Текст книги "Живи ярко! (СИ)"

Автор книги: Марьян Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Герман, все хорошо?! – слышим из-за двери, Герман дёргается, словно получив разряд тока, я, против логики, начинаю улыбаться. С мягким чмокающим звуком выпускаю его член изо рта, проходясь по всей длине влажными пальцами.

– Ответь, тебя же спрашивают. – Пока он мотает головой и хватает воздух ртом, встаю к нему, прижав, буквально вдавив собой в стену, и, взяв оба наших члена в руку, начинаю дрочить…

– Твою ж… – скулит и, закатив глаза, тихо бьётся затылком о стену. Просунув ему под голову ладонь, придерживаю, чтобы не ударился. Сам к его шее припадаю губами, ставя смачный засос.

– Герман, сынок?! – все настойчивее, следом стук и лай Арчи.

– Яр?.. – невнятное бормотание то ли с протестом, то ли с мольбой продолжить, я так и не понял, но стал двигать кистью резче, чувствуя, как оба члена набухают, как вздуваются вены, и подкатывает оргазм…

– Кончишь – отпущу… – Дважды просить не приходится, под грохот двери и крики его матери Герман со всхлипом и жёстким спазмом, с которым его сжало, кончает резкими толчками себе на живот, и я с трудом могу удержать его на ногах: Туманов всё время, пока его дёргает, норовит сползти вниз. Его руку цепляю уже нахалом, прижимаю к своему стволу и, передёрнув пару раз, следую за ним, укусив за плечо, но он даже не чувствует боли, только дышит, как заново родившись.

– Да живой он, Валерия Адольфовна! Вода в уши попала – не слышит! – ору уже я, долбёжка начинает раздражать. – Ты же живой? – это уже к мужчине, решившему принять состояние желе. – Герман, бля, соберись, а то на ручки возьму… – Действует моментально, если бы видел куда – удрал бы. Смущаться в его возрасте – это просто чудо какое-то.

– Спинку потереть? – спрашиваю спокойно, и пока он в себя приходит, пережимаю свой член, уж больно голый препод на меня однозначно действует.

– Ярослав… ты… чудовище…

– Да ну?.. – ухмыляюсь и чпокаю крышкой геля, звучит пошло, особенно если не видеть, что это за гель.

Герман

В висках пульсом колотится: …Я-ро-слав, Я (толчок)-ро (толчок)-слав (толчок), Я-ро-слаааав… Оргазм набрал полноты и резкости, расправляя в животе огромные крылья, там всё словно кипятком обдало. Под конец толкаюсь в его рот с фанатичным наслаждением, потому что хочу. И попросил сам, только не зная, какое Яр найдёт решение. Сам не против у него взять… Но на коленях сейчас не я… Приход накатывается, и раньше не ощущал такой остроты, и яйца так в предвкушении не поджимались. Сильные жадные губы и язык провоцируют на пошловатый стон, выпустить скопившуюся за три года чувственность. Знаю, что он, подняв глаза, смотрит на моё лицо, поэтому не тороплюсь запрокинуть голову, напротив, одной ладонью сжимаю затылок Яра, склоняюсь ниже…

Крик матери не сбивает возбуждение, наоборот, его усиливает. Как и там на кафедре… когда едва успели разлепиться.

Если Ярослав демонстрирует превосходство, то отдаёт потом в разы больше. Набрасывается… отсасывает… сжимает до лёгкой боли. Потом отпускает и уже терзает скользкой от обильной слюны рукой. Вода струится по телу, добавляя ощущение тысячи маленьких рук, блуждающих по коже. И впервые темнота в глазах вдруг сменяется цветным калейдоскопом, который взрывается в мозгу забытой насыщенной палитрой красок. И охватывает бешеный дикий восторг, а ведь я лишал этого себя сам, изживая первобытные желания, считая их неправильными. А тут доказали, и с блеском, что со всеми однажды носил шкуры и трахался, где хотел, с кем хотел, и в любой доступной позе. Крик зарождается внизу живота и потоком прёт через все органы в лёгкие и выше… чтобы здравый смысл немного его погасил. Поэтому выплеск больше похож на гортанный всхлип, и после в мою ладонь ложится совершенный ствол… нужной длины и… Горячие мысли свидетельствуют о том, что жив и живы желания…

Обмывает меня Яр, я частично потерял способность стоять. Неудобно и стыдно, но кайфово, когда пара сильных надёжных рук тебя не отпускает ни на секунду, не даёт ослабнуть и упасть.

Из ванной вываливаемся плечо к плечу. Наверное… нет, я, определённо, розовый от смущения, а Яр, судя по тихим ругательствам, не совсем удовлетворённый. Все вопросы у мамы отпадают – нас дежурным тоном зовут на поздний обед.

– Я в храм схожу, сынок, – скорбно добавляет она, – давно там не была.

Отговаривать бесполезно: после несчастья со мной вопрос веры был решён положительно. Яр шипит под ухом очередную подъёбку об отмаливании наших грехов и свечки для него за упокой. Потом шипел от боли, потому что я его за плечо ущипнул.

От Автора

Валерия Вадимовна, умиротворившись в стенах храма, где её совсем не угнетал душноватый запах свечей и ладана, хотя всю сознательную жизнь не могла находиться в непроветренном помещении, как ей показалось, почти успокоилась. Если Герочка не может отказать этому грубияну и нахалу, значит, надо самой искать способы открыть сыну глаза, а это значит —проявить терпение и мудрость. Женщина помолилась, побеседовала со степенным седовласым батюшкой, мужчиной красивым, с явно нескучным прошлым, купила набор рукотворных рождественских открыточек, чтобы внести хоть малую лепту храму, и тоненьких свечек – освятить дом. Яра она уже считала дьявольским прислужником, иначе как он смог втереться в доверие такому благоразумному человеку.

Довольная своим благим походом, Валерия Вадимовна вышла на улицу в небольшой парк, ухоженный и очень располагающий к раздумьям. Солнце ещё светило, и, несмотря на морозец, Тумановой захотелось посидеть на лавочке, полюбоваться аккуратными рябинками с рубиновыми ягодами и высоким чистым небом, куда с часовенки взмывала с шумом стая белых голубей. А если и не белых, кому надо приглядываться? И живущие при храме голуби совсем не казались зажравшимися крысами с крыльями, а наоборот – виделись вестниками добра и покоя. Любуясь полётом птиц, Валерия Вадимовна внезапно поёжилась. Рядом раздался то ли всхлип, то ли судорожный вздох, который явно имел страдальческую природу и не мог остаться без внимания. Рядом присела женщина, выглядевшая крайне измученной и нервной. И надо сказать, что на этом осмотр бы прекратился, если бы цепкий взгляд Тумановой не увидел неплохо прокрашенные в салоне корни пусть и поблекших сальных волос, красиво татуированные брови и подводку на веках, а также остатки маникюра на обгрызенных ногтях соседки по лавочке.

Навскидку женщине можно было дать не более тридцати пяти, конечно, своим неряшливым внешним видом, она лишь усугубляла общее впечатление, но Валерия Вадимовна знала, как может подкосить горе и как быстро забываешь о себе. Поэтому она сердобольно тронула незнакомку за плечо:

– Вам нехорошо, милая, могу я вам чем-нибудь помочь?

Та сначала усиленно замотала головой, потом подняла на Туманову мутноватые залитые слезами глаза, под которыми уже прочно обосновались мешки дряблой кожи. Взгляд Валерии Вадимовне показался безжизненным и тоскливым.

– Выговоритесь, иногда это помогает, – с небольшим нажимом произнесла Туманова. – Может, сейчас по мне не видно, но ещё два года тому назад я была раздавлена не меньше. – Незнакомка всхлипнула и растёрла глаза покрасневшими без перчаток руками.

Женщина протянула бедняжке свою муфту-сумочку, и та сразу же сунула в неё ледяные конечности. Валерия Вадимовна только вздохнула.

– Хороший храм, правда? Я тут часто бываю, у меня сын живёт недалеко. Вон в той новостройке. Ах, мой Герочка! Сколько ему пришлось пережить! – на Туманову накатило в едином порыве. И уже незнакомка смотрела на неё с сочувствующим вниманием.

Через полчаса были в красках изложены подробности об аварии, страшном диагнозе и реабилитации сына. Женщина рядом кусала губы и хмурилась, зажимала рот рукой, и по бледному лицу часто пробегала странная судорога, сродни нервному тику. Туманова остановила трагичный рассказ, когда соседка по лавочке довольно сильно сжала её ладонь.

– И у меня… Только я… Я потеряла любимого человека… Авария! Тоже авария! Чудовищная несправедливость! Кто-то уцелел, а мой… мой… – имя женщина с надрывом высморкала в предложенную Валерией салфетку, – скончался на месте… Такой прекрасный человек! Целеустремлённый, сильный!

Истерика собеседницы набирала обороты, Туманова в своих словостраданиях всегда держала образ в рамках самоконтроля, и так корчиться не собиралась. Но когда женщина рядом зарыдала и сложилась пополам, Валерия не выдержала. Оставить человека в таком критическом состоянии, она не могла и, решительно схватив бедняжку за руку, потянула за собой…

Герман вышел на тихие женские голоса сразу же.

– Мам, ты не одна? – он протянул руку скорее по привычке, чтобы принять шубку матери или одежду гостьи.

– Нет. Аня, познакомьтесь, это мой Герочка. А это Анна. Мы встретились у храма. У неё такое горе, сынок, что у меня сердце сейчас разорвётся. А твой ужасный помощник, это чудовище… здесь?

– Мам, не чудовище, и он уехал по делам, возможно, до завтра. Анна, здравствуйте. Я соболезную, трагедии случаются, но нужно постараться пережить… – он заметно вздрогнул, потому что коснувшиеся его цепкие ледяные пальцы показались ему нечеловеческими. К тому же недавно брошенные Ярославом слова про неприкосновенность настолько сильно въелись в мозг, что начали управлять им, и нестерпимо захотелось отдернуть руку, но воспитание не позволяло сделать этого резко.

– Вы – боец, Гера! Моему любимому не повезло, но вы должны быть очень благодарны… – хрипловатый, севший от рыданий голос женщины вдруг резко стих, потому что под ногами глухо зарычал Арчи, у которого шерсть на загривке поднялась дыбом.

– Странно, собака обычно добродушна… Тихо, мальчик! – Герман потрепал напряжённого пса по голове. – Анна – наша гостья и ничего плохого не сделает.

Ни Валерия Вадимовна, ни, естественно, слепой мужчина не видели полубезумный взгляд женщины, с которым она прожигала продолжавшего рычать Арчи. Притупившаяся боль в прокушенной руке под повязкой и рукавом свитера утроилась.

– Я… видела вашу собаку, – вдруг произнесла Анна достаточно спокойно, но тон голоса напоминал бездушную запись, – но с ней такой нелюдимый нагловатый парень гулял. У вас есть и другие дети, Валерия?

– Нет, Герочка единственный! А тот… ммм… парень временно работает у нас помощником и водителем. Чтобы сын жил полноценной жизнью и занимался любимым делом. Он, знаете ли, прекрасный педагог! Анна, да пойдёмте же, сейчас сварю кофейку, или вы предпочитаете чай? Конечно, чай! У меня есть изумительный сбор с мелиссой и имбирём! Он прекрасно согреет и успокоит.

Герман гладил Арчи и не понимал, почему по телу сильного и выдержанного животного волнами прокатывалась дрожь, и он то и дело перегораживал Герману дорогу, не давая ему пройти…

Ярослав

– Вот что ты за человек такой, Соколов? – вступает чуть поддатым голосом Антон Сергеевич, поймав нужный градус и начиная расслабляться под его действием.

– Какой? – вторю его интонации и сам пьяно покачиваюсь на стуле. Бутылка обычной водки заметно пустеет, но дело не в количестве выпитого, а в состоянии, в котором приходится принимать алкоголь, чтобы хоть немного расслабить нервы. А они ни к чёрту. От слова «совсем».

– Проблемный, – отвечает после долгого молчания и пристального изучения меня. – Одновременно просто с тобой и так же невыносимо. Не представляю, на ком ты сможешь жениться, с тобой, чтобы жить, надо тебя или любить до слепоты, или ненавидеть до смерти.

– Не надо меня любить, – отмахиваюсь, проглатывая горький ком, вставший в горле, – достаточно просто здороваться по утрам.

– Так и сдохнешь один.

– Я привык. Одному спокойнее.

– Тебе нельзя одному, – наливает еще по одной, так же, как я, игнорируя закуску: хлеб и консерва, вроде, рыбная. – Озлобишься и привыкнешь.

– Одиночество, друг мой, это не приговор, это взвешенное решение, приняв которое, вряд ли вернёшься к тому мозгоёбству, что идёт в придачу к отношениям. Я устал.

– Ты ещё пацан!

– Внешне. Внутри – давно нет. Но ты мне зубы не заговаривай, что с делом? – От собственного вопроса пробежала дрожь по телу и дрогнул в руке стакан, ударяясь с глухим стуком о стол донышком.

– А нет его, – смеётся невесело и выпивает залпом, не чокаясь, следом плещет вторую и тоже пьёт. Отбираю бутылку, отставляя в сторону, чтобы не достал.

– Антон? – уже строже. Этого мужика, сейчас облысевшего и раздавшегося в области живота, знаю с малолетки. Как бошки скинхедам разбивал бутылками, как алкашей местных гонял, дурной был, но правильный. Это потом его система под себя ломать начала, да так, что и бухал, и депрессии, да много чего было, но сам выбирался. И он меня знает. Что без родителей рос, с какими компаниями водился, и в какой жопе был – всё знает. Потому и терпит. Не из жалости – понимает просто.

– Закрыл я твоё дело. Нет больше конфликта. Нет разбирательств. И меня в органах тоже нет. Да и хуй с ним, да? – Я киваю, как болванчик, а у самого горло перехватывает и хереет на глазах. – Давай, сына, за это выпьем! – наигранно радостно, до блевоты просто. Улыбку не могу выдавить, хоть и пытаюсь.

И мы опять пьём. Допиваем первую, а потом, покачиваясь и держась друг за друга, идём за добавкой. Мужики в отделе смотрят спокойно, здесь у всех свои истории и свои срывы, Сергеича вообще уважают, с кем он не враждует, поэтому молча закрывают глаза на его прощание. Я не благодарю, хотя надо бы. Внутри – да, за Арчи, за Германа, за себя, что хоть и бестолковую, но жизнь спас, чуть-чуть вернув гармонию справедливости. Чуть-чуть… а дышать в разы легче.

Прощаемся молча. Я его сдаю с рук на руки жене, она кроет меня шёпотом матом (мы всегда так здороваемся), и иду… иду… почему я пришёл к Герману?.. Арчи прогулял, Германа привёл, обоих покормил… какого чёрта я здесь?..

– Арчи… – хриплым шепотом вопрошаю в глубину темного коридора, не включая свет, дабы не потревожить спящих. Пёс с неохотой, но шлёпает на мой голос, тычется мордой в морду и недовольно фыркает. – Гитлер в юбке здесь? – Опускает ухо и садится на задницу, весь во внимании. – Надо идти войной на все войска или только на фюрера?..

– А ты идти-то можешь? – слышу над головой до дрожи суровое. Для какого-то хрена стараюсь сделать трезвое лицо (ваапще не получается, только на «поржать» пробивает), может, надо с карачек встать… пробую, придерживаясь за пса, вроде получается, но всё равно лыба не сходит.

– Могу! Куда идти? К тебе или отсюда?..

– По какому поводу пьём? – он так забавно злится, что у меня встал.

– Просто. А что? – на губах играет коварная улыбка. – Хочешь меня наказать?..

– Есть такое желание.

– А ты сначала меня найди! – ползу… ну да, так удобнее передвигаться, стены не кидаются, а он, сука, на меня поворачивается, как флюгер по ветру!

– Я тебя по свежаку найду, пьянь!

– А мама дома?

– Нет.

– А ты одетый?..

– По форме «час ночи». Яр, где можно было так нехило накидаться? Судя по запаху сайры, закуска таки была. Или покормить?

– Не-а… спать… и желательно с тобой… – Бля, пока он меня найдёт, я отрублюсь, поэтому обнимаю за бёдра, на которых его любимые хлопковые пижамные штаны… на голое тело, лбом вжимаюсь в живот… случа-а-а-айно стаскивая штаны немного вниз. – Хочу с тобой… Можно?

– Не уверен, – отнекивается, но в голосе слышно сомнение. – Не люблю рыбу.

Невнятно хмыкнув и взяв себя в руки, подрываюсь на ноги, Германа закидывая на плечо. Пируэт получается опасный, но, сука, зрелищный. Фюрер неинтеллигентно орёт матом, вцепившись мне в поясницу ногтями, Арчи лает, земля кружится, но вес держу устойчиво.

– Я из вежливости спрашивал, – говорю вертлявой заднице, осторожно шагая к комнате. Штанина провокационно сползла с ягодицы, а я, оказывается, такой провоцируемый… Лизнул за ягодицу – моментально стихли ругательства и попытки выдраться из моей хватки. Укусил… маты возобновились. Быстро от шока отошел…

– Герман, соберись! Я сейчас буду нас ронять.

– Твою мааааа…!!!

– Не упоминай свою мать при мне!

Упав на лопатки, Гера раскинул руки и незрячими глазами уставился в потолок. Вид у него был такой, словно он переосмысливал все жизненные ценности именно в эту минуту.

Я снял куртку.

Гера замер.

Я снял штаны, носки…

Он напрягся и весь подобрался, ловя звуки.

Футболка.

– Оставь, – просит педагогически вежливо, когда хлопаю резинкой от трусов по пузу.

– Как скажешь, – ухмыляюсь и падаю сверху, сгребая мужчину в охапку и заматывая нас обоих в одеяло. Прижав спиной к себе, обнимаю за живот, проходясь по рёбрам, вторую руку запускаю под шею и обнимаю за голову, перебирая светлые пряди.

– У меня такое желание… – говорю почему-то шёпотом, ситуация кажется нереальной и происходящей не со мной, что ли, слишком всё хорошо.

– Твоё желание мне в зад упёрлось, – сопит обиженно, с собой борется, а у меня такое скотское «хочу» его всего вылизать с ног до головы и вые…

– Яр… – осудительно просит, перехватывая мои мысли, а потом и ладони в районе своего паха.

– Если я к тебе спиной повернусь, то тоже смогу почувствовать твоё желание. Я и так его чувствую… – Обхватываю ладонью крепкий ствол и оглаживаю через хлопковую ткань, сам прижимаюсь сзади плотнее, толкнувшись бёдрами вперёд. Реакции долго ждать не приходится, выдох-стон разрезает тишину и всю к ебеням выдержку. Забрав руку из-под головы и надавив ему на плечо, роняю его на лопатки, сам ложусь сверху, за колени притянув его к себе, разводя их в стороны. Наклоняюсь к лицу, чувствуя кожей, как он часто дышит, касаюсь губ, просто чтобы чувствовал: это я… и так близко. Прижавшись бёдрами к его и чуть подкинув на себя, толкаюсь так пару раз, имитируя трах, продолжая скользить губами по его рту, пока из обоих не вырывается скулёж…

Герман

Тело подводит… Даже пьяный Яр безошибочно подбирает к нему нужные ключи… нашаривает кнопочки пальцами и языком, а когда начинает тереться каменным членом о мой стояк, не выдерживаю… Стон вперемешку с всхлипом звучит слишком по-блядски, но парень рядом со мной реагирует так же. Вылизываем рты друг другу в исступлении… я от него пьянею, оглушённый не самым приятным запахом хмеля, и раньше бы оттолкнуло, а теперь заводит так, что бёдра сводит… Мозгом понимаю, что нужно притормозить, чуть сбить этот сумасшедший накал, иначе мой зад затрещит по швам. Сжимаю голову парня, вдавливающего меня в кровать, шепчу с жарким придыханием:

– Яр… ляг рядом… сейчас же… Я хочу взять у тебя в рот…

Подействовало!

Моментально скатывается, сам мою голову за затылок наклоняет к паху. Резко немного, но я успеваю руками опереться о постель. По моим влажным губам проводят головкой гладкой плоти с солоноватой каплей предэякулята, резковатый запах мужского тела будит странное желание укусить кожу на животе чуть выше лобка. Делаю. Мои волосы жёстко сжимают в кулак, чуть приподнимая лицо, отчего с покорной улыбкой приоткрываю рот. Глухое нетерпеливое рычание, и меня отпускают. Ложусь поудобнее, нащупываю основание члена, пару раз провожу по всей длине, а потом вбираю ртом головку. Не выдержав, Яр выгибается, почти вонзаясь в мою глотку, но я блокирую эту ярость, прижимая бёдра к постели, начинаю энергично отсасывать, то дразня головку и гоняя шкурку вверх-вниз, то вбирая ствол до самой глотки.

Наконец он перестаёт так беситься, наглаживает рукой голову, сжимает плечо, цедит дыхание сквозь зубы…

Пока я, остановившись, сам не стягиваю с себя отсыревшие спереди пижамные штаны…

====== Глава IX ======

Ярослав

Всё, что ещё было в голове, сейчас испарилось с последним выдохом, дальше я не анализировал. Только брал.

Увидев, как он снимает с себя штаны влажными от волнения руками, сам дёрнулся вперёд, затаскивая его на себя и помогая избавиться от ненужной тряпки. Насквозь мокрый, что с него буквально сочилось, он даже не представлял, сколько всего пробуждает сразу во мне, но сильнее всего была похоть. Животная. Неуправляемая. С трудом поддающаяся анализу, она рвалась изнутри, обрушиваясь на него волной страсти.

Переворачиваю Германа на живот, укладывая грудью на смятые влажные простыни, поднимая бёдра, и, надавив на поясницу, заставляю прогнуться. Вид открывается поистине развратный, и к этому разврату нестерпимо тянет. С такой силой, что пальцы сводит судорога от нетерпения, а губы сохнут от частого дыхания.

Наклоняюсь к нему, крепко держа за бедро, чтобы не рванул, второй рукой раздвигая крепкие половинки в стороны, и веду влажную линию языком от копчика до самых яиц. Герман предсказуемо дёргается и старается отстраниться, но, получив шлепок, немного затихает, лицом уткнувшись в подушку и издав невнятный стон. Сминая ягодицу, повторяю маршрут ещё раз, прикусывая нежную кожу возле яиц, и, задев их языком, добиваюсь отборных ругательств. Дальше – позволяю ему выпустить пар, выстонать, что чувствует и к горлу подступило, сам вылизываю его, как сумасшедший, с пошлым чмокающим звуком, в тишине ночи кажущимся оглушающим, присасываюсь к полупопиям и, каждый раз оказываясь около кольца то сжимающихся, то наоборот пульсирующих от нетерпения мышц, толкаюсь в них языком, обильно смачивая слюной и загоняя язык как можно глубже. Раз за разом. Сам теку, как сука последняя, член камнем и ноет, словно его в тиски зажало. В глазах темень, и только своё дыхание и редкие, глушащиеся подушкой стоны Геры – как музыка, действуют гипнотически и не успокаивают ни хуя, наоборот – возбуждают до крайности!

Дальше – пальцы. Один за другим, скользящие в узком теле, наспех смазанные первым попавшимся под руку кремом. Один… следом второй… развожу их в стороны, растягивая под себя. Слишком медленно – чтобы оставаться в рассудке обоим. Натянув сразу на два, достаю до бугра простаты, массируя его, и наконец слышу крик! Меня бросает в дрожь и сразу в холодный пот, потому что всё… точка предела пройдена, остается принять и терпеть, таким, какой есть.

Геру переворачиваю на лопатки, снова к себе, закидывая стройные бёдра себе на плечи, прижимаюсь сверху, складывая его едва ли не вдвое. Горячей и мокрой головкой касаюсь входа, мой недоскромник сам поднимает бёдра, насаживаясь, и тормозить приходится уже его, чтобы не причинить боль. Да куда там! Его ломает и выгибает на простынях, он сдирает мне с рук напульсники, за что получает серию шлепков, и ладно бы просто царапал, такое чувство, что хочет влезть мне под кожу.

Меня уносит на третьем рывке, наглухо отключает, и я, кроме ощущений, ничего не чувствую, не анализирую, вдалбливаюсь в него постанывающего с дурной силой, изредка затихая и извиняясь, целуя лицо и губы, плечи, ямку между ключиц… и с его сиплым выдохом облегчения снова, второй волной, до жара, до стонов, до мокрого от пота тела, когда с тебя градом капли, и не видно ни черта… А ты хочешь видеть, видеть, как член вторгается в его тело, как Герку самого ломает, потому что чувствует каждый миллиметр, меня, сука, чувствует! И кончаешь, как ненормальный, дёргаясь всем своим существом, словно душа из тела вырвалась, и Геру до разрядки со стонами доводишь, продолжая иметь пальцами, высасываешь из него оргазм, а после раскатываешь терпкий солоноватый вкус по языку и целоваться тоже лезешь, чтобы с тобой разделил, а потом извиняешься, как дурак! Я ещё никогда у чужой жопы прощения не просил за причинённый ущерб и не слышал никогда, чтобы так смеялись…

Вырубился тоже не помню как, хотя вроде протрезвел в процессе.

Проснулся от шума на кухне. Похлопав рукой по простыне, никого не обнаружил, что, честно признаться, мне не понравилось.

Кряхтя и постанывая от боли в раскалывающейся голове, в чём мать родила иду на кухню. Геру застаю в коридоре, сгребаю, где нашёл, скорее всего, пугаю перегаром и своей необъяснимой нежностью, с которой не могу справиться самостоятельно и отдаю ему. Потом слышу крик, ругань, мать его в коридоре орёт благим матом, член ей мой не понравился!

С добрым, блядь, утром, Ярослав!

Герман

Суббота – рань ранняя, около пяти утра, а меня подорвало на постели, как на гранате. Первым делом к телу прислушался… На этот раз – не сон! Вполне реальная боль в растраханном без резинки – вздыхаю, а что, был выбор? – проходе и в пояснице, ноют бёдра, и на них, судя по ощущениям, синяки и засосы россыпью. Но самое главное: рядом, разметавшись по постели, спал Он, наложив путы жарких, жадных объятий, безапелляционно, как неподкупный тиран. Сладко и ярко! Я коснулся своих губ, на которых бесконтрольно зажглась улыбка, лишь вспомнил наши ночные скачки. Тело заныло. А я… живой… Я едва не был съеден, но кожу умастили ласками, вторым слоем чувственности. И это сделал Яр, нахальное чудовище, нелюдимый… Почему нелюдимый? Со мной он… Да, он – со мной! С тихим смехом пытаюсь разжать кольцо рук – бесполезняк: рычит во сне, а я себя сахарной косточкой в лапах Цербера ощущаю. Яр утыкает лицо мне в поясницу, губами собирает тепло кожи, почти силком возвращает на подушки. Мы знакомы пару месяцев, его поступки вызывают у меня смешанные чувства – «бесишь» и «делай это почаще», потому что он как отдельно стоящий от всех мир. Планета, одна… без спутника, и вдруг решившая присвоить себе странное природное явление – Германа Туманова. И его притянувшая. Улыбчивое состояние не сходит с губ, я просто ложусь рядом, вытягиваюсь, кожа снизу чешется и стянута, и охота поваляться в ванне, но мне опять не дают выбора.

Через три часа я проснулся на краю постели – отполз каким-то мистическим образом и чудом не свалился. Встал и, натыкаясь на каждом шагу на Арчи, был отконвоирован в туалет, а дальше в душ. Раненая рука чуть побаливала, опять растревожил и посрывал свежие корочки. На сегодняшней перевязке точно сделают замечание. Балдею под сильными тёплыми струями, глажу себя, обтирая ладонями по уже проторённым его губами и пальцами путям. Если помню так остро, каждой клеточкой и нервом – значит принял, неистово захотел. Касаюсь мгновенно среагировавшего члена, горячо выдыхаю. Мы спали вместе, трахались, как умалишённые, потому что… он был пьян или… Нет! Яр был сокрушительно напорист и нежен, как летний тайфун. Слепого легко обмануть, он не увидит ни мстительной ухмылки, ни довольной усмешки, ни лживого блеска в глазах. А Яр и не пытался, ночью между нами не было ни одного фальшивого прикосновения.

Мудрю на кухне омлет с сыром и колбасой, и он явно подгорает, пока я по-идиотски мечтательно зависаю, а Арчи гремит своей миской, вылизывая завтрак.

Звук открывающегося замка вызывает лёгкий приступ паники…

Мама, вашу мать!

А Яр до сих пор в моей постели… Так, успокоительное у меня на полочке, а Соколова успокоит только… Выхожу на шум, и меня бесцеремонно хватают в объятья, трутся утренним стояком и оглушают мощным перегаром, но не могу не ответить на отчаянно счастливый поцелуй парня. Всё, приплыли! Тело спрятать не успею, так хоть прикрою…

Поздно!

Истошный мамин вопль!

– Бесстыжий! Совести нет! Гера отойди от него – он совсем голый!

– А в чем проблема, Валерия Адольфовна?! Кого стесняться? У Герыча почти такой же, только потоньше. К тому же, если что – он не видит ни хрена, а я вас так рано в гости и не ждал, – сипло вещает Ярослав под мамин разгоняющийся приступ.

Запихиваю парня в комнату, напирая всем телом, затыкаю рот поцелуем, мычит довольно и тут же втягивается, забирая активную роль, наложив ладони на мой поджавшийся зад.

– Яр… давай без крови? Одевайся, а я спрошу, что мама задумала.

– В гроб меня загнать или импотентом сделать, – ворчит Соколов, пробираясь к моим «сокровищам» уже по-собственнически. – И чего она на меня взъелась?

Отталкиваю наглые конечности, хотя… не было бы мамы в прихожей… сглатываю… а он это видит и жмётся уже сильнее, целуя в шею…

– Герка… давай… а?

– Яр… мама в доме.

– Так сказал, будто президент с визитом приехал или…

Сжимаю его волосы на затылке, а второй рукой – член.

– Сегодня же не конец света, Яркий, всё будет… но позже…

Оставляю его шипящего от досады и неудовлетворения, выхожу к маме, через придыхания и всхлипы узнаю, что скоро меня развратят окончательно, её скосит инфаркт, а она так хотела понянчить внуков. На этих словах в комнате давится и начинает дико кашлять Яр, Арчи с лаем несётся спасать.

Наскоряк похватав завтрак, Соколов забирает собаку и уходит выгуливать под монолог мамы – он с ней принципиально не разговаривает, а она остановиться не может. Мои комментарии не приносят ничего, кроме новых всхлипов, и я утыкаюсь в омлет.

Когда за Яром хлопает входная дверь, мама хватает мою руку:

– Прогони этого ужасного человека! Скажи, что больше не нуждаешься в помощи! Гера, ты же всегда был таким рассудительным и разумным, а сейчас заблудился в трёх соснах. Он тебе угрожал?

– Мам, прекрати! – глажу дрожащие пальцы. – Пойми ты, это скорлупа… внешняя оболочка, чтобы самому защититься, он совсем другой.

– Я вижу, как он к тебе подбирается. Эта… твоя пагубная склонность…

– Мама…

– Я понимаю! Я вынуждена понять и принять, потому что очень тебя люблю. Андрей… был, по крайней мере, вежлив и скромен, понимая, в какой разврат тебя втянул.

– Мама! Я что, невинный агнец на веревочке? – начинаю заводиться, и она тут же меняет тактику окучивания, не допуская нарастания моего гнева.

– Конечно, сынок, ты – взрослый человек, способный сам за себя отвечать, мама просто… для мамы… ты навсегда останешься любимым ребенком!

Теперь я виновато её обнимаю, шепча на ухо, что тоже очень люблю, но что поделать, если такой и изменюсь вряд ли.

– Я тут книги для Аннушки принесла, она забежит сегодня, ты не против?..

Гостья оставила в моей душе непонятный осадок. Я неплохо отношусь ко всем маминым подругам, но от Анны веяло каким-то обречённым холодом и запахом успокоительных лекарств, а может, и алкоголя. Её непроходящую депрессию ощутил сразу, и если у Яра это саморазрушение, то у той женщины, похоже, идёт выброс во внешнюю среду, и очень надеюсь – без агрессии. Объясняю маме, что мне не хочется принимать самому её гостей, включается давление на сострадание, мол, нельзя оставлять в беде людей.

– Мам, я слышал, у неё папа в органах, и хорошие врачи. Давай как-нибудь без твоей руки помощи? Книги эти тоже не каждый станет читать, не проникнувшись. Ещё решит, что ты её учить жизни собираешься.

Матушка обиженно идёт инспектировать холодильник и, удостоверившись, что от голодной смерти сыну умереть не грозит, начинает прощаться. Обнимаю сзади, протянув руку, худощавые плечи, утыкаюсь в шелковистую макушку: она по-прежнему носит «каре» и пользуется моими любимыми духами. И вообще, не бывает плохих матерей, дети меняются, взрослеют и…

– Мам, всё я твоей Анне передам, не переживай. Отвлекись, в театр сходи. Ну?

– Ты меня так технично выгоняешь вон?

– Мам, думаю, Яр и Арчи уже замерзли гулять. Думаешь, ему в кайф с тобой ругаться?