Текст книги "Американский ниндзя 1-2"

Автор книги: Майк Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Соотношение целей и средств издавна загоняло в тупик знатоков этики; да и почти любой человек рано или поздно бывает должен сделать свой выбор, расставляющий по полочкам его жизненные ценности.

Ради борьбы со злом в одном из весьма конкретных его воплощений полковник был готов нарушить присягу, закон, перешагнуть через целый ряд моральных табу – и оступился на малом. Хотя на малом ли?..

Он сел в кресло, опустив голову на руки.

Любовь к дочери была не просто его слабостью, она была едва ли не единственным пунктом его жизненной программы, позволяющим не забывать, что и он человек, а не какая-то функция, ожившая логическая схема, взвешивающая на весах судьбы всего мира.

Предавая Джо, полковник ставил под удар свои взаимоотношения с Патрицией и под сомнение снос право считаться человеком.

Это был тупик…

До сих пор полковник мог идти вперед, мог выбирать, мог принимать решения, теперь он не знал, что делать: цена, которую запрашивала с него великая идея, была слишком велика.

Идея может быть только у человека. Убив в себе человека, полковник потерял бы и идею. Смысл жизни не существует сам по себе, для него как минимум, нужна жизнь.

Затормозить или разбиться – вот как стоял теперь вопрос. Словно на автогонках…

Полковник потер руками виски и закусил губу.

Останавливаться было поздно. Да и стоило ли, раз худшее уже было сделано? Эту мысль он подавил на корню: вспомнив о человеке в себе, полковник вызвал того к жизни, и тот протестовал теперь против своей возможной гибели, крича: «Еще не все потеряно, еще можно остановиться, пусть даже снова дорого заплатив!».

Человек хотел жить. Он боролся, он возмущался…

«Там, за стеной, которую ты хочешь пробить ценой моей жизни, – кричал он, – творится полный беспредел. Утратив человеческое в себе, ты потеряешь понимание добра и зла – как ты сможешь тогда бороться с последним и много ли будет стоить такая твоя борьба?»

Как ответить на это, полковник не знал, и ему делалось все тяжелее.

Пожертвовать идеей ради идеи – разве это не абсурд? Лишиться цели ради цели – что это такое? А жизни ради смысла жизни?

От мыслей его отвлек шум мотора – видно, возвращались полицейские.

Шум отозвался в его сердце непривычной болью, но все же он возник вовремя: еще немного – и полковник усомнился бы в правильности самой идеи, столько лет направлявшей всю его жизнь по определенному пути. Естественно, и военную карьеру он избрал для того, чтобы столкнуться с «носителями зла» в открытом бою. Все эти годы он ждал, когда же начнется, наконец, война, но, даже объявив «крестовый поход против коммунизма», президент снова обманул полковника в его ожиданиях, так как никаких практических действий за этим не последовало. Вот тогда-то полковник и позволил втянуть себя в одну авантюру…

В дверь постучали.

Полковник встал с места и пошел открывать. Движения его были скованными. Дверь распахнулась, и на пороге возник Ортега.

При виде Ортеги полковнику показалось, что сердце его чуть не остановилось.

– Какие-нибудь проблемы? – вырвалось у него. – Я спал…

– Нам нужно поговорить.

Полковник посторонился. Боль в его груди делалась все сильнее.

– Но почему сейчас, ночью? – полковник был готов ухватиться за любую отговорку.

– Потому что того требуют обстоятельства, – отрезал Ортега, разваливаясь в кресле.

На его жилистой шее поблескивала широкая золотая цепочка, вторая, потоньше, покоилась на волосатой груди, выглядывающей из незастегнутой сверху рубашки.

– Что ж, я слушаю, – сжимая кулаки, проговорил полковник.

«Мое окончательное решение будет зависеть от этого разговора. Или я пойду до конца, или все противозаконные операции будут свернуты», – с неожиданной твердостью подумал про себя полковник и ощутил облегчение: все же это давало какую-то определенность.

– Ты говорил, что операция абсолютно надежна, – прокурорским тоном провозгласил Ортега.

– Абсолютно надежна, как я и сказал.

– Тогда почему этот Джо все время путается у нас под ногами? Товар должен быть отправлен завтра, а я до сих пор получил не все.

Полковник скривился. Вопреки его ожиданиям, определенность не наступала: пока речь шла лишь о конкретных действиях, а не о вопросах морали. Хотя…

– Мне это дело перестает нравиться, – проговорил полковник. – Так можно зайти слишком далеко.

– Да, это действительно слишком далеко зашло,

– сделал жест рукой Ортега. – Особенно если учесть, что Джо удалось уйти.

На полковника уставился прямой, ожидающий взгляд, но не ясно было, чего он ожидал. Скорее всего, чего-то совсем другого, не имеющего ничего общего с мыслями полковника, который, в свою очередь, ждал от Ортеги своего «намека», капли на любую из чашек своих весов.

Или – или…

– Я вас не понимаю, – полковник встал и подошел к окну. У окна располагалась подзорная труба, нацеленная зачем-то в звездное небо. Задумавшись о своем, полковник принялся поглаживать ее холодный бок.

– Товар должен быть отправлен завтра, – развернулся вместе с креслом Ортега.

«Не хватало только, чтобы и этот идиот вышел из-под контроля», – неприязненно подумал он, сверля глазами спину полковника.

– Вы что, боитесь, что этот парень может вам помешать? – полковник пожал плечами. – Он – никто. Я просто вас не понимаю.

«Да, я таки не ошибся… – прищурился Ортега; наигранные признаки приветливости исчезли, его лицо сделалось жестким и хищным. – Если он сейчас же не возьмется за ум, придется говорить по-иному… Впрочем, завтра он и так бы превратился в моего врага, а так получится, что я убью одним выстрелом сразу двух зайцев…»

– Хорошо, тогда я вам все объясню…

* * *

Патриция сделала по комнате несколько шагов и опустилась на стул. Она была вне себя от волнения за Джо и собственного бессилия. Почти любой человек сталкивается хоть однажды с ситуацией, из-за которой ему начинает казаться, что весь мир перевернулся вверх ногами, – теперь пришел и ее черед.

Просидев секунды три-четыре, девушка снова сорвалась с места и зашагала в соседнюю комнату.

Как только ее спина скрылась за дверным проемом, окно распахнулось и в него просунулась голова в черном капюшоне, оставляющем открытыми лишь узкие глаза, брови, да еще четырехугольную звездочку на щеке…

Ниндзя легко и неслышно проскользнул в комнату и стал ждать.

Все было логично и просто: раз Джо надо остановить, а сделать это обычными способами нелегко, придется использовать еще один – наверное, единственно возможный в данной ситуации. Правда, он ударял еще и по полковнику, но это меньше всего беспокоило Черную Звезду: по словам Ортеги, тот уже сделал свое дело и, стало быть, в скором времени должен отправиться на покой.

Из соседней комнаты послышалось журчание – Патриция снова пила воду. Она проделывала это едва ли не каждые полчаса и уже ощущала легкую тошноту, но горло от волнения пересыхало снова и снова, и она раз за разом хваталась за графин.

Дно чашки звякнуло об стол, затем затопали каблучки.

Черная Звезда сгруппировался. Пусть ожидать сопротивления на этот раз ему не приходилось, привычка брала свое.

Патриция вошла – точнее, почти вбежала – в комнату и почти упала на стул, чтобы снова вскочить с него и сделать по комнате новый круг. Она не сразу заметила выросшую рядом человеческую фигуру и вскрикнула, когда грубая рука дернула ее за плечо, разворачивая к себе. В следующую секунду перчатка Черной Звезды закрыла ей рот.

Ниндзя проволок вырывающуюся девушку несколько шагов и швырнул на стул. Патриция что-то промычала, изо всех сил стараясь приоткрыть рот и впиться ему в ладонь зубами. Ниндзя не стал дожидаться, когда она добьется успеха. Несильный, но умелый удар заставил Патрицию обмякнуть.

Придерживая потерявшую сознание девушку одной рукой, Черная Звезда достал шприц и воткнул иглу у основания ее шеи: девушка должна была спать…

* * *

– Мы не можем рисковать, – полковник сплел руки на груди и повернулся к Ортеге. Он уже несколько освоился с его присутствием у себя в доме и смог подключиться к разговору полнее. – Я бы посоветовал тебе подождать с операцией.

– А как же покупатель? – нетерпеливо взмахнул рукой Ортега. Цепочки на его шее заблестели.

Полковник пожал плечами.

Ортега нахмурился – реакция «подопечного» ему не нравилась. Видно, ему следовало напомнить о том, что всегда действовало на полковника безотказно.

– Не забывайте, что, если мы не отправим оружие вовремя, власть на острове могут взять коммунисты.

Выстрел попал в цель – на мгновение лицо полковника изменилось.

– Я просто хотел сказать, что завтра это делать слишком рискованно, – иным тоном проговорил он.

– По базе уже ходят ненужные слухи, и я не хотел бы, чтобы дело получило огласку.

«Я пойду до конца, – решил он, начиная успокаиваться. – Дело стоит того. Пусть Ортега мне неприятен как человек, но у нас с ним общие идеалы. Вот только как мне объяснить ему, что не следует отправлять оружие именно завтра?»

Заметив новую перемену в полковнике, Ортега расслабился, и следующая его фраза испортила все дело.

– В мире сделок свои правила, – напомнил он.

– А для меня это не просто крестовый подход против коммунизма, но и четыре миллиона долларов.

Полковник вздрогнул, как от пощечины.

Четыре миллиона долларов.

Не идеалы, не ненависть, не мечты – четыре миллиона, вот что было истинной ценой, сутью дела, заставившего его пойти на сделку с совестью, выступить против закона. Чужие четыре миллиона…

Он посмотрел на Ортегу с легким удивлением, словно увидел впервые.

Перед ним сидел хищник, случайно показавший свои клыки, – скользкий и неприятный хищник. От одной мысли о том, что Ортега только прикрывался его идеей, чтобы проворачивать свои грязные махинации, полковнику сделалось дурно. Кощунства он не терпел.

– Так вы отправите утром ко мне то, что нам надо? – нагло поинтересовался Ортега.

Полковник начал багроветь. Его новая реплика оказалась для Ортеги полной неожиданностью.

– Хватит, – рявкнул он. – Пока что здесь я распоряжаюсь, а не ты!

От неожиданности Ортега приоткрыл рот. На лице полковника было написано негодование, а он не мог понять, откуда оно могло взяться: вроде бы разговор шел деловой и мирный.

– В чем дело?

Удивление быстро сменялось в его сердце чувством уязвленного самолюбия, а значит, скоро должна была прийти злость. Ортега очень не любил обманываться.

– Я хочу сказать, Виктор, – несколько сбавил тон полковник, – что больше не хочу участвовать в этом деле. Мы зашли слишком далеко, и на этом надо поставить точку. Я советую тебе по-хорошему вернуть оружие обратно на базу.

Глаза Ортеги начали округляться. Чего-чего, а такого поворота он и вовсе не ожидал. Когда информация была, наконец, переварена, Ортега приподнялся в кресле и заговорил с придыханием на каждом слове, едва сдерживая охватившую его ярость:

– Так что ты предлагаешь? Ты что, хочешь вызвать армию, устроить международный скандал? Левым силам это будет очень на руку.

Последний аргумент должен был сработать, но…

«Так вот, значит, ты каков, – со злой иронией подумал полковник, продолжая изучать взглядом своего сообщника, точнее – бывшего сообщника. – Мелкий спекулянт… И ты еще смеешь об этом говорить?»

Если всего несколько минут назад он мог еще усомниться, кто же был перед ним: подлый обманщик, спекулировавший на святых для полковника чувствах, или слишком практичный человек, из любой идеи способный извлечь выгоду, то теперь последние сомнения рассеялись.

«И этому человеку я верил, – с ужасом повторял себе полковник. – Кто же я сам после этого? Преступник, обыкновенный преступник…»

Он был уже готов прийти к выводу, что единственным спасением для его чести будет самоубийство. Но это – потом. А сейчас надо попытаться исправить уже сделанное.

«Армия… А почему бы и нет? Отвечать – так за все», – подсказала ему новая волна решительности.

– Мы не отправим ничего, – жестко и холодно прозвучал его голос. – Более того, я приеду завтра и все заберу.

Лицо Ортеги перекосилось, он вскочил и зашипел полковнику в лицо:

– Что ж, тогда посмотрим, как это понравится твоей дочери…

«Что он хочет этим сказать? – вздрогнул полковник. – Опозорить меня перед ней? Или…»

Ответ потряс его не меньше, чем все предшествующие открытия. Теперь он понял, ЧЕМ угрожал ему Ортега.

В следующую секунду рука полковника сама поднялась в воздух и изо всех сил опустилась на сделавшееся ненавистным лицо.

От пощечины Ортега отлетел в угол и рухнул на спину.

Полковник посмотрел на него сверху вниз, с высоты человека, перешагнувшего порог страха. Что, в конце концов, мог сделать ему этот бандит? Убить? Он больше не боялся смерти – наоборот, хотел ее.

Патриция – вот что могло остановить его. Однако полковник уже не мог контролировать себя, ненависть подавила в нем разум, вышвырнула в иное измерение. Если Ортега тронет его дочь – он за это заплатит…

Ортега пошевелился и начал вставать.

Ненависть, затаившаяся в его душе в этот момент, не только не уступала ненависти полковника, но в чем-то, быть может, и превосходила ее: никто прежде не смел его унижать, тем более в столь откровенной и грубой форме.

Ненависть полковника горела как пламя вулкана.

Ненависть Ортеги могла убить своей холодностью.

Два ненавидящих взгляда встретились в воздухе.

– Это была очень большая ошибка, – с расстановкой проговорил Ортега.

Полковник не ответил ничего.

Ортега повернулся и вышел, хлопнув дверью.

Между ними все было ясно.

* * *

До рассвета оставалось всего около часа, когда Джо увидел знакомый уже шлагбаум при въезде в частные владения Виктора Ортеги. Из предосторожности он оставил «джип» на порядочном расстоянии от пропускного пункта: по его расчетам, ниндзя могли по шуму мотора догадаться о многом, выдавать же свое присутствие раньше времени Джо не хотел.

Чего он хотел, он так и не знал, планы вертелись в его голове один за другим, но все отличались полной нереальностью.

Просто перебить всю охрану.

Убить Ортегу, прорвавшись через все кордоны.

Уничтожить похищенное оружие, чтобы оно не досталось никому.

Впрочем, при более внимательном рассмотрении эти планы уже не казались такими уж нереальными. В Джо боролись два человека с разными представлениями о стоимости человеческой жизни. Джо-аме-риканец предпочел бы последний. Джо-ниндзя склонялся к первому или второму вариантам.

Вступивший на путь беззакония сам выбирает свою судьбу – так заслуживали ли эти люди жалости?

Взгляд Джо пробежал по дороге в сторону шлагбаума: охранники тихо переговаривались между собой, лениво прохаживаясь с места на место. Чересчур открытый участок дороги перед ними не слишком благоприятствовал нападению с этой стороны, зато крыша свисала своим краем более чем удобно. Немного поколебавшись, Джо шмыгнул в зеленые заросли.

Влажные ночные кусты расступались перед ним, слегка царапая ноги гибкими ветками. Ни один сучок не хрустнул под его ботинком.

Ночь была хороша: прохладная, насколько возможно это было в тропиках, свежая – дули муссоны, пьянящая чистотой воздуха и лесными запахами; ночь убаюкивала, успокаивала, усыпляла, притупляя бдительность и расслабляя волю. Казалось, она была призвана на землю для того, чтобы покрасоваться перед людьми, и Джо, возможно, поддался бы ее магии, если бы не чувство долга, звавшее его вперед. Как бы ни были красивы звездные россыпи, какой бы фиолетовой, черной, переменчивой синевой не отливало небо, он видел в темноте лишь удобное прикрытие.

Джо ухватился рукой за ветку ближайшего деревца, раскачался и, оттолкнувшись, перекочевал на край хижины. Влажный от росы шифер тихо заскрипел под его телом – Джо насторожился, готовясь, в случае надобности, к преждевременному прыжку, но все обошлось благополучно: охранники ничего не заметили. В ожидании близкой смены они позволили себе немного расслабиться, да и сон подкрадывался вместе с утром все ближе, притупляя слух и зрение.

Джо подполз ближе и прыгнул.

От неожиданности оказавшийся перед ним охранник отшатнулся и вскрикнул, поднимая «Узи». Джо резким движением вырвал автомат и ударил им противника по голове, почти одновременно поворачиваясь ко второму. В следующую секунду нога Джо вошла ему в пах. Он еще оседал на землю, когда упал и третий, последний из охранников.

Путь был свободен.

* * *

«Я сам скажу ей это, – решил полковник после долгого напряженного раздумья. – Конечно, Патриция мне не простит, но так я, во всяком случае, поступлю честно. Как знать, может, со временем девочка сумеет меня понять… да и куда она денется: одна, без друзей и родственников… Нет, если правду ей расскажет Ортега, это будет конец».

Полковник поднялся и прошел через комнату, задержавшись на миг перед выломанной частью верандного окна.

В дом задувал прохладный ветер, и от этого вид выбитых планок и стеклянная крошка на балконе выглядели еще печальней. У полковника даже мелькнула совсем не свойственная его характеру мысль: «Вот так и рушится жизнь…». Дом, всего несколько часов назад бывший незыблемой цитаделью веры полковника и в себя, и в свои идеалы, становился из-за нескольких мелких деталей да изменившегося настроения неуютной и угнетающей коробкой.

Полковник заставил себя отвернуться от пролома, но проникший сквозь него ветерок догнал и пощекотал спину. Полковник вздрогнул и ускорил шаг.

– Патриция… – позвал он негромко, лихорадочно соображая, как именно следует начать разговор с дочерью.

Ответа не последовало.

Дом молчал тревожно и глухо.

Полковник дернул дверь комнаты дочери на себя – и ему привиделась вдруг жуткая картина: у Патриции характер был не менее сильным и цельным, чем у него самого, и разочарование вполне могло и ее натолкнуть на мысли об уходе из жизни. Полковник представил ее труп, распростертый в кресле за столом, пистолет в окостеневшей руке, брызги крови…

– Патриция!

Дверь распахнулась с сухим, похожим на выстрел, треском.

Комната продолжала молчать. В ней никого не было.

– Пат, ты где? – тревожно и громко спросил полковник, думая теперь о том, что дочь могла лежать в соседней комнате, – покончившая с собой из-за его предательства и своей влюбленности в этого неуправляемого мальчишку Джо.

Вторая комната тоже оказалась пуста – ни живой, ни мертвой Патриции в ней не было…

Не было…

По спине полковника пробежал холодок. Если прежние опасения пугали своей тупиковостью и неразрешимостью, то неопределенность и вовсе убивала.

«Но как же так? Она ведь не выходила… я все время сидел возле двери…»

Он поежился – то ли от страха, то ли от холода – и… увидел раскрытое окно.

Полковник бросился к нему, перегнулся через подоконник и испытал новый шок: по газону тянулись следы, отнюдь не похожие на следы от женских туфелек.

– Нет, – простонал он, устремляя взгляд в сторону забора, от которого отъезжал «мерседес» Ортеги. На секунду ему показалось, что он видит на заднем сиденье еще два силуэта: женский, знакомый, и рядом с ним – другой, в черном.

«Ну что ж, посмотрим, как это понравится твоей дочери», – услышал он уже давно стихший голос бывшего сообщника и зажал уши стиснутыми от боли и ненависти кулаками.

* * *

Вначале его занесло на галерею. Длинный коридор, украшенный причудливой резьбой неровных стен и еще более причудливыми тенями, тянулся к главному зданию, где, судя по всему, и обитал Виктор Ортега. Джо крадущейся и быстрой кошачьей походкой ступил на узорчатый пол, всматриваясь в окружающую тишину, и вдруг ударил будто бы в воздух, повинуясь внутреннему приказу. Как ни странно, костяшки пальцев наткнулись на жесткое; тотчас на руку ему что-то навалилось и рухнуло под ноги.

Джо взглянул на упавшего ниндзя – тот был без сознания. Он знал, что его удар окажется точен. А откуда пришло это знание – думать сейчас не время…

Джо замер, прислушиваясь: если тишина чуть не обманула его, значит, следовало быть вдвойне осторожным. Но никаких признаков опасности, даже на уровне предчувствий, он не ощутил, разве что одна из стенных плит вызывала какое-то смутное эмоциональное отношение.

Не отрывая взгляда от интересующего его места, Джо осторожно нагнулся, нашарил рукоятку меча оглушенного ниндзя, выдернул его из ножен и заскользил по коридору, напрягая слух и все остальные чувства до максимума.

Человек может замереть, может затаить дыхание так, что воздух будет выходить из его груди незаметно, – и все же полной невидимости может достигнуть лишь мертвец: не дыхание, так тепло выдаст присутствие спрятавшегося. Дрожание воздуха у резной плиты было невыразительным, едва ощутимым, и лишь понимание того, что речь идет о жизни и смерти, позволило Джо распознать его и замахнуться мечом, прежде чем противник прыгнул вперед.

Исход стычки решился мгновенно. Джо вздохнул с облегчением и продолжил свой путь.

Ему снова казалось, что здесь кто-то есть, и все же это ощущение было иным: враждебность невидимого взгляда исчезла, словно некто просто наблюдал со стороны за его действиями.

Джо шагнул к противоположной стене – более цельная по материалу, она внушала ему и больше доверия.

Ощущение присутствия наблюдателя усилилось.

По разрисованному и покрытому лаком полу перекатывались тусклые блики, где-то за стенами шуршала листва – дул муссон. И ничто – ни полузвук, ни движение – не выдавало правды: есть ли кто рядом. Но Джо не мог ошибиться. Он сделал еще несколько шагов. Отсутствие враждебности не успокаивало его – наоборот, тревожило еще больше. Это плохо: настоящий мастер должен убивать хладнокровно. Умирать – тоже…

Или нет?

Как проклинал Джо в этот момент свою изменчивую память, в которой вечно все путалось, и неясно было, какой опыт – старый, отгороженный от сознания взрывом, или новый – дает толкования фактам и подсказывает отношение к ним.

Для победы и успеха нужна вера в себя, а в кого мог верить он?

Тихий скрип раздался сзади, Джо резко обернулся: это всего лишь половица шевельнулась, напоминая о его собственной тяжести.

Что-то странное, но уже знакомое начало происходить с органами чувств: теперь Джо чувствовал весь окружавший его коридор почти физически, словно на ощупь, проецируя на собственную кожу все его повороты; кожа чесалась и зудела – сейчас где-то на спине… словно от прикосновения чужих рук.

Джо развернулся резко как только мог и оцепенел: прямо в шею ему уперся холодный край пистолетного дула…

* * *

Джексон курил. Вообще-то эта привычка была ему почти не свойственна, но сейчас он не мог сдержаться.

Чтобы не мешать ребятам спокойно спать, он расположился на крыльце казармы, с ненавистью глядя на начавшие тускнеть звезды.

«Надо было успеть догнать его… – думал он, прокручивая в памяти эпизод с побегом Джо, и ему начинало казаться, что в тот момент он стоял к «джипу» куда ближе, чем на самом деле, и мог в него запрыгнуть. – Он ведь погибнет один. Будь он хоть трижды герой, хоть четырежды – никому не под силу справиться в одиночку с такой мощной организацией, как у Ортеги…»

Джексон докурил сигарету, и взгляд его упал на дремлющие мотоциклы.

«А почему бы и нет?» – подумал он, вставая.

Запавшая ему в голову мысль была простой и шальной одновременно: все-таки два человека – это лучше, чем один. Значит, нужно плюнуть на все и рвануть на выручку своему другу. Не победить – так хоть показать, как умеют драться за свою честь порядочные люди.

Мысль эта так его увлекла, что Джексон подошел к мотоциклу и взялся за его «рога».

– Капрал!

Резкий оклик заставил Джексона вздрогнуть и обернуться – в нескольких шагах от него стоял полковник.

«Вот и все… – Джексону показалось, что внутри У него что-то оборвалось. – Раз наш полковник сговорился с этими негодяями, моя песенка спета».

Джексон ощутил в этот момент еще и раздвоение, сходное с тем, что мучило Джо: с одной стороны, он вроде бы больше и не сомневался, что полковник захочет избавиться и от него как от нежелательного свидетеля, но, с другой, сильны были и прежние воспоминания, по которым выходило, что полковник был человеком честным и порядочным.

– Да, сэр? – машинально спросил он, сильнее сжимая пальцы на руле.

– Что ты здесь делаешь? – с лицом полковника было что-то не в порядке, да и голос его звучал непривычно.

– Я? – сверкнул белками глаз Джексон. – Ничего, сэр.

– Ничего? – было видно, как лицо полковника исказила гримаса.

«Вот и все, теперь он достанет пистолет и…» – Джексону очень захотелось зажмуриться, чтобы не увидеть нацеленное на себя дуло, но он этого не сделал. Впрочем, и пистолет на сцене так и не возник. Полковник засунул руки в карманы наспех накинутой пятнистой куртки и принялся разглядывать зачем-то переднее колесо мотоцикла, окончательно сбивая Джексона с толку.

– А что, что-то случилось? – пробурчал он неразборчиво.

– Случилось, – глухо отозвался полковник. – Капрал, объявляй подъем!

* * *

Пистолет был холодным и от того казался влажным. Джо сглотнул слюну, ожидая выстрела, но его все не было, и Джо попробовал скосить глаза назад, чтобы разглядеть человека, взявшего над ним верх.

Сделать это он не успел: пистолет исчез сам по себе, и перед глазами Джо возникла хитроватая старческая улыбка.

– Ты все помнишь, оказывается… – пряча оружие за пояс, проговорил Суюки.

– Ты? – Джо с облегчением вздохнул, приятное чувство успокоения прокатилось по его телу, и вдруг на глаза набежал туман. Он существовал не долго, доли секунды, но Джо показалось, что все вокруг начинает крутиться, верх меняется с низом и наоборот. Но при этом все остается на своих местах. Затем в глазах и вовсе зарябило, вереницей пронеслись какие-то картинки, забытые, но в то же время становящиеся знакомыми при соприкосновении с его остановившимся взглядом.

Суюки указывал ему дорогу в лесу.

Суюки в лесу.

Суюки указывал дорогу.

Дорогу. Путь…

Вынырнув из глубин памяти, перед внутренним взором Джо возникло лицо – молодое, почти треугольное из-за широких скул… Знакомое лицо маленького старичка-японца. Теперь старичка…

Джо заморгал, но воспоминание не уплыло, как это бывало раньше, а, наоборот, сделалось еще отчетливее и ярче: он слышал давно забытые звуки, чувствовал свое тело… Он не вспоминал – заново переживал то, что было когда-то давно, и в то же время какая-то часть его «Я» находилась и в настоящем, в галерее, рядом с улыбающимся Учителем.

– Ты? – повторил он. – Так до взрыва это был ты?

– Да, – кивнул Суюки, и глаза его сделались почти нежными. – И теперь тебе пора вспомнить все…

Они сидели в маленькой, но в то же время удивительно просторной по восприятию комнатке, и струя пахучего чая журчала, перетекая из носика заварочного чайника в крошечные фарфоровые чашечки.

Суюки не торопился начинать разговор, но он все-таки уже шел, шел через молчание, через дыхание, казалось бы не имеющее к нему никакого отношения.

Джо смотрел на журчащую струйку, на волнующуюся в чашках жидкость, на легкий парок, поднимающийся над крышкой чайника, и ему делалось спокойно и хорошо, как когда-то в детстве. Как в прошлом, которое продолжало возвращаться, сливаясь с настоящим и дополняя его своей вновь обретенной надежностью.

Не было больше двух половинок одного человека, действующих поочередно, – был один Джо, целый и цельный.

– Я нашел тебя, когда тебе было шесть лет…

Морщинистая рука поставила чайник на место.

Поднявшийся от него запах чая был терпким и щекотал горло.

Джо кивнул, зажмуриваясь.

Так пах чай в его детстве. И руки учителя двигались так же уверенно и неторопливо, и на них было хорошо смотреть, не думая больше ни о чем, кроме душистого напитка. Лишь одного не было – шороха пальмовых листьев над головой, но и его можно было заставить себя услышать, призвав на помощь память.

Пальмы росли по всему острову – косматые, заросшие, как бурые медведи, жесткой, длинной шерстью, из которой лесенками торчали сучки. Особенно хороши, впрочем, были они по утрам и к вечеру, когда Суюки и Джо садились рядом и смотрели на их вершины, то тающие в утренней дымке, то становящиеся черными и плоскими на фоне оранжевого с алым неба.

Обычно Суюки приводил Джо на холм; там, в траве, быть может, до сих пор остались просиженные вмятины. С холма была видна большая часть острова, но можно было разглядеть и океан – изменчивый, как человеческая судьба, могучий, бесконечный… Бесконечной была вода, бесконечным было небо, то низкое и синее, то далекое, утыканное звездными иглами, и эти бесконечности исподволь входили в само его сознание, позволяя ему расширяться до космического универсума, быть всюду – и нигде. Нельзя сказать, что Джо любил такие минуты, – они волновали его, притягивали сильнее физиологической любви, о которой он тогда и не знал, но все же суть его отношения к таким моментам была иной. Скорее, это являлось неотъемлемой частью его существования, его личности – как тело могло зачахнуть и умереть, лишившись воды и пищи, так и в душе начиналось отмирание, когда исчезали этот океан и это небо, на которое надо было смотреть, смотреть, смотреть и читать в его молчании то, что не передашь никакими словами. Почти тем же самым, но на другом уровне, была и чайная церемония.

Джо осторожно поднял и поднес к губам горячую, обжигающую пальцы чашку.

Суюки смотрел на него с хитрой, но доброй улыбкой.

– Ты меня… многому… научил, – с трудом подбирая слова проговорил Джо. – Я помню…

Теперь он видел не руки – только суженные глаза учителя.

Глаза улыбались.

Глаза улыбались, и Джо – маленький Джо – подходил к огромному дереву, разделяющемуся на десятки стволов-ветвей, образующих невероятнейшую лестницу. Детские ручонки хватались за выщербинки на коре, цеплялись за тонкие ветки, обнимали толстые – Джо начинал подниматься.

Иногда ему делалось страшно, но взгляд Суюки говорил: «Ты можешь», – и он мог. Уходило головокружение, в непрочности тонких верхних ветвей находилась опора, руки и ноги наливались силой, крепли, позволяя уже не минуты – часы – висеть, держась за деревянные перекладины, сперва на обеих руках, затем на одной. Сперва налегке, затем – с зажатым во второй руке оружием, с увеличивающейся тяжестью. То замирая, то, наоборот, раскачиваясь…

Дерево было другом и союзником – как все его окружавшее. С любой обстановкой можно было слиться, заставить работать на себя, если найти правильный к ней подход. Но для этого надо было знать и ее, и себя, знать так, чтобы эти знания об окружающем мире входили в плоть и кровь, чтобы их не приходилось через силу вытаскивать из памяти…

– Я нашел тебя ребенком и дал тебе имя Джо – единственное американское имя, которое я знал…

– Твое имя – это связь с твоим народом, – вспомнил Джо разговор за чаем, – за другим чаем, еще тогда…

– Человек не может жить без таких связей, оставаясь собой. И в то же время, чтобы стать выше, чем ты есть, надо подняться и над этой связью. Корни помогают дереву держаться за землю, но деревом его делают ствол и ветви – а они тянутся к небу…