Текст книги "Живи ярко! (СИ)"

Автор книги: Марьян Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Андрей планировал этот подъём довольно долго. Подгадывал, просчитывал, чтобы с вершины горы посмотреть на метеоритный дождь. Меня поставил перед фактом, чтобы я взял три дня отпуска и… полновесно «положил» тем самым на мои собственные планы. Хотел же отказаться, но увидел сжавшиеся в белую полоску губы и сузившиеся глаза. Да… Андрей старался ради нас, добавлял в отношения романтики, просто продолжал решать в одного, называя меня ветреным и легкомысленным. Я начал не с обвинения, а с призыва учитывать и моё мнение, за что получил в лоб: «Если бы тебя ждал всякий раз, то многое прошло мимо нас!» Стало обидно, что меня, взрослого человека, кстати, не безответственного, таковым не считают. Высказал обиженно, получил предупреждающий высверк острым взглядом, на который уже было откровенно плевать. Подбросил поленьев в разгорающийся костёр, припомнив обещание Андрея не держать меня за наивного мальчишку. Авто дёрнуло в первый раз. Нас встряхнуло. Любовник процедил сквозь зубы, чтобы я прекратил вести себя как ребёнок, прекрасно зная – это меня вожжой под хвост только подстегнёт. Я сказал, что ехать никуда не хочу и возвращаюсь домой, попросил высадить. Андрей прикусил губу и прибавил скорость… Почему я не остановился… И тревожный звоночек предчувствия не зазвонил… Я могу гадать сейчас весь остаток жизни. Андрей перевёл на меня тяжёлый властный взгляд, готовясь пригладить очередной колкостью о специфике моего характера, как вдруг впереди возник автобус, какого-то чёрта выехавший на встречку.

Удар… Скрежет… Яркая вспышка… Боль… Создатель в мире гасит свет.

Уже когда вернулся, услышал свой голос, продолжающий повторять:

– Андрей. Андрей. Андрей. Андрей.

А мои руки, ощупывающие рядом, натыкаются на месиво железа и ещё тёплой плоти. Я режу пальцы об острые края разорванного в ошмётки металла. Но больно не от этого, а от того… почему… остался жить я, а Андрей ушёл. Вывез меня. Вовремя сдал вправо, чтобы раздавило в салоне только его, несмотря что…

– ЧТО ты ему сказал, Леонтьич?! – орёт знакомый голос, меня хватают за плечи и волокут обратно в реальность.

– Про тебя спросил. Про дела твои.

– А он откуда знать должен?!

– Ну-ка стих тут вопить, как ошпаренный, – ледяной тон доктора падает лезвием гильотины.

– Ты забыл, как я ору? – резко снизив тон, Яр начинает не то рычать, не то шипеть.

– Такое забудешь, – отмахивается док, и сам на примере младшего затихает.

– Ты что с ним сделал? Он белый стал, – встряхнув меня за плечо, ставит на ноги. – Герыч… Германыч… Фюрер, бля, соберись в кучу, ты стал выглядеть ещё хуже, чем я.

– А как ты выглядишь? – улыбается сквозь зубы, беря меня под руку.

– Домой приедешь – дам потрогать.

====== Глава IV ======

Ярослав

Из больницы выхожу на негнущихся ногах. Вся сила воли уходит на то, чтобы иметь относительно нормальный вид и не деревенеть при каждом шаге, дабы не напугать Германа.

Руки трясутся всё так же. И мерзко сладит на губах привкус крови. Перед глазами кривые порезы и сочащаяся из них кровь. Эта картина не исчезает. Даже когда растираю глаза. Даже когда – до слёз. Она, сука, остаётся, вбитая ржавыми гвоздями в мозг, и мешает видеть окружающее, и сам едва не встреваю в закрытую дверь.

Пальцы вымазаны сукровицей, и спроси меня, что делать – согласился бы отрубить их, только бы не видеть этот цвет. Я помню, как очнувшись, стал срывать бинты, как раздирал кожу, рвал нити, которыми меня зашивали, как орал в истерике, как бился головой о стену, потому что казалось, будто я всё ещё там, среди трупов, и сам не живой…

Германа подвожу к авто и с грустью понимаю, что не знаю, как поведу. Трясет как шлюху на исповеди, весь мокрый, и рожа не то что белая – она бесцветная. И губы синие. Почему они синие?.. Если бы Герман мог меня видеть так же, как я своё отражение в лобовом стекле, больше мне не задавал вопросов по поводу моей внешности – паршиво я выгляжу, хоть сейчас в гроб клади.

Подведя Гера к заднему сидению, останавливаюсь за его спиной. Сердце уходит в пятки, и вся душа обмирает. На минуту мне показалось, что сил совсем не осталось, ни сил, ни желания жить. В отличие от него. Он так яростно говорил об этом желании, я ему поверил, и сейчас хотелось забрать у него хотя бы каплю этой силы, которой не хватало, даже чтобы открыть ему дверь. Подняв руки и почти коснувшись его плеч, приблизившись вплотную и едва не уперевшись лбом между лопаток, отдёргиваю руки и отступаю назад. Гера, не теряясь, сам открывает дверь и аккуратно усаживается, всё ещё витая в своих мыслях.

Молча роняю непослушное тело за руль.

Пальцы дрожат как после отходняка, ключ выскальзывает, не могу завестись.

– Яр, всё нормально? – он чешет свои только надетые бинты, я копирую его движения, только себя расчёсывая до крови.

Яр, успокойся. Возьми, блядь, себя в руки!

– Да, – задержав дыхание, отвечаю односложно и наконец трогаюсь с места.

Как до дома Германа доехали и не убились – не знаю. Половину дороги вообще не помню. На рефлексах.

В квартиру иду тяжёлой поступью, Геру веду за руку на буксире. Он что-то говорит, или мне это кажется. Лает пёс. Цвет обоев мелькает перед глазами и расплывается в белёсое пятно. Очень хочется пить.

Помогаю Герману раздеться, вешаю куртку, ставлю аккуратно ботинки, хотя он и ворчит, что мог бы сам. Берусь за край его водолазки, поднимая вверх и оголяя спину, и уже потом, когда он вздрагивает, а я в себя рывком прихожу, осторожно убираю руки. Эм… увлёкся. На подсознательном уровне всё ещё болтается мысль, что хотел содрать с него одежду, вот только зачем я это хотел – гоню из подсознания пинками. Высосать, как вампир, всю жизненную силу из него я хотел! Забрать с теплом кожи, выпить поцелуем… я точно помню, что оставлял коньяк.

– Ты коньяк выпил? – спрашиваю у спины Геры, пока он бочком от меня семенит прямо в угол. И этого довел до бессознанки.

Цепляю за пояс, оттаскиваю от стены и придаю верное направление в ванную.

– Выпил, да? – напираю. – И мне не оставил?

– Не пил.

– Тогда где моя вкусняшка?

– Ярослав… – непонятно хмыкает, потом ухмыляется и прёт в ванную. – На кухне.

– Ты завис, что я тебя чуть не раздел? Извиняй, на автомате. Но я тебя всё равно рано или поздно голым увижу. Спинку… там… потереть… Гера, дверь, блядь, левее!

– Насколько левее? – психует и гладит стену.

– Настолько, что ты шагаешь вправо, а я сказал – левее. Ты чего туда вообще попёрся?

– Руки помыть. В туалет хочу. Руки помыть.

– Тебе, может, подержать? А то мыла не напасешься – так часто руки мыть, – потом смотрю на свои и плавно стекаю по стене. В глазах потемнело. Приступом. Снова в мозг. Живая, непроходящая боль.

Арчи неожиданно тычется мне в лицо холодным носом и лижет по скуле. Противно и слюняво, но порыв оценил, сгрёб кусок меха в охапку и в шерсть рожей зарылся.

– Яр, с тебя ужин. Я переоденусь, – доносится из ванной, совмещенной с туалетом.

– Помочь? – просто откликаюсь, даже не уверен, что сдвинусь с места, чтобы выходя, он не запнулся о мои ноги.

– Сам! – ну конечно! А с моего лба градом пот – давно такого приступа не было, накрыло, как волной вязкой, не продохнуть. Только завыть или заорать… Арчи, прости, я о тебя, как о полотенце, а сам молю, чтобы Герка подольше там проторчал и не понял, с кем связался…

Герман

Быстро зашёл в ванную, чуть не врезаясь в косяк. Покрасневший, как старшеклассник, которого в автобусе без особого умысла облапали. Но я-то ещё не отвык понимать смысл порывов. Яр не просто хотел стащить с меня одежду, он хотел обнять… сильно… слиться кожей… А почему? Перетрясся за меня. Увидел то, что не хотел. Подобное уже произошло, набросило ошейник. С дорогими ему. Или… с ним? Вспомнились сухие колкие слова доктора из травмы. А в них ведь были тревога и горечь, едва прикрытые строгим профессиональным раздражением. И как Яр этого мужика потом по-свойски… назвал… Блин!

Снимаю очки, тихонько брякаю ими о стеклянную полочку, умываю лицо здоровой рукой, растирая резкими движениями, хлопаю ресницами, словно пытаюсь проморгаться. Но чуда опять не происходит. На теле горят следы порывистых касаний. Почему? До этого меня так не возбуж… не волновали ничьи прикосновения. Они лишь утешали. А Яр жадно схватил, как утопающий за круг. И за кого… за меня… ещё более неустойчивого!

Сближение.

– Яр, с тебя ужин. Я пока переоденусь, – неуклюже стаскиваю ставшую душной водолазку, расстёгиваю пуговицу на джинсах, замираю… Млин… млинский, а во что… я, собственно, переоденусь? В банный халат?

– Помочь? – прилетает незамедлительно, и сглатываю на полуслове. Что… если – да? Понимаю, как провокационно выгляжу сейчас. Растерянный, с мокрыми волосами, голый по пояс и с…

– Сам! – выходит резко. Он это услышит и озадачится.

Мне под коленку толкает носом Арчи, пёс встревожен и настойчив. Тщательно вытираю руки – знаю, как он не любит влагу на шкуре. Вешаю полотенце на шею и наклоняюсь погладить собаку. Ладонь собирает с шерсти капли… Не понял? Это же не могут быть слёзы. Только не Яр. Выбираюсь из ванны – сильный судорожный выдох по правую руку опаливает пальцы. Замираю.

– Яр? – присаживаюсь, как полагаю, напротив – опираюсь на его согнутое колено. – Яр, – протягиваю руку, осторожно, понимаю: из темноты, сделай я что не так, безжалостно прилетит сильная подача. Дотрагиваюсь до лица лишь кончиками пальцев. – Можно? – и я туда же: почему слепые всегда задают этот вопрос? Яр не отвечает, но дыхание сбивается. Он смотрит на меня. Разворачивая лицо так, чтобы не мог коснуться щеки. Скольжу большим пальцем по виску, потом под нижним веком. Это не слёзы, а пот… холодный пот… и крупный озноб. Как знакомо! Вытираю краем полотенца его лоб. Снова выдох… или всхлип. Продолжаю исследовать лицо, понимаю, какое это сумасшествие, учитывая его состояние, но оторваться не могу. Мне оно нравится своими правильными чертами. За исключением одной – резкий, острый шрам, расчертивший красивое лицо. Яра передергивает, когда касаюсь его осторожно, он зажимается. По собственной коже бегут табуном крупные мурашки… Наверное, от взгляда его, почти осязаемого. А неловкости всё меньше, её вытесняет жгучая заинтересованность. Чувствительные пальцы касаются едва ощутимых рубцов. Шрамы на лице…

– Яр. Возвращайся, – непроизвольно выдают губы, и я облизываю их, потому что предательски пересохли, а голос глохнет. Ладонью перебираюсь на его плечо, чуть сжимаю. Вздрагивает. Накрывает своей. У него ледяные пальцы, и это промораживает меня до костей. Сжимаю руку Яра, встаю и тяну за собой. – Пошли! Нужно умыться.

Он неожиданно просто подаётся за мной, перехватывая ладонь в цепкий захват, и сам втаскивает меня в ванную, ставит у стенки и включает воду. Она приятно успокаивающе шелестит, и помещение постепенно наполняет пар.

– Яр… дурак… у меня же титан… горячо! – меня качнуло, движением вперёд влипаю в его спину лицом, вернее, лбом. В грубую синтетическую вязку джемпера. В его запах. Следующее, что понимаю: обнимаю за стройный напряжённый – будто сейчас пресс качает – торс. – Успокойся.

А кого я успокаиваю? Сам похож на пережатую пружину. Мы одного роста и одного телосложения. Мне нравится. Выпрямляюсь, продолжая замыкать кольцо рук. Кто бы мне всё объяснил! Но под моей ладонью плоский живот вдруг начинает расслабляться. Пальцев касается горячая влажная рука… кожа сморщилась от кипятка.

– Яр…

– Можно?

– Да, – сил не хватило даже на благоразумную паузу подумать, о чём просит этот странный человек. Наверное… мне уже неважно? Наверное… мне уже мало просто слов?

Ярослав

Жар в теле, распространяющийся от его рук, постепенно отогревает холод. Разум отключается слишком быстро, чтобы анализировать. Развернувшись в кольце тёплых рук, обнимаю за поясницу, прижимая к себе и сильнее, чем следовало, сжимая руки. Лбом трусь о его лоб, отмечая уплывающим разумом – у него яркий румянец, и не могу не умилиться такой… неиспорченности, такой искренности. Когда касаюсь губ – он вздрагивает. Пробую на вкус их сладость, не могу ограничиться лёгкими прикосновениями, блядская натура требует большего, а судорожный, едва слышный стон Геры только подстёгивает к продолжению. Кончиком языка касаюсь по контуру, проталкивая его внутрь и задевая язык мужчины, толкнувшийся мне навстречу и сразу отступивший…

Сколько я его так мучил – не скажет ни один из нас, но каждый раз, когда Гера хотел отстраниться, я тянул его обратно и в какой-то момент поймал себя на мысли, что не просто целую, а буквально трахаю его рот языком, а он, видимо, поняв, что сопротивляться бесполезно, но ещё и травмоопасно – хватка моя стала уже просто удушающая, – смирился и только жадно глотал воздух, постанывая на выдохе.

– Герман, – отстранившись с неохотой и открыв глаза, выдыхаю сквозь зубы: – Я тебя выебу сейчас.

– Ты. Слишком. Прямолинеен, – не пытается отстраниться, но внутренне напрягается, хотя и старается этого не показывать.

– Считай это моим единственным недостатком.

– Да?.. А остальные?

– Остальные – это продолжения моих достоинств.

– Яр, я тебя хотел поддержать…

– У тебя получилось, – ухмыляюсь, разжимая руки и чуть отступая, чтобы вернуть ему зону комфорта. Нежная, не по-мужски чувствительная кожа так и манит к ней прикоснуться, но так не вовремя включается мозг, как после перезагрузки. – Только в следующий раз, когда меня накроет, держись подальше, целее будешь.

– Я постараюсь, – забавно хлопает ресницами, словно стараясь что-то рассмотреть. Становится не по себе, как будто в моих силах вернуть ему зрение, но увы, блядь, от меня это не зависит. – Но не обещаю.

– Тогда я не обещаю, что в следующий раз буду предупреждать о своих дальнейших действиях, – лёгкий отходняк ещё кружит голову избытком адреналина, но в целом состояние удовлетворительное. А обычно сутками отхожу. Чудеса.

– Может… – снова краснеет и вертит головой по сторонам, видимо, в поисках одежды. – Сменим тему?

– Ты бы ещё догола разделся, а потом предложил мне остаться друзьями. Чудище, халат хоть одень, – цепляю мягкую ткань и заматываю его вместе с головой. – Всё, будем считать, ты меня «посмотрел», как я и обещал. Всё потрогал?

– Член забыл, – бубнит обиженно, выпутываясь из ткани. Спустя мгновение слышится крик. – Яр, блин! – он с руганью отдёргивает руку, как будто я ему змею подложил, а это всего лишь член. Что? Он сам сказал. – Извращенец!

– Ой, да ладно, – открываю дверь и впускаю свежий воздух в ванну. – У тебя такой же. Почти. Чуть потоньше…

– Это ты когда понял? КАК?!

– Бедром притёрся. А что?..

– Лучше замолчи.

– Кстати, про извращенца… Рассказать, в чём именно у меня это проявляется, м?

– НЕТ!

– Показать?..

– Изыди, демон!

– Как – изыди?! Ты же ужин хотел. Кстати, у меня с готовкой не очень, я больше для любви создан.

– Коньяк на верхней полке.

– О…

Герман

Я знал, что будет поцелуй. Но к такому взятию моего рта готов морально не был. И его руки… сильные и… очень сильные… каждое движение по моей коже сопровождалось отливом в пах, и у меня почти встал, держусь чудом, чтобы не выглядеть в его глазах таким доступным. Ох! Да пусть уже что хочет, то и думает! Если двинется ниже поясницы, мой стон будет решающим аккордом. Я знаю, как выгляжу. Я выгляжу неплохо. Но при этом довольно сдержанный, как бы сейчас меня не колбасило в руках Яра. Никогда не верил, что любовь – это химия тел и запахов, искал надёжность и грамотность в проявлении чувств. Сам не мог ощущать кого-то так ярко, боялся показаться холодным и равнодушным, и тем самым обидеть. Я не стесняюсь, говорил уже, боюсь поверить, что это по-настоящему моё и оттолкнуть ненароком, даже не поняв.

Но не Его.

За Яра цепляюсь в отчаянном порыве устоять на ногах. Рад, что он не погрузился в прострацию сильнее, а выкарабкался, едва не сорвавшись. И как же благодарен, что он не ломает меня, окончательно прогибая под неизбежность, а даёт время выдохнуть… Просто выдохнуть и начать привыкать. Мы говорим, снижая коэффициент возбуждения. В его голосе будоражащая наглая хрипотца, она не даёт мне расслабиться и остудить голову. Шутки, скорее подъёбки. Мать твою, он мне в руку вложил свой член! Делаю вид, что возмущён, а сам хочу наглаживать эту плоть и даже больше… Беру себя в руки, ну… почти беру.

– Под «с тебя ужин», – продолжаю после его «коньячного оживления», – я подразумевал вынуть из холодильника и разогреть в микроволновке уже готовое рагу. Сделаешь? И там ещё помидоры и огурцы есть.

– Так бы сразу и сказал. А коньяк?

– И коньяк! – улыбаюсь. Отпустило.

Максимально быстро перебираюсь в комнату, абсолютно не уверенный в том, что Яр не следует по пятам за мной, иначе в параноика превращусь. Из шкафа наугад хватаю две футболки. Одну надеваю на себя, осторожно пропихивая раненую кисть в рукав, вторую несу для Яра. Блин, штаны. Останавливаюсь, чтобы застегнуть. У ноги чувствую тёплый упругий бок Арчи. Глажу по голове, да он и сам видит, что всё в порядке.

Ярослав

– Я хочу белую, – заявляю безапелляционно, когда он протягивает мне тёмную футболку.

– Э… – теряется, и мне эта его растерянность импонирует, – а которая белая?..

– Которая на тебе.

– А какая разница? – искренне недоумевает.

– Я. Хочу. Белую. И она на тебе. Снимай.

Под своё тихое «твоюжмать» он стаскивает с себя футболку, бережно просовывая пострадавшую конечность в рукав. Протягивает мне. Вот если бы он сейчас мою рожу ухмыляющуюся видел – он бы снова покраснел.

Покрутил в руках, подумал…

– Ты тупо меня раздеть хотел, да?.. – доходит до мужика не сразу, а когда доходит, он всё-таки вспыхивает.

– Нет. Я очень придирчив к моде.

Тащусь к нему, продолжая ухмыляться, Арчи у его ног хмурит брови, на что показываю ему язык, а он встряхивает ушами. Помогаю Гере одеть обратно белую, я всё равно её засру, себя знаю.

– Та же, – хмурится и, придерживаясь за стенку, идёт на кухню.

– Передумал, – пожимаю плечами, стараясь предположить, чувствует ли он, как я залипаю на его заднице, обтянутой джинсой…

Сам накладываю вкусно пахнущую мешанину из овощей и крупных кусков мяса на тарелки: один стащил сразу, пальцами влез в подливу, облизал – всё равно не видит и не выругает. Напротив, смотрит чуть в сторону, доверчиво улыбается. Сую в полуоткрытый рот половинку помидора черри. Хмурит брови и толкает руку:

– Зачем?

Коньяк и широкие тяжёлые стаканы стоят рядом. Наливаю по одной трети, ясно-понятно, что глумимся над аристократом, но выпить нужно. Смыкаю длинные пальцы Гера на стопке, а сам вспоминаю, как он мой член на секунду сжал и руку отдёрнул, словно обжёгся. Сам стукаю своим стаканом.

– Давай, фюрер. За твоё потрясающее везение.

– Издеваешься, – не вопрос, а констатация факта, отпивает медленным глубоким глотком, растирая алкоголь языком, плотно сомкнув красивый чувственный рот… Залипаю на движении горла и кадыка на сильной шее. Ставит стопку и медленно накалывает кусок картофеля. Я просто смотрю, а внутри закипает терпение. Замахиваю свою порцию без прелюдии, будто бы сразу в желудок падает, опускаю глаза в тарелку, чтобы Гера вместо рагу не сожрать, ем быстро. Вижу боковым зрением, как он снова берёт коньяк и уже вторым глотком осушает стакан. Сидит какое-то время, поглаживая его у самой кромки, потом снимает очки и откладывает в сторону. Понимаю, что надо что-то сказать, просто наливаю по второй.

– Может, на брудершафт?..

– Мы уже знакомы, – отворачивается в стену, пока внаглую тащусь со стулом к нему, сев вплотную, задеваю коленом.

– Это такой обычай.

– Да? Целоваться после коньяка?

– Почти, – приближаюсь к лицу, не найдя сил убрать улыбку. Когда моё дыхание касается его губ, он снова розовеет, и меня это выносит похлеще, чем если бы он снял штаны. Такой неиспорченный, пра-а-авильный, что хочется самому научить его плохому… Касаюсь губ, уже не осторожничая, а приобняв за шею, углубляю поцелуй с напором, чуть прикусывая его тёплые губы, и почти сразу отстраняюсь.

– Больше не дам тебе пить, – хрипло выдыхает и сглатывает с трудом.

– Не переживай, – нагло ухмыляюсь, он же хмурит брови. – Если надо, я же сам возьму. Кстати, пить на брудершафт будем?

– А сейчас что было?

– Я тебя поцеловал. Но выпить-то забыли. Придётся ещё раз.

Герман

Чёрт бы побрал эту скованность! Она кандалами по рукам и ногам, хочу… но не могу расслабиться. Хочу верить в эту нагловатую искренность, вспоминая и озноб, и первый поцелуй… А сижу, словно забили в задницу чоп, и плавлюсь под влиянием момента. Пью, как чопорный сноб, ем, как на светском рауте. Зачем рисуюсь? Если сейчас просто хочу человеческой теплоты и поцелуев.

Как почувствовал. Не был бы так зажат – улыбнулся бы ярко.

А он предлагает брудершафт, а на деле крадёт поцелуй и уже разводит на второй, подпаивая довольно неплохим коньяком. Если сейчас напьюсь – дело точно закончится… Сексом? А в чём дело? Решил неприступного девственника из себя построить? Яр сплетает наши руки, шепчет в самое ухо… до мурашек… «До дна!» Я покорно замахиваю порцию алкоголя, а закусываю горячим коньячным поцелуем. Следующие десять минут мы сосёмся, как подростки, входя во вкус с каждой минутой, оглаживая волосы и шеи друг друга. Его колено между моих ног толкает во внутреннюю часть бедра, очень близко к паху. Я завожусь от его напора и силы, эйфория от выпитого начинает отключать любое стеснение сразу после благоразумия. Ладони обретают право ласкать. Яр замирает, почувствовав мою руку на своем колене, и начинает медленно двигаться вверх, а потом впивается в мои губы с утроенным желанием.

Коротко бухнул Арчи, напоминая, что шоу, конечно, захватывающее, но и псу нужна полная миска хлеба, а не зрелищ. Матерясь, Яр отпочковывается от меня и идёт за собачьим кормом. Я сижу с мокрыми, искусанными губами, словно заново учусь дышать.

Минут через пять меня решительно берут за руку, я даже спросить не успеваю.

– Мой фюрер, сориентируй меня… Ты же не девственник? – моя фраза опять глохнет в глубоком поцелуе. Зачем спрашивал, если, по сути, его мало волнует, что отвечу. Когда ладони Яра скользнули мне под футболку, проходясь по сжавшимся на раз-два горошинам сосков, не выдерживаю. Мой стон летит ему в губы, в горло, в лёгкие… И это не просто стон. Внезапно упираюсь ладонью в сильно вздымающуюся грудь парня напротив. Забинтованной кистью, будто спасаясь, прикрываю рот. Дай бог, чтобы понял, насколько это слишком стремительно для меня, и не обиделся. Похоже… понял… проводит ладонями по плечам до локтей и снова вверх, рассматривает, лаская уже глазами, продолжая брать с остатками моей воли. Слышу звон горлышка бутылки о край стопок. По третьей. Пальцам руки помогают обхватить стакан. Коньяк обжигает губы, а потом нутро. Получаю помидорку с комментом: «Ну нет, бля, у тебя лимона, фюрер!» И начинаю закатываться настоящим, пьяным, счастливым смехом, запрокидывая голову. Теперь он точно может делать всё.

====== Глава V ======

Ярослав

«Еб твою мать!» – вопит подсознание, пока курю на подоконнике, рассматривая, как поддатый препод сексуально моет посуду. Получается у него, готов признать, очень хорошо, хотя я уже и воду проверил, не горячо ли, и спросил, не нужна ли помощь, а он упёрся слепым взглядом в раковину и сопит стоит, на вопросы – только головой мотает… Трахаться хочет. Я это не только вижу, я это чувствую. И повезло ему, что я стресс снял недавно, а то с выдержкой у меня всегда была вражда.

Дым тонкими струями тянется по потолку, разгоняемый сквозняком из форточки. Прикрыв глаза, беззвучно выдыхаю, рукой сжав пах, останавливаю приток крови. Всё тело ломит как при гриппе, и нарастает температура, а он стоит, блядь, посуду моет!

Совершенно детское чувство, вытянутое из кладовой памяти, такое сильное и яркое сейчас просится наружу. Хочется плюнуть на его загоны и принципы и тупо разложить на столе. Но сразу срабатывает блок. Растираю грудь, проверяя, все ли шрамы на своих местах, признавая, что и к себе кого-то подпустить близко не смогу. Комплексы по поводу внешности, выработанные и взращенные самим собой, никак не хотят отпускать. Не думаю, что Геру прельщает перспектива быть поставленным раком и тупо подставиться, ему надо большего, а как это «большее» дать – пока не решил.

– Герман, – зову осторожно, чуть прикусывая губу, он замирает с так и не опущенной мыльной губкой на тарелку, – давай, я тебя помою?.. – признаю, я – мазохист.

– Ярослав, – переходит на тон, которым, скорее всего, лекции зачитывает. – Иди в жопу!

– Фу, как это банально. Есть масса мест на теле… – в меня летит мыльный мокрый снаряд, причём точно в цель. – Понял. Не дурак.

Выбрасываю окурок за окно, Гер хмурит брови, словно чувствуя, что я загаживаю его придомовую территорию.

– Что за звуки? – спрашивает, когда, наконец, наводит порядок, осилив больной рукой две несчастные тарелки, кто б ему больше мыть дал. – Яр… Это Арчи?

– Да, – хитро улыбаюсь, обходя Фюрера стороной.

– Что с ним? – звучит тревожно, и не скажу, что стыдно становится, но успокоить бы надо.

– Он на ручках. Радуется.

– Он скулит.

– Нет. Ему весело.

– Зачем ты его поднял?!

В этот момент я таскаю на руках здоровенного коня, которого назвали собакой, тиская его густую мягкую шерсть, словно щенка. Всегда хотел собаку, но от меня даже тараканы разбегаются, и соседи часто съезжают.

– Ярослав, – не нравится мне его тон, ставлю меховика на лапы и чуть отталкиваю, типа я не при делах. Арчи в полном недоумении шлёпает к хозяину, пристраиваясь у его ног. – Ты устал, тебе пора спать.

– Время детское.

– Не переживай, коньяк тебя уложит. Ты спишь…

– С тобой?

– На диване. Все принадлежности где-то… там.

– А историю?

– Какую? – идет неторопливо к себе в комнату, плюхаясь без сил на расстеленную кровать. Его светлая кожа выигрышно смотрится на иссиня-чёрном постельном белье… и я опять начинаю думать не о том.

– Как какую? Как вы в сорок первом году…

Пока я ржу, он утыкается лицом в ладони и просто падает на лопатки. Радостно лает Арчи. Я и сам ухмыляюсь, видя такой искренний заразительный смех. Но скоро ночь. И я знаю, что ничем хорошим это не кончится.

Герман

Мыться собираюсь сразу, как просмеялся. Яр мне пакет на забинтованную руку накрутил явно со знанием дела и раз десять предложил потереть спинку. Я ему выдал новое постельное бельё, велел стелиться и вошёл в ванную. Через минуту Соколов мне крикнул, что Арчи просится до ветру, да и сигареты закончились, и последующий хлопок двери констатировал факт отбытия на прогулку. Успею принять ванну? Может, хоть немного успею полежать в тёплой воде… Ну должны же быть у человека заскоки. Я люблю перед сном поотмокать. Потом спится спокойнее.

Пока ванну набирал, досчитал до шестидесяти и скурил сигарету, что делал уже крайне редко, потерял вкус, а привычка прикладывать руку ко рту осталась, особенно когда нервы польку танцевали. Лёг в ванну, пожалел, что не добавил немного пены, ну, да ладно. Главное, чтобы Яр этого не увидел, а то растерзал бы подъёбками на британский флаг. И вообще, я пить не хотел, то, что пьяный – водила виноват. Пьяный, слепой с порезанной рукой – сокровище, «упускать нельзя оставить». Запятую сами влепите, если головоломки любите.

Расслабиться полностью не позволяет дёргающая боль в кисти, которую даже «местная анестезия» не облегчила. Думаю о губах, меня недавно целовавших, о руках, так просто касавшихся, сам себя оглаживаю, кусая изнутри щёку. Докатился. Но чувство саморазочарования становится в очередь за острым желанием дотронуться до члена. Спускаю воду из ванны и включаю душ. Можно выкрутить холодную и свести возбуждение на нет, а можно… сделать тёплую, небольшим напором растекающуюся по телу. Делаю это медленно, добираюсь правой рукой до полуэрегированной плоти, парой-тройкой движений довожу до стояка. Из шкафчика на стене вынимаю лубрикант, капаю на ладонь и продолжаю. Всхлипываю. Никогда не умел красиво дрочить, даже в таком деле сам с собой зажимался. А сейчас, по пьяни, получается сразу словить нужный ритм, опираясь предплечьем и локтём в кафельную стену, зачем-то зубами прикусить и так раненую руку. Догоняю оргазм быстрее обычного, догадываясь, чья заслуга моего «успеха», прикусывая губу и резче выдыхая стоны.

И именно в этот пограничный момент, когда «вот-вот» – спину опаливает горячее дыхание.

– Помочь? – впервые слышу его голос без подъёбки, и это настораживает. Сказать, что у меня всё, что было, вниз ухнуло вместе с сердцем – это ничего не сказать.

– И как давно ты тут стоишь? – выходит смазанно и нечётко, руки сами к паху тянутся, чтоб прикрыться, спина покрывается потом, хотя в комнате достаточно душно.

– Рот закрой, – командует, положив на всякую субординацию. – И иди сюда.

Не просит, нахально требует и подкупает своим упрямством. Уверенно обнимает за пояс, подтаскивая к себе. Чувствую, как у него намокает одежда, а ремень на штанах неудобно впивается мне в бёдра. Собственные страхи неволят сильнее оков, кисть, что продолжает болеть, не даёт в полной мере оттолкнуть руки, спускающиеся от груди по торсу к паху.

– Яр?!

– Я сказал – заткнись, – разворачивает лицом к себе, облизывает нижнюю губу, словно пробуя, и, когда открываю рот, чтобы начать на него орать – целует, не так, как раньше, а нежнее, глубже, языком доставая до моего и обтираясь своим…

Чувствую его руки на бёдрах. Кружит около, и когда теряю бдительность, оплетает тугим кольцом член, скатывая чувствительную кожицу и снова раскатывая по стволу, подстраиваясь под мои желания. В то время как я мечтаю его придушить и обнять одновременно, он продолжает резко мне надрачивать, в то же время тягуче-медленно трахая рот языком. На контрасте всё чувствуется острее. Кожа, как воспаленная, хватает каждую ласку, начинает зудеть в местах, где только были прикосновения, и это становится похоже на ломку. В момент, когда оргазм не просто подкатывает, он выстреливает и накрывает с головой, забрав всякую способность ориентироваться в пространстве, – выстанываю на грани крика.

Яр продолжает руками ласкать член, размазывая по стволу и яйцам мою же сперму, словно ему всё ещё мало стонов и дрожи. Я чувствую его стояк, прижатый к своей заднице, он специально вжимается сильнее, давая понять – ему это нравится, но дальше допустимого не заходит. А мог бы. Если бы надавил – я бы сдался, наверно…

– Выдыхай давай, – ухмыляется мне в губы и, противно чмокнув, отстраняется, присаживая меня на борт ванной. – И меняй уже красный цвет на естественно-бежевый, а то в твоём возрасте столько краснеть вредно для здоровья. А в моем – опасно, и тоже для твоего здоровья.

На автомате выдыхаю, в темноте не видно кругов перед глазами, но они, кажется, сейчас мне ресницы цепляют. И ноги, как ватные, отказываются тело в вертикальном положении держать. Это я себя считал зажатым? Да у меня язык онемел, и в ушах колокольчики, а сзади… хорошо Яр не видит, потому сижу на краю ванны. Ощущаю себя подростком, которого застукали и показали мастер-класс. После таких демонстраций некоторые в монастырь уходят с комплексом неполноценности, а я сижу и безотчётно слизываю с губ вкус его рта. Яр рядом со сбившимся напрочь дыханием, цедит с матами сквозь зубы катящийся в тартарары самоконтроль. Вот что чувствую всей поверхностью кожи. Слышу, как он возится с душем, протирает воду на полу, потом помогает мне вылезти из ванны и, набрасывая на плечи полотенце, быстрыми движениями сушит кожу.