Текст книги "Живи ярко! (СИ)"

Автор книги: Марьян Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Тогда ты тоже… останешься в прошлом, Яр. И ничего не изменится. Словно… НАС и не было совсем. И… – догадка обрушивается на голову ведром ледяной воды, – ты бы никому не позволил себе ставить условия. Значит, ты сам так решил. Не потому ли, что решил всё моё дерьмо за меня разгрести? – поднимаю глаза на Яра, он смотрит пристально, а на скулах гуляют желваки.

– Оно твоим и не было, – у него от усталости еле ворочается язык, но злость и досада перекрикивают друг друга.

– Давай-ка обсудим. Начались проблемы с моей собакой, шоковая реакция Анны на тебя, неожиданное спокойствие мамы по отношению к тебе, твоё молчание длиной в месяцы, эта конспирация… ты устраиваешься в «Каган-Климб», с Вано у вас взаимная любовь и уважение такие, что он убить тебя хотел… а значит, дело в наследовании клуба. Я… что-то пропустил?

Ярослав тянет руку, но я удерживаю её и неожиданно кладу себе на грудь.

– Знаешь… когда у меня перезапуск сработал? – говорю тихо, но внятно. – Когда понял, что это ты, а не очередной глюк гуляет в моём воображении, и я могу тебя насовсем потерять – зрение вернулось. Тот обещанный толчок при полном восприятии настоящего положения вещей. Понимаешь, почему? Я тебя люблю. Сейчас, здесь, всегда. И знаю твои чувства. Они мои зеркалят, только ты никогда не скажешь, да? Тебе проще всё дерьмо и боль загрести и к себе в раковину, и там закрыться. – Сильнее вжимаю ладонь Яра в свою кожу, а под ней грудину сердце отчаянно прошибает. – На минуту расслабься… не спасай меня… не решай за меня… не отталкивай… меня.

Опускает лицо мне в изгиб шеи, я обнимаю его плечи двумя руками и смотрю: на полыхающий горизонт и алые вершины гор, на почти исчезнувшее солнце и богатую палитру вечернего неба. Рисовать картины? Да, пожалуй, смогу. Лишь бы этот мятежный успокоился и вот так сидел рядом, сопя мне в шею.

– Ты… дебил… – сдавленный хрип, и губы касаются кожи, – я обещал…

– Хорошо, как скажешь. – Меня вдруг отпускает, отваливаю ставшее таким тяжёлым тело двумя руками, смотрю – о как же кайфово видеть! – на уставшее бледное лицо. – Сам идти сможешь?

В этот момент нас накрывает суета: дядя Паша и ещё трое рослых ребят с носилками, и хоть Яр матерится, он потерпевший, на него сильно внимание не обращают, а меня почти в охапку сгребает Павел, шепча на ухо, что шеф отпиздил Ваню мотком пятимиллиметровой верёвки до полусознания и уволок в административный офис, видимо, вешать за яйца, если верить его же прогнозу. Я не могу не нахмуриться – если всплывёт безрассудная выходка Ивана, то репутации клуба грозит белой когтистой лапкой полярный зверёк.

Даю себя под локоть вести дяде Паше, слушаю вопли завхоза с носилок, у него, походу, второе дыхание открылось, посмеивается и беззлобно подъёбывает ребят, а я принимаю очень важное решение, на которое бы полгода назад даже не осмелился.

И скоро я его озвучу, просто немного подожди.

====== Глава XVI. Честно последняя... ======

Герман

В конторе повисает тишина минут на пять: никто не решается начать комментировать моё заявление. Ваня шумно втягивает в себя кровь, даже глаз не поднимая, адвокат щёлкает ручкой, нотариус пишет, ещё четверо соискателей откровенно тупят, на лицо Артемия же медленно наползает довольная лыба. Яра, наверное, в это время обрабатывают в лазарете литрами перекиси и держат семеро. Я жадно пью вторую поллитровку воды.

– Итак, господин Щитков, вы заявляете, что клуб по завещанию Андрея Кагана должен был перейти Герману Туманову?

– Да, Андрей как говорил, так и сделал.

– Вы видели этот документ?

– Нет. Но его составил и заверил господин Головин в вашем присутствии, – Артемий осклабился, – ведь так? Клуб отписан Герману по доброй воле Кагана, дула у виска не было, а?

– Такие шутки совершенно неуместны! – нотариус до побеления сжимает губы. – Оригинала завещания нет! Мы не имеем права свидетельствовать голословно, необходимо подать прошение в суд. А пока, вы уверены, господин Туманов, что хотите стать управляющим ООО «Каган-Климб»?

– Да! – выдыхаю совершенно спокойно и гордо.

– Вы понимаете, что это может быть оспорено в судебном порядке другими заинтересованными лицами? – Юристы всегда такие юристы.

– Да, конечно! Но если я предоставлю оригинал документа, то докажу своё первоочередное право на клуб? – раскупориваю третью бутылку. Всё это время главный соискатель даже звука не издаёт, видимо, шеф умеет хорошо объяснять, что человек конкретно вляпался в проблему.

Нотариус кивает облегчённо, видно, Вано хорошо ему мозг вынес. Я всех благодарю, и народ расползается.

– И давно ты зрячий? – шипит битый Ваня, а Щитков ему кулаком грозит и посадить обещает, но потом швыряет бланк заявления на увольнение. Я не собираюсь объяснять что-либо, особенно своему бывшему, прохожу мимо, цепляя плечо бедром. Ваня дёргается в мою сторону, но тут же блокируется Щитковым.

– Сидеть, паразит! И писать добровольно, пока опять кулаком не приложил и другие службы не привлёк. Иди, Гер, отдыхай. Славик… тьфу ты! Ярик полежит ночь в лазарете, пока судороги в мышцах не пройдут, и кровообращение не нормализуется.

Иду в свой домик через душевую, где моюсь, наверное, одним из последних. Вода еле тёплая, но мне такая и нужна, кожа пылает. Струи стекают по телу, а чудится, будто гладят оцарапанные ладони, и меня передёргивает. Трогаю губы, не веря, что недавно их снова со вкусом целовал Ярослав. Пока мылся – собирал пазл из кусочков фактов. Соколов перешерстил все мои медицинские карты и обследования. Потом внезапно подошла квота на лечение в Германии, и там со мной не как с льготником обращались… Соколов продал квартиру… Мама перестала говорить об Анне и вспоминать Яра… а ведь не проходило дня, чтобы она не высказывалась резко о наших отношениях… Пазлы толкались друг с другом, не складываясь в картину для понимания. Без Соколова не получится, он не просто руку приложил – точно знает, что к чему!

Яр

Эти сукины дети не пустили меня домой. Ну… как домой, в съёмный домик, любезно предоставленный Артемием по знакомству, за который, к слову, я ни копейки не платил. Сказали: лежать и восстанавливаться. И как объяснить, что со мной всё нормально?!

Растягиваюсь по пружинистой койке, тупо пялясь в потолок. Вокруг никого, даже дежурный врач и тот ушёл. Растираю ладонями лицо, проходясь большим пальцем по шраму на лице.

– Он тебя не портит, – знакомый до трясучки голос доносится от двери, – ты зря переживаешь.

– Это просто у тебя со зрением плохо, – закидываю руку за голову, прикрыв глаза.

– Теперь не так плохо, – уже не шаркая обувью, идёт не спеша, я свободной рукой вцепляюсь в край одеяла, сжимая до скрипа ткани.

– Как ты? – подходит вплотную, слышу его дыхание, немного взволнованное и прерывистое, словно решил что-то, и уже потом скрип кровати и тяжесть тела на своих бёдрах. От неожиданности открываю глаза.

– Ты там совсем испортился на родине предков, – не без волнения, потому что оба понимаем: в каждом его движении, в каждом взмахе ресниц и даже в каждом выдохе таким сексом не просто веет, а тащит конкретно, что я не могу не вестись на это совращение.

Гера садится удобнее, шире разводя колени, и лениво стягивает через голову футболку. Слишком уверенный и слишком изголодавшийся, неспособный слышать меня, он до одури хочет, его желания бешеной дозой феромонов витают вокруг и развращают.

Герман

Мне нравится видеть его лицо, сверкающие глаза и вздрагивающие ноздри, словно сейчас выиграл и ждёт свой приз с неистовым нетерпением. И он меня хочет, на том запредельном уровне, когда разум отключается, а обостряются первобытные инстинкты обладания. Зрачок затопил радужку, и страсть вышла из берегов. Как ещё терпит, чтобы не наброситься…

– Я матери позвонил, – говорю так, как если бы мы просто решили пообщаться на кухне, роняю на пол штаны вслед за футболкой и остаюсь в белых плавках.

– Соскучился?.. По матери? Гер, бля, не ёрзай… так…

– Попросил её объяснить, почему она перестала говорить о тебе так внезапно, а ты пропал, как по взмаху палочки… волшебной… – плавно двигаюсь, потираясь пахом о пах, руками ныряю под футболку… и там пальцами нащупываю любимые шрамы… Яр стискивает зубы и прожигает насквозь, даже просто взглядом имея снизу до самого горла. Я не успеваю покраснеть от собственных действий. – Ты… сделал для меня так много и… решил самоликвидироваться из моей жизни? – Дёргается схватить, но опрокидываю назад на лопатки. Потом даю, правда, со вторым рывком стянуть футболку. Теперь могу рассмотреть его тело, закрываю глаза и глажу… веду по известным мне шрамам-дорогам до самого сердца… до глухого стона… от которого крышу сносит, но мы ещё держимся, цепляемся за разум. Наклоняюсь, ложусь на него, чуть опираясь на собственные колени, чтобы не давить всем весом, но руками по-прежнему собираю жар кожи.

– Я тебя… разве уволил… или разрешил уйти? – шепчу в сомкнутые губы и стиснутые зубы, в дикие жаждущие глаза. – Знаешь… сколько прогулов накопилось? Как… будем отрабатывать?

Ярослав

Я словно вижу его впервые. Такого самоуверенного, хотя всё ещё робкого, слишком воспитанного и в то же время развратного, готового на всё, если поймёт, что это важно. А это не просто важно, это жизненно необходимо, даже не физически, а где-то там, на ментальном уровне, понимать, что – моё. И кто из нас прозрел? Сейчас я вижу его по-другому: сильным, уверенным, готовым защищать, это выбивает из колеи и заставляет меняться, это делает слабее, вынуждая подстраиваться под его новые ритмы, и до чёртиков становится страшно, как человек, которого подпустил так близко, влияет на тебя.

– Прогулы? – выдыхаю со скрипом, внутри всё стянуло и сжалось, отказываясь работать. Веду руками по его бёдрам, сминая их под ягодицами. – Очнись, детка, я работал в твоём клубе, где начальником официально… – Ещё одно его плавное покачивание, и меня сотрясает сладкая судорога от головы до ног.

– Это… не считается. Я возьму натурой, – продолжает лежать на мне, прижимаясь грудью к груди, касается губ, дотянувшись и распалив больше, не даёт себя поцеловать, садится обратно, выпрямив спину.

– Я не могу, Гер, – перехватываю его кисти, когда стягивает с меня штаны, оголяя головку члена. – Я обещал.

– Знаю. – То, как он смотрит на мой член, вышибает пот по всему телу, и кровь сразу приливает в нужном количестве и в нужное место. – Звони ей. Телефон ты знаешь, – опаливает дыханием ноющий пах, стискиваю зубы, чтобы не взмолиться… прекратить эту экзекуцию, от которой кончу сейчас Герке в лицо. Сам мне телефон протягивает с улыбкой садиста и с бесами в коньячных глазах. Выдыхаю паром, как дракон, нахожу номер, хотя и не верю в чудо.

– Валерия Вади…мовнаа…х! – последний слог стоном рванул на выход, чуть не спалив контору: фюрер, зараза белобрысая, разом и глубоко вобрал мой член ртом, облетая языком горячую головку.

– Ярослав?! Что-то случилось? – тревожный голос женщины оглушил, я нечаянно врубил громкую связь. Пиздец происходит! Полный! Ваш сын сейчас мне…

– Соскучился, – цежу хрипловато, сначала упираясь ладонью в голову Туманова, потом сгребая волосы на затылке. – И… у меня тут…

– Гера ведь рядом? – тихо произносит его мать слегка виноватым голосом, не знал, что она так умеет. Мать его!!! Вообще рядом! Гера отсасывает слишком хорошо для скромного препода, пальцы на ногах поджимаются, меня трясти начинает, и башка кругом… или… это круги перед глазами? Пиздец!

– Дааа…

– Точно всё хорошо? Голос у тебя странный, – женщина запинается на секунду. – Гера сказал, что найти тебя для него дело времени…

– Он уже нашёооол… – ничего не вижу, кроме влажных губ Геры, обжимающих мой ствол, – бл… ! – зажимаю рот рукой, бёдрами выгибаясь вперёд.

– Что? Не расслышала?

– То, что обещал тогда… по ходу, слово я – не сдержал. – Светлая голова насаживается резче, и полирующие движения языка уверенно провоцируют неизбежный яркий взрыв.

– Я… всё понимаю. Гера сказал, когда найдёт тебя – больше не потеряет. Раз для него это важно…

– Твою маааа…

– Что?..

– Мамой… я вас называть отказываюсь.

– Я это как-нибудь переживу!

Я вызов сбрасываю с трудом, ещё и сучный сенсор не реагирует на мокрые пальцы. Швыряю его в Германа, тот совсем страх потерял, ухмыляется, с влажным протяжным чмоком выпуская член изо рта.

– Фююю…рер, – теперь ухмыляюсь я, за плечи подтаскивая его вверх и усаживая к себе на бёдра, – ты бегаешь быстро? – стягиваю с него эти блядские плавки, хорошенько приложив ладонью по ягодице. – Просто у тебя был шанс. – Он невинно хлопает ресницами, изображая из себя агнца на казни, но я-то вижу. – Был…

– Да заткнись уже, – хмыкает нетерпеливо и сам приподнимается. Ловлю его за бёдра, не давая сесть, пальцами проверяю, как сильно он скучал… сука!

– Я сказал – заткнись, – уже резче, отбивая мои руки, сам насаживается, высоко запрокинув голову, дыша открытым ртом часто и так соблазнительно, что тянусь к нему поцеловать, но меня жёстко откидывают обратно, придавив ладонью и хищным голодным взглядом.

Резковато Герка на меня присел, оба словили искру боли, но она лишь приправой острой к столу пришлась.

Мой фюрер уже двигается в своём ритме, и неважно, что я глубоко в нём, узком до одури, безжалостно трахают именно меня, меня поглощают… и заставляют выдавать стон за стоном. Милостиво наклоняется, подставляя красивый рот, хватаю губами, вонзаюсь языком со всхлипом. Поцелуй похож на безумие, особенно под аккомпанемент шлепков его задницы о мои бёдра. Нашариваю его сочащийся член… и мстительно выпиваю Геркин стон, размазывая капли по головке. Секунда, и подмахиваю сам, ловя его движения на полпути. Тяжесть, что была до этого, с каждым его взмахом, с каждым задушенным стоном рассасывается внутри, и возвращается чёткое, неоспоримое понимание – полностью мой.

У меня всё на лице было написано, Герка сбился с ритма, останавливаясь, сильнее сжимая меня коленями, словно чувствуя…

Тяну к себе, укладывая на грудь, не целую, вгрызаюсь в шею, ставя хорошую метку, чтобы уж наверняка дошло. Он шипит совершенно по-кошачьи, возится в руках, немного сползая вниз. Держу за бёдра, под ягодицами, сам свободнее развёл колени, чтобы было удобнее двигаться, и с каждым взмахом, с каждым толчком его всё ощутимее трясёт, а меня наоборот: всё тело – в камень, и член ноет так, что не продохнуть, и каждая мышца отзывается скрипом, просит остановиться, ослабить напор, но куда там, мне мало. Мало всхлипов и тяжести его веса, мало собственных стонов, которые он устал глушить, потому что ни дома нихуя, а в людном месте! И это доходит только тогда, когда мокрого насквозь, такого же, как я, затраханного в прямом смысле слова, потому что кончить не могу сам и ему не даю, подвожу всё ближе к черте… Замираю… Разглаживаю на спине чувствительную кожу… и всё по кругу, пока сам скулить не начинаю. Его сворачивает оргазмом первым, он отбивает мою руку, не давая себе помочь, и, прижавшись членом к моему животу, трётся о него, прикусив край подушки. Я – следом, кончаю в него, нахально метя изнутри тоже. Такого же дрожащего и не вышедшего из послеоргазменной эйфории укладываю рядом, сцеловывая с лица и губ то ли слова благодарности, то ли проклятья. Лаской по телу, прижимая к себе крепче, разминаю поясницу, задницу, скольжу между ягодиц, ощупывая мышцы, и по всё ещё влажным и раздолбанным провожу ещё раз, углубляя пальцы…

– Мужики, – за дверью послышалось шкрябанье и сиплый голос. – Вы… это… ёбнулись, да?.. – Артемия узнаем оба, пряча усталые улыбки.

– Грубо говоря – да. Хотелось бы на второй заход, но… – укрываю нас с фюрером одеялом за секунду до того, как вламывается красный Щитков с ладонью на глазах и мотком верёвки в руках, то есть вырисовываются два варианта: будет либо вешать, либо пиздить. Герман начинает ржать мне в плечо, а я пытаюсь начать дипломатическую беседу.

– Ну, про Герку я знал… Ярик, а ты… куда?! Генофонд России просираем!

– Я с ним, – выдыхаю в сотрясающуюся макушку, ловлю губами мягкие пряди, ощущая, как под одеялом меня крепко обнимают сильные руки. Уж теперь я знаю… насколько они сильные. Они меня над пропастью держали, и не только вчера. Сжимаю в ответ в сладчайшем вкусе обладания, вслед за его успокаивающимся дыханием, не замечая Артемия в помещении от слова «совсем», пока матом о себе не напоминает:

– Ёб вашу мать! Валите в домик уже – морально разлагаться! – а потом ещё подгоняя полушёпотом и крестясь, пока одеваемся. – Нет… куда катимся?!

– А я жених с приданым… – начинает Гера, я ему отвешиваю подзатыльник, тут же вспоминаю о травме глаз, замираю в испуге, но на меня смотрят тепло и беззлобно… с любовью. И встать с постели он мне помогает, хоть и морщится от «свежих ощущений» в заднице. И поддавшись на мои уговоры, соглашается ехать домой… ну, как домой, к нему, потому что здесь я порядком нагулялся, и необходим постельный режим… лучше несколько раз подряд.

Дома собираем и пробуем на прочность имеющиеся поверхности, снося всё на своём пути, обтираясь о каждый косяк. В каком углу его зажал, даже не вспомню, только хруст сломанного чего-то хорошо запомнился. Герка возмущается, что завтра сесть не сможет, я предлагаю ему массу поз, в которых совсем не требуется сидеть, и тут же воплощаю их в жизнь, словно стараясь восполнить то время, что мы упустили.

После, когда уже он устал от меня отбиваться, а я сжалился, сам едва стоя на ногах, после душа, придя хоть немного в себя, застал Гера, стоящим над разбитой рамкой, той самой, где хранились его воспоминания. Странно, но он улыбался, словно переживая тот день снова, улыбался по-доброму, не прощаясь, а по-прежнему отводя в своём сердце потайной кусочек для НЕГО, но уже с новыми ощущениями.

– Я куплю тебе новую рамку, – обещаю, чмокнув его в плечо. Присев, поднимаю вместе с осколками, стряхивая их в руку, достал фотоснимок… – Что это? – задаю уместный вопрос, держа в ладони выпавший на руку свернутый кусок бумаги. – Если любовные письма, то ты их сейчас съешь.

– Нет, Яр, – трясущимися пальцами берёт лист, разворачивая, и понимающе усмехается. – Это завещание.

Гера

Три дня в поезде то в жаре, то на сквозняке кондиционеров меня допекли наравне с разудалой сборной по литрболу, к которой я не примкнул добровольно, поэтому самопровозгласился тренером и прекращал пьянку, когда чувствовал, что насыщение организмов плавно перетекает в пересыщение. Мужики ворча убирали алкоголь и закусь, а потом я разводил их на разговоры, похабные анекдоты и байки. Сигналом к отступлению служила любая тема про баб, я сразу закапывался в телефон или выходил в коридор.

– Алло.

– Да! Ненавижу твою работу. Дома сиди. Любуешься там на задницы в велосипедках, да? Домой давай! – сквозь показное раздражение звенит яростно «соскучился». И знает, что еду, и всего сутки остались, и мобильник на громкой, потому что ясно слышу радостный лай Арчи…

…На следующий день, как было найдено завещание, мы забрали Арчи, вернулись на базу и закрыли дело. Оказывается, Яр даже не гулял по окрестностям, загружая себя работой, это я ему обеспечил с лихвой. Через неделю зрение обострилось ещё немного, утром, когда встал первым по привычке, ярко бликнуло в глазах и резкость подкрутилась. Тут же по щекам неконтролируемо потекла влага, которую ладонями размазал, и счастливо улыбнулся. Обернулся на нагло раскинувшееся по кровати тело, люблю, когда он просыпается, первым делом неизменно пытаясь нашарить меня рядом. Вот и сейчас пара вдохов, и ладонь хлопает по простыне там, где полчаса назад покоился мой зад. Потом с подушки поднимается короткостриженная голова, и я вижу лицо, немного отёкшее ото сна и неудобного положения. Зевает и манит пальцем. Тянусь к его губам и позволяю себя опрокинуть: медовый месяц как-никак. Улыбаюсь. На нас Артемий давно рукой махнул, а остальные маньяки кроме гор вообще ничего не видят.

– Яр, – быстро провожу по глубокому шраму от виска по щеке. – Мне скоро… надо будет уехать назад в Мюнхен. Показаться надо. Слишком резкие улучшения, как бы не было ремиссий. Если снова… ослепну… будет очень больно… – нажимаю на затылок и впиваюсь в губы, не давая ему ляпнуть что-то язвительное. Но, похоже, он и не собирался, позволяет изнасиловать свой рот, а потом смотрит серьёзно и пристально, а по глазам – вид такой, что сейчас, по меньшей мере, сделает предложение… по завоеванию мира.

– После первого визита на историческую родину ты стал делать охуенные минеты, – проводит большим пальцем по губам, – у них появились новые технологии глаза лечить? Не знаешь… пояса верности для мужиков бывают?

Закрываю глаза ладонями, и улыбка на губах – уже норма жизни с ним, он её делает ярче и вкуснее, причём для обоих и неосознанно, а скорлупу его многослойную я бережно снимаю до сих пор. Ведь приручить Соколова – это как приручить дракона, не факт, что через какое-то время не…

Пальцы уже настойчиво таранят мой ещё с ночи растянутый вход, а значит, опять буду проглочен… и неотвратимо счастлив…

Мои воспоминания нарушает гнусавый голос молодого проводника, объявляющего прибытие через полчаса. Вещи мои давно собраны, с утра ещё, мысли уже там, на перроне, вместе с глазами, выхватывающими долговязую гибкую фигуру в мастерке с капюшоном, рядом с которой сидит крупный хаски.

Ярослав

– Я не удивлюсь, – склоняю голову к псу, доверчиво прижавшемуся к моей ноге, – если он сейчас никакущий вывалится из вагона в сопровождении дембелей и пройдёт мимо. – Арчи недовольно опускает ухо. – Согласен, такое вряд ли, он же не бессмертный. – Стоим ещё какое-то время, пока голова поезда, лениво выворачивая, тянется к нам. – Чего он так долго? – всё так же своему молчаливому собеседнику, на что он опускает второе ухо и вздыхает так, будто произнося «как ты меня достал».

А я не доставал. Ну разбудил его пару раз ночью трёпом по телефону… ладно, пару-тройку раз. Ну бухнул. Ну поорал… хотя поорал – это было в тот же раз, когда и телефонный звонок. Чего сразу обижаться?..

Пока я вспоминал свои косяки и все ли их ликвидировал, Арчи дёрнулся вперёд, вырывая поводок и запрыгивая на руки Герману, болтаясь в воздухе, как большая мохнатая сосиска.

– Геморрой вылезет, и пизда твоей личной жизни, – делаю замечание, на что он ставит пса на землю, продолжая приветливо улыбаться. Меня самого так и прёт на улыбку, но креплюсь из последних сил, держим марку, мы все – не в себе, особенно я, и все недовольны.

– Всегда можно махнуться местами, – подначивает меня, сгружает сумку и, бегло прижимаясь всем телом, старается сделать это по-дружески, но даже мне кажется, что у него не получилось, слишком он светится.

– Сегодня что… двадцать третье февраля?..

– Э… вроде нет.

– Тогда с чего для тебя такие подарки? – На моё упрямство он забавно нахмурился и потопал с перрона, и кто за ним первый пошёл – я или Арчи – не ясно, но взгляд у обоих был одинаковый.

Герман

После очередной маленькой победы в клинике Мюнхена мне удалось договориться о дружеском визите в один из местных клубов по скалолазанию, в который один из моих лечащих врачей входил. Настроение на подъёме, стараюсь не думать о сраче в квартире, который меня поджидает, уж больно перегарчик свеж. Арчи рядом скачет, как щенок, а Яр бы просто куда-нибудь в укромное место затащил – поздороваться, сумку прёт и ворчит, зачем мне столько кирпичей из Германии.

Слава богу, сейчас журналисты отвязались: такое впечатление, что они отчаянно жалели о возвращении моего зрения. Я ж у них месяц ходячей сенсацией прописался – не отвязывались. Яр одному активному чуть фасад лица не переделал, вовремя удержали, а то он долго не раздумывает.

По дороге заруливаем закупить продуктов, потому что Соколов это сделать не успел. Ржёт. Непонимающе смотрю, куда его перст тычет, и улыбаться начинаю – торт «Наполеон».

– Берём?

– Обязательно. И прокладки на четыре капли.

Теперь выносит обоих, люди нас обходят, косясь подозрительно, ведь хорошее настроение и смех – это всегда настораживает, если не раздражает. Вместо торта, который всё равно не осилим, беру эклеры с заварным кремом, Яр на ухо шепчет, куда он этот крем применит… краснею и уже хочу рецепт опробовать, и он тоже – не сомневаюсь, поэтому впопыхах кидаем в тележку какой-то снеди до кучи и пулей на кассу.

До квартиры идём раздражённо и медленно – лифт опять в отпуске, а сумки тяжёлые. Физический труд делает нетерпеливее и злее. Дома быстро распихиваем покупки, и меня толчком загоняют в ванную, а я хотел было предложить… Ладно.

В полотенце на бёдрах топаю в спальню, сзади подхватывают сильные руки…

Сколько событий случилось меньше чем за год. Анну отец всё-таки решил положить в отличную психиатрическую клинику за границей, сбылись опасения Яра: на мать она с ножом бросилась и вены себе потом чуть не вскрыла. Вано после увольнения отличился на новой работе, и срок ему грозил нехилый. Мама рыдала, звонила и мне, и Щиткову, наш адвокат-умница пошёл навстречу и помог, хотя завхоз и охранник в одном лице орал, что туда Ване и дорога, но… что сделано, то сделано. Куда мой бывший потом решил податься – это уже никому интересно не было.

Мама моя успокоилась, и её приливы сверхзаботы хоть и сопровождались ссорами с Соколовым, но больше напоминали классические отношения тёщи и зятя. Она так же внезапно могла появится на пороге нашего дома, но уже без душераздирающих воплей, от которых Яр грозился стать импотентом. Конечно, она всякий раз напоминала о том, что на нас прервётся род Тумановых-Соколовых, но тут уже извините – выбор был сделан и был продуман, и Ярослав уверял ее, что мы очень стараемся, размножаясь регулярно, на что мама краснела и теряла дар речи. Мы с Яром решили шрамы его не трогать. Меня они по непонятному дико заводили, а мужика моего перестали беспокоить…

Моего мужика… Три недели в разлуке со мной явно вынашивался изощрённый план мести: вместо горячего долгожданного секса меня измучили губами и пальцами, пока уже не ору в голос с матами, чтобы взял наконец. Яр ухмыляется, как довольный партизан после допроса, и берёт под мои непрекращающиеся вопли-стоны. Арчи утрусил на кухню и дверь прикрыл, и уши, наверное. И потом на Соколова полчаса рычал, видимо, усмотрев несправедливость по отношению ко мне во всём процессе. Воды напившись, оба вырубаемся и спим часа два – как раз до ужина. Его готовит приехавшая мама, нас, на кухню выползших, и встречает, правда без улыбки, но с благодарностью, что Яр по обыкновению не голышом, а в спортивках. Пока маме новости рассказываю и обнимаемся, Соколов кормит собаку, Арчи во время обеда сменяет гнев на милость, делая вид, что два часа назад его тонкая душевная организация не пострадала. Потом Яр садится поодаль линии огня материнских глаз и внимательно смотрит на нас. Я знаю, он спокоен и уже не тревожится перспективой опять обещать невозможное, да и не позволю.

Мама отказывается есть после шести, на что кое-кто бурчит, что теперь с горя о стену убьётся, и кусок в горло не полезет.

Проводив ненужный элемент семейного счастья, набрасываемся на ужин, ибо последнее, что ел я – это покупные сандвичи утром в поезде, а Яр… промолчу…

Пили коньяк, потому что немецкую картофельную брагу – шнапс – мой мужик забраковал в зародыше. Соколов пьянеет с катастрофической скоростью. Не пойму, в чём секрет: либо на свежие дрожжи, либо… смотрю пристально в глаза – нетрезвые, счастливые. Весь такой домашний, не издёрганный, не напряжённый, каким раньше его помню, наворачивает тушеную картошку с мясом и печёночные оладьи, я ковыряю салатик и думаю о том, что безумно хочу быть сверху. Яр, не подозревая о моих желаниях, пальцы по-детски облизнул, тянется очередной стопкой ко мне, отбираю… хватит. Смотрит прямо в глаза и вдруг усмехается с прищуром.

– Да ну ты гонишь! Я не настолько пьяный… – Да кто бы тебе позволил отказаться! Взмахом ресниц отправляю в ванную, ржёт и упирается, пока не видит, что не шучу и до ручки скоро дойду.

– Тебя отнести? – понижаю голос и снимаю очки, откладывая их в сторону. – Только мыть сам буду…

Вскакивает и, дёрнув плечом, с вызовом в очах удаляется.

Я иду менять простыни на нашей кровати и придирчиво осматривая траходром, прихожу к выводу, что нужно покупать размером больше.

Сзади сердитое сопение: Соколов голый, весь в каплях воды, поджарый и сексуальный, мнет в руках полотенце – вытираться он никогда не любил. Делаю это сам, одновременно поглаживаниями пытаясь успокоить, расслабить окаменевшие мускулы.

– Пиздец, наука, – ворчит негромко, – за качество не отвечаю – как вышло.

– А что-то вышло? – с усмешкой провожу лёгкой небритостью щеки по загривку, отчего вздрагивает и прижимается ко мне спиной, выдыхая тише:

– Еби уже. Мсти за деда.

– Дурак… – продолжаю муку губами, прикусывая по сантиметрам линию плеча и любуясь цепочкой следов от моих зубов. Ведь дело не в том, кто снизу, а в том, что вкус кожи пьянит и манит, и зажатость его возбуждает. Вжимаюсь в его задницу стояком, начинает дышать глубже, но не расслабляется.

– Не буду… если так ломает, – делаю шаг назад, но Яр опять падает спиной мне на грудь, мотает головой, смотрю через его плечо на горделивую стойку члена, добираюсь рукой, делая пару разогревающих движений...

Смазка оказалась в прикроватной тумбочке, а не «где-то там валялась». Следующие полчаса мысленно кончил уже два раза, имея пальцами тугой зад и зацеловывая широкую спину – шипит, ругается, горячо стонет, выгибаясь грудиной вперёд и бесстыже разводя колени, когда прохожусь по бугру простаты не каждый раз, а лишь периодически – оттягивая оргазм, а самому уже невмоготу… собственный мокрый член пережимаю у основания уже раз в третий. Укладываю великомученика на спину – глаза закрыты, губы сомкнуты, на лице следы вселенской скорби и несправедливости. Пока не видит, пальцами в смазке себя шурнул, рыча от нетерпения, и насадился сам под округляющийся взгляд Соколова. А дальше… безумству храбрых поём мы песню: зря я поил мужика, у него пьяного стоп-кран не работает, и заряд не кончается, даже когда я кончаю с надорванным криком ему на живот, Яр меня с себя ссаживает и роняет на постель...

Отдышаться мне дали минут десять, пока бегал пить, по дороге обтираясь влажным полотенцем. Даже взять стакан воды – у Соколова значит причинить миниурон кухне. Лежу, потягиваясь, и слегка вздрагиваю от затихающего по телу прихода.

– Бля, фюрер, у нас пёс терпеть заебался! Пробегусь с ним быстро по кустам. И у меня, кстати, сигареты закончились. Тебе что-то купить? – заглядывает в спальню наполовину одетый. – Чего лыбишься?

– Ничего.

– В смысле?

– У меня всё есть, Яркий, потому что есть ты.