Текст книги "Долина костей"

Автор книги: Майкл Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Мы установили ночной дозор, распределили по деревням пиротехнику, а Питер собрал группу коммандос из наших сомерсетских стрелков, которая перебралась через реку Пибор, залегла в ожидании колонны с топливом для танков и подорвала ее с помощью зарядов, на которые пошла взрывчатка из неразорвавшихся бомб. Весьма удачная операция, поскольку она лишила противника мобильности, позволявшей уничтожать деревни одну за другой. Однако я опять увлеклась: в тетради осталось всего восемь страниц, между тем все мелкие войны примерно одинаковы, и читать подробности о них так же неинтересно, как о футбольном матче. Вибок подвергся бомбежке, но все наши люди укрылись в глубоких туннелях, а моя пушка благодаря новому зенитному снаряду сбила бомбардировщик. Потом я повела сомерсетскую пехоту против дивизиона их легких танков, утюжившего деревню милях в сорока от нас. Мои люди стреляли достаточно метко, чтобы их командиры не высовывали голов, не давая им осмотреться, а потом, как это принято у динка, вприпрыжку пустились наутек и вывели устремившуюся в погоню колонну из двенадцати танков прямо на мою пушку, прекрасно закамуфлированную в зарослях. Засада удалась: мы подбили два головных танка и замыкающий, после чего поджечь оставшиеся из базук и гранатометов уже не составило труда. Африканский корпус Роммеля в прежние времена частенько проделывал этот фокус с восемьдесят восьмыми, и британцы далеко не сразу сообразили, в чем тут фишка. Но теперь наши силы были разделены, и алъ-Мувалид выбрал этот момент, чтобы начать атаку на Вибок. Я поспешила назад и на своей командирской машине добралась до этого городка как раз перед тем, как он его окружил.

Конечно, никакой надежды отразить штурм не было: враги разнесли все до обломков, подорвали наши машины и загнали нас в туннели. Их танки ползли по развалинам, а за танками, под прикрытием брони, следовала пехота, которая и ворвалась в наши укрытия. Ожесточенная схватка продолжалась под землей, темноту разрывали вспышки выстрелов и взрывов гранат. Численное превосходство было на их стороне, и они теснили нас все дальше и дальше, пока в наших руках не остались только штабной и госпитальный бункеры, с короткими отрезками туннеля, да несколько опорных пунктов.

Я видела, как мои отважные юноши и девушки бросали на меня взгляды, полные страха, ожидая чуда, но никакого чуда не происходило. Начиная опасаться, что мой план не задался, я выползла по обвалившемуся туннелю на поверхность, где спряталась и молилась до тех пор, пока не услышала знакомый голос моей пушки. На моих глазах танк содрогнулся и вспыхнул, после того как вольфрамовый бронебойный снаряд ударил в его корму. А потом в дыму появилась сомерсетская легкая пехота, в полной выкладке преодолевшая сорок миль чуть более чем за десять часов.

Правительственные войска оказались зажатыми в руинах, которые сами же и устроили. Танки, неспособные маневрировать, представляли собой легкую мишень, так что наши люди перебили их с помощью ПТУРСов и гранатометов, а потом ринулись в туннели, так что и вражеская пехота оказалась в ловушке. Охотясь за врагами, мы расстреляли в темноте все патроны, но продолжали истреблять их мачете, штыками и лопатами, пока не перебили всех до единого…

Таков был мой маленький Сталинград, мой миниатюрный ketelschlacht. Моя последняя битва. Мы потеряли убитыми девяносто одного человека, двести было ранено, зато павших врагов насчитали пятьсот восемьдесят восемь, хотя полковнику аль-Мувалиду и его личной охране удалось бежать.

По центру туннелей шли дренажные желоба, но крови было столько, что она залила полы выше щиколотки, выше голенищ моих форменных французских башмаков. Как только стало ясно, что мы в безопасности, я отправилась в госпиталь повидать раненых. Заявилась туда как была, в сапогах, хлюпавших кровью, и Трини налетела на меня, обзывая чудовищем, убийцей, предательницей. Хуже всего, она кричала, что Нора презирала бы меня за все это, и я согласилась с ней, но сказала, что надеюсь оправдаться перед Норой на Небесах. Трини истерически рассмеялась, мол, посмотри на себя, ты выглядишь как Аттила собственной персоной. Боже, не смеши меня! И выставила меня вон.

Я не знаю, кто предал меня. Но кто-то знал о моей привычке в мирные дни рано по утрам выезжать из Вибока на север вдоль Конга и о том, что после битвы я возобновила верховые прогулки. Наверное, даже после этой победы у меня были враги среди людей, казавшихся мне соратниками, но у кого из пророков их нет? Наверно, динка вплетут предателя в свои песни, и в них он будет жить вечно, как Иуда Искариот. Это случилось в разгар сезона май, когда зелени практически нет, река Конг усыхает до ширины ручья, а утреннее небо кажется хрупким, словно купол из тонкого стекла. Дол всегда возражал против этих одиноких поездок и настаивал на сопровождении, но для меня суть заключалась как раз в том, чтобы хоть час или около того насладиться драгоценным одиночеством.

Выстрел прозвучал из укрытия, из обгорелого леса. Пуля сразила мою лошадь, а я упала и так повредила лодыжку, что не могла встать. Когда они вылезли из зарослей, направив на меня стволы, я лежала там, где свалилась. Они приближались ко мне с опаской, словно к бомбе, которая в любой момент может громыхнуть, да только напрасно – хоть они этого и не знали, бояться им было нечего.

Еще мгновение назад я являлась тем, кем стала в ту ночь в дымной хижине, – пророком, исполненным присутствия Господа, но после удара о землю снова превратилась в Эммилу Дидерофф. Он выкинул меня без слова предупреждения, как спящего котенка из корзинки с принадлежностями для шитья. Интересно, случалось ли такое и с настоящими, древними пророками, после того как их миссия подходила к завершению? Может быть, Иона имел в Ниневии страховку на всю оставшуюся жизнь, Иеремия в седле своего верблюда…

Черт, места почти не осталось. Буду краткой.

Конечно, они проделали все по обычной схеме: мешок на голову, побои, унижения, групповое изнасилование, и кому какое дело до того, что точно то же самое сейчас, пока вы читаете эти строки, происходит в тысяче мест. Да, может быть, особо выразительное изложение привлечет ваше внимание, и вы, если сострадательны по натуре, выпишете чек, но потом снова вернетесь к буржуазному забытью богатого мира. Прошу прощения, но пытки накладывают на того, кто им подвергся, дурной отпечаток. Портят характер.

«Кого пытали, тот на всю жизнь остается пытаным», – говорил Жан Эмери, участник французского Сопротивления.

Это очередная цитата из моей книжки.

Полковник аль-Мувалид пытал меня лично, то есть сам он ко мне пальцем не прикасался, но присутствовал при допросах и распоряжался всеми пыточными действиями. Обычно они били по ступням, так что с них клочьями срывало кожу, а еще, я уж не знаю, как называется эта пытка, связывали руки за спиной, вздергивали за них на лебедке, выворачивая плечевые суставы, и оставляли висеть так, чтобы пальцы ног едва касались пола. Обнаженной, беспомощной, полностью в их власти. Тут уж они изгалялись, как могли, боль казалась невыносимой, но вот надо же, я говорю «невыносимой», а ведь как-то я справлялась. И при этом молилась не переставая, хотя и чувствовала, что Господь покинул меня, как часто покидает нас в час нужды, ибо ведет свою непостижимую игру. Когда я приходила в себя после перенесенной боли, у меня бывали видения, обычно ничего не значащие картинки из моей дурацкой жизни, но порой, что приятно, являлась Нора, хотя она упорно не желала рассказывать, каково там, на Небесах, и скоро ли я присоединюсь к ней. Я прикинула, что прежде мне, наверное, предстоит провести сто пятьдесят тысяч лет в чистилище, но, в сущности, это не так уж много, если подумать. Ерундовый срок. Я даже не вопрошала с плачем: «Почто ты оставил меня?», полагая, что и так была одарена Его милостью сверх меры и не по заслугам.

Спустя несколько дней им, наверное, прискучило или же они побоялись, что я не выдержу, и меня поместили, по моему предположению, в военный госпиталь, где я проснулась в чистой постели, напичканная болеутоляющим, с вправленными плечами и забинтованными ранами. Доктор Изади, маленький, аккуратный тип с седеющими усами, в поблескивающих авиаторских очках, назвал себя моим лечащим врачом, но настолько очевидно принадлежал к мухабарати, что мог бы вместо белого халата напялить футболку с надписью «ТАЙНАЯ ПОЛИЦИЯ». Он проявил прямо-таки трогательную заботу о моем здоровье, уверяя, что если они снова возьмутся за дело, то мой организм не выдержит и я умру, в связи с чем мне просто необходимо рассказать им все, что они хотят узнать. Или ему…

И так далее. Это вполне могло бы сработать: метод, когда сначала тебя истязают, а потом позволяют прийти в себя, оправиться от боли, вполне эффективен, потому что мысль о возможном возобновлении страданий страшнее, чем сами эти страдания. Беда в том, что мне нечего было им сообщить. Полковник был убежден, что Ричардсон обнаружил в районе Верхнего Собата богатейшее месторождение нефти. Послушать его, так выходило, что, согласно сообщениям нефтяников по радио, речь шла о немыслимых миллиардах галлонов. Пятьдесят, шестьдесят миллиардов – богатство, по сравнению с которым Бар-аль-Джазаль сущий пустяк! Он все время допытывался, как я распорядилась полученными данными и на кого я работаю, потому что они, разумеется, не могли поверить, что какая-то монахиня могла вдруг создать на пустом месте армию рабов. За этим, по его мнению, должны были стоять американцы, русские, китайцы или израильтяне. «Где данные о нефти? Кому ты их передала?» – этот вопрос повторялся снова и снова.

Фокус состоял в том, что никакой нефти не было. На сей счет Ричардсон высказался однозначно, и не думаю, что он стал бы мне врать. Конечно, я в этой области не специалист, но книгу «Основы геологии нефти» проштудировала и усвоила в достаточной степени, чтобы понять, насколько обоснованно его утверждение. Вел ли он игру со своими работодателями, я не знаю, но аль-Мувалид никак не хотел с этим соглашаться. Было очевидно, что, если я не смогу удовлетворительно откликнуться на его бредовую фантазию, он замучает меня до смерти. Я даже вознамерилась предпринять попытку побега, хотя с истерзанными ступнями могла только ползать на четвереньках, так что вся надежда была на то, что эта попытка повлечет за собой более быструю и не столь мучительную смерть. Однако ничего такого не потребовалось.

Однажды ночью я проснулась, почувствовав, что чья-то рука прикрыла мне рот, ее владелец приложил палец к своим губам, откинул одеяло, поднял меня, как ребенка, из постели и вынес наружу из комнаты по коридору в ночь. Там дожидались другие люди, вооруженные короткими автоматами. Перед тем как меня пристегнули ремнями к носилкам и погрузили в военную машину «скорой помощи», я успела заметить лежавшее в луже крови тело, услышала краткий треск огня и глухой взрыв, а потом мы уже мчались по дороге. Машина с ревом неслась вперед, в то время как мужчина с короткой бородкой осмотрел меня при свете фонарика, нащупал пульс, прослушал сердце, смерил температуру. Сквозь шум двигателя я расслышала голоса, говорившие по-немецки.

– Кто вы?

– Друзья, – ответил он. – Тебе лучше поспать.

У него был легкий акцент. Спросить о чем-то еще я не успела: ощутила на бедре прохладу, легкий укол и отключилась.

А открыв на следующий день глаза, заплакала, потому что обнаружила себя вовсе не на Небесах, с Норой. Первым, что я увидела, было лицо Питера. Последовал обычный вопрос: «Где я?» И он ответил: «Мы на Мальте, в Валетте». Он рассказал мне, что собрал своих знакомых и приятелей, главным образом немцев, которые прибыли на паре вертолетов в военный госпиталь, где меня содержали, и сделали то, что сделали. «Кто мог организовать это ради меня?» – удивилась я, прикинув, во сколько должна обойтись подобная операция, и он ответил, что все счета оплачены обществом. Почему? «Иногда мы работаем вместе», – пробормотал он не без смущения.

– Муча? – уточнила я, и он кивнул.

– Да, Нора подняла бы страшный шум, но у нас есть общие интересы. Я привез из Вибока твою сумку с вещами, – добавил он. – Их немного, но я подумал, вдруг они тебе понадобятся. Я возвращаюсь обратно в Вибок. А как ты?

Я принялась размышлять об этом, озираясь по сторонам, оглядывая свою комнату – типичную больничную палату с окном, через которое проникали запахи газолина, стряпни и городской шум, забытый с тех пор, как мы покинули Рим.

– Нет. Там мои дела закончены.

– Куда тогда?

– Во Флориду, – сказала я. – Я хочу домой.

Так и вышло: когда я достаточно окрепла и набралась сил, они с паспортом на имя Эммилу Дидерофф переправили меня на самолете в Лондон, а потом в Майами, где в аэропорту я случайно наткнулась на Дэвида Паккера, и оказалось, что он знает Джеймсонов. Он сдал мне под жилье свою лодку и помог устроиться на работу к Уилсонам. Вот я и жила, как церковная мышка, до того дня, когда увидела на Первой юго-западной улице Джабира аль-Мувалида, а остальное вам известно. Я не убивала его.

Здесь все и заканчивается, и не просите меня растолковать, что, как да почему, на это я не способна. Изложенная здесь история правдива, но кто знает источники памяти? Или судьбы? Только Бог. Или, как говорит святой в конце исповеди: «Кому под силу дать разумение сего уму человеческому? Ангел сможет ли истолковать сие даже ангелу, так какой же ангел сумеет помочь человеку постичь непостижимое? Только Тебя можно спросить, только Тебя можно молить, только в Твою дверь можем мы постучаться, и воистину будем приняты, и услышаны, и обретем дверь открытой».

Эммилу Дидерофф (Эмили Гариго, бывшая послушница Общества сестер милосердия Крови Христовой)

В столь небольшой книге практически невозможно описать муки и страдания, выпавшие на долю сестер милосердия Крови Христовой в годы Второй мировой войны, и это при том, что судьба многих из них остается невыясненной по сей день. Достаточно сказать, что из семидесяти трех сестер, числившихся в польской орденской провинции в 1939 году, войну пережили лишь трое. (Генеральная приоресса Польши, сестра, доктор Людмила Понисская погибла при бомбежке Варшавы. С самого начала боевых действий она находилась в больнице общества и помогала страждущим до того момента, когда ее операционная была разрушена прямым попаданием авиационной бомбы.) Схожая судьба постигла большую часть сестер, возглавлявших европейские орденские провинции. Многие материалы по истории общества были безвозвратно утрачены, после того как немцы заняли Дом матери в Намюре и превратили его в военный санаторий. Генерал-мать Сапенфилд была арестована в июле 1941 года, вскоре после получения гестапо распространенного ею среди сестер секретного меморандума, призывающего оказывать всю возможную помощь евреям и другим невинным жертвам нацизма. «Германский рейх объявил войну не правительствам и армиям, а целым народам, – писала она, – однако эти люди не являются воюющей стороной и, следовательно, должны рассматриваться нами как невинные жертвы, отказ от помощи которым был бы попранием нашего священного обета». Благочестивая мать скончалась зимой 1943 года, в концлагере Равенсбрюк. В феврале 1944 года общество было объявлено вне закона на всех оккупированных Германией территориях. Обители были закрыты, активы конфискованы, многие сестры арестованы. Восемьдесят три сестры погибли в концлагерях.

Из книги «Преданные до смерти: История ордена сестер милосердия Крови Христовой».

Сестра Бенедикта Кули (ОКХ), «Розариум-пресс», Бостон, 1947 г.

Глава двадцать вторая

Была почти полночь, когда они прибыли на грязный берег Майами-ривер. В клинике пришлось пробыть гораздо дольше, чем они ожидали, а нажимать и торопить у Паза не хватило духа. Он хотел первым делом отвезти Лорну домой, но она отказалась, и Барлоу ее в этом поддержал. Он указал, что они понятия не имеют, какие неожиданности ожидают их на борту жилой баржи Паккера, а обеспечить себе поддержку полиции они не могут, не выдав тем самым свою причастность к побегу опасной преступницы. К тому же при сложившихся обстоятельствах нельзя исключать вероятность того, что, верни они Эммилу с помощью полиции, она очень скоро уже на основании ордера будет передана тем самым людям, которые ее похитили, или их приспешникам. Итак, Лорна сидела во взятой напрокат машине в квартале от реки с мобильным телефоном в руках и строгим наказом убраться и поднять тревогу, если они вдвоем не вернутся через час или если случится что-то непредвиденное.

– Какого рода непредвиденное? – переспросила она. – Нельзя ли уточнить? Боюсь, мое представление о «предвиденном» в последнее время несколько исказилось. Что означает «не» в данном случае?

Паз пожалел, что употребил это слово.

– Множественные выстрелы, автоматический огонь, взрывы, машины, полные гангстеров, падающие в реку. Что-либо в таком роде. События, наводящие на мысль, что мы здорово влипли, а то и вовсе погибли.

– Ладно, понятно, пальба, взрывы, машины.

Они уставились друг на друга.

– Джимми, смотри, чтобы тебя не убили. Я… – Слово «люблю» плавало в ее горле, силясь выплеснуться наружу, но он произнес его первым, а она впервые услышала это от мужчины, не состоящего с ней в родстве.

– Я тоже, – сказала Лорна. – Я бы хотела провести с тобой всю оставшуюся жизнь, пусть и короткую. Все ведь будет в порядке?

– Да кончай ты дергаться попусту, Лорна. Ты и не заметишь, как мы вернемся.

* * *

Они уходят в темноту. Лорна сидит на водительском месте, стараясь не думать о времени, имея в виду и время этой устрашающей операции, и оставшееся время. Ей стыдно из-за того, что она так плохо подготовлена к жизненному итогу, давнишняя ипохондрия тут не помогает. А ведь Ойя точно сказал, что ее жизнь закончена, вспоминает Лорна и тут же ловит себя на мысли, что, похоже, начинает верить, будто это и вправду был Владыка Смерти, а не просто круглолицая участница бембе. Может быть, это милосердие – принять реальность неведомого мира, может быть, трусость, но, в конце концов, что толку в стоической храбрости, на кого мы рассчитываем произвести впечатление? Есть, конечно, и иное мнение, а она еще в достаточной степени остается сама собой, чтобы иметь решимость задаваться вопросами, однако ясно, что жизнь ее как таковая пришла к завершению. Ей вспоминается история, рассказанная Бетси Ньюхаус. Одна из подруг Бетси заболела раком груди, и Бетси резко к ней охладела.

– Я больше не могу с ней дружить, – пояснила Бетси. – Она делала все правильно: диеты, упражнения, лучшие доктора, – но раз так вышло, значит, она наверняка где-то ошиблась!

Лорна ощущает волну отвращения к себе: как она могла угробить столько времени на такую женщину. Тратить драгоценные мгновения жизни на выслушивание комментариев о телесных проблемах одной и сексуальной жизни другой? Ей очень хочется поговорить с Шерил Уэйтс, ведь Лорна не созванивалась с ней уже неделю, а то и больше. Час сейчас поздний, но Шерил, как известно, доступна круглые сутки, семь дней в неделю. Она достает телефон и набирает номер.

– Очень жаль, но мы не принимаем вызовы от незнакомых, – произносит Шерил, едва услышав голос Лорны.

– Да кончай ты, Шерил.

– Сама кончай. Знаешь, сколько сообщений я оставила тебе на твоей голосовой почте?! Где это ты была, девочка?

– С Джимми.

– Ну, кто бы сомневался, с Джимми. Скажи мне, что я была права.

– Ты была права.

– Еще бы! Ну и?.. Выкладывай!

– Мы с ним летали на Большой Кайман, – говорит Лорна и в своем рассказе превращает их поездку в романтическое путешествие, вызывающее у подруги восторженный писк.

А вот насчет биопсии и скорой кончины Лорна не рассказывает, поскольку знает, что Шерил обязательно захочет к ней немедленно приехать, и обнять ее, и держать ее за руку, а Лорне в ее нынешнем положении ничего такого не нужно.

– Ого, – говорит Шерил, – я смотрю, у вас далеко зашло. Это серьезно. Это еще слово на букву «Л» или вы уже дошли до буквы «С»?

– Первое, но не последнее.

– Но оно витает в воздухе, да?

– Может быть. Поживем – увидим.

– Эй, дорогуша, что-то не так? Голос у тебя какой-то не такой.

Со стороны лодки слышится громкое «бум!», которое отдается эхом от стен, расположенных вдоль реки мастерских и лодочных ангаров.

– Нет, у меня все нормально, – говорит Лорна дрогнувшим голосом. – Послушай, мне нужно идти. Я просто хотела сказать, что люблю тебя.

Пауза.

– Что ж, спасибо, Лорна. Я тоже тебя люблю. Ты уверена, что все в порядке?

– В полнейшем, – говорит она, отключается и прислушивается.

Снова раздается «бум!», потом тишина с обычными для такого района ночными звуками. Телефон звонит снова. Это Шерил. Но Лорна не отвечает.

* * *

Низко пригнувшись, они пробрались на палубу старой жилой лодки Эммилу и через разделяющие их ярды темной воды посмотрели на большую баржу Паккера. Сквозь окна жилой надстройки виден отблеск экрана цветного телевизора, на фоне которого время от времени появляется силуэт мужчины.

– Что это там у него, мотоцикл?

– Ага, большой «харлей». Наверное, на ночь он затаскивает его на палубу.

– Смышленый малый. Здесь на реке очень высокая преступность, – заметил Барлоу.

– У него есть пистолет, – предупредил Паз.

– Ну что ж, придется отобрать.

Барлоу полез в карман, достал пару патронов «номер один» и зарядил свой старый, шестнадцатого калибра, дробовик «итака». Помимо этого оружия у него за пояс засунут еще и большой револьвер. Щелчок казенника показался Пазу неестественно громким. Он снял с предохранителя свой «глок».

– Что ж, за дело, – сказал Барлоу, и Паз увидел в смутном ночном свете, что лицо у его товарища точь-в-точь как у предводителя толпы линчевателей.

Клетис перескочил с лодки на баржу, в два шага преодолел расстояние от борта до жилой надстройки и одновременным ударом сапога и приклада вдребезги разбил стеклянную дверь. На фоне экрана мелькнула белая рубашка – Паккер метнулся на нос баржи к своей спальне и уже лез рукой под матрас, когда Барлоу треснул его прикладом по уху. Потом в спину Паккеру уперлось колено, а два кружка стали вжались в шею, как кулинарные формочки. Он обмяк.

Барлоу перевернул его и уткнул стволы дробовика ему под подбородок. Паккер побледнел, как бумага, глаза выкатились.

– Что вам надо? Деньги? – Голос его срывался на писк.

– Заткнись! – гаркнул Барлоу. Пошарив под матрасом, извлек из-под него пистолет и отшвырнул в угол.

– Вставай!

Паккер встал и нетвердым шагом направился в жилую комнату суденышка. Из раны над его ухом стекала тоненькая струйка крови. Телевизор продолжал работать, показывая рекламный ролик. Барлоу поднял дробовик, наставил его на голову Паккера и нажал на спусковой крючок, в последнее мгновение отдернув дуло чуть в сторону, так что заряд, просвистев мимо уха, угодил прямиком в экран. Лицо Паккера исказилось, и он потерял контроль над своим мочевым пузырем. У его ног образовалась лужица. Барлоу схватил из обеденной зоны стул и швырнул трясущемуся от ужаса мужчине.

– Гляжу, наш малыш обмочился. А ну садись!

Паккер сел. Не сводя с него взгляда, Барлоу извлек из ножен на поясе шестидюймовый охотничий нож, положил дробовик на обеденный стол, достал из кармана брюк скотч и принялся прикручивать пленника к стулу. Надежно зафиксировав руки и ноги Паккера, Барлоу встал напротив, взял маленький точильный камень, поплевал на него и принялся размеренно водить по нему лезвием.

Некоторое время Паккер как загипнотизированный наблюдал за этим, потом прокашлялся и спросил:

– Кто вы?

– Ну, я муж той женщины, которую твои ребята отходили рукояткой пистолета, когда вломились в ее дом сегодня днем, у Клуистона. И похитили девушку, нашу гостью.

Вжик-вжик, вжик-вжик, лезвие терлось о камень.

– Я никакого отношения к этому не имею, – сказал Паккер. – Клуистон? Я не знаю, о чем вы…

Стремительным змеиным жалом нож блеснул в воздухе, и Паккер взвизгнул, когда острие полоснуло ему по лбу. По лицу полилась кровь.

– Я клянусь перед Богом… – начал Паккер, но заткнулся, уставившись на острие ножа в дюйме от его глаза.

– Не поминай имя Господа всуе, – предупредил Барлоу.

Вжик, вжик, вжик.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Паккер через несколько минут.

– Ну а ты как думаешь? Как правильно поступить с человеком, который нанимает головорезов и калечит беззащитную женщину, за всю жизнь не сделавшую ничего дурного? Как, по-твоему?

– Послушайте, у меня есть деньги, много денег… Я все исправлю. Я не знал… Я не приказывал им причинять кому-нибудь вред…

– Мне не нужны твои деньги, ты, вонючий кусок собачьего дерьма, – произнес Барлоу тихим, спокойным голосом. – Пролитая кровь должна быть отплачена кровью. Я, правда, не сразу сообразил, что именно нужно сделать, но, похоже, у меня появилась неплохая идея.

Вжик, вжик.

Барлоу убрал камешек, облизал тыльную сторону своего запястья и, срезав с руки пучок волосков, поднес их к выпученным глазам Паккера.

– Довольно острый, а?

Никаких комментариев не последовало.

– Знаешь, что пришло мне в голову? – сообщил Барлоу. – Сдеру-ка я с тебя кожу, это будет справедливо. Жаль, ты не видел лицо моей бедной жены: у меня просто сердце разрывается на нее смотреть. Представляешь, они ей скулу сломали.

– Господи Иисусе…

– Разве ты не слышал, как я велел не поминать имени Господа всуе? Ты не слишком хорошо слушаешь, мистер Паккер, возможно, это одна из основных проблем в твоей жизни. Моя же главная проблема в том, что, если обижают кого-нибудь из моей семьи, я совсем с катушек слетаю, психом становлюсь, да и только. Так вот, в детстве мне много раз доводилось сдирать шкуру с оленей, и сдается, с тобой получится ничуть не хуже. Это не так уж сложно – сначала я надрежу кожу вокруг волос, вот так… – Барлоу легонько, не нажимая до крови, обвел кончиком ножа вокруг головы Паккера. – Подсуну нож под кожу и сниму скальп. Конечно, хорошо бы иметь нож для свежевания, но, по моему разумению, сгодится и этот старый «рэндольф». Ну вот, а потом я обведу такой же кружок вокруг твоей физиономии и сдеру кожу оттуда. Если все пойдет удачно и ты не будешь особо дергаться, то одним рывком, ну а нет – то как получится. Правда, возможны затруднения с веками, это деликатное место. Так или иначе, сначала я заклею тебе рот, потому что раз ты долбаный трус, который посылает громил бить почтенных женщин у них же на кухне, то, скорее всего, заверещишь, как свинья, а я не хочу перебудить весь город.

Заклеив, как и обещал, рот Паккера скотчем, Барлоу зашел сзади, ухватил беспомощного человека за дергающийся подбородок, прижав его затылок к пряжке своего поясного ремня, и приложил лезвие к его лбу.

Баржа качнулась, и в помещение вбежал Паз с пистолетом в руке.

– Черт возьми, Клетис! Какого дьявола ты тут делаешь?

– Не суйся, Джимми!

– Положи нож! Ты что, спятил?

Нож Барлоу положил на обеденный стол, но зато взял свой дробовик и навел на Паза.

– Брось оружие, Клетис! Я не шучу.

Барлоу выстрелил из дробовика, и заряд, угодив в бак «харлея», пробил его в дюжине мест. Помещение наполнилось резким запахом бензина.

– Ладно, Клетис, ты сделал твой ход, но теперь твоя пушка разряжена, – сказал Паз. – Мне совсем неохота в тебя стрелять, но придется, если ты не положишь эту чертову хлопушку и не выметешься с баржи. Проваливай. Я с тобой разберусь попозже. Вали, кому сказано!

Поколебавшись, Барлоу прислонил дробовик к переборке и вышел из комнаты. Он поднялся по лестнице на верхнюю палубу надстройки, и они услышали, как он ходит взад-вперед, декламируя: «Ты будешь для Них яко печь огненная, в час гнева Твоего. Господь поглотит их в ярости своей, и пламя пожрет их».

Паз сорвал скотч со рта Паккера.

– Господи, ну и ну! Ты живой?

– Что это вообще за сумасшедший дом? Развяжи меня! Я добьюсь, чтобы этот долбаный маньяк провел за решеткой всю оставшуюся жизнь.

– Ну, не стоит говорить так, Дэйв. Ты ведь не хочешь, чтобы Клетис сидел в одной тюрьме с тобой, а? Никак не хочешь.

– О чем, на хрен, ты говоришь?

– Об убийстве, Дэйв, – сказал Паз и, обойдя связанного Паккера, направился в спальню. В результате недолгого обыска он вернулся оттуда с кейсом, который и положил на стол рядом с ножом Барлоу. – Ты заказал убийство суданца по имени аль-Мувалид, совершенное человеком по имени Додо Кортес, которым руководил твой приятель Джек Уилсон, а потом ты велел убить и Уилсона, чтобы очистить палубу. Ты основательный малый, Дэйв. Ты не мог предположить, что у меня есть подход к Игнасио Хоффману, – грубая ошибка. А он очень мне помог, даром что гангстер. Он поведал, что Флойд Митчелл посетил его с бедным старым Джеком. Игнасио рассказал мне, как и почему Додо убил суданца, и очень хорошо описал тебя. Флойд Митчелл – это ты, Дэйв.

– Ты не сможешь этого доказать.

– Ты прав. Но, знаешь, наверное, в этом не будет необходимости, поскольку ты расскажешь мне всю историю о ГОСР, Судане, Эммилу Дидерофф и нефти до мельчайших подробностей. Или…

– Или что? – усмехнулся Паккер. – Ты хоть понимаешь, что запросто можешь лишиться своего жетона?

– Вот и славненько, прямо как в кино. Должен тебя огорчить, приятель, мой полицейский жетон тебе придется выуживать из сортира. Сейчас я нарушаю прямой письменный приказ моего вышестоящего начальника, майора Олифанта – не заниматься этим делом и, в особенности, держаться подальше от тебя. Ну и хрен с ним, попробую заняться ресторанным бизнесом.

Последовало молчание, если не считать глухих шагов и бормотания наверху.

– Конечно, Дэйв, в высоких кругах у тебя хорошее прикрытие. Одна беда, в низких, кроме меня, рассчитывать не на кого. Я твоя единственная защита. От этого. – Паз поднял глаза наверх, откуда доносилось: «И возрадуются праведные, узрев отмщение, и омоет Он стопы свои в крови предавшихся скверне…» – Имей в виду, старик не шутит. Он фундаменталист, поэтому все, что он говорит, следует понимать буквально. Возьмет и омоет ноги в твоей крови, как пить дать. Так что, давай выкладывай. А то я целый день за рулем, устал, знаешь ли. Хочу выпить – и в постель.

Паккер молчал.

– Ладно, твой выбор. Но предупреждаю, ты связался не с тем малым. Его турнули из копов за попытку угробить начальника полиции. Он религиозный маньяк, а ты в его глазах – дьявол. Думаю, покончив с тобой, он просто бросит спичку вон в ту лужицу бензина и уйдет отсюда как ни в чем не бывало.

Говоря все это, Паз взял нож Барлоу, просунул под замки кейса и нажал. Крышка подскочила, и оказалось, что он заполнен зелеными сотенными купюрами. Паз присвистнул.

– Ну ничего себе! Обидно будет, если все это сгорит ярким пламенем. Ну-ка, что тут у нас еще? – Паз порылся в кармашках, прилаженных к крышке кейса. – Паспорта? Вот наш старый приятель Флойд Митчелл, и надо же, он выглядит точь-в-точь как ты! Поразительно. А вот и часто использовавшийся документ на имя Уэйна Семпла. Любитель попутешествовать, этот Уэйн. Уйму времени провел на Ближнем Востоке, в Судане тоже. А вот и удостоверение сотрудника группы охраны стратегических ресурсов, тоже на имя Уэйна Семпла. Скорее всего, это твое настоящее имя, хотя, пожалуй, я буду продолжать называть тебя Дэйвом. Мне кажется, ты похож на Дэйва. Хорошо, что у меня есть эти бумаги, потому что идентифицировать труп после пожара будет затруднительно.