шестьдесят миль. Полежите, ладно?

Элдер усмехнулся.

– Вы совсем как Коринна.

Но опустил веки.

Коннор нажал кнопку передачи и приказал диспетчеру связать его с лейтенантом Магиннис. Через несколько секунд ее голос засипел в маломощном динамике.

– Шеф, что происходит, черт возьми? Я поймала разговор...

– Не могу сейчас объяснить всего. Кто с вами?

– Вуделл и Харт, только что подъехал Ларкин.

– Хорошо, слушайте внимательно. – Не было возможности объяснить это завуалированно, чтобы сбить с толку подслушивающих, и было не время заботиться об этом. – Есть подозреваемый, он вооружен и опасен, идет пешком, возможно, направляется к вам. Это Роберт Гаррисон, брат Эрики. Понятно?

Несколько секунд изумленного молчания.

– Понятно, шеф.

– Мы преследовали его по лесной дороге на большой скорости, обе машины разбились, и он удрал. Думаю, вернется в тот район, где обнаружен «мерседес». Вам с Вуделлом и Хартом нужно быть начеку. Завидя его, сразу же берите на прицел. Никаких церемоний. Этот человек неуправляем.

– Ясно.

– Конец связи.

Коннор переключил рацию на основную частоту и приказал диспетчеру вызвать «скорую помощь». Заканчивая разговор, заметил в зеркале заднего обзора свет фар.

– Едет подкрепление, – сказал он Элдеру.

Тот не открыл глаз.

– Это не подкрепление. Ни у одной из ржавых жестянок в полицейском управлении Барроу мотор не работает так ровно.

Элдер оказался прав. Машина была низкой, с откидным верхом, широкими шинами. Не седаном. Спортивным «феррари».

Эндрю Стаффорд высунулся из окошка.

– Подвезти?

Роберт держался в темноте, прячась от взгляда луны. Если она увидит его, то может отправить вслед за ним своих приспешников.

Пока что он оставил преследователей позади. Голоса их постепенно затихли, осталась только глубокая тишина ночного леса.

Он прислонился к дереву, переводя дыхание и прислушиваясь.

Где-то послышался крик совы. Под порывом ветра зашелестели сухие листья. Заскрипели, застонали голые ветви.

Эти негромкие звуки успокаивали Роберта, как колыбельная песня. Частое сердцебиение замедлилось, голова прояснилась.

Он удрал от своих мстительниц, но ненадолго. Они выследят его. Как всегда. Они, не знающие жалости, никогда не прекращали преследования. На следующей неделе, или завтра, или через час они напустятся на него снова, их крики будут взрываться бомбами в его мозгу.

Разумеется, они не просто голоса. Он видел их – иногда во сне, иногда в темноте или зыбком свете.

Но то, что видел... помнилось смутно, расплывчатыми, несвязными образами. Он мог вызвать в памяти обрывки того, что промелькнуло перед ним. Части целого, но почему-то ему не удавалось сложить эти элементы в единую картину. Он пытался. Как раз сегодня утром что-то набрасывал на листах писчей бумаги, но, как всегда, кончилось отдельными деталями, а не завершенным портретом.

Однако и детали были сами по себе жуткими.

Собачьи морды. Крылья нетопырей. Змеиные гнезда. Кривые когти.

Морды – чтоб вынюхивать его след, лаять, рычать, издавать дикие завывания. Крылья – лететь за ним или подниматься к небу и осматривать землю в поисках его следов. Извивающиеся змеи поднимались на их головах, будто волосы, клыкастые змеи, издающие шипение, еще один пугающий его звук. И когти, да, острые, изогнутые когти, которые вопьются в его кожу и еще глубже – в душу, когда потащат эту бессмертную его часть в подземный мир и будут, словно шакалы, вечно насыщаться его страданиями.

Он знает все это – и не только. Знает их имена.

Алекто. Мегера. Тисифона.

Три сестры. Жуткая троица Матери. Матери, представляющей собой шлюху-тварь-зверюгу. Жестокую Мать, чьи вопящие ведьмы отравляли его сон, тревожили его одиночество и в конце концов не оставили ему иного выхода, кроме очищения кровью.

Очищения. Да.

Ему не избежать судилища этого мира – после неудачной попытки разделаться с Эндрю Стаффордом, столкновения с Коннором на дороге. Отправят на всю жизнь в тюрьму или в сумасшедший дом. Может быть, казнят – сожгут заживо, как Жанну д'Арк, или распнут вниз головой, как Петра.

Они тоже слышали голоса, правда, другие.

Но когда душа будет очищена, пусть делают с его телом все, что хотят. Избавленный от душевных мук, он перенесет любое унижение, даже встретит смерть без страха. Смерть означает лишь, что он станет тенью среди теней, обитающих в Тартаре, и, хотя это, должно быть, унылое существование, бледное подобие земной жизни, его душа сможет вынести и такое, раз земные страдания в конце концов прекратятся.

Роберт опустил голову и глубоко вдохнул морозный воздух. Впервые заметил, что ночь холодная.

Но в пещерах будет теплее.

У него что-то в руке. Роберт глянул и слегка удивился, что по какой-то интуитивной мудрости захватил револьвер, принадлежавший Диане этого леса.

Он открыл барабан. Поджидая Эндрю, он вновь зарядил его. Потом израсходовал три патрона. Три осталось.

Три. Мистическое число. Число Матери, которая представляет собой деву, жену и ведьму, рождение, жизнь и смерть, луну, землю и преисподнюю. Роберт кивнул, довольный этой счастливой приметой.

В кармане он обнаружил еще патроны, взятые из сумки Вики Данверз. Вставил три патрона в пустые гнезда и закрыл барабан.

Засунув оружие за пояс, Роберт вышел из тени и сориентировался по звездам.

Бежал он в восточном направлении. И находился недалеко от спуска в пещеру. Сам того не сознавая, он покрывал расстояние, которое нужно покрыть, приближался к месту, к которому волей судеб должен приблизиться.

Эрика находится почти рядом.

– Иду, сестричка, – прошептал Роберт, и далекая сова одобрительно заухала. – Скоро все кончится – для нас обоих.

Медленно, экономя силы, Эрика карабкалась вверх.

Пол удалялся, небо приближалось. По лазу поднимался конус света от лампы, четко очерчивая впадины и выступы.

Взбираться было трудно, но Эрика странным образом воспринимала это так, будто чье-то чужое тело изнемогает в усилиях, чужие мышцы болят от натуги. Пальцы ее покрылись трещинами и кровоточили, кожа на ладонях стерлась до мяса, запястья мучительно ныли. Каждый сустав, каждое сухожилие стонали от напряжения. Однако все это не могло тронуть, разжалобить Эрику. Тело было просто орудием, повинующимся ее воле, его протесты ничего не значили.

Она доберется до верха или погибнет. Во Вселенной ничего больше не существовало – ни изнеможения, ни боли, – только эта единственная цель и воля, ведущая ее к этой цели.

Тяжело дыша, обливаясь потом, Эрика поднялась еще на несколько дюймов и уперлась в стены. Посмотрела вверх, чтобы определить расстояние до конца пути, и вдруг ощутила прилив волнения, такого сильного, что закружилась голова.