Текст книги "Живи ярко! (СИ)"

Автор книги: Марьян Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Мама, о каком уважении…

– Ты платишь ему, а значит, молодой человек должен поумерить гонор. Разве я не права?

– Мам, ну я же не помещик, такие требования выдвигать. Яр – своеобразный, конечно, но мне с ним как-то хорошо… ярко… Понимаешь? Может потому, что он не такой, как все.

Мама берёт меня за больную руку, гладит дрожащей ладонью, исполняя роль убитой горем герцогини. Не вижу лица, но уверен на все сто, какое скорбное выражение на нём застыло и как поджаты бледные губы.

Я, к слову, похож на отца, которого уже давно нет. И мама всю свою сознательную жизнь пресекала на корню все его знакомства с другими женщинами. А с Герочкой всё оказалось много сложнее: ему девочки не нравились. С присутствием в моей судьбе Андрея она вынуждена была смириться, чтобы не поругаться со мной. Мама считала, что это он меня совратил с пути истинного и вверг в пучину разврата. Андрей же с галантностью дарил ей заказанные в салонах букеты и билеты на все концертные премьеры. Мама терпела, скрепя сердце, по крайней мере, так выглядело со стороны, но принимала всё и, скорбно глядя в пол, просила Андрея не унижать меня как мужчину.

– Он же хам! – выплеснулось с горечью.

– Мама, он лишь так выражает свою позицию. О чём ты? Арчи его принял, он сильный и… – Аргументы не то чтобы заканчивались, я осознавал их неубедительность. Мама чуть сжала мои пальцы.

– Сынок… ты очень добрый и наивный человек, и этим легко воспользуется любая предприимчивая мразь. Я – твоя мать и знаю, что говорю.

– Фюрер, у тебя сегодня третья пара. Кончай трындеть. Что на завтрак? Яичница или яичница? – бесцеремонным буром ввинчивается в разговор Соколов.

– Пожалуй, первое. – Начинаю бесконтрольно улыбаться.

– Я испеку блинчиков! Это быстро! – фыркает мама и взвивается с места, как японский тайфун на море. Слышу, Яр цыкает:

– Любой каприз, мадам! – И тянет меня в комнату одеваться. Как я раньше сам справлялся? Яр каким-то недобрым голосом спрашивает цвет рубашки, потом джемпера, слишком резко подаёт мне брюки и носки. Я роняю. С матом, летящим снизу, наклоняется, чтобы поднять. Пока не хватаю его за плечи:

– Успокойся! Я ничего не собираюсь менять. А главное, тебя.

Ярослав

– Ты серьёзно думаешь, что меня сдвинет с места сосуд, из которого ты родился?

– Не очень вежливо, если учесть…

– Давай, скажи ещё «мама была права». – С психу швыряю рубашку, запутавшись в пуговицах. – Послушай, внук Гитлера…

– Почему внук-то?..

– Потому что его родную дочь я видел только что, и она сейчас засирает мукой твою кухню.

– Яр… что ты делаешь? – Пока он переваривал своё новое родство, подошёл вплотную, руки запустив под домашнюю футболку. Кожа тёплая, гладкая, так и просит, чтобы к ней прикоснулись…

– Помогаю…

Двинувшись ближе, прижимаюсь к груди, смыкая пальцы на пояснице. Губами льну к шее, чуть прихватывая зубами. Герман вздрагивает и с надрывом выдыхает:

– Од…еть…ся? – сбивается на каждой букве, нервничает, но отстраниться не старается, только руками мне в предплечья вцепился и дышит часто-часто, возбуждаясь с каждым вздохом.

– Чтобы одеться, надо сначала раздеться, согласен?.. – Ладонями поднимаюсь по спине, сильнее сжимая на рёбрах, чтобы меня чувствовал.

– Не до трусов же. – Всё-таки разум у него сильнее, чем у меня, цепляет плавки за резинку, когда стягиваю их с одной из ягодиц, сжимая её и поглаживая.

Гера в своей извечной манере заливается всеми оттенками красного, меня это просто выносит на раз, и в голову лезут до невозможности пошлые мысли. Лезут… настойчиво, прям как мои руки ему в…

– А-а-а-а-а!

Тётка глушит ультразвуком, и такое чувство, что перепонки лопаются, я сам чуть не обосрался. Гера в ауте, даже про трусы забыл, упали…

– Мама, вы уже управились? – спрашиваю спокойно, оборачиваясь через плечо. Руку у Геры с жопы убираю на поясницу, вроде прилично стоим, стояки прикрыли… Встряхнул своего работодателя, а то он потихоньку отъезжать начал и мечтать ещё и о глухоте комплектом.

– А-а-а-а-а! – Вот это объём лёгких и консерваторское исполнение!

– А мы нет, – сокрушаюсь, присев на корты и натянув белье обратно парню.

– Ты?!

– О боже, он ещё и гомосек! – копирую её интонацию, отходя чуть дальше. Как бы ей объяснить, что сыночка её вырос. Он даже меня старше!

– Покиньте помещение, хам! – Упирается и старается схватить меня за руку, видимо, применив силу… Пока Гера не видит, а Арчи из коридора чуть ли не кивает мне, предлагая выселять чужое тело с нашей жилплощади, очень эффектно строю гримасы. Она тушуется и затихает. Трогать меня не советую – бесит.

– Хуй в руль, я тут пока живу и нужен. – Ставлю точку.

– Это мы ещё посмотрим!

– Кто «мы»? Вы да я? – Знаю, что несёт, но остановиться не могу.

– Ещё Герочка!

– Он же не видит… куда смотреть… – Гера улыбается, привык к моим беззлобным подколкам, а вот женщина – нет. Ее перекосило от гнева, и следующее, что слышу…

– Ты сам урод! Посмотри на себя!

– Каждый день вижу.

– Хватит! – неожиданно вмешался Гера, нет, рявкнув так, что даже Арчи поджал хвост.

Пока искал, как бы прокомментировать его окрик, меня всё-таки вытолкала эта тётка и захлопнула перед носом дверь.

Никуда я, естественно, не пошёл. Стоял слушал, как она учит уму-разуму Германа, помогая одеться. Что в тот момент испытывал сам парень, страшно даже представить, я бы уже давно вызверился, но это, к счастью, не моя мать, а его, вот и терпит.

Когда он вышел, первое, что сказал: «Яр, заткнись!», а я такую речь хотел толкнуть по поводу его внешнего вида, и всё обломилось. Есть с ним не пошёл, сидел с Арчи в коридоре, переглядываясь, тяжёлые мысли по поводу случившегося продолжали возвращаться. Герман тоже собирался хмурый, порядком задумчивый. Уже у выхода, пока его мать выбирала, каким из двух шарфов задушить сына, стащил с него галстук и джемпер, оставив одну рубашку.

– Полегчало? – спрашивает негромко, просовывая руки в рукава пальто.

– Теперь не как лох, – шепчу на ухо, вместе прыскаем со смеху. – Валим, пока мамка дома не оставила… – И крепко сжимаю его длинные артистичные пальцы.

====== Глава VII ======

Герман

В машине едем молча. Наверное, Яр ждёт от меня укоризненного спича об уважении к старшему поколению, но мне почему-то кажется – мои нравоучения ни к чему хорошему не приведут. Да и выяснять, что произошло с Арчи, с взвинченным человеком за рулём будет попросту актом неразумным. Однако я не выдержал после второго нервного рывка при перестраивании авто на другую полосу.

– Пёс напоролся на какую-то проволоку? – спрашиваю спокойно, давая понять, что принимаю любую версию, кроме голодовки.

– Угу.

– А возил ты его куда?

– Отсюда не видно.

– Яр? Я не имею права знать?

– Давай потом это выясним, а? Мама же до вечера не останется? – тон не раздражённый, но атмосферно требующий прекратить расспросы.

– Не знаю. У неё есть ключи.

– Значит, забери. На кой чёрт там нужна мама, если рядом я?! – взрывается, выпуская досаду и злость, и я представляю, как его сильные руки сжимают до побеления руль.

– Паркуйся! – это опять звучит как приказ, надо успокоиться.

Матерится, но покорно тормозит. Добираюсь по рулю до его пальцев, выдёргивает руку с ожесточением. Медленно выдыхаю. Мне ли не знать, как его накрывает отчаяние.

Отсидевшись в салоне, мы почти впритык приехали к первой паре. Я часто прикладывал руку ко рту, жадно вспоминая вкус сигарет и ещё то, почему так резко бросил курить. Когда я приближался к Яру, меня накрывал этот запах табака со слабой примесью хвойной отдушки крема для бритья. Он много курил… даже слишком… хотелось выдернуть из его пальцев сигарету и заорать, чтобы лёгкие наконец-то пожалел.

В универ Яр почти занёс меня по крутым ступенькам до самой преподавательской, разматывая мой двухметровый шарф под насмешливые приветствия припозднившихся студентов. Мне на сарказм в их голосе хотелось положить с высокой колокольни. Потом, видимо, увидели перебинтованную руку, сразу невежливые переговоры прекратили и рассосались по аудиториям. Номера классных комнат по дням недели, где я читал лекции, Яр знал уже лучше меня самого. Пока с мыслями собирался, он вещи в кабинет занёс и пулей вернулся. В аудиторию впихнул толчком в спину – выглядело, словно рассорились в хлам с полным разделом имущества. Девчонки хихикнули, Яра знал даже пыльный бюст Ленина в архиве, я только очки поправил, процедив: «Псих!». Любимый предмет сегодня был пресным и скучноватым, слова выдавливались с трудом, раскачался только к середине пары. Спасибо моим ребятам с их дурацкими вопросами не по теме! Улыбка и не хотела, а поползла по губам.

Перед второй парой было «окно», и Яр повёз меня на перевязку в поликлинику по месту жительства. По дороге купил каких-то вкуснючих, но сильно промасленных пирожков – осчастливил какую-то бабулю, тимуровец! Если я маслом уделал пальто, я его точно убью. Наверное… Вспомнил, что не особенно люблю это пальто – усмехнулся. Мама из Прибалтики привезла мне и отцу. Хотела, чтобы выглядели интеллигентно на фоне дутых пуховиков и кожаных курток. Отец в порыве угодить своё до дыр заносил, а я могу разы пересчитать, когда одевал. Мама наивно полагала, что я так аккуратно его ношу, и пальто до сих пор как новое. После жареных пирожков приятно потяжелело в животе.

Перевязку сделали быстро, обрадовав, что воспаление небольшое, а состояние раны удовлетворительное.

Меня молча вернули на работу и отвели куда нужно за руку. Яр предупредил, что смотается по делам, и мне придётся в учительской подождать, если вернуться не успеет. Кивнул в темноту, даже не уверен, что он этого жеста дождался. Лекцию оттарабанил чисто механически, понимая, что досадно садится голос.

После пары меня за дверью никто не встретил, и было направился в кабинет, как вдруг позвонил Тимур, уже вздрюченный моей матушкой. Успокаивал беднягу как мог, слегка дезориентировался, почувствовав дыхание на шее. Резкий, довольно дорогой парфюм, насколько в этом разбираюсь. Вкрадчивый, неприятный с первых же слов голос студента, которого припомнить не могу, ибо не запоминаю ничем не примечательных мажоров и баловней судьбы.

– Герман Валентинович!

– Да, назовитесь, и я вас слушаю, – говорю обычным спокойно-дружелюбным тоном.

– Домовинский Пётр, второй курс, первый поток, «Экологическая геология», как бы мне у вас зачёт сдать?

– Выучить и сдать – проще не придумаешь. Или вам известны какие-то оригинальные способы, Пётр? – слегка напрягаюсь, ощущая незримое присутствие рядом ещё двоих людей. Такие, как Домовинский, по одиночке просто не ходят: берут количеством и давят нахрапом.

– У вас материала всегда очень много, а у меня совсем нет времени учить. Работаю, знаете ли. Семье помогаю. Может… договоримся? – продолжает неожиданно в самое ухо, так, что невольно отстраняюсь.

– Держите дистанцию, студент! – предупреждаю резче, чем планировал, и мне не нравится такая бесцеремонность. Меня фамильярно обнимают за талию.

– Да бросьте, профессор. Что же мы не найдём пару точек соприкосновения? – Меня почти впихивают в какую-то прохладную, давно не используемую для лекции аудиторию, сама атмосфера которой не сулит ничего хорошего.

– Прекратите немедленно! – цежу сквозь зубы.

– Ага! Договоримся и сразу же прекратим, а то скоро ваш бешеный пёс вернётся и всех нас покусает! – тихий пошловатый смех, а мне пищание крыс слышится.

«Покусает? Боюсь, ты одними укусами не отделаешься!» – невольно мелькнуло в голове.

– Теперь диалога не получится в принципе, Домовинский.

– Вы уверены?

– Однозначно!

Меня грубо вжимают в стену, держат за руки и щёлкают ремнём на брюках.

– Тогда придётся снять интересное кино: про моральное разложение симпатичного препода. Катюнь, приступай и сделай Герману Валентиновичу очень хорошо!

Следующее, что ощущаю, это упругие губы на своём члене.

Ярослав

Оставлять Германа не хотелось, эта катастрофа словно магнит притягивает к себе неприятности, но оставить его в толпе народа казалось более гуманно, чем таскать с собой по участковым, где ему в красках расскажут, что бывает с собаками, которые кусают людей.

– Ярослав, даже не начинай! – с порога рявкает на меня наш местный участковый Антон Сергеевич, и несмотря на имя – нормальный мужик. Но нервный. И я тут не при чём. Почти…

– Сергеич! – оправдания и угрозы глохнут в глотке, сколько я уже здесь орался, сколько часов провёл – только он и знает, и почти всегда безрезультатно. – Эту дуру саму усыпить надо! – от крика звенят стены, насквозь пропитанные отчаянием и болью. Моей болью.

– У меня в заявлении написано другое. Что ты натравил на неё пса, а свидетели это подтвердили.

– Да?! А дверь облитую ты видел, а зажигалку с её пальцами, а моих свидетелей, которые против неё пойдут?!

– Не пойдут, – тихо и чуть задушенно, я кидаюсь к нему и бью с силой ладонями по столу, оглушая обоих грохотом. Он даже не дернулся. – Или ты будешь просить о помощи людей, которые в дальнейшем могут пострадать? – выдыхает с надрывом и захлопывает папку с делом. Меня словно холодной водой обливает.

– Сергеич, тебе денег, может, дать, а?

– Предлагали уже. Даже больше, чем у тебя есть. Я отказался.

– Я не дам усыпить собаку! Я скорее эту тварь упокою!

– Соколов, заткнись! Забыл, где находишься?! – начинает орать под стать мне и взглядом брошенным к месту примораживает, авторитетом давит – не пошевелиться. – Это просто собака. А ты – человек. Так влетишь, мало не покажется. Тебе прошлого не хватило? Ещё захотелось?

– Это не мой пёс. И он не виноват в том, что чья-то баба с катушек съехала.

– Тогда тебе стоит предупредить хозяина – по суду пса однозначно приговорят к усыплению. В нашем законодательстве прав будет человек.

– Ага. Человек, который платит, или у которого папа хорошо сидит.

– Распишись в протоколе, что лекцию о нормальном поведении в обществе ты прослушал, и иди.

– Да пошёл ты…

Руль вибрирует в руках, как будто резине совсем пиздец, буквально выпрыгивает из рук. Такое чувство, что время надо мной не властно, оно, дойдя до какой-то точки, останавливается и возвращается обратно, а я, как ёбаный неразумный хомячок, бегаю за ним по кругу. Ничего не меняется.

Нас тогда девять в автобусе было. Шесть – грузом двести пошли. Трое, включая меня, – выжили, один, правда, в реанимации уснул и не проснулся, уже потом, после вскрытия доказали, что ему в вену пустили снотворное в лошадиной дозе, а на ослабленный организм… потеряли мужика, в общем. Виновных не нашли – разумеется! Вторая – девчонка, молодая совсем, жить и жить только… в подъезде кислотой облили, пол– лица – месиво вместо кожи, ладно родители нормальные, увезли в Штаты. Тоже без свидетелей. А я вот неудачный, никак не дохну! И пиздили меня в подворотне, и в лесу оставляли, и на словах угрожали, и всё никак не добьют. Это я уже потом понял, чьих рук дело, поднял восстание, в прокуратуру ходил, там с отцом этой женщины и познакомились. Особенно мне понравились его слова: «Анна считает, что все должны были погибнуть в той аварии, и ты – не исключение». Ну, блядь, простите, что живой. Внешне. Внешне – как существующий человек, только всё внутри отмерло, и мотор никак не запустится, вхолостую работает, без чувств, на инстинктах. И сам бы вздёрнулся, пытался же, ну… и не даёт что-то уйти…

Пойду, что ли, Фюреру мозг выебу, а то в лирику больно потянуло.

По ступенькам взбегаю как к себе домой, распахнув дверь, встреваю в девчонку с огромными голубыми, хоть и сырыми от слёз глазами.

– Места мало? – отодвигаю её за плечи, чуть проталкиваясь сквозь толпу. Эта шумиха раздражает. Вместо того, чтобы внять упрёкам, она прижимается ко мне и быстро шепчет на ухо, что Фюрер мой пошёл войной на студентов и без меня!

Пробежался по кабинетам, размялся, шуганул в туалете курящих малолеток, отжал пачку себе. В учительской тоже никого. Как сквозь землю провалился, зараза. Никак прячется, однозначно чувствуя пиздюли. К тому моменту, как азарт стал притухать, а беспокойство нарастать до масштабов паники, услышал приглушенные смешки в аудитории в самом конце коридора, там занятий нет, я точно знаю, расписание изучил досконально. А чем мне ещё заниматься, когда Герман отказывается забить на пары и ехать домой, а одни и те же лекции слушать по несколько раз неинтересно?..

Дверь открываю без стука, простите за хамство, и, честно сказать, сначала даже теряюсь…

– Герман, ты совсем распустился?.. – вполне резонный вопрос. Нет, ладно бы он им лекции читал, а член зачем в рот засовывать – чтоб материал лучше усвоился?

Мужчина дёрнулся плечами, но не вырвался. Тот, что его держал, побоялся руки ослабить, второй, снимающий на камеру, и того круче – ломанулся к выходу, а там я стою, весь такой «немного не в духе», сука, от слова «злой, как стадо чертей». Это по какому праву моего препода засосать решили?! Кто, блядь, разрешал?!!

А-а-аккуратно прикрываю дверь. Улыбаюсь…

– Вали отсюда, мужик, пока тоже не прилетело. – Это мне и напрямую?

Широко-о-о улыбаюсь.

Достаю из-за пазухи ствол… и неважно, что травмат, выглядит эффектно, вон рожи напротив покраснели от злости и паники.

– Телефон дай, – прошу очень вежливо, протянув свободную ладонь.

– Я отцу скажу!

– Ты всё скажешь святому отцу, там, где повыше, если не сделаешь, как прошу.

Герман в упор на меня уставился, и знаю же, что не видит, но чувствует и закипает. Сам весь раскрасневшийся, на взводе, ещё и со стояком…

– А ты чего замерла, свалила отсюда, пока не придушил!

– Ярослав!

– Не встревай! – рявкаю уже на Германа, стараясь усмирить внутри взбесившегося демона, который постепенно становится сильнее и будит во мне садистские наклонности.

Я и не ждал, что легко отделаюсь, поэтому кинувшегося ко мне упыря ловлю за миллиметры до удара и, как комбат учил, за что ему спасибо, прикладом под дых, силовым укладываю мордой в пол, заломив руку. Ногой в поясницу добавляю – чтобы наверняка. А что? Бить таких нельзя, сразу заяву накатают, таких надо перевоспитывать, желательно с фантазией, на которую не жалуюсь.

– А теперь так. – Подтащив поскуливающее и продолжающее угрожать мне тело к Герману, отпихиваю ногой девицу в сторону, продолжающую сидеть как сидела, только без члена во рту. Ставлю на колени зачинщика. Схватив за голову, оттягиваю назад, заглядывая в начинающие понимать происходящее мутные глаза. Страшно тебе, да? Вижу, страшно! А незачем моё трогать, когда я не разрешал!

– Понял, что надо делать? – Нет ничего увлекательнее, чем смотреть, как чужая гордыня начинает ломаться. – Укусишь или навредишь – убью, – уже не предупреждаю, а рисую конкретные перспективы.

– Ярослав, – медленно, как в фильме ужасов, Герман поворачивается ко мне, и сам потихоньку начинаю побаиваться, – если он меня тронет…

– Ок. – Честно – самому страшно стало, кто знает, на что хватит фантазии Германа, когда он решит мне отомстить, поэтому, переиграв расстановку фигур на поле, Фюрера тащу к себе, подтянув на нём штаны и не без удовольствия отметив, что его от недотраха всего передёрнуло, когда жёсткая брючная ткань коснулась чувствительного члена.

На место Германа ставлю второго счастливчика, и минут десять наблюдаю, как один давится вялым членом, регулярно сопровождая действия рвотными позывами, второй, бледный, как свежепобеленная стена, вот-вот откроет второму внутренний мир прямо на голову. Не забываю снимать на телефон. Всё это время Герман незрячими глазами смотрит мне в ухо, ногтями вцепившись в напульсник и до одури больно давит руку. Кажется… злится. Ну никто же не виноват, что у нас разные взгляды на воспитание.

– Всё, педики, завязывайте! Ибо хреновые вы порноактёры. – Отпихиваю ногой «сосуна», и стоит ему на меня посмотреть – его всё-таки выворачивает на пол. Зрелище отвратное, так и импотентом остаться недолго… хотя, смотрю я на недотраханного злого Германа и понимаю… не светит мне с ним импотенция.

С пацанами договариваемся остаться лучшими друзьями, ведь никто из них не хочет терять свой авторитет. Предупреждения ставлю жёстко: второй раз не будет диалога – буду бить и бить сильно, как учили, как заслуживают. В их юном нежном возрасте репутация оценивается выше гордости, поэтому соглашаются. К счастью. Не хотелось бы оставлять Герману хвосты… Кстати, про хвосты.

– Ты как? – приобняв препода за плечи, разворачиваю к себе, прижимаю к груди.

– Ты их бил?

– Нет. Воспитывал. Почти без рук. Ты мной гордишься? – разглаживаю по спине через рубашку табун мурашек, успокаивая. Помогает не особо: мужик на взводе, и неплохо бы ему прямо сейчас снять стресс.

– Они снимали, – отворачивает лицо, когда касаюсь его губ своими, не целуя, а просто грея.

– Чем? Телефоном, который у меня? К тому же я их видео удалил, а своё оставил.

– Это… пиздец, – утыкается лбом в моё плечо и дышит так, словно пробежал стометровку.

– Ты-то чего расстраиваешься? Член у тебя нормальной активности и вполне фотогеничный. А видео вообще бы не увидел, ты же не видишь.

– Ты умеешь успокаивать.

– Я просто по жизни везде ищу плюсы.

– Это не плюсы, это моя жопа!

– Да? Прости, увлёкся, – руками сминаю полупопия ещё сильнее, чуть подтаскивая его повыше к себе. – Ты знал, что находиться в таком неудовлетворённом состоянии продолжительное время вредно для здоровья?.. – пользуясь его растерянностью, запускаю руки под рубашку, оглаживая поясницу, и вкладываю пальцы рук за ремень брюк.

– Ярослав, – начинает слишком серьёзно, и чувствую, всю прелюдию мне испортит, поэтому, пока его не понесло, притеревшись коленом между ног, отвожу назад и, заткнув поцелуем, осторожно опускаю на парту…

Герман

Отпихиваю от себя руки, пытаюсь отстраниться подальше, и вот сейчас реально пофиг, что он почувствует или подумает.

Злюсь.

Сатанею.

Что это за поведение?! Что за беспредел он творит?

Или это так забавно – наблюдать со стороны, как прыщавые молодые подонки накладывают лапы на зассавшего инвалида?! Блядь! И всё облегчение внутрь, чтобы не вырвалось надсадным жалким стоном. Мерзко. Как же мерзко. От своего бездействия. От предательски обступившей темноты. Вот Яру было бы похуй на слепоту – он бы так у стенки не замер, позволяя себя унижать! Разметал бы их по всей аудитории. И напоролся бы на нож с ухмылкой на губах. А я вот… хочу жить, поэтому тупо растерялся от такой наглости и вседозволенности. Взрослый, физически неслабый человек почти метр восемьдесят! И Он меня таким размазанным увидел.

Руки Яра всё настойчивее, но с моим телом творится что-то обратно пропорциональное возбуждению. Не хочу сейчас никаких прикосновений! Ничьих… даже его… Усиленно подташнивает, а Соколов целует прямо в кривящиеся губы – неужели думает, что сейчас меня реально волнует недотрах… Похоже, доходит, только когда ощущает спадающую в штанах эрекцию. Начинает смягчать свой напор и уже ласкает губами, едва касаясь, еле слышно выдыхая мне в рот, словно призывая тоже выдохнуть. Скользит ладонью по голой спине под рубашкой, каждый раз замирая на пояснице, и не делает ещё одного движения. Мягко покусывает шею, добираясь до уха… шепчет что-то, или это только ощущение членораздельного звука, а на деле – просто дыхание.

Сколько времени я сижу на парте, не понимая, что вцепился в Яра, как утопающий, позволяю ему трогать себя, загораясь в тех местах, где касаются руки.

Выдыхаю… Со всхлипом… И врезаюсь в его рот, начиная отбирать всю власть себе… Сначала Соколов забавно замирает, а потом рассасывает мой язык словно конфету, пристукнув зубами о зубы. К моему члену притирается его стояк, и нет никаких сомнений, что этому безбашенному герою ничего не стоит заняться со мной непотребством прямо здесь и сейчас. Пытаюсь призвать к голосу разума, но как это сделать, если разум уже летит к ебеням на седьмые небеса… а сам голос уже вовсю… бесконтрольно стонет его имя.

Сотри с меня их слюни и грязные намерения… Пожалуйста. Раз уж так бесцеремонно и ярко ворвался в жизнь ослепшего – настрой на свою волну, или нас накроет моей.

– Яр… так нельзя…

– А так?

– Бля… ммм… – прикусываю тыльную часть ладони.

– Блям? Такого «нельзя» не знаю! Фюрер… – Замираю, безотчётно облизывая губы. – Посмотри на меня! – Я пытаюсь это сделать, даже не моргаю, пока глаза не начинают воспаляться без увлажнения. – Считай, что я наложил запрет на твою задницу и все, что к ней прилагается, понял?

– Это как? – привстаю с парты на локтях, слепо моргая в темноте.

– Это когда без моего разрешения штаны не снимаешь.

– Ты сейчас мне мою мать напоминаешь.

– Я тебя прошу, – стаскивает со стола и тащит на себя, – не вспоминай её, а? А то… – Дальше мы оба слышим в коридоре «Ге-е-е-ерман, сыно-о-о-ок…» – Ярослава передёргивает, и он совершенно по-звериному фыркает, а я начинаю по-свински ржать, заваливаясь обратно. Так она нас и находит…

Ярослав

– Да не насиловал я вашего сына! – задолбался орать, уже который раз вильнув по дороге. – Этот сам кого хочешь изнасилует! – Фюрер, гад, ухмыляется, уткнувшись в окно.

– Он не такой! Он – беззащитный!

– Какой, на хуй, беззащитный?! Вы его видели? Здоровый мужик. Только ходит медленно.

– Герман болен!

– Здоров, сука, как бык! Вы сами из него инвалида делаете!

– Хватит вам уже.

– Герман, он плохо на тебя влияет.

– Я в принципе с людьми не люблю контактировать, – расправляю капюшон на голове, ребром ладони растирая лицо. Шрамы опять горят.

– Так уходите. Оставьте его в покое.

– Сейчас! Уже на старте. Чтобы вы ему весь мозг выгрызли.

– Как вы смеете!

– Хоть как смею! Я – универсальный. – Тут Герман, гад, заржал и ещё плотнее прижался к стеклу. С психу, что эта зараза белобрысая ещё и издевается, врубил колонки на полную, чтобы мама послушала мою любимую музыку. По тому, как у неё волосы дыбом встали, вижу – ей не нравится. Фюреру тоже не понравится, когда я его злостно выебу за проказы. Сейчас, только мать его выпровожу, и все, русские отыграются за всё!

Сидим. Я, Герман, Арчи у меня на руках. Ну как сидим, мы стоим в углу, а Герман развалился на диване. Это мне показали моё место. Я же прислуга. Причём без участия моего начальства. Ну не жаловаться же ему, в самом деле? Мать его моет полы. Мы с Арчи уже почти договорились завести дома крысу или кота какого, чтобы её выпроводить. Герман лежит дёрганный и не в духе, мою энергетику считывает и сам постепенно звереет. Особенно после «сынок, я хотела тебя познакомить с такой хорошей девушкой… женщиной. Она умная, порядочная…»

– Фюрер, встал и за мной.

– С вещами? – спрашивает сквозь зубы, а сам подрывается на раз, кажется, от этого диалога он готов уйти даже босиком по битым стеклам.

– Да, трусы захвати. Мыть тебя буду.

– Я сама!

– Нет!

– НЕТ!!! – кто из нас первый протестующе заорал – промолчу.

– Гав!

– Только недолго, – уже обречённо и смирясь. – Сынок, скоро кушать.

====== Глава VIII ======

Ярослав

– Это долго будет продолжаться? – присев на корточки спиной к двери, прикуриваю, разглядывая профиль Германа, расплывающийся в облаке горячего пара. Просунув руку под воду, он туманно смотрит на струю и виновато улыбается.

– Придётся потерпеть, – Гер уже даже не возражает, что курю, где приспичило.

– Долго?.. – спрашиваю невнятно, зажимая окурок губами. – Вытащи больную руку! – шикаю на него, когда тянет вторую в воду. Послушно убирает и продолжает ухмыляться.

– Сколько потребуется. Яр, я не могу её выгнать.

– Я могу. Обращайся.

– И ты не можешь, если не хочешь поругаться со мной.

– Ну тебя-то я потом, допустим, задобрю, – начитываю интимным шёпотом, он мягко розовеет и отворачивается полностью. – А её прятать хлопотно и долго… – это невнятно уже себе.

Препод «подвисает», как при сбое важной программы, чуть покачивается и вдруг говорит довольно тихо, но внятно:

– Думаешь, так легко всё решить сексом?

– Если хорошим, то – да. Мозги прочищает как надо.

– Может… и мне поможет… забыть этот день? – его голос кажется далёким и едва различимым в шуме воды, но слышу каждое слово, оно впитывается мне в кожу, грея её, а не сжигая эмоциями, как я привык от других людей.

– Хочешь, чтобы я отодрал тебя здесь?

– Блин… Яр… Конечно нет. Я так не привык! – улыбается или издевается. – Мне нужно свидание. При свечах.

– А под дождё… в смысле, душем, прокатит? – похрустывая суставами, резко сдёргиваю футболку. Сам назначил свидание в ванной – сам и проведу!

– Это плохая идея… – упирается до последнего, но раздевается быстро, забираясь под душ.

– У меня все такие, – стаскиваю остатки шмотья и сигаю за ним, притираясь к спине. – Ты быстро привыкнешь, – обещаю, а сам искренне хочу, чтобы на нём мои приключения закончились.

Больше не даю ему говорить, развернув к себе за подбородок и прижавшись к губам. Поцелуй горчит пережитым днём, становится резким и обрывочным, когда меня начинает накрывать. Ловлю губами каждый Герин стон, паршиво маскируемый дыханием, руками прижимаю к себе, свободно спускаясь по животу и вниз, собирая в горсть полуэрегированный член и яйца.

Чувствую Германа каждой клеткой. Он словно моё второе крыло, которое до этого было сломано, каждый миллиметр тела, когда касаюсь, знаю, где задеть, чтобы он замер и зажмурился, где приласкать, отодвигая смущение на второй план, уступая место удовольствию.

«Просто чувствуй меня», – и он чувствует, жмётся ко мне всем телом, ненадолго отключаясь, находясь в прострации, и упускает момент, когда прижимаю его спиной к стене, придавив к кафелю, а сам встаю перед ним на колени.

Душ поливает хорошим ливнем, смывая с нас всё, кроме ощущения друг друга. Капли мешают видеть, заливают глаза, но зрение сейчас ни к чему. Провожу ладонью по всему стволу, примеряясь к размерам, и сразу беру в рот. Не ожидая подставы, Герман чуть сползает по стене и до боли сжимает моё плечо. Знает – говорить сейчас со мной бесполезно, начну стебать по-чёрному, и мы, скорее всего, посрёмся, а так ему ничего другого не остаётся, как принять мои злые ласки, которыми хочу стереть с него чужие прикосновения, чужие руки и даже губы. Поэтому и минет жёсткий, больше похожий на насилие, когда высасываю из него все до капли, прихватывая губами и жадно втягивая себе в рот, насколько могу принять. Поэтому и его кисть снова закушена, и за это он тоже получит, но сейчас ничего не могу с собой поделать, хочу его… хочу видеть, как из него испарятся все мысли до единой, кроме меня, может быть… тогда успокоюсь и я.

Подстроившись под меня, он сам толкается мне в рот, замираю, придерживая за бёдра, давая ему возможность отыграться за всё, и расслабься он чуть сильнее – мне бы не поздоровилось… Свободной рукой отдрачиваю себе, сдерживаться больше нет сил, из последних держусь, чтобы не загнуть его над бортом и не отодрать хорошенько, но сейчас ему нужно не это, а нечто большее…