Текст книги "Живи ярко! (СИ)"

Автор книги: Марьян Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Останавливаю сильные руки на себе, сглатываю, хоть и кончил, но со мной творится невообразимое. А Яр, скорее всего, сдерживается уже из последних сил, глядя на меня голого.

– У тебя одежда промокла, – говорю спокойным хрипловатым голосом, – раздевайся.

– Ты перед купанием сохранился, что ли? Герк… если я разденусь, тебе – пиздец, – Яр отводит мою руку, пытаясь выскочить из ванной.

– Поподробнее. Это как? – ведь издеваюсь над человеком на грани, скорее всего добровольно подписывая себе смертный приговор. Медленно тяну вверх футболку, чтобы быстрее прижаться к его коже. Я смелый… потому что пьяный? Нет. После яркого оргазма словно в голове просветлело. Я смелый, потому что верю этому парню.

– Тормози… – глухой рык, а его пальцы уже проводят мне по линии ключиц, потом по груди. – Я осторожно не умею, я – бешеный. У меня же дед в сорок третьем без вести пропал, я ж по полной программе отомщу…

– Поподробнее… как… – договорить мне не дали, схватив ладонью затылок, сгребая волосы, рванули к себе, впиваясь в рот с рёвом, а потом – со стоном. Яр меня отпихнул, когда хотел с него стащить блядскую мокрую футболку, дернул ее обратно, не давая избавиться от одежды. Но не остановился. Шорох… вжикнул молнией, звякнул ремнем, шлёпнул о пол босыми ступнями – эротичнее звуков не слышал в своей жизни. Протягиваю руку наугад, пальцами упираюсь в кожу на бедрах, горячую и сухую, впитываю лёгкую дрожь. Хотел по груди, но его это тормозит, и я пока не знаю почему, лучше не провоцировать, он и так на последнем волоске держит внутреннего зверя. Но любопытство подстегивает к экспериментам, поэтому рукой пробираюсь под футболку, по торсу и выше… Яр замер… застыл… и повисло чувство неловкости. Что вогнало его в ступор? Прижимаю ладонь всей поверхностью, провожу, наталкиваясь на отчётливые шрамы, теперь понимая причину всех особенностей поведения и характера, скрываю свою оторопь. И веду дальше, словно эти выступившие рубцы-ручьи на коже собираюсь разгладить… выгладить.

Сбивающееся дыхание Яра оглушает над ухом, я уже почти вплотную подошёл, медленно крадя сантиметры между нами, пока бедро не коснулось бедра. А дальше… то что делаю, это уже безотчётные желания тела, когда разум практически отключается, а в голове бьётся лишь одна мысль: «Хочу его!» В ванной жарко, и кожа Яра становится чуть влажной, или его опять бросает в пот, но уж пусть меня простит – руки живут своей жизнью, даже раненая касается груди кончиками пальцев, упрямо ведя по разбегающейся сетке шрамов. Ему же не больно, почему вздрагивает, шипит тихонько… напрягает мускулы под тонкой кожей? Держась за сильные плечи, начинаю обходить кругом, продолжая гладить, добираюсь до крыла лопатки и спины, сжимаюсь внутри… опять они… тут сбоку особенно набухшие и неровные… просовываю руки Яру под мышки, а дальше тянусь губами к этим рубцам и обжигаюсь о кожу, словно под ней пульсирует не кровь, а магма. Футболку снимает сам, и это действие похоже на прыжок в воду на глубину, чтобы сразу научиться плавать. Целую осторожно, множа цепочку касаний до самой шеи, где тело уже гладкое и покрывается мурашками. Накрываю ладонями безволосую грудь, потирая пальцами острые маленькие соски, а потом провожу по этим шрамам небритой щекой… ложась подбородком в изгиб широкого плеча.

– Только ты сверху… ладно? – шепчу, запинаясь, наверное самую странную просьбу в своей жизни, будоража лёгким укусом его шею. – И будь собой. Мне важно это почувствовать.

– Как скажешь, – резко разворачивает лицом к стене, вжимаясь каменным стояком в задницу. И я уже сомневаюсь – секс это будет или моё анальное наказание, но то, что вот-вот… это точно. Мне бы насторожиться, а я жду, как завороженный, все венки на его крупном члене ощущая.

– Фюрер… как давно у тебя не было? – слышу: он торопливо шарит в шкафчике, что-то незамедлительно роняет, потом весь подбираюсь от хлопка крышки на флаконе. Яр выцеловывает на моей шее какую-то тайную руну, не иначе. Одной рукой шарит по груди, пальцами второй уже нащупывает место стыковки, или как там, физиологически выражаясь точнее… мускульное кольцо. Расслабиться получается только после двух шлепков по заду. И я даже уже счёт мучительным минутам потерял, а он меня насаживает на свой палец, потом подключая второй. А самое главное, из моей головы словно выветрилось всё, что было у меня до Яра. Потому, что подобного я не испытывал. У меня на шее и плечах по меньшей мере пять или шесть засосов, соски растёрты – не прикоснуться, на заднице, наверное, синяки. Мне кажется, уже час прошёл, а всего-то минут пятнадцать…

– Герааа… не могу больше… – из меня с пошлым звуком вынимают пальцы… Очередной сильный укус в шею, словно впрыскивают мини-дозу адреналина, когда ставишь ногу на первый отвесный выступ…

– Яр… последнее желание!

– Только быстро и чётко!

– Можно мой выход из целибата оформить не в позе задержанного, а по-человечески, на кровати?

Меня без возражений забрасывают на плечо, смачно шлёпая по заднице скользкой от смазки ладонью, и всю дорогу, пока прут, нацеловывают, кусая до синяков.

Грозное «ррр» далее по сценарию не заставило себя ждать. Одна рука Яра на мне чувствительно сжала ягодицу, вторая явно прикрыла стратегически важные места. Блин, дежавю какое-то, товарищи?!

– С дороги, Арчи! Вот только давай сейчас не будем разбираться, чей мужик, кто здесь главный альфа-самец и у кого больше!

Моему псу явно не по нраву, что меня волокут на плече. Рычание становится утробнее.

– Арчи, бля! Ты же норд. Чего ведёшь себя как дагестанец? Да не против он! Гер, скажи, пока он с меня филей не нарезал! – слышу слова Ярослава нечетко, как будто издалека, а пространство и того хуже – расплывается.

– Поставь меня, – прошу спокойным голосом, чтобы ещё больше не драконить собаку. Протягиваю руку, ощущаю влажное касание носа, глажу острую морду и большие уши. – Арчи, прости. Андрея – нет. Я с ним. Яр – свой, – касаюсь больной рукой запястья Соколова. – Место, Арчи! – отдаю приказ, словно предавая и друга, и его память.

По тихому стуку когтей по ламинату понимаю, что пёс уходит на свою подстилку, оставляя меня на милость сопровождающего.

Дальше в четыре мощных скачка меня транспортируют до кровати и аккуратно на неё заваливают. По инерции почему-то принимаю самую физиологически правильную позу, и вдруг…

– Не включай ночник! – я не узнаю свой голос: но нас обступил полумрак, и теперь смутно вижу очертания спортивной поджарой фигуры Ярослава с длинными руками и ногами.

– Ты чего?

– Я… немного вижу вечером.

– Меня видишь?! – приближает ко мне лицо довольно резко, но черты расплываются и становятся тёмным пятном. Успеваю отметить высокие скулы, прямой нос и коротко стриженные волосы на голове. Мистерия растаяла со странной яркой вспышкой.

Я снова во власти мрака.

Будто отключился.

…Но Яр, похоже, радуется, как ребёнок.

– Бля, Герк, так ты у меня не совсем «крот», тебя обследовать надо, раз проблески есть! – а сам нетерпеливо меня на четвереньки и в коленно-локтевую возвращает… Он же не соловей – басни клевать. Пристроиться не даю, лезу в тумбочку за презервативом.

– Я – не заразный, фюрер.

– Будем считать, что заразный я, – говорю мягким голосом, но в нём достаточно убедительного тона. Шуршит фольга, Яр по-свински сплёвывает верх упаковки.

– Упс! Не мой размер, сорян…

– Нет, не льсти себе, твой, – улыбаюсь. Чего улыбаюсь – мы даже трахаться не можем нормально начать, только через препирательства. Болезненно прикусываю губу, когда начинает вставлять, растирая членом смазку по входу. Но если вдруг остановится – просто взвою и прикажу, чтобы продолжил… так же напористо и нетерпеливо, крушить по кирпичику и создать нового меня, ощущающего по-особому… ярко. Принимаю наполовину, основательно взмокнув, искусав здоровое запястье, понял, что вполне терпимо и вежливо – на что качнулся в сторону Яра, впуская глубже в себя. Парень сзади похож на укротителя, и, видимо, тигр – это член, которому надо быстрее и жёстче, а разум не позволяет сорваться. Но моё доверительное движение назад делает своё дело, Яр наваливается на поясницу, коленом раздвинув мне ноги и начинает, постепенно набирая темп, вколачиваться всё быстрее. Болезненная натянутость узкого кольца мышц не ослабевает, но я уже могу перетерпеть и начать наслаждаться. Соколов-младший явно от «Растишки» не отказывался и теперь уверенно добирался до моей точки кипения. Не успел прислушаться к себе, как член Яра лихо проехал по простате, и меня выгнуло в сладком приходе. Парень жадно ловит моё движение и теперь бьёт только в то место, зализывая следы недавних укусов, и само понятие секс для меня незримо меняет свой цвет: из благородно-серого становясь разноцветной радугой…

Я резко вдохнул и сел на постели, сердце бешено колотилось, а пот лил градом. Не понимая, где закончился насыщенный эротикой сон, а где меня выдернуло в явь, глотаю воздух и ощупываю вокруг себя постель. Когда я успел уйти из реальности, и мозг разыграл такой спектакль, от которого острое возбуждение по всему телу не спадает?

– Напугал ты меня, фюрер! Взял и отрубился на самом интересном месте. Обломинго ты! Как сам? – голос Яра хрипловатый и звучит с налётом усталости и досады.

Секса не было… Была череда картинок, которые выдал мне мой контуженный мозг. Тру лоб и начинаю улыбаться.

Ярослав

Курить ухожу, когда, обтерев вспотевшего Геру, укладываю его спать, все ещё вздрагивающего и продолжающего без причины улыбаться. Забираюсь на подоконник, подтаскивая к себе колени, и дымлю в форточку. Рядом сидит Арчи и смотрит на меня тяжёлым взглядом.

– Считаешь, я поступил плохо? – пёс опускает одно ухо и наклоняет морду. – Сам не знаю, что это было. Перегнул палку с ним, ведь Гер отвык от такого. Но я не жалею. Он всё ещё только твой. А, ну да, и какого-то Андрея, – ухо вернулось обратно. Арчи фыркнул и пошёл бродить по квартире. Надеюсь, он не такой злопамятный и не сожрёт мою обувь, пока я буду спать. – Андрей, – пробую имя на вкус и фыркаю со смешком, не соперник, не чувствую его присутствия, а вот свою энергетику распространяю слишком интенсивно, что пугает даже меня.

Ладонь сама тянется к груди. Проверяя, всё ли на месте.

Прикрыв глаза, включаю воображение:

«…От сильных толчков тянет в пояснице, а мышцы уже огнём горят, но это не унимает желания затрахать Гера до полусмерти. Проклятая резина скрадывает часть ощущений, дикая нехватка чувствительности просто бесит, но всё это отходит на задний план, когда вижу, как он всё сильнее прогибается в пояснице, подставляясь мне, как член туго, но настойчиво проникает в его тело, то погружаясь по самые яйца со шлепком, от которого Герка зажимается, видно смущаясь, то выходит почти полностью… и так до бесконечности, пока тело не предаёт, наплевав, что мозг ещё не насытился теплом, лаской, этой покорностью обманчивой, этой искренностью и неподкупным желанием… Кончаю первый, вбиваясь в него на полную, и замираю, пережав член парня, чтобы не вздумал кончить. Самого трясёт так, что даже на коленях не устоять. Роняю Германа на лопатки, полубессознательного и такого расслабленного, что снова дёргает новым приходом. Придержав его руки, спускаюсь ниже по телу…

– Яр?.. – слышу в его голосе панику и то смущение, на которое я подсел, как на наркотик.

– Хочу взять у тебя в рот.

– А…

Что он хотел сказать – не понял, но поток возмущения быстро прикрылся, когда с жадностью вобрал его ствол в рот и стал жадно посасывать, причмокивая, специально дразня его ещё больше. Кроме ругани – стоны, сладкие, тягучие, выдирающие нервы по одной струне и растягивающие их до предела.

Кончал Гера с хрипом и гортанным рыком, вцепившись в моё плечо и почти сев, ударил струей и завалился обратно, разводя бёдра и поджимая к себе колени, просто не представляя, что в этот момент чувствовал я! Я захлёбывался эмоциями и ощущениями, тонул в похоти и всё ближе был к желанию натянуть его ещё раз, просто чтобы не дышал так эротично, чтобы не сводил колени, прячась, да просто потому, что я этого хотел!

– Я умер? – спрашивает едва слышно, рукой ища меня. Приблизившись к животу, слизываю с его кожи тёплые капли и начинаю смеяться, когда уважаемый педагог начинает громко материться на всю квартиру.

– Мертвые так не орут, а лежат тихо, пока их… – повтор манёвра довёл до обидного мне подзатыльника и его смеха, когда в отместку начал щекотать…»

Вот у меня мозг на премию работал! Такую картину секса над невменяемым Гером нарисовать, до сих пор голова словно в сладком вязком тумане. Интересно, если преподу расскажу о своих фантазиях, он меня сразу выставит или сначала заплатит за отработанное время? Я бы сам заплатил… так не дастся же. Знаю таких, им подавай уверенность, гарантии, чувства, а у меня в голове вечный сквозняк, да и чувствовать я со временем разучился. Про любовь молчу – в сочетание этих слов не верю.

Передёргиваю плечами, отмеряя по сантиметрам искорёженную кожу. Грудина горит огнём, словно Гера своими прикосновениями соли насыпал в незатянувшуюся рану. Я понимаю, что это самовнушение, но болит так, что стиснув зубы, дышу через раз и допиваю прямо из горла остатки коньяка.

Побродив по квартире, Арчи возвращается с одним из моих кроссовок и грызёт его, гад, прямо при мне.

– Я в углу нассу и скажу, что ты, – пригрозил ему, пёс фыркнул и носом отодвинул тапок, упал на спину и задрал лапы кверху. – Переигрываешь. Они даже не воняют!

– Гав.

– Тихо ты, люди спят.

– Не спят! – возмущается из спальни Гера, и звучит не слишком довольно, мне показалось даже… эротично.

– Спят, я сказал!

Приходится сворачивать фуршет и идти к нему. Понимаю, стрессанул в чужом доме, только я на новом месте спать не могу, очень уж напоминает больницу: стены другие, кровать не та, все иначе. Будут кошмары. Я знаю, что они будут, их просто не может не быть, даже сейчас, прикрывая глаза, я вижу обрывки полуразмытых картин, перепачканных кровью, и трясёт вовсе не от холода – от страха. Не напугать бы Германа.

Сам – уже привык.

====== Глава VI ======

Пахнет дождём. Сырость мешается с запахом асфальта, проникает в ноздри и въедается в лёгкие, забивая их, что не выходит вздохнуть полной грудью. Хватаю воздух ртом, но вместо вдоха – глухой спазм и сухой кашель. Темнота сгущается, свет от фар гаснет, как перегоревшая лампочка, сразу и наглухо.

Сластит на губах кровь.

Не повернуться, зажало.

Хруст ребра всё ещё слышен, он глушит любые звуки и возвращается новым приступом паники.

«Не открывай глаза, – знакомый голос шепчет в подсознании. – Останься со мной», – тянет всё дальше на дно, туда, откуда не возвращаются. По крайней мере, прежним.

В этот раз открываю глаза резко, знаю, что увижу, но вместо привычной картины из покорёженных тел и порванной плоти, залитой кровью, вижу… Германа. Он лежит в метре от меня сломанной куклой, с открытыми глазами, остекленевшими уже давно, и не двигается. Даже когда зову. Даже когда начинаю кричать, и собственный голос походит на карканье воронья – не слышит. Не двигается. И не дышит. Его кожа, и так светлая, мертвенно-белая, грудь не вздымается от дыхания, а губы не улыбаются, как мне нравится.

Не могу пошевелиться…

– Яр?.. – почти неслышно и очень далеко.

Паникой топит, руки холодеют, всё так же пульсирует каждая рана, но физическую боль глушит моральная. Его не должно здесь быть!

– Ярослав!

«Это я виноват…» – на краю полусна-полуяви, и меня выкидывает из кошмара рывком.

Слетаю с постели, отталкиваю его руки, едва не скинув самого растерявшегося парня. Падаю на колени, больно ударяясь, проползаю по полу пару метров и забиваюсь к батарее. Дышать нечем, хоть в окно прыгай за кислородом. Или просто…

– Ярослав? Что происходит? – спрашивает спокойно, а я глаза растираю и кожу на руках царапаю до крови, чтобы боль почувствовать, чтобы осознать – вернулся, и весь этот заново собранный мир к хуям не развалится у меня на глазах!

– Яр?!

– Свали отсюда, – прошу сквозь зубы, лопатками вжимаясь в решётку радиатора и забирая его тепло, пока кожа не начинает гореть.

Колени шире, голову между них, дышать часто ртом, думая о хорошем. Так доктор учил. Не помогло, сука, ни разу. То запой недельный, то на таблетки подсел, а тут надо, чтобы помогло. Тут я не один. И хорошо, если в дурку не сдаст, сам бы не обосрался, что с таким психом связался.

Они не прекращаются. Они никогда не прекращаются!

– Соколов, я сейчас подойду…

– Я тебе въебу, – предупреждаю честно, знаю, сейчас бесполезно мне что-то доказывать, объяснять, или ещё хуже – пытаться успокоить. Сам справлюсь. Всегда справлялся. Надо всего пару суток, может… чуть больше.

Когда он начинает идти ко мне, выставив с осторожностью вперёд руку, едва не заскулив от злости, отползаю от него в сторону, опираясь о стену и прижимаясь теперь к ней.

– Я слышу, как ты дышишь. – Поворачивается правильно, к моему сожалению. – Я только подойду.

– На хуй иди! – не прошу, требую, уже рассчитывая, что он обозлится и свалит. Я, правда, потом всё объясню. Наверно. Если не сбегу, как от других.

– Ага, как скажешь. – Уже вплотную, загнав в угол, опускается на колени и… сука, хватает за плечи и тащит к себе. Я руками себе в коленки вцепляюсь до визга, чтобы его не ударить, а физически хочется, так хочется, что вою от ярости!!!

– Ты – мазохист-суицидник, что ли? – Силы теряю быстрее, чем если бы орал и бил всё, что под руку попадётся. Нет, скорее, он – садист без башни… Док так тоже попробовал: обнять, успокоить, я ему тогда шею прокусил и руку сломал, до сих пор обижается. А этого ломать опасно. – Сказал же – отвали!

Герман

Сколько знакомых отчаяния, боли и гнева. И я знаю, что сейчас любые действия или слова хуже ножа в подреберье. Когда и так дыхание, как некачественный выхлоп, лишь бы выгнать отработанный углекислый газ из лёгких. Когда сам знаешь, что за проблема с тобой, и она не решится просто, не вытравится лекарствами, даже внутривенно заливаемыми, не выявится беседами с разумными людьми-психологами, которым было проще навесить диагнозов и от тебя откреститься. Когда до сих пор слышишь удар и скрежет металла, рвущегося на куски и впивающегося в плоть, и тебе страшно, как в первый раз, приоткрыть глаза и посмотреть: все ли части тела у тебя на месте, потому что невыносимо болит всё… И в результате… просто не видишь ничего вокруг себя ослепшими от боли глазами. Боль проходит, но картинка тебе уже недоступна: хлопай ресницами сколько угодно, пытаясь проморгаться – темнота лишь сгущается, обнимает за плечи сотней липких мышиных лапок, улыбается в лицо хищным оскалом. Орёшь куда-то внутрь, чтобы сначала не сочли сумасшедшим и не применили терапию похуже. Пытаешься пообвыкнуться, храбришься и улыбаешься. Научиться улыбаться вслепую хуже всего. Потом приходит осознание, чаще в ночное время, когда стихает основной процент искусственных звуков, и твои навязчивые мысли звучат соло под аккомпанемент сердца. Потом, после нервного прихода, фантомно возвращается боль, выползает из подкорки сознания, приветствуя холодным потом и ознобом. Ты помнишь всё. Как будто заново приходил в себя после удара и недолгой отключки, и в какой-то момент жалеешь, что остался жив.

А потом хочется забыть, чтобы удалили из мозга все эти воспоминания прямо с куском серого вещества, ведь им не надо возвращаться! Не надо…

Противнее всего, когда здоровые потом объясняют тебе, как справиться с проблемой и жить полноценной жизнью. Я от всех тренингов отказался, мне, как ни странно, помог именно безмолвный. Арчи. Но сейчас пёс сюда не подойдёт.

Пытаюсь удержать жилистое, сильное, рвущееся тело. Яр воет, а потом почти стонет, чтобы не вломить мне в полубезумном раже. Прощаю все толчки и слова, впитываю отчаяние кожей. Я не жду удара, даже понимая, насколько он будет болезненным, не берегу руку, почти ощущая, как открываются глубокие порезы… Мне нужно вернуть человека назад, поймав ускользающий шлейф доверия, стать самым близким, стать единственным…

– Яр… Яркий… Не поддавайся. Подумай, почему остался, ёб твою мать! – Сжимаю сильнее, а потом резко ослабляю телесные путы, оставляя за ним право выбора. – Так надо было. Ты ещё нужен здесь. И не ради кого-то. Ради себя. – Приближаю лицо навстречу свистящему дыханию, пока губы не прижимаются к кривящемуся рту Яра, мои руки просто падают вдоль тела. Не целую – просто удерживаю рядом этим касанием. Жду… и он обнимает сам, вжимается лбом в грудь. Сам, всё ещё трясущийся, всё ещё похожий на пережатую до отказа пружину, всё ещё опасный… На моём, несомненно, проступят синяки, но это ерунда по сравнению с тем, какую волну мы только что остановили… Тяну с пола, сам дезориентирован и не помню, где этот грёбаный диванчик… мне проще Яра сейчас уложить в свою постель…

Когда падаем на неё, я уже сам плохо соображаю, что происходит, обхватываю со спины, руками и даже ногой, накрываю ещё теплым одеялом эту живую ледышку. Ступнями тру о ступни, ладонями о ладони, губами о шею… возвращая способность вздрагивать от простых приятных касаний. Дрожь становится всё менее ощутимой. Дыхание уже не свистит скрипучей волынкой в груди.

– Ты… как? – всё, что могу выдавить из уставшего себя.

– Сдохнуть хочется. А так нормально…

Ярослав

Бестолочь белобрысая! Чтоб тебя, камикадзе недоделанный, суицидник, мать твою!

– Ты спишь? – спрашивает полушепотом, стараясь обнимать не слишком навязчиво, чтобы будто по-дружески… но я-то чувствую совершенно иное, поэтому и скалюсь в потолок, придерживая его макушку, чтобы голову не задрал.

– Нет, – признаюсь честно. – Выспался.

– О чём думаешь? – Пытается отползти, чувствуя, что я успокоился, и желание свернуть ему шею уже не такое сильное.

– О прекрасном, – вру нагло, продолжая в уме крыть матом его выходку, да и его немного, вон, кончики ушей уже покраснели, или это оттого, что я его за жопу схватил?

– Ты не мог бы думать о прекрасном, не стягивая с меня трусы?

– Думать о прекрасном надо – трогая прекрасное. – Смыкаю пальцы на ягодице, чуть сжимая и подтаскивая вверх.

– Яр!

– Понял. Отстал.

– Это тоже нельзя трогать… И это… Это вообще, ох, бля!

– Тут тоже нельзя, да?

– Вообще нет. – Прячет лицо в подушке, разворачиваясь ко мне спиной. Дурачок, что ли?.. – Вытащи. – Выдох, в пояснице прогибается и сгребает подушку руками. – Пожалуйста… – хрипловатым шепотом, которым обычно просят большего.

Ладно, уговорил, убираю руки, укладываясь ему головой на поясницу, и считаю про себя овец, баранов, козлов, которые в четыре утра ставят будильник. Фюрер засыпает мгновенно, вымотался, ещё и я помог своими приступами. К сожалению, они учащаются. Так недалеко и в дурку загреметь. Док обещал, ещё один приход – поеду под белы рученьки.

Забираю Арчи и ухожу гулять. Непроснувшийся город дышит свежестью, лёгкие жадно раскрываются, и становится легче.

Сидя на лавочке, размышляю о смысле бытия, пока Арчи закапывает свои мины и радостный носится по пустырю. Смысл того самого бытия на ум не приходит, так же как и понимание мира, и как почистить карму, я тоже не знаю. Выбрасываю наполовину уничтоженную сигарету в урну, перекурил до тошноты. Пока в просыпающихся глазницах домов начинают мелькать люди, а в транспорте ещё нет суеты, вместе с псом решаю смотаться к себе, прихватить вещей на первое время. То, что пожить придётся у Геры, даже не обсуждается, ему тяжело будет, а мне помочь несложно.

К дому подхожу, как всегда, с замиранием сердца и осторожностью. Арчи держу на коротком поводке, пёс, чувствуя мое напряжение, сам подрыкивает и напряженно стрижёт воздух ушами. Нехорошее предчувствие прохладным ветром гуляет по коже – до мурашек. Всегда. Всегда, сколько себя помню, после ночных кошмаров я вижу её.

Поднимаясь по лестнице на свой этаж, матерю лифтеров, которые так и не починили средство передвижения. Хотя просьбу не только отсылал в письменной форме в вышестоящие органы, но и баллончиком написал красивым почерком на самом лифте. Между пролётом своего этажа и этажа ниже чувствую резкий едкий запах, сначала предполагая, а потом уже видя, как моя дверь облита чем-то на вид горюче-масляным, а человек, стоящий над ней и трясущимися с бодуна руками пытающийся выбить огонь из зажигалки – та самая тварь, из-за которой переезжал уже дважды. Агрессия передается воздушно-капельным, и резко бьет в мозг адреналин.

Пока мигает свет тусклой лампы, набираю в легкие воздух, чтобы рявкнуть. Бить то, во что превратилась эта женщина – брезгую, хотя рука и срывалась. Тёмные волосы по плечи, стянутые замызганной резинкой, выбившиеся сальными прядями на лбу, худощавая фигура обёрнута в тёмный комбинезон, свисающий на плечах. От отвращения передёргивает.

Инстинктивно группируюсь, в уме прокручивая возможные варианты событий. Бить – нельзя, папа мент. Мне не поверят. Поверят ей. Проверял. Едва избежал условки.

За считанные секунды картинка меняется. Теряя интерес к поджогу, она с криком кидается в нашу сторону, безумие глаз пугает до паралича, блеск стали вижу, но реагирую медленнее, чем следовало. Теряю время, Арчи кидается наперерез, преграждая мне дорогу, прикрывает собой и вцепляется ей в руку, вонзая зубы до кости. Его яростный рык слышен даже в подвале, от него, кажется, дрожат стены, и меня самого перетряхивает, такое чувство, что у этих двоих взаимная обоюдная ненависть. Лезвие выпадает из рук, баба орёт нечеловеческим голосом, я пытаюсь оттащить пса и не за неё переживаю, за животину, потому что она тянется за ножом, который не успеваю отбить, и лязгает холодным металлом по мохнатому боку, приглушая рык и сменяя его скулежом. Оттолкнув ногой, роняю ее на пол и, придержав Арчи, подтаскиваю его к себе.

– СУКА! – вырывается не криком – проклятьем. – Сдохни уже, тварь!

Сбегаются соседи. Так любимые ею свидетели. Начинают помогать, поднимать на ноги «бедную» женщину, на которую обезумевшая псина кинулась. Проклинают меня, особенно те, с которыми не поладили. Она смеется. А я молча ухожу, подхватив на руки поскуливающего собакена, который, возможно, меня спас. Ничего в моей жизни не меняется. От меня всегда будут проблемы, особенно тем, кто становится дорог.

До больницы едем на такси, тачка так и осталась у Геры во дворе, да и я ещё под градусом. Нехорошее предчувствие наглухо сдавило горло, и становится плохо. Уже в больнице док материт меня, что он не ветеринар, но штопает пса, объясняя – травма пустяковая, так, царапина, только вот выбритый кусок шерсти меня смущает, так же… как возможная перспектива его усыпления. Я проклинаю себя, что вообще повёл его на улицу, что связался с Герой и что сел в тот злополучный автобус. Это я виноват – так не раз кричала мне она, бывшая пассия одного из погибших в той аварии. Это я виноват – так думаю и сам, убеждаясь в этом раз за разом. Она не остановится ни перед чем, если это хоть как-то причинит мне боль. Даже если заберёт жизнь животного, не имеющего ко мне никакого отношения.

– Ты сможешь к Гере боком больным не подходить, м? – спрашиваю у пса уже возле двери его дома. Руки мокрые от пота, и вовсе не потому, что эта сволочь мохнатая слишком много жрёт и весит как добрая лошадь, а потому, что чувствую, он слишком дорог своему хозяину, человеку, которому хотел бы причинить боль меньше всего.

Он кивает мордой, натурально кивает, я даже смог улыбнуться.

– Тогда прикрывай меня, дружище, пока я разберусь в этой ситуации, ладно?

Дверь открываю с мягким щелчком, захожу первый и не совсем понимаю, почему, принюхавшись, Арчи садится на зад и отказывается заходить. В ванной шумит вода в умывальнике, дверь открыта.

– Герман, опять дрочишь? – спрашиваю в полный голос, подёргав ещё раз за поводок. Ни фига.

– Зубы чищу, – давится пастой и глушит воду.

Спустя секунду из коридора на меня выходит… женщина, за которой, третьим глазом вижу, тянется аура зла такой силы, что шоколадный глаз сжимается в панике.

– Вашу мать, – вырывается непроизвольно.

– Это она и есть, – подтверждает Гера, выходя следом. – Знакомьтесь… мама, это Ярослав, – лёгкое полусмущённое покашливание, – а это Валерия Вадимовна.

Почему не удивлён? МарьИванна сына Германом и под дулом фена не назовёт.

Герман

Не успел! Яр заявился в своём искромётном репертуаре. Хорошо, я предупредил маму, чтобы не ждала Сергея Безрукого, хотя в миру, кто знает, что он за человек. Вид у моего… у моего такой, как будто критично прихватило живот, а он увидел, что в очереди сотый. Но, с другой стороны, нужно всегда держать себя в руках в чужой квартире, а не переть на амбразуру, как в последний раз на подвиг. У мамы обоснованно закатываются глаза: обрадоваться такому знакомству она не могла по определению. Я дотягиваюсь до неё раненой рукой, чтобы переключить внимание с зарождающейся истерики на материнскую жалость.

– Мама, он так мне помогает, – говорю как можно искреннее, давя предательскую улыбку на корню.

Но аура мамы не радует… ни разу. Напротив, она всплёскивает руками и надрывно выдаёт:

– Господи! Арчи, малыш, что произошло?! Где этот ужасный человек тебя таскал?! Герочка, Арчи ранен, и это выглядит ужасно.

Наверное, я в лице поменялся в одно мгновение. Присел, протягивая ладонь, и когда верный друг по обыкновению доверия ткнулся в неё носом, быстро и осторожно ощупал собаку. Повязка наложена, да, но Арчи ведёт себя непринуждённо, и от сердца отлегло. Нет, не потому, что его подарил Андрей, Арчи – близкое мне и дорогое существо, и Яр это, без сомнения, понимает, чтобы по пустякам подвергать опасности.

– Яр? Объяснишь потом?

– Когда посчитаю нужным.

– Борзеть обязательно?

– А ты так на мать похож. – Перетягивает внимание на себя. – Мадам, я тоже в восторге от нашего знакомства. Вы уже уходите? – У него просто талант заводить друзей…

– Я Герочку с таким чудовищем не оставлю! Дождусь, пока выполните свои обязанности и… Вы же не ночуете здесь?! Гера, как я могу уехать снова, если ты так беспомощен?

– Мадам, это он беспомощный?! Вы его кухню видели? А рагу ели? – Яр тащит Арчи в ванную мыть лапы, слышу по характерным звукам. – Хотя могу и обязанности выполнить. Герман, разде…

– Заткнись! – прерываю его, пока еще можно. Яр злостно ржет, напоминая злодея из мультика, и останавливаться не собирается. Отвоевывает территорию, что ли?..

Мама за руку ведёт меня на кухню, а я морально готовлюсь к буре и укрепляю бастионы.

– Откуда ты знаешь этого человека, Герман? Тимур Валентинович обещал мне, что найдёт тебе интеллигентного и воспитанного помощника, с которым можно нормально поговорить.

– С Яром мы отлично понимаем друг друга!

– Я слышала, с каким тактом и уважением он с тобой говорит.