Текст книги "Живи ярко! (СИ)"

Автор книги: Марьян Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

В продуктовом была толкотня, то ли зарплату получили, то ли по мне соскучились черти, но толпа вновь стала приносить дискомфорт, очень напоминающий паническую атаку. Не спасал ни накинутый на голову капюшон, ни удаленность от забитых плотняком отделов. С Германом было проще. Я, кроме него, вообще никого не видел, а ему было плевать, как я выгляжу.

На кассе завис на пятнадцать минут, у женщины передо мной все никак не проходила оплата по карте, и я уже было хотел ту самую карту засунуть ей поглубже… но свершилось чудо… вырубили нахрен свет и встала торговля! В итоге замерзший, как сука, и злой, как стадо чертей, купил в круглосуточном ларьке пирожки и пару банок пива, чтобы немного снять стресс, ведь завтра за руль, но к спиртному так и не притронулся, так же, как и к еде, не полезло. Сидел прямо в куртке, отогреваясь, припоминая, как бесился Герман, когда с улицы ему ледяные руки под футболку засовывал, даже сейчас слышу этот матерный визг. Да и просто бесил… вел себя иногда как мудак. Тиран недоебанный, кому что доказывал?.. Да просто не умею иначе. Не научили. Как привык за себя отвечать так и пру напролом, потому что поддержать некому, никто не полезет защищать, никто не решит моих проблем, сам, и каждое решение – это выбор, за который придется отвечать. Так же и с Германом: все, что делал – во благо, даже если грубо, но это он потом поймет. И, черт подери, права была его мать, не такой человек ему нужен. Спокойный, мягкий, который будет ему опорой, а не позвоночником, предварительно выдрав его собственный.

«Ты поел?» – пишу смс. Отправляю. Жду… С психу отшвыриваю телефон, не к месту заржал. Приходится звонить.

– Да? – следом слышу гав.

– Ты поел? – прямо в лоб, без лишних приветствий. Следом его понимающий, но все еще расстроенный выдох.

– Я даже поспал. Ты время видел? – ворчит спросонок и шуршит одеялом.

– Нет, – признаюсь как на духу. – А ты?

– А я в принципе не вижу.

– Я знаю. Все время забываю. Слишком ты нормальный.

– Ты это хотел обсудить в час ночи?

– Почти. Так ты поел?

– Да. Ты, кстати, пересолил. Но я поел. И даже помыл посуду. У тебя голос уставший.

– Тяжелый день, – ухмыляемся оба, а я все никак не могу закончить диалог, аж всего зудит, словно надо куда-то идти. Желание засунуть ему руки под одеяло и смять холодными тисками теплое со сна тело настолько болезненное, что пальцы сами сжимаются в кулаки.

– Завтра будет лучше? – с надеждой, которую даже не старается скрыть.

– Сомневаюсь. Спокойной ночи, Герман.

– Спокойной…

====== Глава ХI ======

Герман

Откладываю подальше сотовый, и тишина начинает глушить до звона в ушах. Пусть в ногах уже привычно ощущается собачий бок – Арчи теперь упрямо лезет на постель, скуля, если не пускаю – и клацанье зевков, и вздохи, это не то, когда в ухо летит глубокое дыхание, иногда делающееся жёстким и прерывистым из-за дурного сна. Оставить Соколова даже пообедать – не выходит, ведёт себя, как архиответственный домработник, не позволяя ничего лишнего, словно перезагрузили нечаянно и стёрли часть файлов. Стал вежливее, сдержаннее – мама креститься не успевает и, видимо, решила, что бог услышал её молитвы и призвал чад к благоразумию. Тоскливо. Оттого, что не по-человечески как-то. Вроде рядом человек, а впечатление, что за толстой звуконепроницаемой стеной стоит, смотрит знакомым обжигающим кожу взглядом, но тут же тепло сходит на нет. Сколько раз я хотел коснуться, миролюбиво пытаясь сгладить острую кромку – безрезультатно! Звал в гости на Новый год, а он бухал где-то три дня. Или четыре? При отключённом сотовом. Но это заранее пробив, что мама все праздники со мной находилась, а потом… Яр приехал свежий и молчаливый, отвёз меня в универ на зачёт, проинспектировал морозилку и холодильник, докупил чего-то и с Арчи нагулялся до сосулек на собачьей шерсти и собственного кашля. После ушёл, даже не выпив кружку чая. Мы оба себя наказали. Зачем? Я невольно параллели к Ване провёл, уж больно знакомое ощущение «дежавю». Яр оказался мне не по зубам? Тело помнило другое. Ему было недолго, но хорошо.

Третий месяц идёт, и я вспоминаю, что с Яром не рассчитался, от стыда матерюсь и одеяло на голову тяну. Позорище! Повесил уже на меня клеймо скупердяя, наверное. Завтра разберусь с этой проблемой.

Мама, успокоившись, что помощник не просто перестал у меня ночевать, а даже отказывается зависать по полдня, больше не приходит каждый день. Зато это стала делать Анна, причём, как у неё ни разу не получилось пересечься с Соколовым, мне до сих пор кажется мистикой.

Однажды, когда женщина впорхнула в мою квартиру очередной раз, шурша пакетами и, как всегда, вызывая рычание Арчи, мама довольно воскликнула:

– Ой, Анечка, вот это я понимаю – прогресс! Прекрасно выглядишь! Посвежела-то как! Умничка, так держать!

Но Анна уже невзначай льнула ко мне, беря за ладонь, обжигая колким холодом пальцев, к которому привык. Она, как и Яр, своевольно забирала моё тепло, и пока я терпел. Пока! Мама прилепилась, как банный лист: чтобы я присмотрелся – понимаю, звучит смешно – к Анечке, какая молодая хорошая женщина, печёт вкусно… Вообще печёт вкусно! Да! Но оставаясь с ней наедине, не могу избавиться от странного чувства настороженности и дискомфорта. Во-первых, Арчи, до сих пор не принял её как внезапного друга семьи, а это более чем странно. Во-вторых, активация маминого желания меня опять пристроить в надёжные женские руки. Гоню я… Женщина тут не при чём. Вся проблема в моём теле, которое, похоже, окончательно определилось во вкусах. Анна смеётся при маме, из неё просто льются всевозможные темы для бесед, но когда остаёмся наедине – говорим только о горах, моей работе и Яре. Она передаёт мне все мамины опасения, пока я, не выдержав, беру её маленькую холодную лапку, напоминающую птичью с необыкновенно острыми ноготками.

– Аня, зачем ты приходишь сюда? Если из жалости, то не стоит – я не одинок, забота тоже неуместна, учитывая, что ты подруга мамы, но никак не моя. Извини, если прозвучало грубо… м-м-м… – Да что ж такое! Мне рот затыкают долькой мандарина, которую покорно жую. Я, как никогда, хочу сейчас увидеть лицо гостьи: не чувствую от неё ничего, кроме изморози по коже. Не получаю ответа, как бы невежливо это не выглядело. Анна гремит посудой в мойке, периодически рычит пёс, видимо, когда приближается к его месту, она что-то тихо говорит Арчи. Что? Ушёл в себя, не расслышал.

– Гера, – уже неожиданно над моей головой, потому вскидываю лицо и замираю, – мне пора. И ещё… – слегка запинается. – Я из-за себя хожу. Это мне одиноко. А ты с твоей мамой первые нормальные люди за эти три года, с которыми мне хорошо.

Обнимаю. Просто и резко. Касаюсь губами волос.

– Прости. Я… не тот друг, который может развлечь или помочь.

– Напротив, с тобой очень интересно общаться и ты… симпатичный. А то, что ты гей, я поняла – не вчера родилась. Хоть мама твоя это усиленно скрывает, – отстраняется, даже руки мне на плечи на положив. С одной стороны – успокаивает, что на меня опять не открыли сезон охоты, но с другой… словно статую бесчувственную обнял. И ещё… над моей головой сгустилось непонятное давление, как незаданный вопрос, даже странно.

Анна ушла, а я слонялся час по квартире, не зная куда себя приткнуть; аудиокнигу начал слушать – бросил. Арчи рычит, даже подвывает, цвиркает миской по линолеуму. Почти сорвался на собаку – голодный, что ли? Ему Яр положил паштет какой-то, по акции купленный. Пёс от него без ума всегда был, чего теперь вдруг? Опускаюсь на колени, трогаю пальцами густую однородную массу, разминаю кусочек, нюхаю пальцы. Мясной приятный запах, аж самому захотелось перекусить. Хаски тянет зубами за рукав футболки и лапой переворачивает миску.

– Арчи! – злюсь и даже хлопаю легонько по заднице, вызывая обиженный поскул, убираю с пола в мусорное ведро, а псу накладываю свежий пакетик. Ест. Жадно. Ведь голодный, а что с первым было не так? Может, некачественная еда, у животных обоняние в разы лучше, чем у нас, гурманов. Глажу Арчи и извиняюсь. Мне благосклонно лижут руки – никогда не рассердится, потому что любит. Любит.

Вано позвонил неожиданно и довольно поздно, я музыку слушал – плыл по волнам Инди и прислушивался к своему ухудшающемуся состоянию. У Арчи, видимо, живот прихватило: я его сам вывел после десяти вечера, а оделся легко. Февраль обманул оттепелью из форточки. Но пока пёс по кустам шнырял – я всё же продрог, и дома мгновенно заложило нос. В четырёх стенах за три года я становлюсь нежным тепличным растением. Напился горячего чая с лимоном, мёдом и ударной дозой имбиря, отчего пожаром в горле заполыхало. Лёг в постель, а через полчаса – началось в колхозе утро, словно простуду во мне окончательно разбудили. К часу ночи дождался озноба, стало неуютно, Арчи подполз к самому лицу, изредка добираясь языком до щеки и издавая тоскливый скулёж. Ваня терял терпение, уговаривая меня о встрече, напирал ледоходом, проламывая сопротивление, ослабленное начинающейся простудой. В результате я пообещал – сам не понял, в какой момент задрался отнекиваться, и решил выговорить прямо при встрече, а не по спасительной мобильной связи.

В аптечке на жаропонижающем у меня брелок-колечко. Растворяю шипучую таблетку, понимаю, что качает. Когда я так сильно болел в последний раз? Не помню, поднималась ли так высоко температура. Я даже не могу посмотреть срок годности у лекарства, которое сейчас залпом выпью, шарю ладонью в коробке, ощупывая блистеры и коробочки, формы и размеры которых мне ни о чём не говорят. Большая пузатая – это точно от глюков, когда начнёт опять накатываться депрессия. Эти огромные таблетки – валидол, почему-то запрещённый в Европе, а здесь им только и спасаются. Эта крошечная пластинка… меня ведёт, упираюсь в стену, торопливо стуча зубами о край стакана, принимаю горячий напиток. Ползу вдоль плинтуса к себе в спальню, но плюхаюсь на диванчик, где спал Он, совершенно по-бабски обхватываю подушку, опускаю в прохладу пылающее лицо и вдыхаю. Горячечный мозг сразу наивно переключается на выборку Его запаха, вернее, остатков Его запаха. Но их нет, наволочку мама давно выстирала и прогладила, словно голова Яра представляла собой бактериологическое оружие массового поражения. Сколько так топил морду в подушке – не знаю, но жар охватил всего, я всё-таки добрёл до своей кровати, завернулся в одеяло, как гусеница.

Утро для меня наступает с прекрасным, полным позитива и любви приветствием:

– Ну что за ёб твою мать?! Ты когда умудрился? – Меня вытягивают из кокона, щупают лоб и поясницу, тормошат, суют градусник под мышку, ладно хоть не в задницу.

– В туалет, – хрипло прошу я, ощущая чудовищную слабость в ногах. Меня почти взваливают на плечо.

– А ты куда смотрел? – это шипение явно адресовано Арчи.

– Не ругай собаку, – нет сил даже повысить голос, – это я, дурачина, легко оделся. А был уже на грани.

– Я от тебя вчера поздно уходил, чего не сказал?

Облизываю потрескавшиеся от перенесённого жара губы. В туалете даже не сопротивляюсь, когда меня сажают на «горшок» и стоят рядом за дверью, подслушивает, гад.

– Так, говори, что болит? Чур, я доктор.

– Температура какая была? – ссутулившись на толчке, спрашиваю, чтобы хоть немного расслабиться.

– З9, – вспоминая, бурчит Яр.

– Блииин, тогда болит всё… – Если честно, голова разламывается.

– И горло? – Соколов заглядывает в приоткрытую дверь.

– Вроде… пока нет. Не знаю. Нос забит, – отвечаю слегка гундося, чтобы подтвердить факт заложенности.

– Номер участкового врача где смотреть?

Отправляю к тумбе в прихожей – там в блокноте мамой предусмотрительно записан телефон регистратуры. Слышу, как Яр в своей неподражаемой дружелюбной манере пытается вызвать мне на дом врача, а я подозреваю, что меня после этого вызова просто «забанят». Меня забирают с толчка и несут обратно в постель. Поят. Пью много и жадно. Кормиться отказываюсь, но в меня впихивают две ложки неизвестной природы месива почти насильно, дают жаропонижающее.

– Что ты мне дал?

– Рисовую кашу.

– А что там хрустело?

– Рис.

– В рисовом клейстере что-то хрустело?!

– Мне показалось, риса мало, я в конце ещё добросил.

– Издеваешься? – шепчу в полном бессилии и начинаю улыбаться, а по щекам почему-то мокрое бежит, и мне эту влагу приходится быстрее размазывать ладонями, чтобы он не увидел.

– Как ты? – спрашивает через сорок минут, вынимая в очередной раз градусник. – 38. Поспишь, может? Когда врачиха припрётся, растолкаю.

– Да. – Мне спокойно, потому что опять не один.

Успел выспаться и пропотеть, пока доктор пришла, жалуясь на огромное число вызовов, на свои больные ноги и больные головы тех, кто её за сегодня пригласил. Яр с меня футболку влажную стянул и сам расспрашивал обо всём, чем меня лечить полагается – показалось, что всё по-прежнему и ничего не изменилось, но едва за врачихой закрылась дверь, Соколов заявил, что смотается с рецептом в аптеку. У меня, оказывается, даже фурацилина и горчичников нет! В меня это бросили чуть ли не с размаху, словно в придачу и совесть закончилась, но в голосе уже не сталь звенела, а досада и тревога. Внезапно вспомнив, приподнимаюсь на локтях:

– Яр, купи Арчи другой корм. Что-то этот ему не очень пошёл.

– В смысле?! Он его жрёт, как слон.

– Он миску вчера перевернул и в туалет чаще просится.

– Гляну. Меньше заморачивайся, а то скоро будем ему из ресторана заказывать, – ворчит вполголоса, но мне легче на душе.

Только выскочил Соколов, прихватив с собой Арчи, в домофон позвонили. Не мама и не Яр. Голос Анны чуть подсевший и странно заботливый:

– Гер, с тобой всё хорошо?

– Я заболел, Ань. Тебе лучше не подниматься.

– Я на минутку, как чувствовала, малину прихватила и очень хорошее лекарство для иммунитета. Открой! – Не впущу – как пить дать, позвонит матушке, и я точно буду болеть по всем правилам. Анна взлетает бабочкой – лифт опять забыл как работать, – сейчас её прохладные руки на моём лбу просто кайф. Она сокрушённо говорит о вирусе, который сейчас косит всех подряд, предлагает сварить кашу.

– Ань, не надо, сейчас Ярослав придёт. Он врача мне вызвал, сейчас в аптеку…

– О! Хотела бы я с ним познакомиться… А… где твоя собака?

– Арчи любит его. С ним и выскочил. Не стоит беспокоиться, сами разберёмся, не хочу тебя заразить! – пытаюсь улыбнуться, а пот градом, потому что надо лежать, а я ястребом торчу в прихожей. На кухне звуки, что-то расставляет, болезнь такая у женщин неизлечимая – порядок называется, похуже затяжной простуды.

– Ты же поел? – Меня ведут на кухню, в руки вкладывают чашку, из которой одурительно пахнет свежей малиной. – Пей, это самая натуральная, с маминой дачи, не варенье – с сахаром тёртая. – Покорно отхлёбываю, и потом прошибает с тройной силой. Вкусно, и вкус подкупающий, родом из детства, притупляющий и осторожность, и досаду. Чего она, в самом деле? Заняться бы своей жизнью, найти мужика нормального, состоятельного, ребёнка родить и… Как же вкусно! Облизываю губы.

– Нравится?

– Да, Ань, спасибо.

– Ну и хорошо, даст Бог, на пользу, – шепчет что-то, не молитву, надеюсь, – иди ложись, я дверь сама захлопну. – Кружку забирает и тут же моет. – Малина в холодильнике – ешь не жалей, я ещё принесу. Поправляйся! Не оставляй студентов без знаний.

Она меня даже заботливо укрыла, оставив приятный холодок рук на щеке и лбу. Говорю ей слова благодарности, а самого уносит в сон.

Ярослав

ЗАРАЗА БЕЛОБРЫСАЯ! И вместо тысячи слов сплошное запикивание собственных мыслей. Это какой-то ходячий пиздец! Как можно было умудриться заболеть?! Я же его вчера оставлял в добром здравии. Это мне, что ли, бонус?! Вообще, с того дня, как Герман от меня отдалился… или я от него, всё пошло наперекосяк. Мне катастрофически не хватает его внимания, ещё больше – свободы действий, ведь издевается надо мной, гад, без зазрения совести! То в расстёгнутой рубашке ходит – красуется, то в душ пойдёт – трусы забудет, то вообще зверствует – стоит, смотрит на меня незрячим взглядом и в упор же не видит, а я пОтом обтекаю, вцепившись руками в подоконник, чтобы навстречу не шагнуть! И всё это при том, что строит из себя святую простоту и невинность, может, и не специально, но действует похлеще укола адреналина. И нервы мои… нервы… да нет больше таковых, сдохли все!

Застрял у кустов с Арчи, которому опять понадобилось всё по пятому разу пометить. Присел покурить за теми же насаждениями, воровато оглядываясь, чтобы бабки-мамки не спалили за отравлением преддомовой территории, бдительно посматриваю на входную дверь. Она раскрывается с гулким стуком, чуть не глотаю бычок от неожиданности, а в следующую секунду сминаю в руках фильтр. Этого не может быть… Знакомое женское лицо, которое по сей день в кошмарах за мной ходит. Здесь… Зачем?.. Слишком близко… к сердцу…

По спине липкий холод до самого копчика от её выражения лица. Улыбается, тварь. Скалит отравленные острые мелкие зубки и быстро уходит, кого-то набирая по телефону. Дальше – перезапуск, и я срываюсь с места, в ужасе от того, что могу не успеть. По этажам взлетел ракетой, едва не забыв Арчи на улице. В квартире меня встретила тишина, и прежде чем мозг включился, я по комнатам кинулся, спотыкаясь и врезаясь в углы. Герман на кровати спал, укутавшись в одеяло, мирно посапывал, и если бы не размеренно вздымающаяся грудь под слоем ткани, я бы его растолкал. Самому температура от него передалась воздушно-капельным. Арчи плетётся сзади, на меня смотрит хмуро, фыркает и чихает, выглядит паршиво, прям как я. От греха подальше ухожу курить, в противном случае придушу Германа, просто потому что весь тот пиздец, что творится у меня внутри, не выходит оформить в определённое чувство, всего слишком много, чтобы я разобрался сам, а раздражитель – именно он!

Миску Арчи рассматриваю слишком внимательно, молясь всем тем, кто от меня ещё не отвернулся, чтобы мне показалось, но мне не показалось – слизистый налет на краях навевает нерадостные мысли: или просрочку ему крот мой наложил, или еде «помогли испортиться».

– Жрать только из моих рук, понял? – шиплю на пса, он забивается в угол и щурит оттуда свои огромные глазищи. – И хозяину своему тоже так скажи, – ещё более выразительно, выбрасывая из холодильника всё то, что я туда не клал. Как дитё малое – всё в рот тащит, не глядя!

Какие-то банки, тарелка с остатками пирожков, печенье в вазочке – всё летит в мусорное ведро. Даже если Герман будет орать благим матом на моё самоуправство, а он будет. Сам не могу усидеть на месте, как заноза в заднице, слоняюсь из угла в угол, уже поздно понимая, что продымил нахрен всю квартиру, за это он тоже будет карать безжалостно.

Какого лешего ей тут понадобилось?..

Почему сейчас?!

– Гер… Герман… – трясу его за рукав, прикидывая по времени, что если сейчас не разбудить, то ночью спать не сможет. – Фюрер, русские идут!

– Яр, ты придурок, – прячется под одеяло с головой.

– У тебя живот не болит? – ну мало ли…

– Нет.

– А голова?

– Нет.

– А жо… жизненные цели в норме?

– Тебе стало скучно, и ты решил меня достать? – выползает с неохотой, трёт глаза, хлопая пушистыми ресницами, на секунду неожиданно чётко фокусирует на мне взгляд, сам замирает и снова начинает моргать. Меня даже в дрожь бросило, и по привычке захотелось накинуть на голову капюшон.

– Кто к тебе приходил, пока меня не было?

– М-м-м… знакомая матери, я же тебе говорил, что она иногда бывает.

– Гер, – беру его за руку, сжимаю и понимаю, что больно делаю, а ослабить захват не могу. – Чтобы её больше здесь не было.

– Это почему?

– Это потому, что я так сказал. Или в следующий раз сам будешь своего пса закапывать.

– Яр, больно, – выдёргивает кисть, прижимая её к груди. – Я сам разберусь.

Его «я сам» на меня действует как неслабый толчок в грудь, с потерей ориентации и полным упадочничеством. Какого чёрта тогда я здесь нужен, если он «всё сам»?!

Привычно потряхивает, когда не могу дать волю рукам. Ещё и Герман сидит, весь такой самостоятельный, бля, дальше некуда, а у меня руки трясутся, как его обнять хочется. Ничего не помогает отвлечься. Ни интернет, ни чтение, ни попытка уложить его спать, ходит за мной хмурой тенью, самостоятельный весь, руки в карманах прячет и мордой в пол утыкается, когда к нему оборачиваюсь. Вот откуда он взялся такой на мою голову, а? Зачем? Чтобы доказать, что может быть ещё хуже, когда хуже некуда?! Эта же тварь на него через меня вышла! Я не знаю как, не знаю зачем, но ничего хорошего это не сулит.

За окном слабо прорывается ранняя весна, из форточки тащит сквозняком, но всё словно насквозь, не чувствую ни тепла, ни холода. Герман битый час ищет какое-то варенье, шлёпая ступнями по холодному полу. Наблюдаю, как он сутулит плечи, как прислушивается, когда чиркаю зажигалкой, хмурится и укоризненно мотает головой. Ломка усиливается с каждой минутой, и в какой-то момент ловлю себя на мысли: если не прикоснусь к нему – точно тронусь рассудком.

– Ты не пробовал лечить зрение? – обращаюсь к его спине, прикрывая форточку и, взяв за плечо, разворачиваю к себе. Тёплая кожа под холодными пальцами покрывается мурашками.

– Хочешь от меня избавиться? – в его голосе грусть с толикой иронии, в ответ разглядываю его лицо: правильные черты лица, чуть приоткрытые губы.

– Хочу быть уверен, если меня не окажется рядом, ты не будешь беззащитен, – пальцами скольжу по шее, забираясь под волосы на затылке, ближе подвожу к себе. Он всё ещё горячий от остатков температуры, и трясёт его, вот только уже не из-за болезни. Взгляд пламенеет, буквально зажигаясь, на губы невольно просится улыбка. Чувствует. Каждой клеткой меня чувствует.

– Человек, которого ты знаешь всего ничего, сейчас в твоём доме, сидит в непосредственной близости и собирается заняться с тобой любовью. Где гарантии, что после… я не сверну тебе шею?

– Я не могу быть застрахован от всего.

– Можешь. Если я рядом.

– Но тебя нет. Тебе проще быть одному, чем решать общие проблемы, – сказано не без горечи.

– Не проще, – криво усмехаюсь и тащу его к себе, обнимая за плечи и утыкая лицом в своё плечо, а ему – в макушку. – Гораздо сложнее. Но так правильнее.

Спать его укладываю во втором часу ночи с боем. Сам забываю про сон, пролистывая кипу его медицинских карт и документов, шуршу в интернете, рисуя картину хотя бы в общих чертах, и всё равно не могу понять. Уже сто раз всё перечитал! Слишком много мыслей в голове. Их столько, что череп раскалывается, и всё ближе подступает паника.

Задремал под утро, прижавшись лицом к столу. Провалился в другой мир без сновидений. Только здесь я мог спать относительно спокойно, дома этого не получалось, сон длился не более четырёх часов, а после, ещё столько же, были отходняки. Герман будто впитывал мою энергетику, как губка, оставляя пустым, чтобы заполнить собой… Губка… губка… вода шумит. В душ, зараза, сунулся, после температуры!

– Фюрер, твою душу мать! – выходит довольно эмоционально, но недостаточно, чтобы на его лице проступила хоть капля вины. Вышел себе спокойно, весь такой, сука, мокрый, в полотенце одном, стоит!

– Ты здесь остался, что ли?.. – Я как стоял, так и сел.

– А что, меня не видно?

– Не поверишь, не видно, – уже не злится, усмехается по-доброму. – Почему не ушёл?

– Жопу твою сторожил. Герман, где штаны?

– А что? Так плохо выгляжу? – И вот скажите, что он не издевается!

– Наоборот. Слишком хорошо. Ты не мог бы вести себя приличнее или хотя бы одеться?

– Вообще-то, я дома, – В этот момент он складывает руки на груди, и у него с бёдер падает полотенце, открывая мне не менее привлекательный вид на его полувозбуждённый член.

– Вообще-то, я тоже здесь.

– Насколько я помню, ты сам решил жить отдельно, Соколов.

– И это повод меня провоцировать?!

– Ты сам ведёшься, Яр.

– Значит, не отрицаешь своего причастия?

– Нет. – Я от возмущения слюной подавился. – И то, что ты в меня влюбился, а ведёшь себя, как идиот, я тоже не виноват!

– А кто виноват?!

– У тебя в принципе не бывает, чтобы ты был не прав, да?

– Да! – накрывает псих.

– Тогда иди… нечего меня караулить! – голос резко стих, а взгляд помрачнел; Герман осторожно нашарил на полу полотенце и вернул его на место. – Своих дел полно, которыми ты занят постоянно. У тебя, кстати, выходной…

Я слышал, что слова могут ранить, но на себе не испытывал, чтобы вот так… насквозь. Как был, на ноги подорвался, из комнаты выскочил, зацепив его плечо, сдёрнул с вешалки куртку, роняя какую-то мелочь, и… хлопнул входной дверью, что дури было.

Герман никогда не скрывал от меня эмоции и что чувствовал – тоже показывал, но сейчас я видел, как ему физически стало плохо. Он так и стоял, направив взгляд в сторону захлопнувшейся двери, не видел, нет, но смотрел именно туда. Плечи его поникли, дёрнулся нервно кадык на горле, а по щекам скатились две огромные капли, оставившие влажные дорожки на скулах, и, встретившись на подбородке, одной эмоцией упали, разбившись об пол. Развернувшись, побрёл к себе, прижимаясь плечом к стене, ища в ней опору. Внутри всё оборвалось в этот момент, дыхание перехватило, и похолодели руки. Припав спиной к двери, я сполз по ней, сложив руки на коленях, и уткнулся в них лицом. Так не бывает! Чтобы вот так, чтобы прицельно… так просто не должно быть!

Герман обернулся на шорох, прислушиваясь, неслышной походкой пошёл ко мне, натыкаясь на разбросанные под ногами мелочи, но не замечая их. Медленно, придерживаясь за стену, опустился на колени, осторожно протянул руки, боясь сделать больно, провел касаниями от макушки до плеч, поднял моё лицо, осматривая по-своему. И ведь незрячий, а насквозь видит.

В горле встал ком, а в глазах защипало, словно песка горсть бросили, и судорожный скупой вдох Герка почувствовал, руки к лицу прижал, проверяя, кто из нас сильнее, а я бы и рад зареветь, может, и попустило бы немного, а выдавить из себя не могу, дышу только, через раз, им дышу, пока кончиками пальцев скользит по шрамам, раз за разом, словно хочет их загладить, стереть, веря, что тогда прежним стану, и сам готов признать, их чувствую всё меньше.

Я сам к нему потянулся, прижимаясь к искусанным губам и выпивая поцелуй одним глотком. Отпускаю тут же, получив разряд, пустоту резко начинает наполнять жаром, отстраняю за плечи, растрепав ему на макушке волосы.

– Голой жопой и при болезни, – не могу не возмутиться, сам встаю и его вверх тащу. – Давай в постель, а мне по делам надо скататься.

– Может, в другой раз? – держит за руку, и даже не сразу это замечаю, привык считать его частью себя, перестроиться не могу, хотя уже прошло пара месяцев, как разбежались.

– Извини… это важно.

Герман остался дома, пообещав, что никому не будет открывать дверь и даже к домофону не подойдёт. Сам рванул на подработку, куда ездил вот уже месяц как. Работа непыльная, грузи себе да грузи, неплохо помогает снять стресс физическим трудом, да и какие-никакие заработки для собственных нужд. Часа три меня не было. Обратно рванул, даже не переодевшись, поздно вспомнив, что живу не с ним, уже когда в квартиру ввалился, вот тут меня и притормозило. Гера сидел так же на пуфике в коридоре, правда, одетый, словно и не уходил… стало неловко.

– Яр… – протянув руку на ощупь, ловит за куртку и кривит симпатичную моську. – Ты купил рыбу?..

Согласен, запах очаровательный, самому нравится…

– Нет, – отступаю к выходу, но он вцепился намертво.

– Тогда почему от тебя так… пахнет рыбой?

– Ты только не психуй… я на складе подрабатываю. Достать тебе рыбы по блату?

– Я мясо больше люблю. А ещё, когда мне не врут. И не работают на двух ставках, совмещая работы. Яр?! Какого чёрта ты со мной возишься?!

– Мне не тяжело.

– Не тяжело по утрам стоя в туалет ходить, потому что привычка, а возиться с инвалидом…

– Не смей себя так называть!

– Не ори, – опускает глаза, ухмыляется так безнадёжно. – Ты поэтому спрашивал про зрение? Устал, да? Яр, я не держу…

– Пошёл в жопу, придурок! – рявкаю во всю глотку, он даже вздрагивает, а на шум выскакивает Арчи, порыкивая на меня. – Сам решу, что мне со своей жизнью делать!

– Ярослав…

– Я мыться пошёл. Или провоняю тебе всё. Можно? – Кивает, даже говорить не хочет…

====== Глава ХII ======

Долго моюсь под душем, израсходовав добрую половину геля, уже потом набираю ванну, плеснув пены, и расползаюсь полуживой жижей по её дну, пока вода поднимается по бортам, укрывая облаком пены.

Всю энергию высосал вампирёныш. Ничего не оставил. Разве что… сжимаю пах, надавливая, чтобы унять взбесившиеся гормоны. Спокойно, Ярик, только спокойно, изнасилование ещё никому добра не приносило, хотя я уже близок к нему. Как издеваясь, решая добить, Гера заходит без стука, конечно, все шпингалеты и замки я лично поснимал после его очередного «Я сам», тогда чуть не убился на скользком кафеле, а я два дня потом за руль сесть не мог, руки тряслись, как у паралитика.

Он снова вламывается в моё личное пространство, молча, не издав ни звука, садится рядом, на ощупь отыскивая воду и проверяя температуру, делает похолоднее, глубже ныряя рукой, касается моего плеча… Прицельно смотрю на него, а он словно не хочет замечать, как стремлюсь испепелить его взглядом, ведёт ладонью по предплечью, немного боязливо, задевая большим пальцем дёрнувшийся кадык, ключицы, ниже по груди, находя по памяти каждый рубец, словно выучил их маршрут наизусть… Меня не просто парализует его уверенностью, меня ей разносит на атомы, и я не то что возразить, даже шелохнуться не могу – только чувствовать: беглую осторожную ласку, спускающуюся всё ниже, по напряжённому прессу и поджавшемуся беззащитно низу живота, пока он не упирается внутренней стороной ладони в головку члена.

Тут и говорить бесполезно, и пиздить его бессмысленно, ещё и понравится, намеренно же заводит, чувствует, что на грани, кожей чувствует, и сам весь в мурашках, и волосы на руках дыбом встали, ещё и губа эта закушенная, взгляд полуприкрытый… У меня был выбор?.. Я так не думаю.

Его хватаю за плечи и тащу к себе, прямо в воду, сначала укладывая грудью, а после и всего затаскивая к себе. Вода потоком выплескивается за края ванной и разливается мини– озером по кафелю, но на это настолько плевать, что даже смешно. Геру тяну к губам, врезаясь в него поцелуем. Сминаю на нём мокрую футболку, сгребая в горсть и вверх. Места катастрофически мало, не развернуться и даже не шелохнуться, остатки понимания происходящего к чёрту летят, когда Герман с боем, оставив мне укус на память, забирает инициативу себе, давя любое моё сопротивление, просто хватает в охапку и прижимает собой, не давая сделать и лишнего вздоха. А я давлюсь его напором, принимая его толчками, словно Гер уже во мне, и оргазм моральный наступает раньше физического, меня сворачивает в стоне, а стены ванной эхом возвращают шум обратно, и, как от дефибриллятора, дёргает ещё раз.