Текст книги "Гусман де Альфараче. Часть вторая"
Автор книги: Матео Алеман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
– Сеньор, Сайяведра, без сомнения, рассказал кое-что обо мне вашей милости, и вы уже, верно, знаете, что я бедный человек, а зовут меня Швец Косорукий. Конечно, на свете есть тысячи богачей глупее меня, однако немало найдется ловких хитрецов не мне чета, которым пришлось-таки закачаться в петле, хотя они заслужили такую участь ничуть не больше моего, за что я ежечасно возношу господу благодарственные молитвы.
Уже с год, а может и больше, с тех пор, как судьба занесла меня в этот город, я состою на службе у одного богатого купца; месяца четыре тому назад он стал доверять мне свои счетные книги. Все бумаги у меня в руках, но деньги он от меня прячет. Велик соблазн, но и страх берет. Не знаю, как поступить, чтобы достать яблочко, а самому не повиснуть. Из-за мелочи не стоит рисковать, лучше сидеть на жалованье, а брать – то уж так, чтобы почувствовать. Я поделился этими мыслями с Сайяведрой. Одному мне не справиться, и я просил его свести меня с каким-нибудь славным малым, поскольку у него большие знакомства среди нашего брата. Ум хорошо, а два лучше; каждый по-своему хитер; глядишь, что-нибудь и придумаем, «покуда божественный дремлет Гомер»[101]101
…«покуда божественный дремлет Гомер» – см. стих 359 из «Послания к Пизонам» Горация: «Если и добрый наш старец Гомер иногда засыпает».
[Закрыть]. Получив давеча записочку, я сразу понял, что это неспроста. Не такой человек Сайяведра, чтобы зря поднимать тревогу.
Удастся затея – в накладе мы не останемся. А что касается денег, то могу утверждать, – ибо видел все это своими глазами, – что одних товаров для ростовщических операций у него сейчас не меньше как на двадцать тысяч дукатов. Ключи от кладовых часто бывают у меня: он питает ко мне большую доверенность. Впрочем, нетрудно понять, что я не стану выносить на спине тюки из дома.
Сверх того, в двух кованых сундучках у него хранится больше чем на пятнадцать тысяч монет разной чеканки, а в конторке, в одном из ящиков, он не далее как дней двенадцать тому назад спрятал чудесную буро-пятнистую кошечку[102]102
…буро-пятнистую кошечку… – В Испании той эпохи кошельки обычно изготовлялись из кошачьих шкурок и в обиходе их называли «кошками».
[Закрыть], тихонькую и смирную, как раз под пару вашему покорному слуге. У этой кошки, правда, нет зеленых глаз, цепких когтей и острых зубов, зато она набита золотом на три тысячи эскудо – и все в полновесных светленьких дублонах, двойных и четверных; там нет ни одного простого! Он их приготовил и отложил, чтобы отдать под проценты одному купцу, который просит ссудить эту сумму на срок в шесть месяцев, а хозяин дает только на четыре месяца и с ростом в четвертую часть. Тому, вероятно, придется подписать это обязательство.
Мой хозяин закоренелый негодяй. Весь город его ненавидит. Нет человека, который не видел бы от него какой-нибудь пакости. Правды он не жалует, зато и друзей не имеет. Соседи кипят на него злобой; он обманывал всех, кто вел с ним дела. Я уверен, что, как жестоко мы с ним ни поступим, никто и пальцем не пошевелит; напротив, все будут только рады.
Затем он сообщил, как зовут купца, где он живет, по какую руку от входа стоит конторка и в котором из ящиков хранится кошка. Он так хорошо все объяснил, что я с завязанными глазами нашел бы заветный кошель. Я спросил, очень ли трудно будет добыть слепки ключей. Орлан сказал, что нет ничего легче: все ключи, в том числе от кладовых и от сундучков, надеты на одну цепочку, и хозяин частенько дает их ему как своему кассиру, чтобы достать и принести что нужно; впрочем, будучи человеком скупым и недоверчивым, он ни на минуту не сводит с них глаз.
Я был рад, что самое трудное улаживается само собой, и сказал Орлану:
– Для успеха дела необходимо прежде всего доставить сюда восковые отпечатки ключей; я должен на них взглянуть и заказать такие же. Кроме того, надо обсудить, что мы у него возьмем: нельзя же убить человека, а вместе с тем сумма должна быть достаточно велика. Затем не мешает договориться, кому какая достанется доля.
Мы согласились, что главной целью покражи будут три тысячи эскудо, хранящиеся в кошке. Когда же речь зашла о дележе, мы начали торговаться и рядиться, словно на овечьем рынке, а я под конец сказал:
– Если бы, несмотря на опасность дела, все сошло гладко и мы ловко ускользнули бы и от петли и от ножа, то добычу следовало бы делить соответственно риску, то есть поровну; но на сей раз мы играем наверняка, – никакой опасности нет; перейдем реку, даже ног не замочив. Никто нас ни в чем не упрекнет, и мы сбережем наше доброе имя, незапятнанную честь и неповрежденную шею. Не считаете ли вы, что зодчий, задумавший столь прекрасную планировку, заслуживает особой оплаты, помимо своей доли барыша? Я хочу получить эту добавочную оплату и полагаю, что мне следует выделить треть всей суммы, чистую и свободную от вычетов, а оставшиеся две трети мы поделим на равные доли, распределив между нами тремя.
Мы спорили долго; но я имел два голоса: мой и моего слуги; кроме того, мы не были родными братьями и не делили отцовское наследство, а потому пришли к полному согласию. Восковые отпечатки были доставлены, ключи изготовлены, и Орлан испробовал их на деле, чтобы в решительную минуту они нас не подвели.
В один прекрасный вечер я объявил ему наконец, что наутро желал бы повидаться с купцом; он тоже должен присутствовать при свидании и намотать на ус все, что там произойдет; в дальнейшем это пригодится. Я сказал также, что отныне мы должны с ним встречаться каждый вечер. Он обещал исполнить все в точности и с этим удалился.
На другой день поутру я пришел в лавку к этому купцу и в присутствии Орлана после взаимных приветствий и любезностей сказал:
– Почтенный сеньор, я дворянин, нахожусь в этом городе совсем недавно, а приехал сюда, чтобы сделать кое-какие закупки к свадьбе и приобрести подарки для моей невесты, ибо я задумал жениться. Со мной более трех тысяч эскудо, которые я держу на постоялом дворе, где остановился. Знакомых у меня в этом городе нет, и я не знаю, кто тут честный человек, а кто мошенник. Деньги же вещь опасная, с ними недолго и до беды, особливо когда их негде припрятать. А живу я в трактире, где постоянно толчется народ. Хотя мне дали ключ от комнаты, но у трактирщика может оказаться второй такой же, и я в большой тревоге.
Между тем мне столько говорили о вашей добропорядочности, что я пришел к вам с нижайшей просьбой: не откажите в любезности и спрячьте у себя на несколько дней мои деньги, пока я не сделаю всех покупок. И если чем-нибудь смогу отслужить вашей милости, то вот вам моя рука и слово дворянина, что я умею быть благодарным.
Купец решил, что золото мое уже у него в кармане; я уверен, что его помыслы мало чем отличались от моих: я нацелился на его денежки, он – на мои. А сказал он, что его дом и сам он к моим услугам и что я могу прислать деньги со своим пажом, когда сочту удобным. Здесь они будут в полной сохранности, и я получу их обратно, как только пожелаю.
На этом мы и распростились: он – в полной готовности принять деньги, а я – с обещанием, что они тотчас будут к нему доставлены. Но больше я там не появлялся, пока не наступил решительный момент. Когда мы с Сайяведрой вернулись к себе, он, словно дурачок, все время допытывался, где мы возьмем столько денег, чтобы снести на хранение к купцу, и я наконец сказал ему с улыбкой:
– А разве ты их еще туда не отнес?
Он расхохотался, услышав такие слова, но я его остановил:
– Что тут смешного? Деньги у него, и весьма надежно припрятаны. Скажи твоему приятелю Орлану, что через неделю он должен доставить сюда черновую книгу записей, куда хозяин вносит заметки для памяти.
Как-то вечером, когда не истекла еще эта неделя ожидания, Сайяведра помог мне раздеться и лечь в постель, но мне не спалось от забот, и я заговорил так:
– Следует тебе знать, Сайяведра, что когда осел тяжко занемог и почувствовал приближение конца, он собрал вокруг себя всех родственников и сыновей, коих у него было бесчисленное множество; каждый надеялся поправить свои дела за счет наследства, и законные дети бросались с кулаками на незаконных. Но почтенный отец, стремясь водворить между ними мир, рассудил за благо составить духовную и распределил свое наследство следующим образом: «Язык мой после смерти завещаю тем из моих сыновей, которые уродились льстецами и сплетниками; гневливым и сварливым отказываю хвост; сладострастникам – глаза; мозги – алхимикам и судейским, любителям крючкотворства и всяких подковырок; сердце мое пусть отдадут скрягам; уши – буянам и скандалистам; морду – эпикурейцам, обжорам и пьяницам; кости – лентяям; хребет – чванным гордецам; загривок – упрямцам; задние ноги – адвокатам; передние – судьям; голову – писарям. Мясо раздайте беднякам, а шкуру пусть поделят между собой мои внебрачные дети».
Будет весьма неприятно, если твой дружок, кивая на купца, на деле ограбит нас с тобой и снимет последнюю рубашку, так что нам придется прикрывать наготу шкурой славного завещателя. Правда и то, что надо быть семи пядей во лбу, чтобы надуть таких, как мы. Я это говорю к тому, что для успеха дела придется доверить Орлану десять штук наших кровных десятикратных дублонов, итого целую сотню. Такая сумма на улице не валяется. Как бы, заполучив денежки, он не сбежал, потеряв интерес к нашему содружеству.
Но Сайяведра на это ответил:
– Если бы мы отдали ему не сто, а даже пятьсот или пятьсот тысяч дублонов, они и через тысячу лет были бы в целости, до последнего карлина[103]103
Карлин – серебряная монета с изображением Карла I.
[Закрыть], ибо в нашем братстве есть неписаный закон: соблюдать среди своих полную честность. Я готов поручиться за Орлана и беру всю ответственность на себя.
Гусман де Альфараче успешно совершает ограбление, отдает Орлану его долю и отбывает в Геную со своим слугою Сайяведрой
Надежда, по самой сути своей означающая отсутствие желаемого, тревожит и мучит душу боязнью, что цель наших стремлений так и не будет достигнута. Вместе с тем в надежде – все утешение страждущих; это единственная гавань, в которой они находят себе убежище; словно дерево, она отбрасывает тень уверенности, пусть слабую, под которой страдальцы находят защиту от мук ожидания. И если с крепнущей и растущей надеждой вольнее вздыхает грудь, то нет ничего горше, чем полная ее утрата; и лишь ненамного легче терпеть все новые и новые отсрочки исполнения наших надежд.
Сколько тревог и волнений испытали мои подопечные за недолгий недельный срок! Ведь я только помазал их по губам, не открыв в подробностях всего замысла; надо думать, они немало помучились и поломали голову, пытаясь разобраться в запутанных линиях моей географической карты. Сколько их томится в тревоге – несчастных, что уповают на блага, в достижении коих они не раз отчаивались и вновь начинали верить.
Когда занялся долгожданный для них, да и для меня, день и Орлан принес книгу черновых записей, я разыскал чистую страницу среди заметок недельной давности и, выбрав подходящее местечко, написал следующее: «Дон Хуан Осорио принес на хранение три тысячи золотых эскудо дублонами, из коих десять десятикратных, остальные же двойные и четверные; а также на две тысячи реалов серебра реалами». Затем несколько раз перечеркнул эту запись, а на полях пометил другим почерком: «Деньги возвращены». После чего я захлопнул книгу и вернул ее Орлану.
В заключение я вручил ему десять десятикратных дублонов и приказал отпереть конторку нашим ключом, вынуть из кошки сотню эскудо и положить вместо них мои десять дублонов. В придачу к этому я дал ему два бервета; на одном было написано: «Эти три тысячи золотых эскудо принадлежат дону Хуану Осорио», а на другом: «Здесь лежат две тысячи реалов из денег дона Хуана Осорио». Я велел Орлану хорошенько посмотреть, нет ли в кошке другого бервета, и если есть, то вынуть его и положить туда мою карточку, а бервет-памятку о двух тысячах реалов вложить в мешок, где, по словам Орлана, хранилось на семнадцать тысяч или около того реалов серебром, точно неизвестно, поскольку туда ежедневно прибавлялось немного денег. Да чтобы хорошенько проверил, действительно ли сундучок с серебром стоит возле конторки, а облюбованный нами мешок имеет опознавательный знак в виде чернильного пятна возле завязки.
С тем Орлан и отбыл, получив распоряжение ночью положить на место все эти предметы. На другой день после обеда я отправился к купцу, стараясь пройти незаметно; слуга шел за мною следом, шаг в шаг. Когда мы пришли и купец меня увидел, он очень обрадовался, думая, что я несу обещанные деньги.
Мы оба готовились надуть друг друга; но какие бы мысли ни шевелились в эту минуту у него в голове, они, без сомнения, были весьма далеки от того, что готовил ему я. После взаимных приветствий я сказал:
– Вот этот слуга придет завтра с мешком и с запиской от меня. Распорядитесь, прошу вас, чтобы все было сделано быстро и беспрепятственно.
Купец, жаждавший завладеть деньгами и не питавший ни малейшего подозрения насчет моих намерений, сказал:
– Все будет исполнено, как угодно вашей милости.
Я пошел было прочь, но, не отойдя и двадцати шагов, внезапно вернулся и сказал:
– Как только я вышел от вас, я вдруг припомнил, что деньги мне понадобятся сегодня же для одного дела. Прикажите, ваша милость, подать их сюда.
Купец, оторопев, спросил:
– Какие деньги вы просите подать, ваша милость?
Я же ответил:
– Мои деньги, сеньор, все мои деньги; мне нужна вся сумма.
Он опять спросил:
– Какие деньги?
Я повторил:
– Мое золото и мое серебро.
– Какое золото? Какое серебро? – воскликнул купец.
А я ответил:
– Золото и серебро, которое я отдал вам на хранение.
– Мне? Ваши деньги? – возразил он, совсем потерявшись. – Нет у меня ни золота вашего, ни серебра; не понимаю даже, о чем вы говорите.
– Как так не понимаете? – закричал я в волнении. – Вот прекрасно, клянусь жизнью!
– А это уж и вовсе прекрасно, – ответил он, – спрашивать деньги, которых не давали.
– Да вы понимаете ли, что говорите? – отвечал я, – Полно шутить, милостивый государь; шутки эти мне весьма неприятны, и я прошу меня от них избавить.
– Да что ж это такое! – вскричал купец сам не свой. – Это вы шутите! Ступайте домой, сударь, сделайте одолжение.
– Ах вот как? Идти домой? Да я ничего другого и не желаю! Прикажите подать сюда деньги, и я тотчас уйду.
– Да нет у меня никаких ваших денег, и отдавать мне вам нечего!
– Я требую мои деньги! – твердил я. – Золотые эскудо и серебряные реалы, оставленные у вас на хранение.
– Ваша милость не оставляли мне на хранение ни эскудо, ни реалов, никаких ваших денег у меня нет.
А я сказал:
– Да ведь только что на глазах у этих вот кабальеро вы обещали, что отдадите деньги моему слуге, когда он придет за ними; теперь я сам за ними возвращаюсь, а вы отказываетесь их выдать!
– Вовсе я не отказываюсь, – сказал он. – Я от вас ничего не получал, и мне нечего вам возвращать.
– На прошлой неделе я принес сюда деньги, все свое имущество, – настаивал я, – и отдал их вам на хранение, а вы их приняли. Прикажите вернуть деньги без проволочек, я желаю тотчас же получить их обратно.
– В моем доме нет ни одного чужого кватрина[104]104
Кватрин – старинная мелкая монета.
[Закрыть]. Ступайте-ка, сударь, с богом, если только сюда не впутался сатана.
– Сатана меня попутал, когда я отдавал вам свое богатство! – вскричал я, пылая от гнева. – Что это значит? Вы отказываетесь отдать мои деньги? Нет, сеньор, извольте выложить сейчас же все до последнего кватрина, а не то пеняйте на себя!..
Он был так ошарашен и напуган моим гневным и решительным видом, что потерял дар речи, только улыбался и пожимал плечами, посылая меня то к богу в рай, то к черту в пекло и лепеча, что не знает меня и ему неизвестно, кто я такой и что мне надо.
– Ах так? Вы украли мои деньги и постарались запамятовать, кто я такой! Но в Милане есть еще правосудие, и суд заставит вас выложить все сполна!
Купец продолжал отрицать, уверял, что я ошибаюсь, что, может быть, я отдал деньги кому-нибудь другому, а он от меня никаких денег не получал и ничего мне не должен; что, впрочем, я действительно однажды приходил к нему и обещал принести на хранение деньги, но после этого он меня больше не видел. А если мне угодно обратиться в суд и суд признает за ним какой-нибудь долг, то он немедленно все уплатит.
После этого я дал волю языку и с пеной у рта завопил во все горло:
– Ах ты мошенник! Разрази тебя гром! Суд божий и человеческий покарает тебя, негодяй! Ограбить человека средь бела дня и пустить по миру! Да я вытрясу из тебя эти деньги, а заодно и душу! Подавай сюда сейчас же мои три тысячи эскудо, понял? Нечего мотать головой, это не поможет! Да я тебя в порошок сотру, а деньги свои получу, и золото и серебро – все, что ты у меня взял.
На улице поднялся переполох; к тем, кто слышал наш спор с самого начала, стали присоединяться прохожие и соседи, собралась толпа, кругом шумели, перекликались, так что совсем нас оглушили и мы перестали друг друга слышать. Одни спрашивали, по какому случаю крик; другие им рассказывали о том, что видели, каждый на свой лад, а мы стояли в середине толпы и яростно ругались.
Тут подоспел барджелло – это все равно что альгвасил в Кастилии, только без алебарды. Толпа расступилась и пропустила его в середину, когда мы уже готовились пустить в ход кулаки. Как только я увидел представителя закона, – хотя, говоря по совести, неизвестно, кому из нас двоих следовало больше бояться властей, – я понял, что дело в шляпе, и закричал:
– Господа, вы все видели, что здесь произошло и как этот негодяй задумал меня ограбить! Пусть допросят его слугу, – он скажет правду! А если тоже отопрется, то можете заглянуть в счетную книгу; там записано, сколько денег с меня получено, и в какой монете, и какими частями; и тогда все узнают, кто говорит правду, а кто врет. Так, по-вашему, я требую того, чего не давал? Вот здесь, в конторке, заперта кошка, и в ней моих три тысячи эскудо двойными и четверными дублонами, а вот вам и примета: среди них есть десять десятикратных дублонов, всего вместе ровно три тысячи. Да еще в длинном мешке, что он положил вот в этот сундучок, есть моих две тысячи реалов серебром, а всего, вместе с его собственными деньгами, там около семнадцати тысяч: он сам так говорил! Если мои слова не подтвердятся, то можете оставить все ему, а мне отрубить голову. Но вы сами увидите, кто прав! Только прошу сделать обыск сейчас же, а то он переложит деньги на другое место. – И, обращаясь к барджелло, я прибавил: – Обыщите конторку сами, ваша милость, и вы узнаете, кто из нас двоих лгун и мошенник.
Тогда купец сказал:
– Я согласен. Пусть сюда принесут мои книги, проверят все записи и пересчитают наличные деньги; если его слова подтвердятся, тогда я признаю, что он говорит правду, а я лгу.
Все присутствующие сказали:
– Вот и хорошо. Все ясно. Сейчас мы узнаем правду.
Купец приказал своему кассиру достать большую счетную книгу. Но когда тот принес ее, я закричал:
– Ах мерзавец! Ты не в этой книге записывал! В той ты сам писал, своей рукой!
Он велел принести книгу его собственноручных записей, но я снова завопил:
– Нет! Нет! Что это еще за штуки? Я говорю не про эту! Хватит вилять; та книжка была гораздо меньше, длинная и узкая.
Тогда Орлан сказал:
– Видимо, вы говорите про книгу для памятных записей; другой книги такого вида у нас нет. – И, вытащив ее, спросил: – Эта, что ли?
– Эта, эта! Она самая! Прошу всех убедиться в моей правоте. Нечего было ее прятать и утаивать, здесь все записано, как я сказал.
Книгу начали перелистывать, и когда я увидел свои записи, то закричал:
– Посмотрите, сеньоры, что здесь написано, вот на этой странице! Ага! Негодяй вычеркнул запись, а на полях приписал, что деньги мне возвращены! Нет, это не моя подпись! Ничего не выйдет, придется вернуть все сполна!
Они прочли запись и убедились, что я говорю правду. Купец же так одурел, что не мог ничего возразить и только клялся и божился, что не знает, кто и когда написал все это в его книге. А я сказал:
– Кто написал? Я написал! Это моя рука. А расписка в получении написана другим почерком. Это подлог и ложь: он мне денег не возвращал. Вот здесь, в конторке, лежат мои эскудо, если только он их отсюда не убрал.
Я так бесновался, что никому и в голову не приходило заподозрить меня во лжи. Напротив, видя мое волнение, они утешали и уговаривали меня, заверяя, что вычеркнутые записи и пометка на полях о получении мною денег ничего не значат, если все остальное подтвердится.
А я горячился:
– Каких же еще подтверждений? Всем ясно, что я говорю правду, а он плутует! Ведь он только что при вас сказал, что не получал от меня ни гроша, а в книге записано, что получал, хотя потом вычеркнуто! Если он брал от меня деньги, то зачем отпирается? А если не брал, то откуда эта запись? Я прошу открыть вон тот ящик конторки, и вы найдете там мои дублоны, в том числе десять штук десятикратных.
Купец сопротивлялся и рвался у полиции из рук, осыпая всех бранью и проклятиями; он кричал, что все это мошенничество и обман и что никаких десятикратных дублонов у него нет и не было. Остальные на него наседали, а барджелло приказал немедленно подать ключи от конторки. Купец упирался; тогда барджелло пригрозил, что, если ключи не будут тотчас же выданы, купца под конвоем уведут из дому и заключат под стражу, а о происшествии доложат начальнику городской охраны – эту должность там, как и в Кастилии, исполняет коррехидор, – и правда все равно выйдет наружу.
Купец отдал ключи, и я сказал:
– Он запер мои деньги вон в том ящике; они лежат в длинной кошке с бурыми пятнами.
Ящик отперли, вынули кошку, и когда начали пересчитывать деньги, то нашли там мой бервет, и я сказал:
– Вот, прошу прочесть эту памятку: тут сказано, сколько в кошке денег и чьи они.
Они прочли записку, на которой значилось, что деньги эти принадлежат дону Хуану Осорио. Пересчитали, и оказалось ровно три тысячи эскудо, а среди них десять дублонов десятикратного достоинства, как я и говорил.
Купец совсем ошалел и лишился речи. Он был уверен, что все это бесовские штуки, ибо человеческая рука не могла сотворить ничего подобного. Тем более что, будь это моя работа, мне проще было бы унести из ящика деньги, чем вкладывать туда бумажки и дублоны. Он совсем потерял голову и только твердил, что все это ложь и обман, что три тысячи – его кровные деньги, что дублонов этих он сюда не клал, а положил их сам сатана, и меня надо взять под стражу, потому что я знаюсь с нечистой силой.
Я же отвечал:
– Пожалуйста, пусть меня арестуют. Но сначала верните деньги! – А на него я кричал: – Мерзавец! Еще смеет болтать языком, когда все плутни вышли наружу! Я прошу отпереть вот этот сундук; там лежит мое серебро, в том же мешке, где и его реалы.
– Ничего подобного, – спорил он, – все реалы, так же как и эти три тысячи эскудо, принадлежат мне.
– Вам? – негодовал я. – Да ведь вы только что утверждали, что у вас и десятикратных дублонов нет! Видно, по воле самого неба у вас отшибло память и вы забыли, что́ получили из моих рук! Кто отрицает, что у него есть чужое, должен хорошенько обдумать свои слова. Когда я сюда пришел, вы при всем честном народе обещали, что завтра отдадите мои деньги посланному мною слуге; когда же я сам за ними вернулся, вы отказались мне их выдать! Пусть отопрут сундук, вынут все, что в нем есть, и тогда мы узнаем, кто тут мошенник и кто чем живет.
Сундук открыли, и я сразу увидел тот мешок. Там было много и других мешочков, побольше и поменьше. Я указал пальцем и сказал:
– Вот мой кошель, который с черным пятном.
Одним словом, все, что я говорил, оказалось правдой, и в этом мнении все утвердились окончательно, когда деньги высыпали из мешка и нашли там мой второй бервет, в котором говорилось, что две тысячи реалов тоже мои.
Я вопил:
– Негодяй, мошенник, безбожник, подлец без чести и совести! Зачеркнул запись! Все равно каждому ясно, что это мои деньги. Так я ничего тебе не давал? Так ты меня никогда не видел и не знаешь, кто я такой и чего мне надо? А теперь что скажешь? Что еще соврешь? Самому богу было угодно отнять у тебя разум; ты даже не догадался выбросить вон берветы и переложить деньги на другое место! Всевышний вступился за меня, когда я, по своей простоте, собственными руками отдавал тебе деньги, да еще надеялся, что ты их вернешь! А тот, кто надоумил меня это сделать, был, видно, той же породы, твое же исчадье и старался тебе на пользу.
Сколько там ни было народу, все удивлялись и качали головами, пораженные тем, что им довелось увидеть и услышать, и в один голос осуждали мошенника, радуясь, что я доказал свою правоту и вызволил деньги. На моей стороне было общее мнение, очевидность и вещественные доказательства, а также ходившая о купце дурная слава; она подкрепила мои нападки. Соседи говорили:
– Теперь мы видим, какими делишками он промышляет. Этому мошеннику и ростовщику не впервой обирать добрых людей. А ловко же он задумал ограбить бедного кабальеро! Если бы сеньор растерялся, остаться бы ему без денег.
Купец, которому пришлось выслушивать такие речи, да и другие, еще позабористей, имея всего один рот, а в нем один-единственный язык, не мог ответить на все обвинения и оправдаться. Он был ошеломлен и не знал, во сне все это с ним происходит или наяву. Думаю, не раз он ущипнул себя за руку, чтобы поскорей проснуться. А может быть, решил, что совсем рехнулся, потерял память и соображение, сохранив только волю. Как я уже говорил, его сильно недолюбливали, и это наполовину решило дело в мою пользу. Так всегда бывает с теми, кто ведет дурную жизнь: достаточно подозрения, и вина уже доказана.
Те из свидетелей, которые видели и слышали все с самого начала, подтверждали, что он обещал завтра отдать деньги мне или моему слуге, а потом, когда я тут же вернулся и попросил их выдать, – отказался это сделать; Орлан подтвердил, что я действительно приходил в лавку и просил хозяина взять на хранение три тысячи эскудо; правда, он говорил, что не знает, вручил я их хозяину или нет, и только ссылался на запись в книге, потому что отлучился из лавки и не дослушал, чем кончился наш разговор. Мой же слуга божился, что собственноручно отсчитал три тысячи и отдал их купцу при свидетелях, которых, впрочем, назвать не может, ибо он человек не здешний и никого тут не знает. В истинности же моих слов все убедились воочию; то обстоятельство, что первоначальная запись была зачеркнута, монеты правильно описаны, в обоих кошелях оказались берветы с обозначением суммы и принадлежности денег – все это располагало очевидцев в мою пользу и обращало их против купца, которого не хотели и слушать.
Да ему и не до разговоров было. Человек он был немолодой и, попав в такой переплет, тщетно силился понять, что с ним произошло; он вдруг побледнел как мертвец и лишился чувств. Мы думали, он кончается; вскоре он, правда, пришел в себя, но был какой-то одурманенный, так что мне даже стало жаль его. Я утешился тем, что если бы он отдал богу душу, то без него мне все-таки легче было бы обойтись, чем без его денег.
Все собравшиеся в один голос требовали, чтобы мне вернули мое достояние. Но я знал, что одних выкриков из толпы для этого мало, что только судья имеет законные права вернуть мне деньги, а потому действовал с должной осмотрительностью. Когда все кричали: «Отдайте ему деньги!» – я просил: «Нет, нет, я не хочу! Пусть их опечатают». На этом основании барджелло наложил на деньги арест, забрал их у нечестивого захватчика и отдал на хранение одному почтенному человеку, жившему по соседству. После краткого судебного разбирательства мне вручили денежки по решению суда; купец же мой не только лишился своего добра, но и уплатил судебные издержки, не говоря уже о всеобщем осуждении и позоре, заклеймившем его после этого случая.
Когда в моих бедных и грешных руках оказалась такая уйма денег, я не раз вспомнил, как обокрал меня Сайяведра: в то время потеря была для меня весьма чувствительна; но, если бы со мной не случилась та беда, я не узнал бы, кто такой Сайяведра, и не ограбил бы благодаря ему купца. А потому я утешался следующими доводами: «Пусть я сломал ногу: это оказалось мне на пользу, – нет худа без добра».
Дела наши пошли в гору; отныне я был всеми уважаем и богат, как никогда; Сайяведра разжился деньгами, Орлан разбогател.
Вы сами можете вообразить, с какой радостью я унес к себе денежки, как любовно их завернул и укутал, чтобы они у меня не схватили насморка. Хотя все это совершилось наяву, слуга мой не хотел верить своим глазам, – он даже подходил и щупал монеты. Ему все казалось, что это сон и что в жизни такого не бывает. Он готов был на меня молиться; правда, уже давно, познакомившись со мной в Риме, он узнал кое-что о моей жизни и занятиях и мог оценить мою смекалку, однако ничего подобного он и во сне не видел. Бедняга еще не знал, что значит резать подметки на ходу, несмотря на то, что уже много лет мог бы быть мастером, а я его подмастерьем.
Я же ему сказал:
– Дружище Сайяведра, теперь ты видишь, что такое настоящее мастерство и как надо воровать с пользой и без риска. То, что ты мне излагал в дороге, – это Магометов Коран. Стащить юбку и заработать сотню палок каждый дурак сумеет: расходы превышают выручку. Но где работаю я, там вашему брату остается только руками развести.
Два дня спустя, под вечер, Орлан явился за своей долей; если бы не Сайяведра, я был бы не прочь улизнуть – и лови ветра в поле; но я не хотел вызывать враждебных чувств и портить выгодное о себе мнение; ведь Сайяведра подумал бы, что я и его тоже могу обмануть; мне не имело смысла поступаться большим ради малого.
Орлан сообщил, что хозяин его с досады чуть не помер; в голове у него помутилось, он уверен, что тут не обошлось без нечистой силы. Я вычел те сто эскудо, которые Орлан взял себе взамен моих десяти дублонов, и отдал ему всю причитающуюся сумму до последнего гроша. Потом предложил Сайяведре выдать и ему его часть, считая вместе с ранее выигранными в Сиене пятью сотнями эскудо; но он сказал, что у меня деньги будут целей: ему негде их спрятать, так пусть они лучше пока лежат вместе с моими, а когда понадобятся, он скажет.
Мы пробыли в Милане еще дней десять – двенадцать; впрочем, я все время побаивался, как бы чего не вышло, и потому мы решили уехать в Геную; но на всякий случай до самого отъезда никому ничего не говорили и не открывали ни одной живой душе, куда мы намерены ехать. Наоборот, в разговорах упоминали совсем другой город, давая понять, будто нас туда призывают важные дела.
Однажды, прогуливаясь по улицам Милана, я увидел в одной из лавок красивую цепочку, к которой приценивался какой-то солдат. Вещица эта показалась мне самой прекрасной из всех, какие я видел в жизни. Мне так захотелось ее приобрести, что я решил либо купить ее, если купец не сторгуется с солдатом, либо заказать другую такую же. Я подошел поближе и стал смотреть, не выдавая пока своих намерений. Цепочка была на вид из чистого золота; так она мне приглянулась, что я сразу придумал способ стащить ее мимоходом, без лишних хлопот.
