Текст книги "Гусман де Альфараче. Часть вторая"
Автор книги: Матео Алеман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
Не безумие ли, однако, отдавать дочь за чужака без рода, без племени? Эй, прислушайтесь к умному совету: берите в зятья соседского сына. По крайности будете знать, что он такое, о чем помышляет, чего стоит. Статочное ли дело: принимать в семью пришлого человека, которого, не ровен час, прямо из твоего дома да потащат на виселицу?
Он был такой же, как я, деляга: свой свояка чует издалека. Обхаживал и улещал он меня с таким жаром, что наконец-таки улестил и выдал за меня единственную дочь. Отец был богат, дочка собой не дурна; он давал за ней три тысячи дукатов, – я согласился.
Человек он был расторопный и зятя себе искал такого же, который умел бы обращаться с деньгами. И в этом он был прав: лучше зять бедный да оборотистый, чем богатый да обормотистый. Больше проку от человека без денег, чем от денег без человека.
Словом, он облюбовал меня. Затеялось сватовство, а вскоре сыграли и свадебку. Вот я и женатый человек, глава семьи, опора общества. Молодая хозяйка живет не тужит, всего вволю, чего ни захочешь. В воскресенье через несколько дней после свадьбы тесть позвал нас к себе обедать. Когда слуги убрали со стола и мы остались втроем, он заговорил так:
– Любезный сын, я давно живу на свете и много чего перевидал; вы же молоды и стоите пока у самого подножия жизни; вам еще предстоит взбираться по ее крутому склону, и я хотел бы помочь вам достичь вершины без лишних трудов, чтобы вы не скатились вниз с опасной крутизны. Послушайтесь моего совета, ибо я от души желаю вам добра, иначе не стал бы делиться с вами своим опытом.
Прежде всего запомните, что достаточно взять из капитала хоть одну полушку, и как бы вы ни были богаты, а вскоре от этого богатства ничего не останется. Старайтесь пускать в ход не кровные свои деньги, а кредит, и употреблять его с пользой. Если вы желаете стать негоциантом, – что ж, в добрый час; но тогда знайте, что пренебречь можно многим, но только не размахом: без размаха, как без золота, в коммерции делать нечего. Займитесь обменом денег и учетом векселей. Я же всегда готов прийти вам на подмогу. А если, упаси боже, игральная косточка упадет не на тот бок и вам не повезет, вы должны себя обезопасить и быть всегда наготове.
Для этого я советую вам составить два документа и к ним два контрдокумента. В одной расписке будет значиться, что вы получили от меня взаймы четыре тысячи дукатов, а я вам тут же выдам контррасписку о том, что долг этот вами выплачен; документы составим в таких выражениях, в каких вам будет угодно. Мы их спрячем и будем хранить на всякий случай; а впрочем, бог даст, они и не понадобятся, и беда никогда не постучится в вашу дверь. Вторая бумага будет свидетельствовать о том, что мой брат продает вам ренту в пятьсот дукатов ежегодного дохода; а сделаем мы это так: уговорим кого-нибудь из знакомых кассиров выдать нам по дружбе на руки нужную сумму; мы покажем ее нотариусу, и он удостоверит, что бумаги оплачены наличными деньгами; в крайнем случае возьмем эти деньги в банке на срок, уплатив пятьдесят реалов. Когда купчая будет совершена, вы дадите моему брату контррасписку, где мы укажем, что продажа была фиктивная и что рента принадлежала и принадлежит ему и никому больше.
Эта мысль очень мне понравилась; польза была явная, а вреда никакого. Я последовал совету моего наставника; как человек бывалый, он отлично умел приготовлять сей живительный бальзам; дорожка была у него уже проторена, ибо таким же путем разбогател и он сам.
Итак, я занялся денежными операциями, прилагая все усилия к тому, чтобы дела мои были в полном порядке. Жил я широко, утверждая мнение о нашей платежеспособности, и не скупился на отделку и содержание дома, а также на наряды жене и себе, в платежах же был точен как часы. У сеньоры моей супруги карманы оказались с дырками, и в голове тоже гулял ветер; заботясь о своей репутации, я дал ей полную свободу транжирить деньги, а ей только того и надо было. Помимо безрассудных трат на наряды, выезды и на прочее баловство, она повадилась устраивать своим приятельницам угощения и приемы, не говоря уже о бесчисленных мелких расходах, которые тянутся за крупными, как щупальца за спрутом. Если прибавить к этому недород и дороговизну тех лет и последовавшее за этим затишье в делах, вы без труда поймете, что положение мое очень скоро пошатнулось: я заметно ослаб, в голове чувствовал кружение и едва держался на ногах. Еще немного, и я бы рухнул. Кто не жил такой жизнью, не знает, во что она обходится. Если бы в Кастилии издали закон, по которому жена должна участвовать половинной долей в прибылях мужа, то моей супружнице не только нечем было бы поживиться, а еще пришлось бы докладывать из приданого. Тогда она старалась бы помогать мужу в делах. Но такого закона нет, и у женушек наших одна забота: поскорей растратить и пустить на ветер мужнино состояние.
Денег и другого добра у меня было столько, что, живи я один, я очень скоро стал бы весьма богат. Но я женился – и стал нищим. Однако, пока лишь я да мой тесть знали истинное положение вещей, я по-прежнему пользовался неограниченным кредитом, ибо все считали, что я владею рентой в пятьсот дукатов. Я налегал на это призрачное богатство изо всех сил и в конце концов не выдержал собственной тяжести, дал трещину и осел, словно здание без фундамента.
Приближался срок платежей. Время и вообще бежит быстро, а кто кругом в долгу, для того оно не бежит, а летит. Я попал в тиски, не находил себе места и утратил покой. Пришлось идти за советом к тестю и рассказать ему о своих затруднениях. Он меня ободрил и успокоил, заверив, что спасение в наших руках.
Он тут же накинул плащ, и мы рука об руку отправились в контору к королевскому нотариусу, с которым он состоял в давней дружбе. Тесть попросил его пойти с нами в Санта-Крус (так называется церковь, стоящая на площади того же названия, напротив тюрьмы и здания суда), и там мы изложили ему под большим секретом суть дела. Тесть присовокупил:
– Сеньор Н., если вы нам поможете, то и вам кое-что перепадет. Ведь вы уже знаете, что я не скуплюсь, когда дело того стоит. Зять мой должен еще одному лицу тысячу дукатов; эта расписка помечена более давним числом, чем его задолженность мне, и к тому же заверена у другого нотариуса, но мы желаем, чтобы все наши дела вели только вы, ибо считаем себя вашими друзьями и покорными слугами. Я отблагодарю вашу милость, а сын мой, которого вы перед собой видите, подарит вам, как только будет отпущен на свободу, двести дукатов на перчатки; я же остаюсь за него поручителем.
Нотариус на это ответил:
– Все будет сделано как угодно вашей милости. Принесите сюда долговую расписку на четыре тысячи дукатов и мы заключим соглашение о выплате по десяти дукатов из ста; нам поможет один мой знакомый, которому мы намекнем, в чем тут суть, и заплатим за это сколько следует; а в остальном можете положиться на меня.
Тесть предъявил ко взысканию мой вексель, и меня арестовали. Все мое имущество было опечатано. Жена тотчас же потребовала вернуть ей приданое, опись которого заняла такое полотнище бумаги, что его хватило бы на целое платье. Оба, и отец и дочь, предъявили также права на дом, мебель и другие ценности; деньги и украшения были загодя припрятаны в надежном месте; словом, оказалось, что и описывать-то нечего.
Узнав, что я в тюрьме, кредиторы нагрянули со всех сторон в надежде получить из моего имущества причитавшиеся им суммы; в различные нотариальные конторы были предъявлены мои расписки и другие долговые обязательства. Но наш нотариус оповестил всех, что иски по этому делу должны поступать только в его контору, поскольку он наш главный ходатай, а полномочия его признаны законными и утверждены алькальдами города.
Когда кредиторы убедились, что дело плохо и взыскать с меня нечего, они попытались наложить арест на мою ренту в пятьсот дукатов. Но тут выступил ее настоящий владелец, дядюшка моей жены, и заявил, что рента принадлежит ему. Началась тяжба, занявшая тысячу пятьсот страниц, – столько там было всяких расписок, обязательств, завещаний, дележей, полномочий и других бумаг.
Кто желал получить оттуда документ, чтобы обратиться за помощью к адвокатам, вынужден был адресоваться к нашему нотариусу, который брал за копию такие деньги, что волосы вставали дыбом. Некоторые все же платили; но другие сразу поняли, что дело это гиблое и что в нем не поевши не разберешься; эти предпочли махнуть рукой на свои права, чтобы не бросать денег на ветер, и просили лишь выплатить им хоть какую-нибудь часть присвоенных мною сумм. Они мечтали уж о том, чтобы шапку уберечь, коли голова все равно пропала; ведь при таком обороте дел все хлопоты бесполезны. Они даже старались выручить меня из беды, не имея других надежд спасти свои деньги. Я попросил отсрочки по платежам на десять лет. Некоторые пошли и на это. К ним присоединился мой тесть, а так как он был главным кредитором, то и другие, потерявшие меньше, согласились на уступки. С этим меня выпустили на свободу, а нотариус тоже не остался в накладе.
Итак, я был объявлен несостоятельным должником и мог отныне ходить только на помочах; зато помочи эти были из чистого серебра. Мне досталась уйма чужого добра, ибо я ограбил тех, кто положился на оказываемый мне кредит и доверил мне свои деньги. Собственно говоря, я совершил такую же кражу, какие совершал и раньше, но остался в полном почете и сохранил честное имя. Подобный поступок не что иное, как грабеж, но именовался я не вором, а негоциантом. С такими проделками мне пришлось столкнуться впервые; до сих пор я и мечтать не смел ни о чем подобном.
На мой взгляд, ложное банкротство – опаснейший вид мошенничества, который надо сурово пресекать. Из-за контррасписок у нас нет ни твердых репутаций, ни обеспеченного кредита. Само государство от них страдает; они порождают бесчисленные тяжбы, вследствие которых всякие бродяги пускают по миру тех, кто раньше был богат, а сами обогащаются за их счет. Если же найдется честный судья, который захочет разобраться в этом жульничестве и восстановить законные права ограбленных, он увидит, что это выше его сил: все так запутано, что невозможно докопаться, кто тут прав, а кто виноват, и ни в чем не повинный человек терпит обман и убытки.
Дело в том, что обманщик первым делом старается закрыть для правосудия все ходы и выходы; лишившись этой путеводной нити, судья сбивается с правильного пути, и мошенник одерживает победу. Я знаю, найдутся люди, которые будут утверждать, что контррасписки в коммерции полезны и даже необходимы; но я берусь доказать им, что это не так. Если кто хочет поддержать другого своим кредитом, пусть прямо объявит себя его поручителем, вместо того чтобы покрывать своим именем обман.
Когда я впервые побывал в Барселоне, я узнал (и сведения эти подтвердились во время моего вторичного пребывания в этом городе на обратном пути из Италии), что звание коммерсанта считается там почетным и получить его можно не иначе, как представившись приору и консулам гильдии, которые принимают в корпорацию нового купца, тщательно изучив состояние его дел. Открыть торговлю может лишь тот, кто располагает капиталом, значительно превосходящим стоимость его лавки. А в Кастилии, которая правит полмиром, не требуется ни большого капитала, ни твердой репутации, ни гарантии со стороны гильдии: достаточно быть пройдохой и уметь обманывать тех, кто тебе поверит, и уже можешь зачислить самого себя в негоцианты. А когда дутые дела лопаются, то жулики вытаскивают на свет свои контррасписки и становятся много богаче, чем были до банкротства, – и мы это видим ежедневно, на многих примерах. Они сталкивают в пропасть всех, кто им поверил; расходы по тяжбе довершают дело. Если же в числе жертв окажутся крестьяне или мастеровые, то убыток терпит и королевская казна: ведь разорившиеся люди не могут выплачивать государю положенную подать. Так само государство страдает, от злостных банкротств; о торговле же и ремеслах не приходится и говорить: занявшись хождением по судам, ремесленники забрасывают свое прямое дело. Лучше не дать разбогатеть нескольким прощелыгам, чем разорить и пустить по миру многих честных людей. Если бы не контррасписки, всякий мог бы спокойно ждать платежей, имея надежные сведения о своем должнике и не опасаясь, что состояние его, чего доброго, принадлежит совсем другому лицу.
Я лишь мимоходом касаюсь этого зла, ибо надеюсь, что в скором времени им займутся. Боюсь только: как бы правители наши не бросили доброе дело из-за того, что я заговорил о нем раньше их. Много полезных начинании губится ради того, чтобы честь открытия не досталась другому: кто стоит у власти, тот желает во всем быть первым и единственным. В общем, скажу, что думаю, а там как угодно; могут оставить все по-старому; мое дело – исполнить свой долг, а те пусть исполняют свой, ибо они и сами ие дети, и умом не обижены. Была бы лишь охота исправить зло, честно служить богу и королю, – речь-то идет о благе государства.
Всякий раз, когда человек небогатый начинает торговлю, он, желая укрепить свой кредит, просит кого-нибудь из родичей или друзей продать ему на большую сумму государственных бумаг или другого имущества, а сам пишет контррасписку, в которой указано, что имущество это перешло к нему лишь по видимости и что он обязан по первому требованию вернуть состояние законному владельцу. Благодаря этому обману находятся желающие вступить с новым купцом в сделку и поверить ему в долг. Судите сами, за кого нас принимают; ведь даже невежественные и дикие гвинейские негры получают в обмен на свои богатства стеклянные бусы, бубенцы и другие побрякушки, а чтобы обмануть нас с вами, достаточно звона, блеска и тени этих побрякушек!
Торговля пошла успешно – что ж, значит кредиторам повезло: они получат обратно деньги, которые доверили новоиспеченному купцу, а если он прогорит, то они непременно попадутся в устроенную им ловушку. Все основано на обмане. Кто имеет контррасписку, тот свое получит, а прочие останутся ни с чем.
Бывает и так: какой-нибудь прощелыга не имеет охоты платить долги; тогда, незадолго до срока платежа, он продает или передает свое имущество другому лицу, обезопасив себя при помощи контррасписки. Нередко случается, что заимодавцы являются в положенный срок за деньгами, а должник, фиктивно передавший кому-нибудь свое имущество, за это время умер – и получить не с кого. Сообщник его скрывает существование контррасписки, и все деньги достаются ему, а покойник отправляется ad porta inferi[126]126
…ad porta inferi (лат.) – ко вратам преисподней.
[Закрыть].
Этим приемом пользуются и тогда, когда хотят, не имея состояния, выгодно жениться: берут у кого-нибудь вещи и ценные бумаги напрокат, для видимости, пишут контррасписку и выдают себя за богатых людей. Когда свадьба сыграна, настоящий владелец имущества забирает его обратно, и новобрачным нечем оплатить даже свадебные расходы; взаймы много не получишь, и вскоре молодожены остаются без куска хлеба.
Раскрывается обман – кончается любовь; иной раз, и довольно часто, дело доходит до рукопашной, ибо жена не соглашается отдавать мужу свое приданое и не хочет выплачивать его долги.
Все это зло вовсе не трудно пресечь. Достаточно издать закон о запрещении подобных сделок, об отмене всех доныне написанных контррасписок и непризнании за ними законной силы; пусть каждый получит обратно то, что фиктивно продал другому. Тогда было бы твердо известно, у кого какое состояние и можно ли поверить ему в долг; да и в судах стало бы вдвое меньше тяжб, ибо большинство судебных дел по всей Кастилии связано с контррасписками или ими порождено.
ГЛАВА IIIГусман де Альфараче продолжает повествование о своей семейной жизни. Жена его умирает, и он возвращает тестю ее приданое
Ты, конечно, заметил, читатель, что я снова сбился с дороги. Право, зачем и для какой надобности трачу я дорогое время, намазывая масло на камни? Или думаю, они размякнут? Неужто я все еще не потерял надежды отмыть добела черного кобеля? Не на ветер ли я бросаю слова?
Вижу, вижу, что понапрасну бьюсь головой об стену, понапрасну трачу время и силы; эдак не выслужишь себе ни чести, ни милости, да и толку не добьешься. Всякий скажет: прежде чем людей учить, надо самому поучиться. Лучше бы я рассказал две-три смешные побасенки! Тогда и сеньора донья Вертушка, которая уже совсем заскучала и дремлет под рокот наставительных речей, снова бы встрепенулась.
Я так и слышу голос читателя, бормочущего себе под нос: «Брошу-ка я эту книгу под стол! Ей-ей, надоело». И он тысячу раз прав. Все, что я говорю, – истинная правда, а в правде веселого мало: она глаза колет, шуток не любит, да и на вкус горька. Однако не хочу, чтобы ты оттолкнул полезное лекарство из-за противного его вкуса и запаха; а потому позолотим-ка пилюлю.
Итак, вернемся к тому месту, где мы отклонились от прямого пути. Я снова всплыл на поверхность, собрав все средства, какими располагал, а было их гораздо меньше, чем мне бы хотелось и требовалось. Чтобы поднять большую тяжесть, нужна большая сила; кто строит башню на песке, у того она скоро развалится. Когда мужчина и женщина собираются вступить в брачный союз, то муж должен оплатить ежедневный обед, а жена доставить ужин. Четыре стены да шесть ковров – с этим недалеко уедешь, тем более что на дорогие безделушки и украшения я потратил деньги, которые должен был бы пускать в оборот. У молодоженов уходит на обзаведение почти весь капитал, и жить им уже не на что: сначала покупаешь лишнее, а потом спускаешь необходимое. Зачем скромный купец заказывает для жены дюжину платьев, употребив на это почти все свое состояние? Разве он намерен торговать старым женским тряпьем?
Сеньора моя супруга не собиралась ни в чем себе отказывать и совсем не умела беречь копейку. У отца она привыкла к баловству и роскоши, и когда вошла в мой дом, всякая домашняя работа была ей в тягость. Собрав все, что у меня осталось, я снова пустился в денежные дела, так же мало стесняясь выбором средств sicut erat in principio[127]127
…sicut erat in principio (лат.) – так, как было вначале.
[Закрыть].
Я давал деньги под залог, а тесть покупал у меня просроченные заклады или наоборот – смотря по тому, куда склонялась чаша весов; при этом мы старались сбывать эти вещи через вторые руки.
В заклад мы, как правило, брали золотую пряжу, старинное серебро, драгоценные безделушки, и когда находился покупатель, неукоснительно включали в продажную цену стоимость отделки и оправы; кроме того, мы всегда подсовывали вместе с ценными вещицами какую-нибудь дрянь, которую иначе невозможно было бы сбыть с рук.
Выручал я мало; всей прибыли едва хватало на то, чтобы кое-как перебиться. Доход был самый ничтожный, да и все мое состояние значительно уменьшилось, а мы его к тому же нещадно проживали и проедали; однако жениного приданого не трогали: ее собственность считалась у нас неприкосновенной, к своим владениям она меня и на пушечный выстрел не подпускала.
Я выкручивался, как умел: заложенные у меня вещи отдавал напрокат из двадцати процентов за четыре месяца. Нотариус же – это был наш приятель и свой человек – заверял документ о том, что означенная вещь продана за гроши. Затем наш помощник, чьи услуги мы с нотариусом оплачивали сообща, относил деньги, якобы вырученные за продажу, владельцу просроченного заклада, сообщая ему, что вещь с трудом удалось продать. Тот давал расписку в получении денег, вещь переходила в мою собственность, и вот вам вся операция.
Мы нередко прибегали к одному хитрому и тонкому приему, чтобы должник не мог выскользнуть из наших когтей, воспользовавшись дворянским званием или какими-нибудь другими привилегиями.
Прежде чем поверить деньги в долг, мы наводили справки, надежный ли он должник. Если оказывалось, что у него есть чем уплатить и что деньги он берет лишь по неотложной надобности, то мы давали ему ссуду без дополнительных обеспечений; впрочем, случалось, что даже самые надежные и проверенные должники нас подводили. Если же о ссуде просил человек неизвестный, не внушавший безусловного доверия, то мы предлагали ему привести поручителя или же давали деньги под залог недвижимой собственности. Когда выяснялось, что владения эти принадлежат не ему или отягощены многочисленными арендными платежами, так что на каждой черепице и на каждом кирпичике наросло долгу не меньше, как на несколько эскудо, это нас ничуть не смущало. Напротив, того-то мы и ждали и тотчас же требовали от просителя формального подтверждения за личной подписью, что владения эти принадлежат действительно ему, расположены на государственных, а не на сеньориальных землях, свободны от арендных выплат – как временных, так и пожизненных, – не заложены и не обременены какими-либо иными долгами. Когда же сей должник не приносил денег в срок, мы напускали на него нашего знакомого альгвасила, с которым было условлено, что он берет себе определенную долю десятинного сбора со всех дел, попадающих в его ведение благодаря нам, и тут же предъявляли иск об описи имущества должника или его поручителя.
Вздумай он упираться и отказаться от выплаты, тут-то и грянет над ним гроза, какой он и не ждал: мы затевали против него уголовное дело; обрушивали на несчастного бесчисленные беды; изобличали в том, что имущество его отягощено долгами, и топили его, обвинив в злостном обмане и мошенничестве. Благодаря этому приему мы могли действовать наверняка и без подобных предосторожностей никогда в долг не давали.
Похвально это или непохвально, – я знаю и сам; а впрочем, куда люди, туда и мы; на совести у нас давно наросли мозоли, так что она нисколько нас не беспокоила.
Про себя же могу сказать, что за все время, пока занимался такими делами, я ни разу по-настоящему не исповедовался, а если и заглядывал в исповедальню, то больше для вида, чтобы священник не осердился и не отлучил меня от церкви.
А почему я боялся бога, это я вам сейчас объясню. Ведь я обещал закладчикам вернуть полную стоимость вещи, как только она будет продана, ибо для них это был вопрос жизни; а между тем тайком пускал в оборот одновременно по пятнадцать – двадцать закладов и ни разу не сознался должникам, что употребляю их добро для незаконных и ростовщических операций. Я молчал об этом даже на исповеди и тем лишал себя возможности достойно и с чистым сердцем принять святое причастие; и все ради того, чтобы урвать и оттягать втихомолку то, чего не мог отнять открыто.
Я не отдавал им нажитой на их вещах прибыли даже тогда, когда они выкупали свой заклад в срок; судите сами, хорошо ли я поступал? Плохо, видит бог! Я должен был отдавать им полученный барыш, но не отдавал, да и другие этого не делают и делать не собираются.
Господь да откроет нам глаза; а я уверен, что если бы помер в ту пору, душа моя отправилась бы прямехонько в ад. Дельцы – народ отпетый, совести не имеют и бога не боятся.
Вот кто мог бы послужить славной и удобной мишенью для моей пращи! То-то же так опасливо поглядывают на меня эти коварные предатели! Запустить бы в них камнем, да таким, чтоб кости захрустели! Ведь я и сам той же породы и знаю все их повадки как свои пять пальцев. Хотите, устроим им славную встряску? Да нет, вы не хотите… Что ж делать! Сделаем вид, будто их не замечаем. А жаль, жаль отпускать злодеев целыми и невредимыми.
Но боюсь, меня упрекнут в том, что все-де мне не мило, все не по мне. Ладно, обойду их стороной. Да и то сказать, – может, и мне случится нужда в ростовщиках. Зачем ссориться с теми, к кому, того и гляди, надо будет набиваться в друзья? В конце концов мы ходим к ним лишь тогда, когда нуждаемся в их услугах. Верно, что истинный друг узнается по добрым делам; не менее верно и то, что по злым делам нетрудно распознать врага. Прошу заметить лишь одно и сделать простой подсчет: двести дукатов, взятых у ростовщика, через два года превращаются в шестьсот и даже больше; как же заплатит большую сумму тот, кто не мог заплатить малую?
А впрочем, поступайте как знаете, я же возвращаюсь к своему повествованию.
Не мною первым замечено: коли не делаешь того, что должен, то должен за все, что делаешь. Какой толк от богатства, зачем оно, если мы не знаем, как его сохранить? Недаром говорится, что больше проку умному от хорошего тумака, чем дурню от полного сундука. Кто еще не опоздал, тому я советую спохватиться, пока есть время; пусть не будет самонадеян и держит ухо востро: чего не ждешь, то и стрясется. Как говорят по латыни: «Martinus contra»[128]128
Martinus contra (лат.) – Мартин против; поговорка, бывшая в ходу у юристов для обозначения необоснованного противоречия. Здесь употреблена в том смысле, что повороты судьбы всегда неожиданны и алогичны.
[Закрыть], – а выражаясь по-простому: «Не светило, не горело, да вдруг и припекло». Денег у меня было как будто достаточно, и я считал себя богатым, но вдруг ни с того ни с сего стал нищим, а как и почему – про то ведает один бог.
Я все дожидался дня, когда на досуге разберусь в своих делах и определю, сколько мне можно проживать. Но день этот так и не наступил: я был уверен в себе и воображал, что если умею обманывать добрых людей, то уж сам не обманусь. Так всегда бывает: кто верит в себя, тот не верит в бога, а из-за этого гибнут и богатства и души. Я сам оказался своим злейшим врагом, своими руками выкопал себе могилу. Хорошие поступки доброго человека – это и есть награда ему за добродетель; точно так же и дурные дела, совершенные негодяем, сами служат тягчайшим для него наказанием. Собственные мои дела ополчились на меня, а вовсе не убыточная торговля или злые люди. Таков промысел божий: оружие, которое мы поднимаем против неба, обращается против нас самих.
Я не особенно горевал о том, что у меня мало денег, ибо уже имел случай узнать, что дары фортуны непостоянны, как и сама она, и что чем благосклоннее к нам судьба, тем скорее она от нас отвернется. Печалило же меня то, что жена моя, данная мне на утешение во всех скорбях, та самая женщина, которая настойчиво упрашивала своего отца выдать ее за меня замуж и заставляла его искать посредников, мое второе я, моя супруга – первая на меня ополчилась и стала злобно преследовать и гнать! И единственно по той причине, что я лишился денег! В своей ненависти она дошла до того, что без всяких оснований обвинила меня в распутстве, рассказывая всем, что я мерзавец и негодяй, и нашлись люди, которые посоветовали ей требовать развода. В числе их был один ученый адвокат, подтверждавший в написанном его рукой документе, что она имеет на это право. Жестокая обида!
Как ни трудно расторгнуть брачный союз, но терпеть его еще труднее, когда между супругами нет согласия. Жить со злой женой – все равно что поселиться под дырявой крышей; насколько мила и приятна добродетельная хозяйка, пекущаяся о процветании своего дома, настолько же противна, невыносима и ненавистна та, которая забывает свой долг.
Удивительно, до чего женщина хитра и изворотлива! Как она умеет, словно второй Скот[129]129
…словно второй Скот… – Иоанн Дунс Скот (род. между 1266 и 1278 гг., ум. в 1308 г.) – знаменитый средневековый философ, последний представитель золотого века схоластики, прозванный doctor subtilis («утонченный доктор»).
[Закрыть], доказать то, что ей нужно! Тысяча мужчин не сочинят того, что одна женщина мигом придумает, если ей надо извернуться и солгать. Про закоренелого холостяка говорят, что он подобен либо ангелу, либо дикому зверю; а я скажу, что ни один холостяк не терпит от одиночества столько горя, сколько видит женатый, если ему попадется скверная жена.
Пока я не женился, я был богат, а теперь женат – и беден. Друзья веселились у меня на свадьбе, а я горюю после свадьбы. Они провели у меня несколько сладких минут и разошлись по домам; а я у себя дома терплю множество горьких часов и единственно по той причине, что так угодно моей богоданной супруге из-за ее глупого чванства. Была она расточительница, мотовка, транжирка; мечтала лишь о том, чтобы я возвращался домой нагруженный дарами, словно неутомимая пчела. Ей не терпелось выпроводить меня утром на улицу, чтобы не позднее полудня я вернулся к ней с полными руками и пустыми карманами. Если же руки у меня были пусты, то она прямо-таки из себя выходила. Несчастный я человек! Когда же она стала замечать, что масло кончилось и горят уже фитили, когда в доме нечего стало есть и пришлось уносить и продавать вещи, – тут она словно с цепи сорвалась. Чего я только не насмотрелся! Она возненавидела меня, как злейшего врага.
Ни ласковые речи, ни уговоры отца, ни мольбы родственников и знакомых – ничто не могло вернуть мне ее расположения. Она не желала мира; душа ее находила мир только в раздоре. Ей не хотелось покоя – покой она обретала только в сварах и криках; чтобы насолить мне, она запиралась у себя в комнате, отказывалась спать в супружеской спальне и есть за общим столом. Ведь она знала, что я ее люблю и этим можно меня уязвить.
Я прямо не знал, что и делать. Выхода не было; исчезло то, что только и могло ее умиротворить, а именно деньги.
Невольно подумаешь, что иные женщины вступают в брак из одного каприза и любопытства; выйти замуж для них все равно что снять комнату в трактире: понравится – хорошо, а не понравится – так за чем же дело стало? Достаточно любого предлога и двух лжесвидетелей – и можно затеять дело о разводе.
А уж если супруга ваша недурна собой и кому-нибудь приглянулась… не хочется и продолжать. Уважаемые сеньоры адвокаты, судебные секретари, судьи! Прошу вас, снимите очки и поглядите, что вы делаете: ведь вы разрываете узы супружества и открываете доступ дьявольскому соблазну; вы сбиваете жен с пути, лишаете чести их мужей и отнимаете у обоих супругов их состояние. Именем неба предупреждаю, что оно покарает вас за столь тяжкий проступок. Как аукнется, так и откликнется! Помните, что за тайный грех положено тайное наказание. Если муж не рассек вам лицо ножом и не поколотил вас палкой, это еще не значит, что ваше преступление осталось безнаказанным; виновник почувствует на себе гнев божий, когда другой отнимет у него жену, когда в доме его поселится раздор, срам, болезнь и бог этому попустит. Пусть тогда поразмыслит, за что все это ему ниспослано.
Я обращаюсь ко всем без исключения. Пусть посмотрят на себя со стороны и те, что устраивают сие непотребство, и те, что ему потворствуют, ибо все они одним миром мазаны. Поглядите на невесту в день свадьбы, когда вокруг нее теснится толпа гостей: как мила она с женихом, как всем довольна, как ей нравится пышный праздник, ломящиеся от яств столы! Постель постлана на новых, мягких и пышных пуховиках! Как все приятно!
Но вот деньги кончились. Не стало нарядов, подарки больше не сыплются, словно из рога изобилия. Тот же час прокисает наше молоко… Куда деваются все достоинства молодого мужа? Он разом утратил благодать, словно угодник божий, совершивший смертный грех. С ним попросту случилось то, что со мной: он обеднел. А обеднел я вовсе не оттого, что разучился зарабатывать деньги: ведь не стал же я менее ловким и изворотливым, чем был; нет, все дело в том, о чем я говорил раньше: бог меня покарал. Божья власть беспредельна, не связана буквой закона и не знает предписаний: за это полагается то, а за то – это.
