Текст книги "Убийство по правилам дзен"

Автор книги: Масси Суджата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

17

Времени на раздумья не было. Телевизор выключили, и я услышала шаги в коридоре.

Я проскользнула через окно и почти упала в сад. И только я вскочила на ноги, как в комнате вспыхнул свет, на который тут же полетели тучи бабочек. Кто-то раздраженно бормотал, приближаясь к окну. Я юркнула под куст и лежала там, пока этот кто-то закрывал окно. Наконец свет погас, и, набравшись смелости, я вылезла из-под куста. Хор цикад сопровождал меня всю дорогу до чайного домика, а я пыталась привести в порядок мысли.

Нана Михори использовала меня. Ей нужен был тансу Ному Идеты, но по каким-то причинам она не могла заполучить его напрямую. Она придумала историю про госпожу Киту и послала меня в «Искусства Гиты», чтобы я ни в чем ее не заподозрила.

Я начала играть не по сценарию, когда не доставила ей тансу. Если бы я не заметила, что тансу – подделка, все бы прошло без сучка и задоринки. Нана Михори не гналась за качеством, ей просто нужен был один определенный комод.

Я попыталась вспомнить свою сделку с Сакаем. Когда я впервые позвонила ему, он упомянул о том, что у него уже есть клиент. Покупая тансу, я решила, что клиентом этим является женщина с родинкой. Когда оказалось, что она жена Сакая, я поняла, что это не могло быть правдой. Скорее всего, клиентом был кто-то из семьи Михори.

Я вытащила из сумки свою записную книжку, пытаясь вспомнить, что говорила Акеми о томобики – свободном дне у монахов. Отсчитав шесть дней назад от приезда в Хорин-Джи, я поняла, что день смерти Нао Сакая как раз выпадал на томобики.

Любой член семьи Михори мог быть в этом замешан. Я задрожала, вспомнив, как на вечеринке я подозревала всех, кроме матери и дочери. После того как доктор вышел из комнаты, чтобы рассказать всем о состоянии Акеми, Нана и Акеми оставались в комнате одни по меньшей мере десять минут. Возможно, болезнь Акеми была просто шоу. Таким же шоу, как и ее выступление на Олимпиаде.

Я ощутила дикий зуд в спине и, запустив руку под майку, извлекла оттуда огромного красного муравья. Я даже не вскрикнула. У меня были причины опасаться чего-то гораздо более серьезного.

Было еще совсем темно, когда меня разбудил будильник на наручных часах. Четыре утра, через пятнадцать минут должна начаться первая медитация в храме. Покопавшись в принесенной Акеми одежде, я надела свободные брюки, в которых удобно было сидеть, скрестив ноги. Нацепив футболку, я направилась к общественным туалетам, чтобы помыться, прежде чем войти в храм.

Женская уборная из серого мрамора была стерильно чистой. «Ах, если бы здесь был душ!» подумала я, быстренько моясь в умывальнике.

Я пошла туда, откуда доносились звуки гонга, и неожиданно для себя обнаружила много людей, ожидающих церемонии. Некоторые были одеты в традиционные буддийские мантии, другие – в спортивные костюмы. В большинстве своем собравшиеся были пожилыми – в Японии буддизм почему-то привлекал в основном зрелых людей.

Я присоединилась к девушке лет тридцати европейской наружности. Мы расположились в третьем ряду, за монахами, сидевшими в черных мантиях, с полуприкрытыми глазами и скрещенными ногами. Я надеялась, что сумею просидеть в позе лотоса хотя бы какое-то время.

Настоятель Михори уже устроился на полу, держа в руках красивый старинный гонг. Я думала, что он узнает меня, но ему было не до того. Да и церемония была публичной – каждый имел право прийти.

Настоятель позвонил в серебряный колокольчик и объявил о начале чтения первой сутры. Он начал, к нему тут же присоединились другие, и храм наполнился голосами. Интересно, а все ли понимали пали – древнюю смесь санскрита и японского, – на котором писались сутры? Я двигала ртом, как и другие, регулируя скорость в зависимости от ударов гонга.

Это было прекрасно – находиться в темной комнате с позолоченным алтарем, поблескивавшим в неверном пламени свечей. Однако сидеть в позе лотоса оказалось гораздо сложнее, чем я ожидала. Через пятнадцать минут у меня затекли ноги. Когда наконец дочитали сутру и можно было встать и пойти за всеми к алтарю, я думала о том, что ходить – это просто чудесно.

Отдохнув, мы приступили к дзадзен, сидячей медитации, практикуемой только в дзен—буддизме. Ранее я пыталась медитировать абсолютно безуспешно, да и сейчас тоже старалась не позволить себе расслабиться, ведь я пришла в храм, чтобы подумать.

Десять минут спустя настоятель Михори покинул свое место у алтаря и стал прохаживаться по нашим рядам, держа в руке четырехфутовую деревянную палку.

– Сконцентрируйтесь! – грубо кричал Михори. – Сядьте прямо!

Неужели он кричал на меня? Я внезапно обнаружила, что из-за неудобной позы меня клонит в левую сторону. Я выпрямилась, мечтая о том, чтобы лодыжки перестали затекать и болеть.

Но я была не единственной, кто получил выговор. Настоятель Михори раскритиковал позицию моей европейской соседки, которая, казалось, вообще не понимала японского. Он делал замечания тем, кто отвлекался.

– Сотрите у себя в голове все мысли! – закричал он на женщину лет семидесяти, которая наклонилась так низко, что коснулась носом пола.

Когда же он начал бить неумех палкой, мне захотелось испариться. Я сконцентрировалась на дыхании, за которым советовал следить настоятель, и, как ни странно, почувствовала, что успокаиваюсь. Я не достигла нирваны – да и кто бы мог при таких криках? – но на меня снизошло философское настроение. Церемония должна была закончиться через сорок минут, а пока сохранялась вероятность того, что я буду бита. Это займет всего лишь секунду. Раз уж пережила побег с балкона, переживу и это.

Почувствовав, как палка коснулась моего плеча, я наклонилась в ожидании настоящего удара.

– Убери плечи, – распорядился настоятель Михори.

Он не узнал меня.

Втянув плечи, я ощутила, как на мою спину опустилась палка. В одну секунду болевой сигнал посту пил в мозг. Теперь я понимала, почему настоятель велел мне убрать плечи. Это было проявление гуманизма в насилии.

Мы поклонились друг другу, и я попыталась отвлечься от ноющей спины и затекших ног.

Когда же боль утихла, я подумала о необыкновенной харизме настоятеля Михори. Монахи обязаны были быть строгими, и настоятель играл свою роль очень достойно. Он мало напоминал того вежливого человека, с которым в предыдущую пятницу разговаривали мы с Энгусом.

Нана Михори тоже играла свою роль, только эта роль была мне неизвестна. Мне хотелось понять, что связывало ее с Ному Идетой помимо кровных уз. Возможно, ей хотелось иметь какую-нибудь семейную реликвию, но как младшая дочь она не имела на это права. Тогда я могу предложить ей тансу еще раз.

Участие этой семьи в деле было несомненным, но все-таки головоломка не хотела складываться до конца. Два человека умерли, оба насильственной смертью. Что-то тут было не так.

Я попыталась представить, как стройная Нана, одетая в кимоно, преследует Сакая из Хаконе в Токио и за несколько минут расправляется с ним. Это казалось невозможным, учитывая еще и тот факт, что ни Нана, ни ее муж не умели водить машину. Акеми возила отца в больницу, когда туда отправили Казухито.

Связь была очевидна. А вот мотивы – нет. Я вздохнула.

Когда занятие закончилось, я не была уверена, что мои ноги еще когда-нибудь будут ходить. Но тем не менее я присоединилась к очереди, выстроившейся в столовую. Здесь монахи распаковывали небольшие пакетики с тремя чашками для пищи. Как и все остальные, я получила такой наборчик.

– Вы тут впервые? – прошептала старушка, которую я уже видела на занятии. – Они дают рисовую кашу. Я прихожу сюда три раза в неделю.

Если она ходила в храм так часто, возможно, она знакома с Казухито. Я поинтересовалась, не знает ли она, где можно его найти, и расстроилась, когда старушка отрицательно покачала головой. Возможно, в роли вице-настоятеля Казухито занимался другими делами.

Усевшись между старушкой и девушкой из Европы, я наблюдала, как монахи молча проходят между людьми, раскладывая в чашки еду. Когда все были обслужены, старший монах благословил пищу и заставил нас повторить несколько сутр. Ели мы быстро. Даже не успевали поговорить.

Мои занятия дзен закончились. Я прошла мимо монахов, державших в руках огромные шляпы, в которых они собирали пожертвования на храм. Шляпы выполняли разные функции: защищали от жары и от дождя, а также не позволяли своим владельцам смотреть в глаза тем, у кого они просили денег.

Забавно, что монахи были в Хорин-Джи такими защищенными. У них была крыша над головой, еда, бесконечное сидение в позе лотоса и связанная с этим боль. Но и работа у них была не из легких. Я наблюдала, как молодой монах возился с кустиками герани. Услышав мои шаги, он обернулся.

Это был тот самый бегун, кого я видела на дорожке Акеми. По взгляду стало понятно, что монах меня узнал. Он поклонился.

– Мы встречались, – сказал он.

– Да, я только что ходила на занятие.

– Правда? Вы же иностранка, не так ли?

– Наполовину. Но живу я здесь, – сказала я

– В чайном домике?

Я хотела было сказать, что приехала из Токио но потом подумала, что он мог видеть мои вещи через окна, и решила не лгать.

– Я живу в чайном домике из-за некоторых обстоятельств. Это только на несколько дней, – попыталась оправдаться я, – у меня есть разрешение.

– Михори очень щедры, это правда, – сказал монах, подходя ближе ко мне. – Но это смешно – как можно жить в таком месте?

– Мне очень хочется изучать буддизм, – соврала я, отступая.

– И вам нравится? – Он не шевелился, но глаза его, казалось, смотрели прямо мне в душу.

– Я думаю, что дзен излишне жесток. Зачем такая боль?

– Через какое-то время ты к ней привыкаешь, – мягко сказал он. – Но, я вижу, вы уже знаете, что такое боль.

– Не понимаю.

– Вы занимаетесь дзюдо с дочерью Михори, разве нет? – Он махнул рукой на мои брюки, которые, как я догадалась, были частью униформы. – У вас рана. – Монах протянул палец и нежно коснулся моей щеки.

Я замерла. Сначала от шока, что незнакомец при коснулся ко мне – даже мои родственники не трогали меня, – а еще от бесспорной чувственности этого прикосновения. Даже когда он убрал руку, я ощущала тепло там, где она касалась моего лица. Было что-то неземное в этом человеке и его прикосновении, и я подумала, не занимается ли он чем-то вроде акупунктуры или хилинга.

– Я не спортсменка, – сказала я, когда голос вернулся ко мне, – это была просто случайность.

– Храм всегда служил убежищем, – снова возвращаясь к работе, сказал монах, – во времена сёгунов женщина не имела права на развод, даже если муж был последним подонком. Но если они приходили сюда, мужья не могли вернуть их силой. Женщины называли Хорин-Джи «замком разводов».

– Но ведь это не женский монастырь. Все монахи и священники – мужчины! – воскликнула я. – Женщина не имеет права присоединиться к ним.

– Существуют традиции, которые нельзя изменить, – сказал он. – Но женщины могут приходить сюда на дзадзен по утрам и вечерам.

– Раз уж вы знаете так много об истории монастыря, можно я спрошу у вас кое-что о Михори?

– О друзьях, разрешивших вам остаться здесь? – удивленно спросил он.

– Из какой семьи происходит госпожа Михори? Она ведь не из Камакуры?

– Думаю, из Токио, – сказал он. – Но я не знаю никаких сплетен. Обычно мы ведем очень тихую жизнь и такие разговоры – как, например, сейчас с вами – случаются крайне редко.

– Ладно, мне пора идти. Было очень приятно побеседовать с монахом.

– Это была неформальная встреча. Я даже имени вашего не знаю.

– Симура Рей, – ответила я так, как принято в Японии – сначала фамилия, потом имя, – а вас?

– Меня зовут Ваджин. Я приглядываю за этим местом. Садовник.

– Акеми не будет сегодня днем, – ощутив неожиданный прилив симпатии, сказала я, – вы можете бегать по дорожке, она не увидит вас.

– Вы имеете в виду, что не будете больше жаловаться на меня? – рассмеялся Ваджин.

– Я рассказала только потому, что вы видели меня на частной территории и я не знала, что вы предпримете.

– Но вам же разрешили, – с сарказмом заметил он, – какая разница, что я мог сказать?

Развернувшись, я пошла в женский туалет и помыла руки и лицо, потому что все еще чувствовала прикосновение Ваджина к синяку под глазом. Но когда я взглянула на себя в зеркало, то едва устояла на ногах: синяк исчез.

18

Вернувшись в чайный домик, я провела пальцем по совершенно здоровой коже под глазом. Я всегда считала лечение внушением полной ерундой, но теперь была уже не так в этом уверена. Буддизм полон чудес – деревья роняют слезы, похожие на жемчуг, мертвые возвращаются к жизни. А если у Ваджина такой талант целителя, по-моему, он зря тратит время на сад.

Изменения, произошедшие с моим лицом, настолько взволновали меня, что я забыла сходить в дом Михори и забрать телефон. Это значило, что мне придется вернуться туда в полдень, когда госпожа Танака уедет по делам в другую часть города. А пока можно пойти в Камакуру и воспользоваться платным телефоном.

Переодевшись в платье без рукавов, которое было на мне во время побега через балкон, я пошла на юг по Камакура-каидо – длинной узкой дороге, вдоль которой выстроились небольшие буддистские храмы, а кроме них еще и несколько ресторанов и магазинов. Проходя мимо женщин, провожавших детей в школу, я заметила, что многие из них прятались от солнца под зонтиками – наследие прошлого, когда бледная кожа свидетельствовала об аристократизме, а загорелая выдавала крестьянина. Я знала, что должна бы следовать примеру множества японских женщин, которые с детства пользуются зонтиками и доживают до шестидесяти и семидесяти лет без единой морщинки на лице. Мне это было бы очень непросто, поскольку моя кожа редко загорала; она просто впитывала жар и сразу же перегревалась. Вот что напомнили мне ощущения от прикосновений Ваджина: казалось, будто меня ласкает солнце.

Рестораны еще не открылись, и я коротала время, сидя на скамейке неподалеку от усыпальницы Хачимана, самого крупного в Камакуре культового сооружения синтоистов. Вокруг суетились рабочие, устанавливая трибуны, украшенные искусственными цветами и разноцветными лентами, символами приближающегося фестиваля Танабата. Я слышала, как несколько рабочих обсуждали показательные выступления лучников: вопрос был в том, как расположить места для особо важных гостей вокруг поля и насколько близко зрители могут быть к лучникам, оставаясь при этом в безопасности.

В девять утра, когда Хью должен был уже уйти на работу, я могла без опасений позвонить автоответчику, так что, подойдя к платному телефону, я бросила в щель двести иен и набрала номер.

– Да. – Судя по голосу, Энгус что-то жевал.

– Извини, что побеспокоила тебя, Энгус. Если ты положишь трубку, я позвоню еще раз и проверю автоответчик.

– Рей? – У Энгуса был довольный голос. – Повесить трубку – глупая идея, потому что Шуг уже прослушал твои звонки и стер их.

– Передай Хью, что он ублюдок. И что теперь. Как я могу быть уверена, что он прослушал все сообщения?!

– Да ладно, давай без психов, – проворчал Энгус. – Кстати, один парень оставил сообщение на японском, которое мы не смогли понять. Мне кажется, мой брат догадался, кто это был, потому что он начал болтать о японском Элвисе.

– А, это Джун Курой! Кто-нибудь еще?

– Ну... – Энгус помедлил. – Последний звонок был от парня, который говорил по-английски с акцентом, вязким, как йогурт.

Мохсен. Нужно было проследить за ним на аллее Амейоко.

– Спасибо, Энгус. А теперь мне пора идти.

– Не хочешь поговорить со мной, спросить, как у меня дела?

– Я знаю, что лейтенанту Хате стало известно о твоих телефонных карточках и он пожалел тебя. Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? Если бы ты только знал, на что похожи японские тюремные камеры. – Стоя в телефонной будке в сорока километрах от его самодовольно ухмыляющегося лица, я могла быть откровенной.

– Ну знаешь, этот коп забрал мои карточки, и теперь я не могу позвонить друзьям за границу, разве что по домашнему телефону. Тебе это не понравится. Я уже представляю, как ты бушуешь и возмущаешься?

– Похоже, ты по мне соскучился, – язвительно предположила я.

– Ну, даже ты лучше, чем новая подружка моего братца, эта сучка с верхнего этажа—Винни Клэнси?

Я была так ошарашена, что чуть не выпустила из рук трубку. Перехватив ее как следует, я напомнила:

– Винни замужем.

– Это ее не останавливает. Она каждый вечер заявляется на ужин. И мы всегда едим мясо Я тут прикинул – между нами говоря, мы поправились килограмма на три каждый. Не знаю как Шуг, а у меня уже кошмарное несварение желудка.

– Не говори мне, что собираешься стать вегетарианцем. – Я старалась сосредоточиться на забавных моментах и не думать о том, что мое место заняла Винни.

– Нет! Просто я предлагаю тебе время от времени заскакивать к нам на ужин. И оставаться посидеть. Винни уже промяла диван своей задницей. На очереди кровать.

– Понимаю. Но это невозможно – тут дело во мне и Хью.

– Не знал, что ты окажешься из тех, кто легко пасует перед трудностями. – Слова Энгуса сочились ядом, и я ужасно разозлилась на Хью. Да и на себя тоже.

Оставив весьма эмоциональные сообщения для Джуна Куроя на всех пяти его телефонных номерах, я заказала блинчики с лимонной начинкой и кофе в магазине, в который я ходила с госпожой Китой. Выливая тесто на огромную сковороду, хозяйка, женщина средних лет, улыбнулась мне так, будто знала, как долго я мечтала поесть. Я улыбнулась в ответ. Сахар и кофеин взбодрили меня, и я наконец почувствовала, что готова к работе.

Я пробежалась по всем антикварным магазинам, расположенным в центре. Торговцы обычно не слишком радуются, когда приходится показывать старые свитки, – и это неудивительно, учитывая, что хрупкую тонкую бумагу нужно извлечь из идеально подогнанной деревянной коробочки, развернуть и продемонстрировать, не оставив дырочек и складок, а по том снова свернуть. В основном я пыталась прицениться к свиткам начала двадцатого века.

Я разоткровенничалась с владелицей «Антиквариата Маэды», маленького магазинчика, расположенного дальше к северу, в котором я уже как-то покупала гравюры. Вместо того чтобы разворачивать свои сокровища, госпожа Маэда предложила мне пролистать альбом с фотографиями имеющихся у нее свитков. Это помогло нам обеим сберечь время.

– Кто знает, может, я найду здесь что-нибудь редкое и интересное. У меня есть и другие клиенты, я всегда стараюсь думать о перспективе.

– По крайней мере, вы честны в том, что делаете, – сказала госпожа Маэда. – В отличие от большинства из них.

– Правда? – Я перестала перелистывать страницы.

– Ох, – вздохнула она, – несколько храмов требуют отдать им свитки с буддийскими текстами, заявляя, что это их собственность.

– Но ведь большинство религиозных реликвий попадает к торговцам антиквариатом из храмов. Они что, хотят, чтобы вы вернули их назад?

– Некоторым антикварам пришлось отдать, – скривилась Мазда, – никто не желает спорить с Буддой. Или женой настоятеля. Когда эта леди пришла и объявила, что один из моих свитков – их украденная собственность, я попросила ее предъявить страховое свидетельство или еще какое-либо доказательство того, что свиток был собственностью семьи ее мужа. Конечно, ничего у нее не оказалось.

Мне вспомнился просторный дом Наны Михори в котором каждую неделю появлялись новые произведения искусства.

– А эта женщина... она хорошо известна? Она случайно не состоит в Обществе по охране древностей и окружающей среды?

– Да, так и есть, И сразу после того, как я отказалась отдать ей свиток, по обеим сторонам улицы появились знаки «Остановка запрещена». Представьте себе, скольких клиентов я потеряла из-за того, что здесь нельзя припарковать машину.

– Это очень печально, – согласилась я, чувствуя себя особенно плохо из-за того, что я, одна из немногих посетителей магазинчика, не могу ничего в нем купить.

– Иногда я думаю, не сглупила ли я, отказавшись отдать ей свиток. Если бы я отдала его, то потеряла бы сто тысяч иен. А теперь мои убытки гораздо серьезнее, я даже помощника лишилась. Сато-сан приезжала во второй половине дня и сменяла меня. А теперь она не хочет здесь работать, потому что ей негде оставлять машину!

– Она была продавцом? – У меня появилась идея.

– Да. Ближе к вечеру я должна забирать внучку из детского сада и вынуждена закрывать магазин. Это просто ужасно!

– Я могу работать у вас во второй половине дня, – предложила я.

Я ожидала, что госпожа Маэда либо придет в восторг, либо ужаснется. Но она смутилась.

– Мне нужна работа. И место, откуда я смогла бы звонить и отвечать на звонки, – продолжила я, решив быть честной.

– Но я вас не знаю, – сомневалась она.

– Вы имеете в виду то, что я приходила сюда несколько раз, но вы не знаете моей группы крови и что там еще вас интересует? – Я была очень расстроена. – Я иностранка, и у меня нет обширного резюме, но среди антикваров найдутся люди, которые могут поручиться за меня. Мой друг господин Исида из Токио, например.

– Разве вы иностранка? Ведь ваше имя – Симура.

– Я из Калифорнии, – ответила я. довольная, что меня сочли японкой.

– Вы говорите по-английски? – Она вытаращила глаза.

– И немного по-испански.

– Вы были бы очень полезны. Иногда сюда заходят туристы, а я никак не могу понять, чего они хотят.

– К иностранцам нужен особый подход, – согласилась я. – Они очень падки на скидки.

– Я смогу платить вам только двенадцать сотен иен в час, но готова предложить вам скидку... скажем, сорок процентов?

– Правда? – По такой цене я, пожалуй, смогла бы приобрести что-нибудь для госпожи Киты.

– Я могу себе это позволить, и это пойдет на пользу моему делу, вам не кажется? – улыбнулась госпожа Маэда.

Йоко-сан, как я теперь могла ее называть, во время перерыва на ленч показала мне весь магазин. Я обнаружила целый склад оби – парчовых поясов для кимоно, – которые она засунула в дальний угол. А еще я убедила ее помочь мне вывесить яркий вымпел, который теперь развевался на ветру.

– Это для празднования дня мальчиков. У меня не получилось вывесить его прошлым летом.

– Он привлекает внимание, так что люди будут знать, что магазин открыт, – объяснила я.

После того как она ушла, я осмотрела маленький магазинчик, оценивая его и размышляя над собственным положением. Работать продавщицей – для меня это шаг назад, но того, что мне будет платить Йоко, хватит на повседневные расходы, и я смогу откладывать деньги на комнату.

Она была права, говоря, что дела продвигаются вяло. Во второй половине дня я обслужила всего двух покупателей, один из которых заплатил восемьсот иен за оби. У меня было предостаточно времени на то, чтобы позвонить госпоже Ките и рассказать о предварительно отобранных мною свитках. Она обещала завтра же прийти и посмотреть их.

Время закрытия, пять часов, подошло незаметно. Я немного задержалась, но наконец заперла дверь и бросила ключ назад через щель почтового ящика. Вместо того чтобы сесть на поезд, я вернулась в Хорин-Джи пешком. Страдая от боли в ногах, я все яснее понимала, как хочу побыстрее выбраться оттуда.

Ваджин слишком много обо мне знал, да и то, что я услышала о Нане Михори, было просто ужасно.

Я подошла к дому Михори, думая о том, что теперь мой телефон как следует зарядился. Увидев, что госпожа Танака снимает высохшее белье, я спряталась за кустами. Мои черные трусики, футболка и шорты тоже висели на веревке. Танака нахмурилась, глядя на них, и я твердо решила, что отныне буду стирать сама. Благо, речка была недалеко.

Воспользовавшись тем, что садовник, подравнивающий живую изгородь, подошел спросить что-то у госпожи Танаки и та, положив снятое белье, пошла вслед за ним, я протиснулась сквозь ограду и бросилась к полуоткрытому окну. Времени снять туфли не было. Я как могла смахнула с них грязь, залезла в комнату и обнаружила телефон на том же месте. Я схватила его вместе со шнуром и к возвращению Танаки успела снова укрыться за оградой, осторожно пробралась вдоль нее и оказалась на территории главного храма.

– Что вы делаете? – раздался над моим ухом строгий мужской голос. Прямо перед своим носом я увидела пару грубых соломенных сандалий. На меня сердито глядел монах в рабочей одежде. – Эта территория закрыта для посетителей.

Я отчаянно пыталась что-нибудь придумать.

– Извините. Поднялся ветер, и я потеряла контактные линзы! – Из-за чего еще молодая женщина может ползать на четвереньках?

Монах тоже опустился на колени и начал шарить взглядом вокруг себя. Я сделала вид, что нашла линзы, неловко поднялась на ноги и поблагодарила его за помощь.

– Линзы не пострадали? – раздался новый голос, более вежливый и низкий. К нам присоединился Ваджин. На этот раз на нем было чистое голубое одеяние, а не серое, испачканное в земле. Он сложил руки в благочестивом приветственном жесте. Я ограничилась тем, что кивнула, потому что мои руки были заняты телефоном и воображаемыми контактными линзами.

– Кажется, с ними все в порядке. Если вы разрешите...

– Вам нужно промыть линзы в соляном растворе, он найдется в чайном домике. – Ваджин явно не собирался от меня отставать

– Я знаю, что делать, спасибо.

Зазвонил телефон, и я ответила, придерживая его около уха левым плечом.

– Рей-сан? – Я сразу же узнала голос. Джун Курой.

– Я так рада, что ты позвонил, – сказала я, махнув рукой Ваджину, который все еще не уходил.

– Мне надо с тобой поговорить, – прошептал Джун. – Но не звони больше. Мой отец прослушал некоторые из твоих сообщений и хочет, чтобы я держался от тебя подальше.

– Где ты хочешь встретиться? И зачем? – добавила я после паузы.

– Завтра днем я смогу приехать в Токио и встретиться с тобой в Ёёги в два.

– Но, Джун-сан, у меня новая работа, и я не смогу оставить ее. Я буду свободна либо до полудня, либо вечером.

– Тогда в одиннадцать. Мне нужно время, чтобы добраться до Хаконе, но я должен кое-что тебе рассказать.

– Что-нибудь случилось с тех пор, как тебя отпустили? Тебе грозит опасность?

– Я все объясню завтра.

– Ты опять работаешь? – Я не могла сказать больше, потому что Ваджин так и отирался поблизости.

– Да, ночным швейцаром в агентстве отца. Мое лицо теперь настолько известно, что никто не хочет допускать меня к работе с клиентами.

– Прости меня. За все, – сказала я.

– Во всем виновата моя собственная глупость. Не нужно было сажать Сакая в свою машину. Мне нужно идти. Я слышу голос отца. – И он повесил трубку

– Приятель? – поинтересовался Ваджин, когда я убрала телефон и пошла дальше.

– Нет, и мне сейчас не хочется разговаривать. Я пришла сюда, чтобы побыть в одиночестве.

– Но не отключили телефон, нэ?

Разозлившись, я остановилась и повернулась к нему:

– Знаете, вы слишком хорошо осведомлены об удобствах современной жизни. Это очень странно для монаха.

Со стороны храма раздался звук гонга.

– Вечерняя молитва. Я должен идти. – В голосе Ваджина я уловила раздражение, что заставляло задуматься, насколько набожен он был на самом деле.

– Идите, исполняйте свой долг, – поторопила его я.

Было очень приятно смотреть, как он уходит.

На ужин я съела груши и апельсины и помыла блюдо водой из бутылки, которую наполнила в общественном туалете. Если продолжать сидеть на такой диете, мой желудок уменьшится и я не буду так хотеть есть. Буддизм учит, что физические лишения должны привести к миру и покою в душе. Может, и так, но мой желудок всю ночь урчал, выражая несогласие с этим постулатом.