Текст книги "Когда отступит тьма"
Автор книги: Майкл Прескотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Она вдруг ойкнула, в ее голосе прозвучала странная нотка.
Он попытался удержать Шерри, но она отпрянула, глядя на него, и лицо ее изменилось.
– О Господи. Что... что случилось с тобой?
Она смотрела на его шрамы.
На сетку, переплетение шрамов, облегавшее торс, как сеть судьбы человеческую жизнь. Горизонтальные полосы, широкие и жесткие, походили на веревки, пересекающие их тонкие линии сплетались между собой на ткацком станке его тела.
Шрамы шли вверх от пупка причудливыми, словно нити гобелена, узорами. Живот и грудная клетка были изборождены рубцами, белыми, неровными, безволосыми. От паха до плеч он был массой унявшейся боли, искромсанной плоти.
– Что с тобой сделали? – шептала она сквозь слезы. – Что с тобой сделали?
Он подумал, что знает, как успокоить ее. Она вообразила его жертвой какой-то ужасной пытки. Если узнает правду, то сможет понять.
– Никто ничего со мной не делал. Это я сам.
– Сам?..
Шерри стала пятиться, выставив вперед ладони, и он осознал, что все испортил своим объяснением. Но еще можно было ей втолковать, что бояться не нужно.
Он начал рассказывать девушке о храме тела, о том, что этот храм должен быть посвящен святым, обитающим в природе. И мог бы рассказать еще многое – о бронзовом ноже, которым пользовался, купленным в антикварной лавке, о том, как очистил нож в огне, о том, как красивое лезвие мерцало в свете лампы, когда он отверзал красные уста в своей плоти.
Но у него не нашлось возможности это сказать. Шерри внезапно повернулась, вскарабкалась на берег, схватила лифчик, потом одежду и завизжала:
– Ненормальный извращенец, гнусный извращенец, не подходи ко мне, не подходи!
Стоя по пояс в воде, он протягивал к ней руки, безмолвно умоляя выслушать.
– Гнусный псих! Не подходи!
Когда она собрала одежду, голос ее стал язвительнее, и жестокие оскорбления полетели в него, будто камни в съежившуюся от ужаса собаку...
– Чокнутый извращенец, не ходи за мной, не прикасайся!
И побежала, продолжая визжать, визжать, потом с развевающимися за спиной золотистыми волосами скрылась среди деревьев.
А покрытый шрамами Роберт умирал душой, стоя один в пруду, где много лет назад имела место смерть иного рода.
Он вылез на берег, думая, не погнаться ли за девушкой, но колени у него подогнулись, и он опустился на траву в приступе боли, дрожь мучила его, как пытка.
А в мозгу звучал ее голос, визжащий голос.
И другие голоса, которых он не слышал много лет, возникающие, словно призраки из могилы, сливающиеся в яростный хор.
– Неполноценный...
– Извращенец...
– Гнусный педик, боится драться...
– Смотрите, как он ревет, козлик...
– Давайте еще раз всыплем ему, он напрашивается...
– Мы ненавидим тебя, Роберт, петух безмозглый...
– К мамочке захотел, хны, хны, хны...
Те голоса. Те колкости и насмешки, что преследовали его в школе. Они вернулись. Он снова был ребенком – несмотря на посвящение в мужчины, выгравированное белыми чертами на живом холсте его тела. Плачущим, одиноким ребенком.
Однако постепенно, в течение долгих недель, он уяснил, что мучившие его голоса – нечто большее, чем воспоминания. И начал понимать, что надо делать.
Именно тогда он взял бронзовый нож и наточил лезвие для нового дела. Для жертвоприношения.
Из камина раздался громкий треск узловатых поленьев, похожий на выстрел, и Роберт опомнился.
Он опять повернулся к окну. Подняв голову, оглядел небо. Вскоре должна была взойти луна. Рогатая луна, луна смерти.
Когда она будет высоко, его отыщут мучители. Нужно действовать быстро. Не мешкая.
«Думай».
Роберт стоял неподвижно, с закрытыми глазами, настраиваясь на частоту космического разума и вселенской души, небесной гармонии, которую Пифагор называл музыкой сфер.
В его сознании сложился план. Ответный ход, который обратит стратегию врагов против них самих.
Да.
Он это может. Может победить. Одержать верх над всеми ними.
Кивнув, Роберт опустился на колени и достал мешок, спрятанный под незакрепленной половицей, стараясь держаться подальше от окна.
Больше всего ему требовался тотем охотницы. Миниатюрный Иисус, кукурузный король in extremis[9]. Теперь это его тотем, с ним к нему переходит часть силы врага. Он надел цепочку на шею и спрятал распятие под рубашкой.
Взял и шарф Эрики, сунул в карман брюк. В этой ткани он ощущал дух сестры, отпечаток ее личности.
И пистолет. Роберт не любил пистолеты, как и большинство современных вещей, сошедших с конвейера, отмеченных холодным блеском индустриального века. Тем не менее сунул оружие за пояс брюк позади правого бедра, где оно прижалось к пояснице подобно холодной, костлявой руке.
Запасные патроны, взятые у Дианы этого леса, Роберт положил в нагрудный карман рубашки. И застегнул его, чтобы это сокровище не выпало.
В коробке осталась только грязная, ненужная сейчас одежда и еще одна вещь, маленькая, плоская, прямоугольная.
Визитная карточка Эндрю Стаффорда. Он забыл о ней.
Роберт взял ее и прочел надпись на обороте.
«Нам нужно поговорить».
Ему не хотелось тратить время на Эндрю, когда его призывает судьба. Он смял и отбросил карточку.
Но...
Эндрю при желании может устроить ему неприятность. Большую.
Дела с ним могут занять час, а то и два, зато он избавится от него и от угрозы, которую Эндрю представляет собой.
– Избавление, – прошептал он.
Избавление от Эндрю. От Эрики. От мучающих его голосов. Даже от подозрений Коннора, если план будет развиваться так, как он надеется.
На какой бы риск он ни пошел, вознаграждение все оправдывало. В случае успеха его больше не станут преследовать ни люди, ни боги. Он сможет снова вернуться в общество. Козла отпущения, чудесным образом очищенного, будут приветствовать у городских ворот. Пятно загрязнения будет снято с просителя, и начнется праздник.
В таком случае это нужно сделать. Позвонить Эндрю. Встретиться с ним.
Убить его.
Потом совершить обряд в пещере и погрузить руки в чашу с ритуальной кровью сестры.
Ошибка – глупая, непростительная ошибка.
Лампа ударилась об пол в разлетевшихся осколках стекла и вспышке пламени. Эрика инстинктивно отвернула лицо от этой шрапнели и жара. Ее щека онемела. Может быть, рассечена, но сейчас это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме того, что она все испортила, черт возьми, загубила единственную возможность.
Она недостаточно сильно дернула лампу. Нужно было ее швырнуть, чтобы лампа разбилась под столом. Вместо этого она ее просто свалила, и лампа упала вниз, не долетев до стола целый ярд.
Дым заполнил пещеру едким запахом. Жар слегка ослабел, и Эрика осмелилась открыть глаза.
По известняковому полу растекалась пылающая лужица керосина, испускавшая густой дым, но слишком далеко от стола, чтобы помочь ей.
Эрика принялась извиваться в надежде, что ремни каким-то чудом ослабнут, но они все так же крепко держали ее.
Дыма становилось все больше. Эрика отвернулась и слабо закашлялась, думая, не задохнется ли до того, как выгорит керосин.
«Отличный план, – с горечью подумала Эрика. – Просто великолепный».
И снова потянула ремни. Разумеется, они оставались прочными. Пламя даже не касалось нижней части стола. Не опалило и не ослабило их.
Глянув опять на огонь, Эрика увидела, что дыма становится меньше, а керосиновая лужа быстро убывает. Она не задохнется. Но когда огонь погаснет, окажется в темноте, по-прежнему привязанной и еще более беспомощной, потому что не может видеть.
«Глупо, – сказала она себе. – До чего глупо было делать эту попытку».
Щека теперь болела. Эрика чувствовала, как по лицу стекает теплая струйка крови. Ее поранило осколком стекла, но, кажется, несильно...
Стекло.
Новая мысль и внезапное, отчаянное побуждение.
Стекло? Осколок стекла – в пределах досягаемости? Инструмент, которым можно воспользоваться, разрезать путы?
Эрика изогнула шею, осмотрела наклонную плоскость стола и в самом деле увидела длинный зазубренный осколок неподалеку от привязанных запястий, над левым плечом.
Осколок поранил ей щеку и упал поблизости, Эрика была почти уверена, что сможет дотянуться до него.
Вертя запястьями, она стала нашаривать осколок пальцами правой руки, но не могла дотянуться.
Черт возьми, нет!
Эрика яростно задергала ремни, вытягивая правую ладонь, и кончиками указательного и среднего пальцев уцепила драгоценный осколок.
Он дрожал в них. Осторожно, очень осторожно она приподняла его и стала переправлять в ладонь, сгибая большой и остальные пальцы, пока надежно не завладела им.
Острые края оставили тонкие порезы на пальцах и ладони. Ну и пусть. Боль ничего не значит. У нее появилась возможность. Только это важно. Возможность.
Пещера погрузилась во тьму.
Это произошло в одно мгновение. Были тускнеющее зарево огня, пляска красных и оранжевых отблесков на стенах, затем внезапно наступила полная чернота.
Огонь догорел.
Эрика ничего не видела. На какой-то миг ей показалось, что от неожиданности она выронила осколок.
Нет-нет, он по-прежнему в руке.
Значит, все в порядке. Зрение для этого не нужно. Можно действовать на ощупь.
Изогнув правое запястье, Эрика нашла брезентовую петлю, удерживающую левую руку. Осторожно приложила острую кромку к ремню и стала медленно его пилить.
Взад-вперед, взад-вперед. Брезент должен поддаться. Должен и все тут.
Без света она не могла определить, есть ли какой-то успех. Плечи ее болели. Воздух был едким от неразошедшегося дыма. Дышалось с трудом.
Было что-то невероятно знакомое во всем этом – стеснении в груди, извивании тела, столе, холодном и гладком под ее спиной, словно отделанная кафелем душевая...
Вот-вот. Утренний душ после четырехмильной пробежки на рассвете. В конусе горячих струй она намыливала волосы и кожу, чувствуя себя бодрой, радостной. Потом отодвинулась дверь, появился Эндрю, ворвался, грубо овладел ею в страстном порыве, едва ли не насилуя собственную жену, прижатую к кафельной стенке в потоках мыльной воды.
При этом ненавистном воспоминании Эрика застонала.
То, как он ее брал, было зверским, как преступление, и совершенно непохожим на то, что бывало у нее с Беном Коннором. Бен никогда не торопился и не принуждал ее. Его большие ладони медленно двигались по белым холмикам ее грудей, по плоскому животу, он доводил ее до оргазма за секунду до того, как извергал семя.
Что-то треснуло.
Эрика услышала этот самый желанный на свете звук, негромкий протест рвущегося брезента.
И потянула левый ремень. Он ослаб, разлохматился, но все еще удерживал ее.
– Ну, давай же, – прошептала она и вновь принялась резко водить по ремню осколком, не обращая внимания на боль и усталость в руках.
Эрика подумала об обоих мужчинах в своей жизни. Один такой культурный, благовоспитанный, другой неотесанный, грубоватый – однако же Эндрю мог обидеть ее, испугать, а Бен Коннор нет.
Правда, она тоже могла его обидеть. И невольно обижала. Обижала своей необъяснимой отстраненностью, оборонительной недоверчивостью, невысказанным ожиданием развода, которые он явно воспринимал как отчуждение или в крайнем случае холодность. Обижала его, бегая, постоянно бегая. От него, от прошлого – от всей боли, которую очень трудно переносить.
Может быть, он понимал что-то, но мало. А она не говорила ему, потому что не знала этого и сама.
Ну что ж, теперь знает и скажет. Бегать больше не будет ни от него, ни от кого бы то ни было. Она всю жизнь бегала, искала, пыталась найти какие-то смысл и цель в казавшемся пустом существовании. Но смысл заключен не в чем-то внешнем, он внутри, и, дабы освободиться, нужно только отпереть сейф, в который она заточила свое сердце.
Она свыклась с настороженностью и страдала из-за этого. Теперь пришло время вновь открыть для себя доверие.
Вот что ей требовалось сказать Бену Коннору, человеку, вполне заслуживающему это услышать. И потому она не могла умереть.
Когда Эрика снова потянула ремни, левый порвался, и рука оказалась свободна.
– О, слава Богу. – Голос ее повторился эхом в темноте – Слава Богу.
Она вытянула левую руку, наслаждаясь движением, работой затекших мышц, медленным, жгучим покалыванием, идущим от плеча к кисти.
Затем подняла ее над головой и попыталась взять ею осколок стекла.
Попытка не удалась. Пальцы были скользкими от пота, осколок упал на стол и заскользил по наклонной поверхности.
Эрика услышала, как он негромко звякнул, упав на пол.
Ну и пусть. Она может отвязаться сама.
И принялась левой рукой сражаться с узлом, которым был завязан другой ремень. Узел был тугим, сложным, как гордиев, но она теребила его пальцами с отчаянным упорством.
Она будет жить. Теперь Эрика это знала. Выберется из подземелья, найдет Коннора, скажет все, что ему нужно услышать, но первыми ее словами будут: «Я люблю тебя».
Он часто говорил ей эти слова. Страх мешал ей ответить, как следовало. Страх удерживал ее в супружеской постели, она не хотела быть женой Эндрю, но боялась пойти на полный разрыв. Теперь уже все.
– Я с ним разведусь, – прошептала Эрика, и, когда она высказала эту мысль вслух, к ней пришла решимость. – Разведусь с этим скотом.
Притом не потихоньку. Она устроит шумный развод, пусть все увидят, что он собой представляет. Разделается с ним.
Он женился на ней ради денег, но не получит ничего, ни цента. Она выметет его из своей жизни, как сор, начнет заново, и с Беном на сей раз все будет как надо.
Узел развязался, ремень сполз, и обе руки стали восхитительно свободными.
Эрика полежала, тяжело дыша, нервы плеч, рук и шеи горели, как провода, передающие сигналы боли. Усталость ее была не просто физической, то было полное изнеможение, наступающее вслед за эмоциональным катарсисом. У нее было такое ощущение, словно она взобралась на гору и с вершины увидела новый горизонт. Она чувствовала себя обессиленной. И могла бы проспать несколько лет.
Однако Эрика согнулась и потянулась к правой ноге, привязанной последним ремнем. Пришлось шарить пальцами в темноте, пока она не нашла узел. Справиться с ним оказалось так же легко, как развязать шнурок на обуви, она даже ощутила странное разочарование, когда наконец свесила ноги со стола и села.
– Ты добилась своего, Эрика, – прошептала она, и эта похвала вернулась к ней шелестящими отзвуками. – Молодчина.
Что теперь?
Вернуться к отверстию, разумеется. Подняться по лазу.
Роберт почти наверняка убрал веревку, но лаз узкий, с выступами, за которые можно цепляться руками и ногами. Придется карабкаться. Подъем будет трудным, но она в хорошей форме, и ради лучшего будущего стоит постараться.
Проблема лишь в одном. У нее нет света.
Лишь теперь Эрика осознала все значение этого факта.
Света нет. Ни лампы, ни фонарика, ни хотя бы зажигалки, потому что, черт возьми, она не курит.
Она ссутулилась, внезапное отчаяние сокрушило ее душевный подъем, лишило воли и энергии.
Темнота в пещерах полнейшая. На поверхности, в любом нормальном месте всегда есть какой-то свет. Даже в наглухо закрытой комнате непременно окажется лучик дневного или звездного света, пробивающийся в щель под дверью, или же отсвет светящегося циферблата, ночных огней. Но здесь нет.
Здесь чернота, беспросветная и всеохватывающая, как смерть.
А система пещер – это лабиринт, путаница тупиков и петляющих путей. Притом здесь много препятствий – сталактиты, выступы на стенах, неровный, ненадежный пол, иногда скользкий от плесени и подпочвенных вод, иногда покрытый трещинами, иногда с обрывами.
Без света она не сможет пройти и десяти ярдов, чтобы не заблудиться или застрять ступней в трещине, или сломать при падении лодыжку.
Без света она освобождалась впустую.
– Черт, – прошептала Эрика и обхватила себя за плечи, сдерживая слезы.
Теперь она не может сдаться. Она уже кое-чего добилась. И придумает еще что-то, дабы одолеть тьму. Дабы остаться в живых.
Но в таком случае нужно спешить, потому что вскоре должен вернуться брат.
Глава 14
Шел уже девятый час, и Чарли Уиттейкер собирался закрывать заправочную станцию на ночь, но тут на заправку подъехала полицейская машина из Барроу. Он увидел внутри двоих, это было необычно, местные полицейские всегда ездили поодиночке. Но при данных обстоятельствах, подумал он, пожалуй, ничего необычного в этом нет.
Чарли слышал о случившемся по местному радио, сначала в экстренном выпуске последних известий, прервавшем поток старых шлягеров, затем в периодических сводках новейших данных в течение всего вечера. Но еще до выпуска новостей он знал – что-то стряслось. Об этом ему поведала дорога, тот отрезок тридцать шестого шоссе, с которого он не сводил глаз в течение долгих, тоскливых часов своей смены. Так человек может сидеть, без конца глядя на море.
По дороге сновали патрульные машины – в основном полицейского управления Барроу и шерифского ведомства, но проехала и машина полиции штата. Пронеслась, завывая сиреной, «скорая помощь». Он беспокоился, не произошло ли серьезного несчастного случая или ограбления, пока не услышал о случившемся по радио.
Но без подробностей. А поскольку подробности ему очень хотелось узнать, он покинул стеклянную будку и пошел к полицейским, заправлявшим бензином свой «шевроле».
В слабом свете фонарей Чарли узнал в них Вуделла и Харта, время от времени заправлявшихся здесь. Харт всегда напоминал Чарли забияк, отравлявших ему жизнь в школе, но к Вуделлу он относился с симпатией.
Они негромко разговаривали, в их голосах и рваных клубах выдыхаемого пара чувствовалась напряженность. Шла речь о шефе Конноре, о том, какой он упрямый и что он, думает, будто возглавляет какую-то треклятую семинарию?
Это сказал Вуделл. Харт, видимо, не знал, что такое семинария, собственно говоря, Чарли тоже.
– Привет, ребята, – сказал он, подойдя близко к ним.
Харт лишь что-то буркнул. Вуделл с озабоченным лицом вяло улыбнулся ему:
– Привет, Чарли.
– По радио передают много новостей. – Чарли слышал мерное пощелкивание счетчика, отсчитывающего десятые доли галлона, этот звук почему-то действовал успокаивающе. – В лесу что-то стряслось?
Никто не ответил. Чарли испробовал более прямой подход:
– Они там говорят, ранен кто-то из полицейских. Это правда?
Харт, сгорбясь, отвернулся. Но Вуделл кивнул:
– Правда.
– Полицейский из Барроу?
– Да.
Сердце у Чарли слегка екнуло, и он понял, что страшится задать очередной вопрос, но, черт возьми, знать ему было необходимо.
– Кто? – прошептал он.
Вуделл поднял на него взгляд, полный боли.
– Вики, – ответил он. – Вики Данверз.
Мир пошатнулся.
– Ой, – прошептал Чарли. – Ой, Господи.
Именно этого он и боялся. С тех пор как услышал первое внятное сообщение по радио и жуткие слова о том, что ранен кто-то из блюстителей порядка.
– Чарли, тебе плохо? – спросил Вуделл.
Он понял, что оба полицейских смотрят на него.
– Нет, – ответил Чарли сквозь странную сдавленность в горле. – Сейчас пройдет. Просто... я боялся, что это она. Понимаете, Вики останавливалась здесь днем, и я знал, что она поблизости. – Собрался с мыслями. – Она выкарабкается? Выживет?
Полицейские переглянулись. На сей раз ответил Харт, такого мягкого голоса Чарли у него еще не слышал:
– Выживет, конечно. Вики сильная.
– Последнее, что мы слышали, – добавил Вуделл, – она в операционной медицинского центра. Врачи там хорошие, лучшие в округе.
– Очень надеюсь. – Горло у Чарли перехватило, пришлось сделать над собой усилие. – Подозреваемый есть?
– Да, черт возьми! – прорычал Харт. – Есть!
Вуделл дернул его за рукав. Но Харт терпеть не мог, чтобы его одергивали.
– Не будь Коннор таким размазней, этот сумасшедший сукин сын уже сидел бы в камере.
Чарли знал в округе только одного настоящего сумасшедшего, Роберта Гаррисона, отшельника из лачуги. Но не мог представить, чтобы Роберт причинил кому-то вред. Он был безобидным, во всяком случае, Чарли всегда так считал.
Заправочный пистолет щелкнул. Вуделл вставил его в гнездо, достал бумажник, потом глянул на Чарли.
– Говоришь, Вики останавливалась здесь?
Чарли кивнул.
– В какое время?
– После полудня. Точно не знаю. Думаю, за полчаса – минут сорок пять до того, как начали проезжать «скорая помощь» и другие полицейские машины.
– Она говорила тебе что-нибудь? Как-то обмолвилась, куда и зачем едет?
– Нет, я...
И тут Чарли вспомнил. Странно, как это вылетело у него из головы. Беспокойство из-за сообщений по радио, мучительный страх, что, возможно, ранена Вики – Вики с ее миловидной улыбкой, широким, открытым лицом и распятием на счастье, – отогнали все прочие соображения.
Несколько секунд он не мог говорить. Полицейские приблизились на шаг. Харт спросил, в чем дело.
– Кажется, я... – Чарли сглотнул комок в горле. – Кажется, я причастен к этому. То есть... она спросила, не видел ли я белый «мерседес», а я видел. И сказал ей.
– Ничего, Чарли. Ты правильно сделал.
– Да, но... она поехала за ним. В ту сторону, потому что я это сказал. Кто-то... кто-то стрелял в нее из-за этой машины? Из-за поисков «мерседеса» она и ранена?
Оба полицейских промолчали, но в их глазах можно было прочесть ответ.
– Черт возьми, – прошептал Чарли, никогда не чертыхавшийся, потому что родители так воспитали его.
– Это не твоя вина, приятель, – сказал Харт с чем-то похожим на грубоватое сочувствие.
– Послушай, она выкарабкается. – Голос Вуделла звучал так, словно он потратил все силы, чтобы убедить себя в этом. – Вики сильная, как мы сказали. А пуля не задела ни сердца, ничего такого.
– Она моментально поднимется на ноги.
– Готов биться об заклад.
Чарли кивнул, он был не способен говорить, ненавидел себя и глупую игру наблюдения за дорогой. Не наблюдай он за ней, не увидел бы этого треклятого «мерседеса». И Вики не лежала бы в операционной.
– Возможно, нам потребуются твои показания – сказал Вуделл, нарушая цепочку его мыслей. – Не сейчас. Дела торопят. Может быть, завтра. Тебя можно здесь найти?
Чарли собрался с силами, чтобы ответить:
– Само собой. Я работаю с двух до восьми. По утрам дома. Телефонный номер нужен?
– В справочнике он есть? – Чарли кивнул. – Тогда только скажи фамилию.
– Уиттейкер. С двумя «т».
– Понял. Не волнуйся.
Вуделл протянул двадцатку за бензин. Чарли машинально дал сдачи из собственного кармана.
Полицейские стали садиться в машину. Харт обернулся.
– Слушай, Чарли. Знаешь, мы... мы тоже волнуемся за нее.
Потом нырнул внутрь, Вуделл с силой включил зажигание и так нажал на стартер, что послышался жалобный визг.
Полицейская машина отъехала, и Чарли остался один на бетонном островке в свете фонарей, чувствуя себя испуганным, виноватым и потрясенным чудовищной несправедливостью мира.
Тонкая папка лежала в картотечном шкафу Элдера на дне нижнего ящика. Даже когда ящик был полностью выдвинут, падавшая тень скрывала ее из виду, и стоявшему на коленях Коннору, пришлось пристально вглядеться, чтобы прочесть сделанную от руки надпись: «Гаррисон».
Он вынул папку, по краям ее лежал тонкий слой пыли, пушистый, как фетр. Ее несколько лет не открывали. Это была старая, забытая вещь и потому гармонировала с домом Элдера, с рядами безделушек, привезенных из давних отпусков, мебелью под лоснящимися от времени чехлами, спертым воздухом и затхлым запахом частной лечебницы, ощущавшимся повсюду, словно предвестие смерти.
Коннор взглянул на часы. Дел у него было много. Прежде всего он хотел поговорить еще раз с Эндрю Стаффордом. До Грейт-Холла отсюда десять минут езды; надо пошевеливаться.
И нужно справиться о Вики Данверз. По последним имевшимся у него сведениям, она находилась в операционной, прогноз был неясен. Родных у нее в городе нет, и никого из сотрудников управления нельзя отправить на дежурство в медицинский центр. Но где-нибудь должен быть кто-то, могущий поехать. Коннор хотел заехать на радиостанцию, обратиться с просьбой и, раз уж он здесь, взять другую портативную рацию вместо той, что оставил Элдеру. Затем...
Может быть, вернуться в галерею Эрики. Провести более тщательный осмотр. Если понадобится, вызвать шерифских экспертов.
Так много дел, и явно нет времени на ознакомление с папкой, лежавшей в нижнем ящике пыльного картотечного шкафа.
Однако, встав, Коннор все-таки раскрыл папку и в косом свете лампы взглянул на первый лист.
То было письмо, аккуратно отпечатанное на бумаге полицейского управления Барроу. Датированное 4 марта 1983 года, за подписью Пола Элдера.
Коннор пробежал глазами письмо. Элдер писал некоему доктору Лестеру Кондреку в Балтимор. Без указания места службы; письмо было адресовано на дом.
Оно было почти бессодержательным. Элдер благодарил Кондрека за любезную помощь.
Помощь в чем? И с какой стати начальнику полиции Барроу – Коннор припомнил, что Элдер получил эту должность в начале восьмидесятых, – потребовалось содействие балтиморского врача в деле, связанном с семьей Гаррисонов?
Коннор перевернул страницу и обнаружил протокол вскрытия.
Он видел несколько таких протоколов за время службы, хотя поменьше, чем видят детективы. Этот был датирован 17 июня 1973 года, вскрытию подвергался Дункан Колин Гаррисон, белый мужчина пятидесяти трех лет.
Отец Роберта и Эрики. Коннор нахмурился.
О Дункане Гаррисоне он почти ничего не знал, кроме того, что этот человек внезапно умер, когда его двое детей еще учились в начальной школе. Женился он поздно, жена Ленора была намного моложе его – трофеем, как говорили люди.
В 1973 году, подсчитал Коннор, Эрике было одиннадцать лет. Она никогда не говорила о смерти отца, и Коннору в голову не приходило затрагивать эту тему в разговорах с Элдером. Он смутно догадывался, что смерть была внезапной и потрясающей. Ему представлялись автомобильная катастрофа или сердечный приступ.
Коннор полистал пожелтевшие страницы, нечеткие фотокопии протокола, взгляд его привычно выхватывал ключевые фразы.
«Цианоз... точечные кровоизлияния... истечение белой пены изо рта и носовых полостей... значительная травма сердца... сильный отек легких... вода в легких...»
В конце резюме коронера[10]: «Все указывает на то, что у данного человека во время купания в одиночестве в Тертл-Понд случился сердечный приступ и он утонул в пруду».
Значит, причиной смерти был сердечный приступ, как и представлялось Коннору. Что ж, это не такая уж редкость. Он знал немало подобных случаев в Нью-Йорке.
Название пруда было знакомым. Коннор ненадолго задумался, потом сообразил, что был там однажды в холодный январский день. Пруд находится совсем рядом с земельным участком Грейт-Холла. Он посидел немного на камне у воды с плавающими льдинками, глядя, как под унылым белым небом пролетают утки.
Летом маленький пруд был довольно красивым. Человек мог пойти туда искупаться в одиночестве.
Коннор вернулся к протоколу вскрытия и нашел описание содержимого желудка. Колбаса и яйца, частично переваренные. Завтрак. Значит, Дункан скончался утром.
Он подумал об утреннем ритуале Эрики, бодрящей пробежке по лесу. Возможно, у ее отца был похожий режим, только он, если позволяла погода, начинал день с купания в Тертл-Понде. В то утро перетрудил сердце и поплатился за это.
К последней странице протокола был прикреплен скрепками лист с фотографиями вскрытия. Коннор смотрел на крохотные изображения, пока не разглядел голое, несколько обрюзгшее тело на металлическом столе, белую кожу, покрытую темно-красными трупными пятнами. Последовательный ряд фотографий представлял анатомирование трупа в клинических деталях.
Коннор рассматривал фотографии, когда в комнату донесся негромкий, дрожащий стон, словно вопль из могилы.
На какой-то миг ему показалось, что он слышит Дункана, лежащего на металлическом столе под лампами дневного света, Дункана, взывающего о помощи или, подобно призракам елизаветинских времен, о мести.
Чепуха. В глубине коридора находится спальня, которую занимает Лили Элдер, неспособная больше подниматься на второй этаж. Коринна, живущая в доме медсестра, больше часа назад уложила ее, но она, должно быть, проснулась. И в страхе перед темнотой нечленораздельно позвала на помощь. Ответом на ее зов явились торопливые шаги Коринны, и Коннор услышал обрывки мягких утешений нежным голосом. Эта маленькая драма, видимо, бесконечно разыгрывалась каждый день и каждую ночь.
Призраков не было. Однако в протоколе вскрытия что-то взывало на свой манер – взывало к Полу Элдеру о новом расследовании.
Судя по всему, Элдер ни с кем не делился подозрениями, пока не получил возможность заниматься этим делом самолично, без вмешательства начальства. И когда вновь начал расследование, сделал это неофициально. Только так можно объяснить отправку материала Кондреку на домашний адрес.
Дальше в папке шло ответное письмо врача. Датированное двумя неделями позже элдеровского, оно суммировало телефонный разговор краткими, тщательно составленными фразами.
«Что до нашей дискуссии 10 марта, – писал Кондрек, – я возвращаю присланные документы со своими выводами. Как я уже указывал, эти выводы предположительные и не могут быть подтверждены имеющимися в наличии данными. Тем не менее я полагаю, что причиной смерти в данном случае явилось цианидовое отравление».
Коннор вздохнул.
Цианид.
Ни о чем подобном никто даже не заикался. Он бы непременно услышал. Даже малейшее подозрение в убийстве сохранялось бы долгие годы как местный скандал.
Элдер в самом деле никому не показывал это досье.
Сделав над собой усилие, Коннор вновь сосредоточился на чтении.
«Основания для такого предположения следующие:
а) характерные темно-красные и темно-фиолетовые трупные пятна, упомянутые коронером и видимые на прилагаемых фотографиях;
б) разъеденное состояние желудка;
в) неестественно темно-алый цвет крови.
К тому же очевидный вред, причиненный сердцу, и истечение пены из носовых полостей хоть и согласуются с теорией сердечного приступа/утопания, точно так же согласуются с недавними отравлениями цианидом, которые я расследовал».
Коннор задержал внимание на последних словах. Недавние отравления, которые расследовал Кондрек. В таком случае он коронер. Фамилия как будто знакомая. Кондрек...
Коннор задумался, стоя совершенно неподвижно, двигались только его глаза, оглядывающие комнату. Она была маленькой, уютной, но запущенной, со старым диваном, перед которым стоял на подставке с колесиками телевизор, в углу был горшок с папоротником, большие листья его запылились. Уборкой занималась Лили; без нее дом Элдера понемногу пришел в упадок. Она также готовила и...
Готовила.
Теперь он вспомнил.
В свое время эта история нашумела. В одном балтиморском ресторане помощник шеф-повара всыпал цианид в рыбный суп. Во время обеда его ели тридцать постоянных посетителей, потом замедленное действие яда вызвало головокружение, конвульсии, коллапс. Умерло восемь человек, в том числе и шеф-повар, который пробовал суп перед тем, как разрешил его подавать. Подозревали обычное пищевое отравление, пока главный медицинский эксперт Балтимора не обнаружил наличие цианида. Следователи установили связь помощника шеф-повара с женщиной, работавшей в аптечной лаборатории. Оба сознались. Мотивом помощника являлась злоба на ресторан. Ему отказались повысить зарплату.
