Текст книги "Долина костей"

Автор книги: Майкл Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Разумеется, общество давно занимается подобными вещами, и сестры набили на этом руку, однако весьма полезно иметь человека, который хранит все эти схемы в голове, особенно с учетом того, что в специфических условиях Африки компьютеры частенько выходят из строя.

Таким образом, я работала в оперативном центре, занимаясь расчетом отправки грузов в такие пункты назначения в Судане, как Вау, Джуба, Бор и еще более отдаленные Уибок и Пост-Пибор. Полеты происходили по ночам, поскольку наши грузы предназначались для той части страны, которую правительство Судана закрыло для воздушного сообщения. С 1955 года, не считая короткой передышки, имевшей место в 1970-х, там велись боевые действия между правительственными войсками и Суданской народно-освободительной армией – как мы их называли, ПВ и СНОА. Этот конфликт повлек за собой гибель двух миллионов человек, еще пять миллионов превратил в беженцев, а все предпринимавшиеся попытки погасить его потерпели неудачу. Причина кроется в том, что ценные природные ресурсы, прежде всего нефтеносный бассейн Бар-аль-Джазаль, сосредоточены в южной части страны, а политическое руководство находится в северной, жители которой считают себя арабами и, следовательно, высшей расой по отношению к нилотам, обитающим на юге. Должна при этом заметить, что большинство жителей округа Калуга, штат Флорида, нипочем не заметили бы разницы между теми и другими: ниггеры и ниггеры. Мусульмане-северяне хотели бы, чтобы вся страна управлялась по исламским законам шариата, южане же, в основном христиане или традиционалисты, которых мы, как я полагаю, прежде называли язычниками (хотя они таковыми себя не считают), этого не желают. Нора пояснила, что истинная причина конфликта коренится в прошлом, в истории и культуре. Раньше обращенные в ислам суданцы совершали на юг рейды с целью захвата рабов. Долгое время, пока британцы не положили ей конец, работорговля представляла собой основу экономики этой части страны, так что местные жители по-прежнему именуют всякого южанина «абд», что означает «раб». И рабство у них по-прежнему существует.

Северяне всячески стремятся изгнать южан из богатых нефтью регионов, снабжая принявшие ислам племена оружием и предоставляя им право насиловать, грабить и убивать. На первый взгляд это может показаться религиозной войной, но на самом деле ни хрена подобного: они, например, постоянно нападают на племя нуер, исповедующее ислам, – ислам исламом, а те все равно абд. Что же до народно-освободительной армии, то там тоже далеко не сплошь хорошие ребята. На самом деле она не едина, а состоит из множества самостоятельных отрядов, сформированных по племенному или клановому признаку, а то и просто сплотившихся вокруг удачливого полевого командира, и воюют они не только против правительства, но и друг с другом, становясь на сторону той или иной местной конфедерации.

Короче говоря, там воюют все против всех, и вся эта тягомотина не стоила бы упоминания, не будь такого рода раздоры и грызня причиной стольких смертей.

Кого Нора любила, так это динка, хотя сами они так себя не называют. Легенда гласит, что первый грамотный человек, повстречавшийся с представителями этого племени и спросивший, что они за народ, получил ответ: «Денг как». Таково имя их прародителя, но сами себя они именуют мониянг, «мужья мужчин», имея в виду свое столь великое мужество, что в сравнении с ними мужчины прочих народов подобны женщинам. Это, разумеется, указывает на известное высокомерие, хотя, с другой стороны, они же именуют себя «рабами стад». Динка действительно любят своих коров, и не в четвертую очередь, как в округе Калуга, – для них скот это богатство, гордость и честь. Главным видом их искусства являются стихи, воспевающие коров. У каждого юноши есть то, что они называют «личным быком», которому тот оказывает такое же внимание, как американец своей подружке, если подружке повезет… Женщины оцениваются по количеству коров, приносимых в качестве приданого, и по количеству рожденных сыновей. На мой взгляд, их отношение к женщинам далеко от справедливости, о чем я и сказала Норе, но та возразила, что это не совсем так; трудно объяснить, но женщины горды не меньше, чем мужчины, они все аристократки, даже если у них нет ничего, кроме копий, коров, горшков и стихов. По традиции среди динка есть и женщины-воительницы, главное же в них то, что превыше всего они ставят духовную силу. Динка, у которых нам предстояло жить, – пенг динка, – прослеживали свою родословную до женщины по имени Атиам, жившей 150 лет назад. Она переправила их через Нил в Землю обетованную, совсем как Моисей.

Нора, как все ирландцы, была человеком с родовым типом мышления и считала Африку подобной Европе в темные века: отчаявшейся, погрязшей в убийствах, но исполненной надежды. Она полагала, что ее можно обратить, не в миссионерском плане, но по-настоящему, подвижничеством и Духом Святым, как в прошлом были обращены европейские варвары.

Она считала, что динка таковы, какими были ирландцы до святого Патрика, – воины, поэты, короли крохотных королевств, заботливые пастыри стад. Глядя на их рослые фигуры, она видела Кухулина и Фингала, королеву Медб и короля Алиля, вспоминала «Похищение быка из Куальнге». Я верила ей, потому что она имела диплом по истории университетского колледжа Дублина, да, признаться, поверила бы, вздумай она утверждать, будто динка это чоктавы, или Десять последних племен, или кто бы то ни было, поскольку она могла убедить в чем угодно и кого угодно. В Мокило у нас было в обычае после долгого трудового дня лежать в душной палатке под противомоскитной сеткой, где Нора, потягивая из жестяной кружки виски («капельку, для поддержки»), распространялась насчет того, что мы принадлежим к вымирающей расе и Вавилон, увы, при всем его золоте и мощи, не может убедить наших женщин вынашивать и рожать детей, а наших детей перестать губить себя или хоть как-то сдержать всю ненависть этого мира. Она спрашивала, не кажется ли мне, что все идет к краху? Может быть, это случится не в следующем году или даже не при нашей жизни, но клеймо смерти уже лежит на нас всех. Умирает церковь, умирает общество. Нет, речь шла не о том, что все это исчезнет бесследно, а о гибели прежних форм и возникновении новых, коим Господь дарует новую славу. Ведь даже Рим после разграбления варварами не исчез вовсе, но обрел новую суть, а церковь, как и он, принадлежит миру сему, а стало быть, смертна.

«Смертна». У меня в ушах так и звучит ее голос, ирландский акцент, становившийся заметнее пропорционально выпитому виски… Наверное, все это говорилось по пьянке, но я никогда не видела, чтобы она выпила хоть глоток между восходом и закатом. Нора обладала железной волей, и лишь когда спускалась африканская тьма, ей требовалась «капелька для поддержки». А кому, на хрен, не требовалась?

Мы ждали полнолуния, когда нашей группе предстояло отправиться в более или менее осаждавшийся правительственными войсками городок Пибор, где у нас находился госпиталь для беженцев. Наконец все прибыли, комплектование завершилось, и наша группа – пара сестер с врачебными дипломами, медсестры, санитарки и технический персонал – была готова. Среди них я встретила первую кровницу, виденную мною в жизни, сестру Тринидад Сальседо из Майами. Ее ни мое появление здесь, ни то, кем я стала, похоже, ничуть не удивило, а вот я страшно поразилась, найдя ее приятной, деятельной, умелой, но совершенно обыкновенной женщиной, а не некой странной мистической фигурой, которой она представлялась мне в Майами. Нора, узнав об этом, пояснила, что «это не Трини скукожилась, а ты подросла». Оказалось, что Трини была ученицей Норы и когда-то, давным-давно, с ней жила, что вызвало у меня ревность, то есть, конечно, призрак ревности. О чем я не преминула рассказать Норе, и мы с ней вместе посмеялись.

Отправка состоялась ночью первого апреля, по какому поводу было много смеха и шуток. Мы, команда из восьми человек в синих комбинезонах и хоккейных шлемах, отбыли на «фоккере», на борту которого кроме нас находились две сестры-пилота, сестра-инструктор по прыжкам с парашютом и четверо мужчин-африканцев, которым предстояло сбрасывать грузы. На закате наш самолет, консервная банка, наполненная шумом и переживаниями, поднялся в воздух. В полете я то и дело посматривала на Нору: она, приметив мой взгляд, улыбалась, и в свете красных огней ее зубы казались розовыми. Потом самолет сменил курс, сбросил высоту, такелажники поднялись на ноги, и в днище аэроплана распахнулся, впустив несущий песок африканский ветер, зев люка. Груз полетел вниз, пришел наш черед.

Красный свет сменился зеленым, сестра-инструктор отдала приказ, и мы одна за другой, быстрее, чем я об этом рассказываю, поспешили к люку и попадали вниз, в море лунного света.

Операция прошла удачно. Ни один из контейнеров не разбился и не потерялся, колонна автомобилей из Пибора находилась на месте встречи, все парашюты раскрылись, стропы ни у кого не запутались, и при приземлении ни одна сестра не получила травмы. По дороге к лагерю мы пели песни, сначала «Salve Regina», гимн одиннадцатого века в четырех частях, а затем «Поминки по Финнегану», это уже по инициативе Норы, знавшей старинную песню наизусть. Запевалой была она, остальные ей подпевали. Нора вытащила одну из своих драгоценных бутылок «Джемисона», и мы все попробовали, а потом повесила мне на шею цепочку с маленьким бронзовым ангелом – и все захлопали в ладоши. Такие уж они были, ну а я от всего этого растрогалась и постыдно распустила нюни.

Что можно рассказать про Пибор? Это поселение расположено в местности, называемой у динка «гок», термин, обозначающий лесистую зону с плодородной песчаной почвой, лежащую выше области затопления. Наш гок находился довольно далеко от обычных мест обитания кланов динка на севере и востоке: сюда люди переселились, спасаясь от опустошительных рейдов правительственных войск. Основными строениями были большущие коровники с круглыми коническими крышами и такие же по форме, но меньших размеров жилые хижины. Территория считалась относительно спокойной, и СНОА отправляла туда для лечения и поправки раненых бойцов вместе с большим количеством гражданских лиц, пострадавших при бомбежке деревень правительственной авиацией. Наша миссия охранялась ополчением СНОА, не больно-то устрашающего вида кучкой подростков с автоматами и гранатометами, разъезжавших на обшарпанных пикапах.

Охрану за полученную от общества взятку обеспечивал местный полевой командир СНОА, но и командир ближайшей правительственной войсковой части получил свою долю – за невмешательство. Нора пояснила, что в краях, где царит бедность, а власть поголовно погрязла в коррупции, можно многого добиться за сравнительно небольшие деньги. При этом она ни в грош не ставила ни ту ни другую враждующие стороны; послушать ее, так ей очень хотелось бы найти во всем Судане хоть одного настоящего солдата. Нормальная, обученная бригада быстро очистила бы всю эту благословенную страну, но поскольку такой бригады не имелось ни у властей, ни у повстанцев, войне не было видно ни конца ни края.

Однако, судя по некоторым признакам, что-то затевалось, вызывая у Норы беспокойство. За последний месяц правительственные силы произвели две бомбардировки, а это означало, что приказы поступили откуда-то сверху, может быть, из Хартума, где решили, будто мы слишком уж комфортно расположились в нашем маленьком уголке. В связи с этим поселение укреплялось: рыли траншеи, заготавливали мешки с песком, под одним из шатров устроили бомбоубежище, под другим операционную. Самым востребованным грузом стали тачки и лопаты, работы велись и днем и ночью.

У нас устраивались учебные воздушные тревоги. Самолеты. «Ан-32» медлительны, так что времени между оповещением и бомбежкой проходило достаточно, чтобы мы успели подготовиться, да и были это не настоящие бомбардировщики, а грузовые аэропланы, сбрасывавшие через заднюю дверцу бочки из-под бензина: по существу, видимость бомбежки, но для устрашения вполне достаточно.

Так или иначе, скоро мне впервые довелось увидеть Нору за работой сестры милосердия и то, как белые орденские фартуки пропитываются человеческой кровью. По мере того как враги бомбили очередную деревню или другой полевой госпиталь, раненых прибывало все больше, и у нас росли потери. К этому следует добавить болезни и плохое питание, хотя голода мы не испытывали и еды, если считать едой кашу из сорго, у нас было в достатке. Диарея у наших раненых была обычным делом, так что грязной работы более чем хватало, но Нора никогда не унывала и всякий раз, вытирая дерьмо, со смехом вспоминала о «романтике католицизма».

Я старалась приносить пользу, вела инвентарные описи, раздавала препараты, сама делала прививки, а поскольку говорила на динка, то помогала нашему священнику, отцу Манесу, еще одному американцу. Манес собой классический образец священника-пьяницы: крупный, неуклюжий малый с копной седых волос, носивший пыльную сутану и соломенную шляпу. Один Бог знает, где ему удавалось доставать выпивку, но он постоянно был наполовину пьян. Ходили слухи, что наш духовный пастырь удалился в добровольное изгнание из-за греховного пристрастия к мальчикам, алтарным служкам. Сестры относились к нему вполне дружелюбно, как к большому грязному псу. Помимо чисто религиозных обязанностей он еще и руководил школой.

Именно там, в школе, я познакомилась с Долом Бионгом. Я преподавала в классе для мальчиков, и они любили меня не за то, что я такая расчудесная учительница, а за выданные мною тетради и карандаши. Для африканского ребенка такой подарок – все равно что для его американского сверстника спортивная машина. Мне пришлось настаивать, чтобы они использовали карандаши для письма, потому что в их глазах это были, скорее, культовые предметы или знаки статуса. К тому же никто из них никогда раньше в школах не учился, и мне, так школу и не закончившей, приходилось объяснять им саму суть учения. Я как раз расписывала чудеса алфавита, когда увидела его стоявшим на манер динка на одной ноге, в стороне от нашего кружка, и предложила ему присоединиться к нам, но он не шелохнулся. Один из мальчиков сказал, что Дол Бионг ни за что не придет на занятие, потому что для нас он слишком важная персона. Называет себя сыном вождя, правда, никто не знает, какого племени.

Все рассмеялись.

Я продолжила урок, а он действительно так и не присоединился к классу, хотя и не пропустил ни одного занятия. Просто стоял в стороне, с глазами, горевшими то ли ненавистью, то ли желанием, черный как смола, кожа да кости, одетый в рваную футболку и шорты. Я спросила о нем отца Манеса, и выяснилось, что он беглый раб. Племя баггара совершило набег на его деревню и захватило весь его клан. Он был родом с севера, из окрестностей Вибока, и Манес намеревался отвести его обратно, когда сможет заполучить конвой СНОА.

Дол Бионг ел один, вроде бы всех сторонился, но явно попадался мне навстречу чаще, чем это можно было бы объяснить простой случайностью. Раз или два, когда мне требовался помощник, чтобы перенести тяжелые портативные холодильники, в которых мы хранили вакцины, он появлялся как из-под земли. Но ни разу не произнес ни слова, только смотрел. В последнюю неделю мая СНОА направила в Вибок дюжину грузовиков с солдатами, припасами и некоторыми из наших сестер. В Вибоке собралось много осиротевших детей, бежавших от опустошительных рейдов охотников за рабами, происходивших на севере, близ Назира. Манес отправился с колонной в надежде встретиться там с командиром СНОА и добиться разрешения дать мальчишкам поучиться в школе, а не призывать их всех разом в повстанческую армию. Трини ехала, чтобы организовать там медпункт, и я думала, что Дол Бионг отправился с ними, но в тот же день, позднее, заметила его, хотя он и таился. На заданный на моем лучшем динка вопрос, почему он не уехал, я не получила иного ответа, кроме пронзительного взгляда.

В целом наши дни протекали счастливо. Вечерами мы с Норой сидели в нашей палатке, она на койке, попивая виски и разглагольствуя о событиях дня или судьбах человечества, а я на корточках у ее ног, прильнув, как собачонка, к бедру, в то время как она рассеянно поглаживала мои волосы. Мне нравилось быть ее собачонкой. Вообще, с учетом пережитого, о бездумной привязанности можно сказать немало, но, оглядываясь назад, я думаю, что у Норы с Христом были такие же отношения, как у меня с ней. Она была его собакой, хотя в то время это просто не могло прийти мне в голову, потому что находилось за пределами моего воображения… Время от времени я читала ей стихи из «Пятисот лучших», ей нравились Йейтс, Оден, Донн, Карлос Уильямс, Саути, Марвелл, Герберт. Нора говорила, что я просто чудо, а вот ей, чтобы сдать экзамены, приходилось жульничать как цыганке.

Кстати о цыганах – я снова потемнела. Малышкой я летом загорала до черноты: папа, пока был жив, говорил, что это сказывается кейджанская кровь, но после его смерти мама заставляла меня прикрываться от солнца, ворча, что у этих Гариго в роду, как пить дать, затесался ниггер. И вот африканское солнце снова сделало меня коричневой, как туземку.

Вижу, однако, что снова отклоняюсь от темы, чего делать никак не следует. Исповедь подходит к концу, места осталось немного, поэтому обращение к незначительным деталям может быть лишь уловкой, направленной на то, чтобы как-нибудь избежать рассказа о некоторых моих преступлениях. Так вот, тринадцатого июня, в воскресенье, все мы, даже атеисты, собрались в церкви старой итальянской миссии. Отец Манес уехал в Вибок, и служить мессу было некому, кроме Норы, которая его и заменила. Открою страшный секрет, у кровниц такое случается, когда под рукой нет священника, что, учитывая специфику их работы, явление обычное. Наверное, именно этим объяснялось присутствие врачей-атеисток из Европы: они видели в женском богослужении элемент феминизма, чего, я уверена, у Норы и в мыслях не было. С точки зрения таинства нарушения отсутствовали, поскольку облатки священник освятил заранее, ну а все остальное Нора выполняла по обряду: зачитывала выдержки из Евангелия, произносила проповедь, громко призывала нас возвысить сердца. Я все это слышала, хотя видеть, как она служила, не могла, потому что, будучи самой младшей сестрой, стояла, по традиции, спиной к алтарю, на карауле.

Снаружи я видела неподвижного Дола Бионга, укрывшегося в тени цистерны с водой, он выглядел как детская спичечная фигурка, нарисованная углем на яркой гофрированной стали. Позади меня распевали Agnus Dei, и я ждала, когда в соответствии с еще одной маленькой орденской традицией одна из сестер принесет мне хлеб и вино. В это время кто-то, задев меня, метнулся наружу: малышка лет четырех со смехом выбежала из церкви. Крикнув ее матери, что поймаю беглянку, я выскочила следом, схватила маленькую девочку, пощекотала ее, назвала ее рас (шалуньей) и повернула обратно, но в этот момент услышала шум двигателей.

Во время гражданской войны в Испании пилоты фашистских бомбардировщиков глушили свои моторы над морем и бесшумно планировали к суше, вновь запуская двигатели лишь на подходе к цели. До изобретения радаров подобный способ прекрасно срабатывал, а все новое – это хорошо забытое старое, поскольку пилот «антонова» поступил точно так же. Я заорала, чтобы поднять тревогу, и побежала обратно в церковь, но все они пели «dona nobis pacem» и, кроме того, было слишком поздно. «Антонов» спикировал на высоте в примерно тысяча двести футов и сбросил четыре большие бомбы. Я увидела, как из его задней грузовой двери вываливаются длинные черные цилиндры. Первая бомба разнесла нашу автобазу и топливный склад, вторая – палаточный лагерь. Раньше мне под бомбежку попадать не случалось, но о взрывчатых веществах я кое-что знала и могу сказать, что взрывы были мощными, оглушительными, какие могут производить только заряды в тысячи фунтов. Третья бомба с грохотом пробила жестяную крышу церкви и взорвалась внутри. Я не видела, куда угодила четвертая, потому что стояла как вкопанная с ребенком на руках, пока ударная волна, состоявшая из пыли, щебенки, битого кирпича, церковной утвари и людей, не сбила меня с ног.

Как это видится мне теперь, я выпала на время из вашего мира, что делает затруднительным рассказ о моих ощущениях. Как описать выпадение из прозы в поэзию? Из обыденности в миф. Из хроноса, материального времени, в кайрос, время Бога.

Потом, далеко не сразу, я пришла в себя, обнаружив, что ничего не вижу и лишь чувствую, как кто-то упорно тянет меня за руку. Мои глаза залила густая, липкая кровь из раны на голове. Я протерла их, и моему взору предстали дым, пыль и руины церкви – груда камней с торчащими обрывками жести, такая маленькая, что казалось немыслимым, каким образом под ней погребено такое множество душ. Я выкрикнула ее имя и начала разгребать обломки, как собака, но меня оттащил назад этот мальчик, Дол Бионг.

Эмили, Эмили, твердил он, они все мертвы, они все мертвы, и я замахнулась на него, слезы смывали липкую кровь, но он удержал меня. Он призывал меня уйти, и поскорее, потому что под руинами уже не осталось живых людей, а вслед за бомбежкой всегда появляются баггара. Я кричала «нет!», потом вырвалась и побежала к нашей спальной палатке, вообразив себе, что она, наверное, там, Господь каким-то чудом вывел ее из церкви в последний миг. Конечно, чуда не произошло, и беженцы уже рылись в вещах своих погибших благодетелей. Почему бы и нет? Но я все равно заорала на них, замолотила кулаками по их тусклой черной коже, прорвалась внутрь, туда, где мы спали с Норой. Я схватила старый рюкзак, в котором она хранила свои вещи, и высыпала ее смятую одежду, маленькое резное распятие, четки и некоторые из ее книг. Вещи, которые пахли ею живой. Мне хотелось перебить исходивший от руин запах смерти, зловоние паленых волос и костей, а главное, самое страшное, что сопутствует сожжению людей, – аромат барбекю. Когда ваш желудок, вопреки осознанию ужасной правды, откликается на аппетитный запах жареного мяса.

– Идем, идем, – настаивал мальчик, таща меня за собой сквозь толпу в огороженную зону.

Бойцы СНОА, перед тем как зайти в церковь, аккуратно сложили оружие и боеприпасы снаружи, и я увидела, как Дол прихватил оттуда АК, немудреную амуницию и какой-то мешок. Когда мы уходили, мне на глаза попалась та самая девчушка, из-за которой я выбежала из церкви и осталась в живых: сбивший меня с ног вихрь обломков вырвал ее из моих рук и снес ей половину головы. Завидуя бедняжке – мне хотелось, чтобы и меня ели мухи, – я тем не менее шла за Долом. Опять же, почему бы и нет? Норы не стало, и Господь в моей голове молчал. Никакие средневековые святые не указывали мне путь, а если кто и указывал, то только малъчишка-динка.

Мы пошли на восток через так называемый садд – территорию глинистых долин, в сезон дождей превращающуюся в слякотные трясины, с петляющими по ним реками и болотами, заросшими папирусом. Сейчас, в конце сухого сезона, эта местность была относительно проходима, влаги в почве было достаточно, а у Дола имелась еда – бобовые лепешки, сушеная рыба, вареный рис. Мы почти не разговаривали. Я садилась, куда он указывал, двигалась, если меня тянули, ела, когда мой спутник вкладывал мне в руку что-нибудь съедобное.

Несколько раз мы прятались от отрядов баггара, арабизированного племени, традиционно охотящегося за абд, главным образом за динка, но и за нуер тоже. Мы прятались в траве, он – с автоматом наготове, я – молча, абсолютно равнодушная. Степень опустошенности была столь велика, что во мне просто не оставалось ничего способного реагировать на окружающий мир. Я знаю, что мы перебирались через реки, где в глубоких местах встречались крокодилы и гиппопотамы. Дол был бесстрашным мальчиком, но даже он опасался гиппопотамов, нелепых и забавных с виду животных, которые, однако (вот еще один пример неисповедимости путей Господних), губят гораздо больше африканцев, чем хищные крокодилы. Потом мы перешли вброд очередную реку, шире встречавшихся ранее, и он сказал: это Пибор, его родные края. Теперь на ночь мы останавливались в деревнях, в круглых жилищах динка. Их этикет требует, чтобы гости за трапезой вели беседу, но меня это не волновало, я продолжала молчать.

Между тем обстановка вокруг была безрадостной. Правительство стремилось изгнать динка с нефтеносных земель: их оттесняли на восток, угоняли их скот, вооружали баггара и мурахилин, мусульманское племенное ополчение, бойцы которого захватывали девочек и мальчиков, обращая в рабство. При таких обстоятельствах нашим хозяевам было не до меня, тем паче что я и сама старалась сжаться в комочек и сделаться невидимой, а вот Дола принимали хорошо. Каждый динка в своем роде аристократ, но существуют особо почитаемые роды, и он принадлежал к одному из них, будучи последним потомком по мужской линии Пенг Бионга и святой женщины Атиам. Тогда-то я впервые услышала эту песню.

 
Во времена Пенг Бионга и Атиам
Никто не счел бы наших коров.
Святые путь указали нам
За реку, в землю сочных лугов.
 

 
Но нынче земля та полна греха,
Богатства наши развеялись в пыль,
И духом мы не воспрянем, пока
Атиам и Пенг Бионг из своих могил
Не вернутся к нам.
 

Трудно сказать, сколько времени продолжался наш путь, припоминаю только, что, по понятиям туземцев, наступил кер, начало сезона дождей, и люди вокруг говорили, что дожди запаздывают. Небо было словно затянуто тонкой, жаркой парниковой пленкой, облака висели на горизонте, и казалось, будто они просто нарисованы на голубом фарфоре небосклона и никогда не подойдут ближе. Чем дольше мы странствовали, тем глубже становилось мое опустошение: все дни оборачивались одним и тем же кошмаром, растянувшимся до бесконечности. Теперь-то я знаю, что Всевышний закалял меня в святом огне, чтобы сделать пригодным инструментом для исполнения Его воли, но тогда это было мне неведомо.

Итак, однажды ночью мы пришли к крытой тростником хижине, какие мальчики сооружают, когда отгоняют стада на летние выпасы, а потом уходят и бросают. Неподалеку нашлось мертвое терновое дерево, мой спутник развел маленький костер из сучьев, мы поели и заснули.

Я проснулась в темноте, хижина была полна дыма, настолько густого, что казалось странным, почему я еще не задохнулась, но в горле у меня не першило, а в центре дымовой завесы светилось яркое, как у сварочного аппарата, пламя. Кроме того, хижина была полным-полна каких-то огромных, нечеловеческого обличья существ, они теснились там, как в переполненном лифте. Я ощущала, как они сгрудились вокруг меня, ощущала не органами чувств, но душой, и весь сонм их восклицал: священна, священна Земля Духа, ибо вся исполнена Его славы!

Теперь представьте себе наихудшее смущение, которое вы когда-либо испытывали в жизни, самый сильный стыд, который, вы знаете, останется с вами до конца ваших дней, и это, наверное, ничто по сравнению с тем, что я испытала тогда. Я упала ничком, зарылась лицом в землю и, обмочившись от ужаса, стала рыть почву ногтями, пока они не обломались, пыталась раздвинуть ее коленями, лишь бы уйти от этого, уйти от света, уйти от Него!

– Нет! Нет! – орала я. – Я слишком грязна, грязна!

Но они держали меня и тянули обратно, а я выла от боли. А потом один из них взял пылающий уголек из костра и вложил его в мой рот (плоть моя горела с ужасающей болью, но не сгорала), и сказано было: «Вот очищение от твоих грехов».

А потом в моей голове отчетливо зазвучал Его тихий голос.

– Кого мне послать и кто пойдет с именем Моим?

И тут я услышала собственный голос, возгласивший громко:

– Я здесь, Господи. Пошли меня.

И молвил Господь: ступай, спаси этот народ, который презираем и поражен бедами, и помоги им понять Мои слова сердцами их, и обрати их, и помоги исцелиться. И поведи их путями праведности от Моего имени, и да станут они великим народом.

Да, вот таков был мой опыт, если можно так выразиться, религиозного избранничества. Впрочем, кто знает, как это происходит в подобных случаях с другими, кого избирает Всевышний? Не исключено, что Исайе тоже пришлось переодеть штаны. Хотя Священное Писание об этом умалчивает.

Остаток ночи тоже был интересным: у меня побывали и Нора, и святая Екатерина Сиенская, и дьявол. Я настолько обрадовалась, увидев Нору снова, что покрыла ее руки и лицо поцелуями, а она сказала: не будь глупой девочкой, разве ты не знаешь, что, если ты любишь кого-то, он живет вечно, и ведь не думала же ты, будто сообщество святых лишь фигура речи? Я удивилась тому, что мой старина сияющий тоже присутствует здесь, на освященном месте. Хотя, с другой стороны, как же ему не быть там, где созидается благо, чтобы попытаться обратить его во зло, мы ведь, на земле, поступаем так же. Помню, он поздравил меня и сказал, что мы с ним теперь работаем в одной команде, а я велела ему умолкнуть и снова вобрала его в себя.

Потом пришло утро, которое я встретила другим человеком, изменившимся настолько, что Дол посмотрел на меня странно. Я ела с аппетитом и гораздо больше, чем в предыдущие дни, ибо была пуста и нуждалась в силах, чтобы исполнять Господню работу. Однако мне хотелось помимо горстки бобовой размазни мяса, на что он ответил, что мяса нет, потому что из-за войны голодные люди опустошили буш. Но стоило нам выйти из хижины, как тростники затрещали и оттуда вышел маленький болотный козел. Я схватила наш автомат и уложила животное с первого же выстрела, освежевала его, и мы развели большой костер и вдоволь наелись мяса. Потом мы собрались в дорогу, прихватив и еды, и терновника для будущих костров. Теперь я не плелась, а задавала темп, да такой, что это изумляло и пугало моего юного спутника.

Увидев его страх, я пояснила, что колдуньей не являюсь, волшбу ночью не творила, но сам Господь (Ньялик, так Его называют на динка) укрепил мой дух, повелев мне освободить Мониянг Пенг от войн и поработителей и вернуть им их бесчисленные стада, как во времена Атиам. Глаза мальчика расширились.

– Но ты же розовая чужеземка! – воскликнул он.

Я указала, что нынче не такая уж розовая, и спросила, кто, по его мнению, спас меня, когда церковь подверглась бомбардировке, и кто послал нам мясо и побудил тебя следовать за мной, как теленок за коровой, в Пиборе?

По его глазам я поняла, что он поверил мне, и это, в свою очередь, укрепило мою веру. И мы снова направились к Вибоку.

На следующий день мы пересекли Конг, и там, неподалеку от реки, находился Вибок. Нора рассказывала мне, что когда-то этот населенный пункт, основанный у слияния Конга и северного и южного рукавов Собата, имел важное значение и являлся резиденцией бея. В годы турецкого владычества, почти два столетия назад, хедив Египта Мухаммед Али воздвиг там крепость, наводящую страх на абиссинцев, куда сгонял рабов, захваченных в большом количестве в долинах между Нилом и другими реками. После перехода страны под власть Британии новые хозяева выстроили вокруг форта небольшой город, служивший резиденцией комиссара района, административным центром и опорным пунктом колониальных войск. После обретения Суданом независимости город пришел в полный упадок, и когда в ходе недавних столкновений к нему двинулась СНОА, правительственные силы не оказали ей особого сопротивления. Драться было особо не за что, сам город не представлял никакой ценности, главным источником дохода в окрестностях была контрабанда из Эфиопии легкого вооружения, но чего там имелось в избытке, так это страдающих, умирающих от голода беженцев.