Текст книги "Когда отступит тьма"
Автор книги: Майкл Прескотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
Коннор глянул на него, потом отвел взгляд.
– И долго они тянутся?
– Несколько месяцев. – Каждый слог давался с трудом. – С декабря.
– А до этого она уезжала в такие поездки?
– То и дело. Семейные нелады, ничего больше за этим нет. Сожалею, что зря отнял у тебя время.
– Говорила она что-нибудь перед отъездом?
– Я же сказал, Эрика все держит в себе.
– Так что, в сущности, ты не знаешь...
– Я знаю ее, черт возьми. Эрика – моя жена. Она вернется.
Коннор должен был понять, что расследовать тут нечего. Однако не двигался с места, словно разговор только начинался. Должно быть, наслаждался. Видя, как богатый Эндрю Стаффорд признается в крушении своего брака. Для него это было представлением, спектаклем, и Эндрю ненавидел за это Коннора, ненавидел самоуверенного, улыбающегося сукина сына...
Только Коннор не улыбался. Лицо его было мрачным, сощуренные глаза встревоженными. И у Эндрю возникло неприятное ощущение, что он что-то упустил, что его перспектива опасно перекосилась.
– В чем дело, Бен? – спросил он уже помягче. – Я сказал тебе, что, по всей видимости, произошло. Почему не хочешь верить этому?
Коннор сунул руки в карманы виниловой куртки и потупился, будто застенчивый школьник.
– Потому что это не соответствует фактам. Видишь ли, миссис Стаффорд открывала галерею. Даже получила почту, следовательно, была там по крайней мере до часу. Потом исчезла.
Эндрю захлопал глазами, пытаясь это осмыслить.
– После часу?
– По всей видимости. Она не встретилась за обедом с миссис Келлерман в половине второго. Я подъехал к галерее и обнаружил заднюю дверь незапертой. Свет был включен. Мне показалось, она уехала в спешке.
Все это было невероятно. К часу дня Эрика должна была собраться с мыслями и остыть. Она отходчивая. И не стала бы нарушать данное приятельнице обещание без очень важных причин. Притом ни за что не бросила бы незапертой галерею... Где на кругленькую сумму собранных по всему Средиземноморью товаров...
– Я отправил четверых искать ее, – добавил Коннор. – Или ее машину.
– Четверых...
В Барроу личный состав полиции невелик. Четверо – выходит, задействованы чуть ли не все патрульные машины, находящиеся в распоряжении Коннора. Такое напряжение сил могло потребоваться лишь для дела особой важности.
Но дело особой важности в Барроу было только одно. Дело, которое у всех на уме. Дело...
– О черт, – произнес кто-то слабым, дрожащим голосом, и Эндрю через несколько секунд сообразил, что эти слова вырвались у него.
Теперь он понял. Понял, что беспокоит Коннора. Исчезнувшая женщина. Незапертая дверь.
Эндрю шагнул назад и опустился на низкий диванчик.
– Черт, – снова произнес он, в комнате то темнело, то опять становилось светло. – Напоминает историю с Шерри Уилкотт. Вот что ты думаешь.
– Я не сказал этого. – Коннор наклонился к диванчику, голос его был успокаивающим, как у врача. – Не волнуйся, Эндрю. Только ответь на мой вопрос, ладно? Ответь.
Эндрю следовало бы возмутиться этим покровительственным тоном, но, как ни странно, этот тон оказался утешающим.
– Ладно, – ответил он, чувствуя себя маленьким, беспомощным, как ребенок.
– Когда она уехала на работу?
– В восемь. Около восьми.
– После этого не звонила?
– Нет. Я же сказал, у нас было... довольно скверное утро.
Эндрю подумал, не была ли борьба в душевой их последним общением. От этой мысли у него сжалось сердце.
– Уезжая, она что-нибудь сказала? Хоть что-то?
Он покачал головой.
– Не представляешь, куда она могла поехать?
– В городе есть один коттедж. Эрика жила в нем, пока я не убедил ее перебраться в Грейт-Холл. И до сих пор снимает его.
Коннор заколебался, и Эндрю вопросительно глянул ему в глаза.
– Я знаю об этом коттедже. Уже проверил его. Там ее нет. Есть другие места?
Эндрю хотел было ответить отрицательно, но спохватился. Потому что вдруг весьма ясно представил себе, куда могла поехать его жена.
– Есть другие места? – отрывисто спросил Коннор, его напускная терпимость стала истощаться.
– Сколько угодно, – ответил Эндрю, слова, как всякая его ложь, лились непринужденно. – Могла поехать в типографию, насчет выпуска каталога в следующем месяце, или в оранжерею Харлана – она говорила, что ей нужны свежие цветы для галереи, или на почту, отправить посылку... Ты знаешь ее, Бен. Она динамо-машина. Вечно в спешке. Я говорил ей, чтобы сбавила темп, но...
Он умолк и пожал плечами.
Эндрю думал, что говорил убедительно, но с беспокойством ощутил, что начальник полиции пристально смотрит на него.
– Я спрашиваю о менее очевидных местах, – сказал Коннор. – Таких, где никто не подумает искать. Ты уверен, что не представляешь таких маршрутов?
– Черт возьми, Бен! – Страх перед Коннором, перед тем, о чем он, возможно, вот-вот догадается, внезапно разозлил Эндрю, и он поднялся, обретая с гневом силы. – Я тебе уже сказал. Это что, допрос? Я под подозрением?
Коннора эта вспышка не обескуражила.
– Я этого не говорил.
– Тем не менее муж всегда является подозреваемым. Разве не так?
– Никаких признаков преступления нет.
– Небось думаешь, это я убил Шерри Уилкотт. Начинаю жалеть, что мы пожертвовали твоему управлению такие деньги. Ты был очень благодарен, когда мы выделяли кругленькую сумму для ребенка с лейкемией, сынишки сержанта. Видимо, благодарность твоя кончается, едва получишь деньги по чеку.
Ярость приятна. Как будто посылаешь мяч прямо в физиономию противнику. Приводишь его в замешательство.
Но Коннор в замешательство не пришел. Лишь печально развел руками.
– Ну что ж, пойду.
– Ступай, – сказал Эндрю и тут же пожалел об этом. Голос его прозвучал жалко, озлобленно.
Выходя, Коннор остановился у ротангового столика, на котором стояла фотография Эрики в рамке.
– Неприятно просить, – сказал он, – но можно взять ее на время?
– Фотографию? За каким чертом?
– Может, придется передать факс в другие управления.
В другие. Если поиски охватят весь штат.
А если его жена там, где он предполагает... если что-то случилось...
Тогда фотография может пригодиться для опознания тела. Когда ее прибьет к берегу, изрезанную, раздувшуюся.
Ярость исчезла и вместе с ней сила. Эндрю понурился.
– Бери, конечно. Черт.
Он смотрел, как Коннор вынимает фотографию из рамки. Этот снимок сделал местный фотограф, чтобы поместить в газете рядом с рекламой галереи. Эрика не хотела ставить фотографию дома – «слишком тщеславно», – но Эндрю настоял.
– Извини, – мягко сказал он. – За те слова. Я утратил контроль над собой. Это... совсем не в моем духе.
– Понятно. Дипломат из меня никудышный.
– Из меня тоже. – Эндрю вяло указал на фотографию. – Я... я хотел бы получить ее обратно. То есть... возможно, негатив где-то и сохранился, но...
– Не беспокойся. Получишь. – Коннор легонько, будто чего-то хрупкого, коснулся его руки. – Не провожай, я знаю дорогу к выходу.
Эндрю стоял в комнате, прислушиваясь к удаляющимся шагам. И думал. Напряженно.
Когда услышал, как закрылась парадная дверь, он уже знал, что делать.
В спальне Эндрю хранил армейского образца вороненый «кольт» сорок пятого калибра. Лежал «кольт» в глубине его чулана, в коробке из-под обуви, заставленной другими коробками. Мария там никогда не убирала, Эрика туда не заглядывала. Эндрю зарядил его и сунул за пояс брюк, чтобы ничего не было заметно, надел просторную куртку. Запасные патроны разложил по карманам.
Выглянув в окно, увидел на подъездной аллее только свой «феррари». Коннор уехал.
Мария встретила его спускавшимся по лестнице в полурасстегнутой куртке. Спросила, что стряслось, почему приезжал начальник полиции. Эндрю отмахнулся от ее вопроса.
– Если Эрика появится или позвонит, – сказал он, – свяжись со мной по телефону в машине. Ответа не будет, оставь сообщение на пейджере.
Широким шагом подошел к двери, потом обернулся:
– И выключи к черту этого Вивальди.
Эндрю вышел на воздух, дверь захлопнулась за ним, когда он сбегал по ступенькам к красной машине, ствол «кольта» холодил ему бедро.
Глава 6
Данверз на холоде сунула заправочный пистолет в головку бензобака и нажала собачку.
– Масло проверить?
Подняв взгляд, она увидела одинокого служащего, Чарли или как его там, машущего ей из окошка кассы.
– Привет, Чарли.
– Поймала сегодня преступников?
Он задавал этот вопрос всякий раз, когда она подъезжала к этой заброшенной заправочной станции на опушке леса.
– Двух грабителей банка. И одного поджигателя. Скучный день.
Чарли задумался над ее ответом и в конце концов сообразил, что это шутка.
– Ну что ж, можешь арестовать меня в любое время.
Данверз вздохнула, дыхание ее превратилось в холодное облачко. Какое сочетание биологических и психологических факторов побуждает мужчин заигрывать с каждой хоть мало-мальски привлекательной женщиной?
Будь она красавицей, постоянное внимание было бы объяснимо. Но она невысокая, коренастая, с телосложением пловчихи, как говорил в школе учитель физкультуры. Широкое веснушчатое лицо и короткие каштановые волосы явственно давали понять, что она не проявляет интереса к ухаживаниям.
Ребята говорили, что у нее приятная улыбка; пожалуй, но она считала, что одной улыбкой внимания к себе не привлечешь. Собственно, так и было, пока она не поступила в полицию.
Заправочный пистолет щелкнул, бак служебной машины наполнился.
Может, дело в мундире, думала Данверз, прилаживая заправочный пистолет на место. Магиннис предупреждала ее об этом. Мужчины не станут воспринимать ее всерьез. Будут говорить, что в синем она выглядит милашкой.
«Я прошла через это, – сказала Магиннис. – Пройдешь и ты».
Данверз вспомнила свое наивное изумление, что кто-то осмеливался называть милашкой лейтенанта Магиннис.
У кассы она расплатилась двумя десятками, взяла сумочку и квитанцию.
– Точно не хочешь обыскать меня? – спросил Чарли с улыбкой, в которой сквозила легкая надежда, словно считал, что она в самом деле может на это пойти.
– Как-нибудь в другой раз. – Данверз подышала на озябшие руки. – Работы много?
– Не-а. День совсем скучный. – Смешок. – Как у тебя.
Данверз одарила его улыбкой за эту шутку. В эту минуту она решила пригласить Вуделла куда-нибудь. На свидание.
Когда это решение пришло, она стала разбираться в его причинах. И поняла, что дело тут в Чарли, недотепе Чарли, его тупости и топорных шутках. Он не читал Достоевского, ему в голову не приходило разобраться в образе мыслей преступника, у него не было никаких устремлений за пределы надежного однообразия своей нехитрой работы.
Большинство ее знакомых были такими же. Вуделл отличался от них, и по контрасту она высоко его ставила.
– На счастье носишь эту штуку? – спросил Чарли.
Данверз захлопала глазами, не сразу поняв, о чем речь, потом сообразила, что он смотрит на ее распятие. То был маленький серебряный Христос, всего полтора дюйма в длину, грубо сделанный, свисающий с цепочки на шее.
Обычно распятие бывало надежно спрятано под воротником рубашки, но подчас, в одиночестве или в задумчивости, она вытаскивала его и проводила по нему пальцами. Нервозная манера.
– Да, – ответила она, – пожалуй, на счастье. Носить мне его не положено. По правилам ничего нельзя носить на цепочке, за нее может кто-то ухватиться. Но мама не снимала его, когда была медсестрой в армии.
Серебряный Христос сверкал на солнце. Данверз расстегнула воротник и снова бережно спрятала распятие.
– Войну она видела? – спросил Чарли.
Данверз кивнула:
– Во Вьетнаме.
– Надо же. – Чарли, казалось, забыл, что хотел сказать, но потом с озорной улыбкой вспомнил. – А вот мой амулет.
И вытащил из-под стойки одноствольный дробовик двенадцатого калибра. Данверз оцепенела.
– Заряжена эта штука? – спросила она, недоверчиво глядя на ружье. Ее научили относиться с осторожностью к любому огнестрельному оружию.
– А как же. Два патрона, третий холостой. Хозяин говорит, если двумя патронами не обойдешься, третий не понадобится.
– Будем надеяться, оно тебе не понадобится совсем.
Чарли пожал плечами:
– Не знаю. Наверное, приятно быть героем.
Данверз в этом сомневалась, но не стала спорить, взяла сдачу и на прощание кивнула.
– Надо ехать.
Она пошла, засовывая на ходу в задний карман расписку со сдачей, и вдруг вспомнила, что не спросила Чарли о главном. Обернулась.
– Слушай, не видел здесь белый «мерседес», а?
Чарли почесал прыщ на щеке.
– «Мерс»? Не-а. Хотя вроде бы видел один.
– Где?
– На дороге. Знаешь, что я делаю, когда нет клиентов? Смотрю на проезжающие машины. Считаю их. Определяю марки. Это такая игра.
Данверз сочла эту игру очень скучной, но мнения своего не высказала.
– Значит, – продолжала она, – ты видел белый «мерседес»?
– По-моему, да.
– В какое примерно время?
– Вот этого не знаю. Не меньше часа назад. Может, и больше. Как я уже сказал, день скучный.
– В какую сторону он ехал?
Чарли сморщился от умственного напряжения.
– На запад.
– Не разглядел, кто вел машину?
– Нет. Она пронеслась. Со свистом.
Данверз задала еще несколько вопросов и выяснила, что «мерседес» был седаном, довольно новым.
– Ладно, Чарли. Спасибо.
– Если нужно будет прийти тебе на помощь с ружьем, – крикнул он с надеждой ей вслед, – я готов.
– Буду иметь в виду.
Включив в машине обогреватель на полную мощность, Данверз развернула карту. Она находилась уже за чертой города, неподалеку от границы обозначенного Коннором района поисков. Ехать дальше на запад означало еще больше углубиться на территорию округа. Но шума из-за этого не поднимет никто, хотя округ находился под юрисдикцией шерифа.
Ее беспокоили не юридические тонкости. Она не знала, стоит ли доверять словам Чарли. Он мог видеть белый «мерседес» Эрики Стаффорд – или чей-то бордовый «БМВ», или бежевый «кадиллак». Может, и вообще ничего не видел, просто делал вид, что старается помочь.
С другой стороны, ее поиски пока что не принесли никаких результатов, как следовало из регулярных сдержанных сообщений по радио. Харт, Вуделл и сержант Ларкин тоже ничем похвастаться не могли.
Данверз отложила карту, отъехала от заправочной станции и после секундного колебания повернула на запад.
Проедет милю-другую. Что тут такого?
Лачуга Роберта Гаррисона стояла в конце мощеной дороги, на невысоком холме. Несколько десятилетий назад пожар уничтожил на нем весь лес, впоследствии там выросли лишь несколько сучковатых сосен, сплетающихся ветвями в нижней части склона.
Возле лачуги не было ни деревьев, ни кустов, только бурая трава, высокая, но притоптанная, да напоминающие варикозные вены вьюнки.
Эндрю казалось, весной там должны цвести примулы, но весна еще не пришла.
Сидя на корточках в сосновой рощице за чертой пожара, он разглядывал холм и лачугу в приложенный к солнечным очкам бинокль. Взгляд его блуждал по всей вершине, но постоянно возвращался к окну лачуги, за которым нельзя было ничего разглядеть, так как в нем отражалось солнце.
И все же Эндрю был почти уверен, что в лачуге никого нет. Грузовика Роберта, во всяком случае, не было видно. Обычно, как ему помнилось, грузовик стоял на вершине и бросался в глаза.
«Мерседеса» Эрики тоже нигде не было. Эндрю рассчитывал найти его стоящим на холме или на дороге.
Он засомневался, что его жена приезжала сюда.
Искать ее здесь имело прямой смысл. Эндрю знал, что Эрика должна была подозревать брата в убийстве Шерри Уилкотт. В прошлом году, когда еще доверяла мужу, она рассказала, что Роберт набросился на нее с ножом в лачуге, когда она приехала и предложила организовать психиатрическую помощь.
Эндрю хотел обратиться в суд, но Эрика отказалась. Видимо, опасалась скандала или не хотела подвергать Роберта публичному унижению. Как бы там ни было, этот инцидент хранился в тайне. О нем не знали даже полицейские.
И когда стало известно о смерти Шерри Уилкотт – о том, что девушка убита ножом, – Эрика должна была вспомнить о Роберте. И задуматься.
Приезжать сюда и встречаться лицом к лицу с братом было бы опрометчиво, но у Эрики в характере было присущее всем Гаррисонам безрассудство. Обычно оно таилось под внешней сдержанностью. Однако Эндрю заметил его. Знал, что Эрика под влиянием порыва способна пойти на большой риск.
Но может, она и не собиралась рисковать. Может, он ошибается, и она даже близко сюда не приезжала.
А может, приехала, потребовала, чтобы Роберт признался в убийстве, и он бросился на нее... ранил... даже убил. Затем спрятал «мерседес», тело...
Этот сумасшедший сукин сын уже набрасывался на нее однажды. Кто может сказать, что не набросился снова?
Эндрю обдумал положение и решил заглянуть в лачугу. Если события разворачивались таким образом, там по крайней мере должны остаться следы борьбы.
Игра все-таки была опасной. Хотя грузовика нигде нет, Роберт мог оказаться в лачуге.
Ну что ж, риск Эндрю не особенно пугает. На теннисном корте он играл напористо, бросая противникам вызов. В Филадельфии, а до того в Нью-Йорке бросал вызов полиции. Однажды полицейские схватили его, и он провел в камере несколько дней, пока не был внесен залог. К нему никто не цеплялся, хотя большинство заключенных были крепкого телосложения. Просто он помнил, что ягуар запускает когти в брюхо жертве и крепко держит ее, дух этой кошки горел у него в глазах и отражал все неприятности.
Люди считают его мягким. Он не мягок. Он играет честно. Играет, чтобы побеждать.
Расстегнув куртку, Эндрю коснулся «кольта» за поясом. В случае чего он сможет отбросить полу и мгновенно выхватить оружие. Он часто отрабатывал этот прием.
Тяжело дыша, Эндрю опустил бинокль, свисавший на ремне с шеи. Встал, вышел из рощицы, прошагал через густой кустарник, выросший на пожарище, карликовый лес, доходящий ему до колен.
Сначала он хотел обогнуть холм и подойти к лачуге сзади. Потом покачал головой. Укрытия нигде нет. Эта уловка ничего не даст.
И не таясь пошел по дороге.
Построенная в тридцатых годах лачуга каким-то чудом уцелела во время пожара. Это было приземистое одноэтажное строение, поменьше даже домика для гостей в Грейт-Холле, унылое, безыскусное. Кирпичная труба являлась единственным архитектурным украшением. В остальном лачуга была коробка коробкой, крепкой, но аляповатой, с покатой крышей, но без желобков. С парадной дверью, но без крыльца или ступеней, с одним окном, но без подоконника.
Эндрю поднялся на вершину, щеки его горели от холода. Находясь ближе, под иным углом, он видел черное окно лачуги: там никого не было.
У глухой боковой стены стоял большой дизельный генератор с бочками горючего по бокам. Он не работал и походил на спящее животное.
Света нет, мотор не работает. Эндрю слегка успокоился почти в полной уверенности, что лачуга пуста.
И все-таки, подходя к двери, вытащил «кольт».
Дверь была заперта. Эндрю с силой ударил в нее ногой, расщепив косяк, она распахнулась внутрь, из нее торчал язык замка.
Он быстро вошел, держа в руке «кольт» и поводя им из стороны в сторону.
Множество фильмов и телеспектаклей приучили его ожидать дульных вспышек из угла, но их не было.
Солнце полого светило в окно, оставляя половину лачуги в темноте. Эндрю стал было ощупью искать лампу, потом вспомнил, что генератор не работает.
Он немного постоял, давая глазам привыкнуть к этому странному полусвету.
Снаружи Эндрю знал лачугу хорошо; недавно он изучал ее целую ночь. Однако находиться внутри было новым впечатлением, почему-то тревожным.
Лачуга состояла из одной комнаты площадью примерно шестьсот квадратных футов. Мебель и бытовые принадлежности представляли собой невообразимую смесь современного и примитивного. Роберт покупал только то, чего не мог сделать своими руками.
Не такой уж аскет, он приобрел компактный холодильник и морозильную камеру, электрический рашпер и плитку, две разные настольные лампы и раскладушку. Одеяло и простыни были скомканы, пропитаны застарелым потом.
Вот и все атрибуты индустриальной эры. В остальном лачуга походила на жилище средневекового лесника. Ни телевизора, ни радиоприемника, ни телефона. Дровяная печь для освещения и тепла. Сделанные вручную столики и письменный стол, единственное кресло с высокой спинкой, громоздкие, грубой работы, похожие на мебель кукольного домика под лупой.
Влажное белье висело на веревке, протянутой от стены к стене. В углу стоял высокий металлический таз, должно быть, служивший и раковиной, и корытом. Воду приходилось носить из колодца на южной стороне холма, там же стоял самодельный душ для мытья в теплые дни.
Вот и все. Туалета не было; его заменяло деревянное строение в лесу под холмом, на безопасном расстоянии от колодца. Не было ни сувениров, ни произведений искусства, ни декоративных вещичек, никаких индивидуальных черт, дающих представление о живущем здесь человеке.
За одним исключением, видеть которого снаружи Эндрю не мог.
Книжные полки. Занимающие целую стену, сделанные, как и мебель, вручную и плотно заставленные томами, поверх них лежали книги, которым не нашлось места среди стоящих в ряд.
Книги заинтересовали Эндрю, но он не пошел прямо к полкам. Для начала оглядел комнату и голый пол, нет ли следов борьбы. Не увидел ни сломанных, ни поваленных вещей, ни крови, ни царапин на половицах.
Жуткая мысль побудила его заглянуть в небольшой чулан возле раскладушки и в морозильную камеру. В чулане находился лишь скудный, штопаный-перештопаный гардероб Роберта, в большой морозилке продукты почти подошли к концу. Того, что Эндрю опасался обнаружить, – сложенного пополам тела Эрики в мешке, – к счастью, не было.
Страхи его, судя по всему, были беспочвенными. Эрика сегодня здесь не появлялась.
Пора было уходить, пока не вернулся Роберт. Но целая стена книг, ряд над рядом, странным образом притягивала Эндрю. Книги могли многое рассказать о внутреннем мире Роберта.
«Знай своего врага», – подумал Эндрю, подойдя к полкам. Легонько провел пальцем по кожаным корешкам, покрытым от старости трещинами.
Подавшись вперед, он принялся читать заглавия. «Как вам это понравится», «Буря», «Сон в летнюю ночь» Шекспира – пьесы об изгнании и девственной природе. «Потерянный рай» Мильтона, близкая тема. «Так говорил Заратустра» Ницше, торжество изгнанника.
Хорошо. Тут видна система. Но что побудило Роберта приобрести тонкую книжку Плутарха «Об Исиде и Озирисе»? Или произведения Блейка?
Кроме того, там было еще множество книг.
Чосер, Гиббон, Свифт. Сенека и Цицерон, Софокл и Эсхил. «История» Геродота, «Энеида» Вергилия. Толстая Библия рядом с «Илиадой» и «Одиссеей».
У Эндрю приоткрылся рот. Роберт прочел все эти книги и десятки других? Мысль казалась ошеломляющей. Он представлялся Эндрю не совсем человеком. Скорее чем-то вроде животного или пещерного жителя, изображения которых можно увидеть в музеях. Примитивным, экзотическим существом.
И оно читало Софокла? Шекспира?
Возможно, и нет. Может быть, Роберт не читал ничего. Может, книги тут находились по причине, не имеющей отношения к их содержанию. Представляли собой талисманы, тотемы.
Эта мысль принесла успокоение Эндрю. Потом его блуждающий взгляд остановился на раскрытой книге, лежавшей на полке поверх других.
«Золотая ветвь» сэра Джеймса Фрезера. Эндрю не заглядывал в нее, но знал, что это краткое изложение мифов и фольклора.
Девятый том. Страницы ветхие, ломкие.
И с подчеркиванием. С заметками на полях тонким карандашом. Повсюду следы карандаша, страница за страницей. Даже иллюстрации окаймлены впечатляющими комментариями.
...см. стр. 184... Артемида = Диана... подмечено Катимахом... см. «Записки о галльской войне» Цезаря, гл. 16...
Вдумчивые примечания, перекрестные ссылки, говорившие об эрудиции, способной посрамить всяких соискателей степени докторов наук.
Господи, и это живущий отшельником, явно психически больной человек, едва окончивший среднюю школу!
Эндрю полистал «Золотую ветвь» и наткнулся на иллюстрацию, где изображалось жертвоприношение Артемиде, так густо исписанную примечаниями, что они почти сливались.
Невероятно. Эндрю захлопнул книгу, подняв облачко белой, похожей на тальк пыли, и удивленно присвистнул.
– Роберт, – произнес он, – ты просто полон неожиданностей.
Но больше неожиданностей здесь не предвиделось. Эндрю уже собирался уходить и вдруг увидел листы бумаги на сосновом письменном столе возле окна. Поднял верхний и остолбенел.
Среди хаоса беспорядочных закорючек выделялось одно слово.
Эрика.
Эндрю вздохнул и стал медленно читать, силясь найти смысл.
Эрика отзови собак фурий ведьм изводящих меня наполняющих шумом мой череп Эрика слышишь они пронзительно зовут сестер красоты дочерей ночи Эрика ты распутничаешь ради нее ты ложишься с ней ты лжешь ради нее Эрика солжешь... Эрика умрешь...
Последние слова растягивались громадными петлистыми буквами.
Эндрю долго смотрел на лист, понимая лишь простой факт всепоглощающей ненависти – лютой, жгучей ненависти к Эрике,
Он перебрал другие листы, нашел еще такие же записки. На некоторых страницах были маленькие, грубые, вызывающие недоумение рисунки. Собачьи головы. Раздвоенные змеиные языки. Звериные когти.
Среди слов и рисунков назойливо просматривалось имя Эрики.
Роберт явно писал это сегодня. На столе лежала старая перьевая ручка, кончик пера покоился в чернильной лужице.
«Эрика солжешь Эрика умрешь...»
Она в его руках. Теперь Эндрю был в этом уверен.
Догадаться, как Роберт схватил ее, было невозможно. Куда увез, жива она... или нет...
Этого никак не узнать. Он мог похитить Эрику из галереи, увезти ее в машине. Или же она все-таки приехала сюда поговорить с ним, выбрав для этого самое неудачное время, когда его паранойя и безумие дошли до предела.
Как бы там ни было, Эрика у него в руках. В его власти.
И даже если еще жива, до утра он наверняка убьет ее.
Медленно пятясь по расселине, пыхтя, обливаясь потом, что-то бормоча под нос, Роберт упорно тащил свою жертву дюйм за дюймом.
Щека его кровоточила от удара каблуком. Ничего, он с ней за это сочтется. Помучает ее, помучает. Приятно будет слышать ее вопли и предсмертные стоны.
Эрика обмякла, стала тяжелой, управляться с ней в тесном пространстве было трудно. Ушли долгие минуты на то, чтобы протащить ее всего полпути. Воображала, что сможет удрать таким образом. Это безнадежно.
– Тупик, Эрика, – пропыхтел Роберт Гаррисон. – Выхода нет.
Темнота была почти полной. Ее фонарик валялся брошенным в нескольких ярдах впереди, его остался снаружи, в тронном зале.
Роберт тащил Эрику то за лодыжки, то за шлевки на поясе джинсов. Блузка ее вылезла, и, хватая ее, он то и дело ощущал голую кожу.
У нее кожа гладкая, у него волосатая. Иаков с Исавом; кто из них получил благословение, а кто проклятие? Или, может, более уместна притча «La Belle et la Bete» – «Красавица и Чудовище», но все-таки вопрос остается открытым: кто есть кто?
Роберт знал, что думают они, все те, другие. Видел, как они ухмылялись в супермаркете, когда он приезжал пополнять запасы.
Он вовсе не собирался ехать туда. Он отправился в город повидать Эрику. Она мучила его, не хотела освобождать.
Теперь его страданиям пришел конец. Эрика в его руках.
– В моих, – произнес он и хихикнул.
Мойра устроила это. Мойра внушала ему мысль, когда он ехал из города в ярости – мысль о пустой морозилке, о запасе продуктов. Мойра развернула его грузовик и поставила возле супермаркета Уолдмена, где совершают покупки все добрые горожане, недалекие захолустные обыватели и их вульгарные жены.
Они косо поглядывали на него, когда он возил по проходам тележку, заполняя ее замороженными продуктами и консервами, толстыми пачками бумажных полотенец и туалетной бумаги, водой в бутылках, делал месячный запас для своего лесного пристанища.
Они таращились и за его спиной наверняка показывали пальцами на дурачка.
Роберт Гаррисон – сумасшедший, пария, изгой, козел отпущения, проклятый.
Он всегда ощущал их враждебность и отчуждение. Но в последние дни стал ощущать еще кое-что. Их страх.
Они боялись его из-за девчонки Уилкотт. Знали, что это сделал он. Доказать они ничего не могли. Но знали и боялись его, а их страх делал его сильным.
Он много лет неуклюже пытался снискать их благосклонность. Заводил с ними разговоры, вернее, пытался заводить. Улыбался, стараясь приноровиться к ним, надеялся встретить одобрение, но никогда не встречал.
Теперь он не удостаивал их внимания, держался надменно, как король. Пусть себе таращатся и тычут пальцами. Ему наплевать.
У кассы он молчал, пока пухлая девица подсчитывала стоимость его многочисленных покупок.
Он стоял неподвижно, ощущал зуд в ладонях, взор его настороженно блуждал от покупателя к покупателю, они все отворачивались с привычной небрежностью, никто не хотел встречаться с ним взглядом.
Потом он увидел бульварную газету на проволочном стенде, и заголовок бросился ему в глаза, потряс его.
УЧЕНЫЕ ГОВОРЯТ: СМЕРТОНОСНОЕ ЗАГРЯЗНЕНИЕ УНИЧТОЖИТ ВСЕ ЖИВОЕ В ТЕЧЕНИЕ ДЕСЯТИ ЛЕТ!
Смертоносное загрязнение. Миазмы.
Значит, оно распространяется? Значит, он не единственный? Где же такие, как он, каким образом связаться с ними? Живут они тоже, как прокаженные, видят...
Внезапное молчание вывело его из задумчивости, он понял, что кассирша закончила подсчет и ожидает платы. Она пристально смотрела на него, ее круглые глаза на круглом лице широко раскрылись от страха.
Кассирша видела, как он загляделся на газету, и это почему-то испугало ее.
Как она могла ожидать, что он не увидит заголовка? Очень может быть, что она выставила газету напоказ в предостережение ему или в насмешку.
Он чувствовал их взгляды, ощущал смятение их мыслей. Сидевшая рядом кассирша украдкой поглядывала на него. А ребенок позади в очереди, державший в руке леденец на палочке, – тот пялился на него в страхе как зачарованный.
Враждебность и подозрительность со всех сторон.
Как он их презирал. Подонки. Идиоты. Стервятники, клюющие его внутренности, пока он лежит прикованным к скале своего горя.
Он вспомнил последний крик Шерри Уилкотт, когда опустился нож. Так же завопила бы эта пухлая девчонка-кассирша или еще громче? Ему хотелось бы выяснить. Хотелось бы перерезать ее белое горло.
– Итого двести двадцать один доллар тридцать пять центов.
Голос кассирши.
Он, как всегда, расплатился чеком. Старательно вывел свою фамилию крупными буквами. Она не спросила никаких документов. Его чеки надежны. В течение многих лет.
Когда кассирша предложила кассовый чек, он не хотел его брать. Ничего не хотел от нее или от кого-то из них.
Он погрузил покупки в кузов грузовика. Оглянувшись, увидел пухлую кассиршу через стекло витрины.
Она подошла бы, подумал он. Ему нужна вторая. Шерри Уилкотт оказалась не принята. Требуется новая жертва. В ближайшее время.
Да, подошла бы...
Но теперь – напрягаясь, корчась, ползая в тесном пространстве – он думал, не послала ли ему его Мойра ту жертву, какую он заслуживает.
