Текст книги "Сюзи, «Лед Зеппелин» и я"

Автор книги: Мартин Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

СЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ

– Знаешь, Манкс, уже довольно давно мне приходится беречь желудок. Это так надоедает. Раньше я мог есть что угодно, точнее не есть вообще и не было никаких проблем. А с тех пор, как мой желудок раскапризничался, я вынужден следить за тем, как бы не съесть чего–то не того, и чтобы мой желудок не остался пустым. Мука мученическая. То есть – кому охота все время думать о собственном желудке? Мне вот вообще неохота о нем думать.

Я погружаюсь в мрачные размышления о том, чего мне насоветовал мой доктор и чего – доктор из больницы.

– Думал, посоветуют, что–нибудь путевое – куда там. «Ешьте понемногу и часто. Не курите помногу. Не пейте на пустой желудок». Вот ведь нудятина. По мне, так если у тебя начались желудочные боли, доктор должен выписать что–нибудь, чтобы они прошли… А то зачем они вообще нужны, эти врачи? Ты просто хочешь, чтобы тебя вылечили, а не лезли с никчемными советами. Я туда пришел не для того, чтобы меня просвещали насчет диет, – я просто хотел, чтобы мне поправили желудок. Как я могу следить за диетой, когда я вообще терпеть не могу есть?… И с тех пор меня одолевают сомнения: доктора вообще понимают хоть что–нибудь?.. Рассмотрим свидетельства. Я только и пекусь о том, чтобы правильно питаться, не курить лишнего, не пью пива на пустой желудок – все, что полагается. И что дальше? Боли в желудке. Но вот вчера я встретил Фрэнсис, ту женщину из Саутгемптонского университета, с которой мы общаемся по электронке. Она студентка, изучает философию и вообще не ест, и все время слушает музыку, а в прошлом году распорола себе ногу куском стекла. Мы приняли по пинте пива в пабе в городе, пошли ко мне домой, посмотрели видео, послушали музыку и, в конце концов, под бутылочку виски, шесть банок пива и две пачки сигарет завалились в постель. И каковы результаты? Моему желудку сроду не было лучше.

– То есть, ты хочешь сказать, – уточняет Манкс, – что если женщины, включая тех, кто на двадцать лет моложе тебя, будут навещать тебя в Лондоне и спать с тобой на регулярной основе, это будет огромным благом для твоего здоровья?

– Несомненно. Как для физического, так и для умственного. Заикнись об этом врачам – они и ухом не поведут. Просто скажут – ешьте йогурт.

Манкс замечает, что даже если доктора и поведут ухом – проблемы это не решит.

– Ведь не могут же они тебе прописать секс с медсестрами.

– Наверно, нет. Хотя я не раз думал, что раз я не покладая рук пишу книги, которые несут счастье и радость нации, нация могла бы чем–нибудь отплатить. Поставка мне любовниц через Национальную службу здравоохранения – отличный вариант. Я был бы счастлив, уверен в себе и, возможно, лучился бы здоровьем. Я бы написал больше книг, и все бы выиграли.

– А женщины?

– Они бы тоже выиграли. Я бы выслушивал их проблемы. А всякая студентка, которая желает проехать аж из Саутгемптона, чтобы со мной переспать, однозначно нашпигована проблемами. Юная Фрэнсис не ела двое суток к тому времени, как мы вошли в паб. Я заставил ее съесть две пачки чипсов, а ее специалист по питанию не может даже этого. Я, вероятно, спас ей жизнь.

– Ну а сегодня как твой желудок?

– Опять плохо, – признаюсь я. – А Фрэнсис уехала обратно в Саутгемптон, так что, возможно, я на пороге затяжного приступа болезни. В общем, жизнь штука тяжелая, и стареть жутко противно.

СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ

Мы приплясывали и махали руками часа полтора. Наши тела пышут жаром. Сейчас «Гринз–Плейхаус» – единственное теплое место в озябшем городе. Моя футболка, пропитанная потом, облепляет торс. Лицо Черри влажно поблескивает, когда на него падает свет. Ее вечно взъерошенные рыжие волосы намокли и обвисли.

Мне на плечо ложится рука, в давке я кое–как оглядываюсь. Это Грег. Он улыбается. Он почти касается губами моего уха.

– Чудовищные Орды Ксоты побеждены, – произносит он.

Я улыбаюсь в ответ и энергично киваю. Мы в экстазе. Но это последний миг нашей дружбы.

Голая грудь Роберта Планта поблескивает в лучах прожекторов. Ему не сразу удается заставить людей себя услышать.

– Эту песню мы написали, когда впервые научились петь по–американски…

Звучит длинный начальный аккорд, и мы ударяемся в крик. Джимми Пейдж выдает самый известный рифф в мире, точь–в–точь как мы его пели в тот же вечер на автобусной остановке: бессмертное начало «Лед Зеппелина II» – «Целая уйма любви».

Пол дрожит гула барабанов и топота наших ног. Рифф «Целой уймы любви» заполняет зрительный зал, и люди теряют над собой контроль. В меня бьют волны тел, я мотыляюсь из стороны в сторону, пока наконец под напором сзадистоящих не вылетаю вперед. Остатки металлических барьеров сметены, меня прижимает к самой сцене и, взглянув вверх, я понимаю, что мои глаза – как раз на уровне ног музыкантов. Перевозбужденные фанаты начинают взбираться на сцену, и собственная охрана группы вылетает из кулис и начинает сбрасывать их обратно в толпу.

Приплюснутый к сцене, я, при своем росте, могу смотреть только вверх. Когда Роберт Плант подходит к авансцене, он всего в шести дюймах от меня. Люди, которые стоят сразу за мной, тянут руки, чтобы к нему прикоснуться. Я пытаюсь сделать то же самое, но не могу высвободить конечности. Я не в обиде. Я и не представлял, что окажусь так близко от «Лед Зеппелин». Зед выскакивает на сцену и умудряется прикоснуться к Джимми Пейджу, прежде чем ассистенты хватают его и выкидывают обратно в толпу, – и когда он пролетает над толпой, я вижу, что он улыбается.

Я тоже улыбаюсь, потому что это справедливо: Зед отныне и навсегда будет парнем, который потрогал Джимми Пейджа. Я высовываю язык и лижу сцену. Не знаю, почему я это делаю. Но мне это не кажется безумием. В мою руку впиваются пальцы, я узнаю лак для ногтей на маленькой ручке Черри – это она пробивается ко мне. Ей приходится изо всех сил подтянуться, чтобы увидеть музыкантов, и она повисает на сцене так, что ноги болтаются в воздухе, и ей не дает упасть напор толпы.

Когда рифф переламывается в психоделическую среднюю часть, Роберт Плант проходит к терменвоксу. Он начинает гладить воздух вокруг инструмента, и странный вой, похожий на вой банши наполняет зал. Пронзительная электронная атака переходит в крещендо, когда Джимми Пейдж извлекает еще более причудливые звуки из своей гитары. Он поворачивается к усилителю, так что скрипящие жернова акустической петли рвутся из громкоговорителей. Бас и ударные по–прежнему неудержимо гремят в такт. В этот момент меня так переполняют чувства, что я, повернувшись к Черри – а ее лицо всего в дюйме и развернуто ко мне – я целую ее в губы, а она целует меня в ответ очень даже сильно и просовывает язык мне в рот.

Мне хорошо, потому что это первый раз, когда меня как следует целуют, и всего в паре футов от меня «Лед Зеппелин» играют «Целую уйму любви». Мне так хорошо, что меня даже не удивляет, что я только что поцеловал Черри, потому что мне надо было кого–то поцеловать. Как будто прочитав мои мысли, группа переходит к старой ритм–н–блюзовой теме «Каждому нужна любовь». Зрители скачут вверх–вниз, и Черри ослабив хватку, отваливается от сцены и падает боком в мои объятия. Роберт Плант переходит на визг – это протяжный вопль желания. Музыка вдруг прекращается, и певец отчитывает охранника, который, размахивая фонарем, пытается согнать со сцены фанатов. Затем банда возвращается к своей яростной вариации на тему старых ритм–н–блюзовых композиций и песен Элвиса, после чего взрывается блюзом собственного сочинения «Я на тебя запал», до того тяжелым, что, кажется, под весом его нот может прогнуться сцена. Черри прижимается ко мне. Джимми Пейдж заворачивает такие ноты, что его лицо искажается от напряжения. Мы из сочувствия гримасничаем в ответ. Маленькое тело Черри пышет жаром. Она хватает мою ладонь и сжимает ее сильней и сильней под долгое гитарное соло, настолько мастерское, что толпе не остается ничего, кроме как изумляться и боготворить. К тому времени, когда соло заканчивается, ноготки Черри впиваются в мою кожу, как когти хищного зверя, и она поворачивается и снова яростно целует меня.

– Джимми Пейдж! Джимми Пейдж! – говорит Роберт Плант, и опять грохочет «Целая уйма любви», как поезд у Сентрал–стейшн в Нью–Йорке, потерявший управление и летящий к катастрофе. Идеальный гитарный рифф повторяется снова и снова. Та–да та–да ДА та–да та–да. Зрители сходят с ума и карабкаются на сцену. Охрана с боем спихивает их. Гитара обрывается в раскат барабанов и – конец.

– Спасибо всем огромное! Спокойной ночи!

ВОСЕМЬДЕСЯТ

Зрители в тоске кричат «бис». Я вою вместе с ними, но я уже отчасти пришел в себя – до меня начинает доходить, что я целовался с Черри. Она по–прежнему держит меня за руку и явно не собирается отцепиться. Эйфория понемногу выветривается, я начинаю осознавать, что все пошло не так. Меньше все на свете мне нужно заводить отношения с Черри.

Я отнимаю у нее свою руку и оглядываюсь по сторонам. Мне улыбается Зед. Я в ответ тоже улыбаюсь, но через силу. Зед же говорил мне, чтобы я гулял с Черри. Он явно видел, как мы целуется и держимся за руки, и решил, что это путевая мысль. Я в этом не убежден. Черри выросла в моих глазах, когда рванула к сцене. Она определенно показала себя куда более активным и преданным поклонником «Лед Зеппелин», чем Сюзи, которая осталась где–то сзади, возможно – из вредности. Но Черри – это не Сюзи с золотыми волосами, и никакой восторг от «Лед Зеппелин» этого не изменит.

Я представляю, что́ начнется в школе, если народ узнает, что я гуляю с чумичкой Черри. Все будут смеяться. У меня вспыхивает лицо – я понимаю, что ребята из школы, возможно, видели, как мы с ней целовались. Я отступаю назад, подальше от нее. И хотя Черри, сияя улыбкой, смотрит на меня, я стараюсь не встречаться с ней взглядом – вместо этого я усиленно начинаю орать «бис».

Группы всегда играли на «бис» в «Гринз–Плейхаусе», однако иногда это было чистой проформой. Если группа так себе, и зрителям, в общем, фиолетово, музыканты выждав тридцать секунд возвращались на сцену. С «Лед Зеппелин» было наоборот. Зрители истерически орали, требуя их возвращения, но сцена долго оставалась пустой – куда дольше, чем на любом другом концерте.

Концерт – по–английски «gig». Интересное слово. Оно раньше означало что–то вроде повозки, а также прихоть, волчок или ветреную девицу. «Оксфордский словарь» не знает, почему оно стало означать еще и музыкальное мероприятие. «Словарь Брюэра» говорит, что впервые его использовали в этом смысле американские джазовые музыканты в тридцатые годы, но откуда это слово произошло, он не знает.

Вышибалы пользуются передышкой, чтобы снова занять свои места перед сценой, и нас оттесняют назад. Черри не отпускает меня, и мы оказываемся рядом с Грегом и Сюзи.

– Фантастика! – орет Грег мне в ухо. Я ощущаю, что не только выпивка и группа порадовали Грега. Он сблизился с Сюзи. Из–за Фионы и Зеда Сюзи жутко расстроена. Ей очень даже может потребоваться немедленное утешение. Сегодня дома у Сюзи никого – ее родители уехали. Я отчаянно пытаюсь нащупать способ отшить Грега и утешить ее самому.

Поэтому я отпускаю какой–то смехотворный комментарий насчет Атлантиды, которая вознеслась из волн, чтобы приветствовать Фантастическое Драконье Войско. Грег смотрит на меня с жалостью, как мужчина, который уже вырос из детских игр. Сюзи вообще на меня не обращает внимания и отворачивается к сцене.

Я проклинаю себя за то, что сморозил такое. В момент накала страстей и возбуждения вечно я делаю все не так.

Зед налетает на Сюзи и улыбается ей, и начинает заливаться о «Лед Зеппелин». Сюзи смотрит на него холодно и прижимается к Грегу. Черри хватает меня. Она снова надела очки, у нее возбужденный вид.

– А теперь я могу вступить в Фантастическое Драконье Войско? – кричит она.

Я ее ненавижу.

Зал ревет. Никто не сойдет с места, пока мы не услышим «бис». Когда «Лед Зеппелин» снова выходят на сцену в руках у Роберта Планта цветы.

– Это цветы Дженни! – радостно орет Зед и бесстрашно вскакивает на какой–то уцелевший обломок сиденья и начинает приплясывать. В мире Зеда нет ничего неправильного. Он по–прежнему в своей бекеше, но снял футболку и размахивает ею в воздухе, как маленьким, но победоносным знаменем «Лед Зеппелин». Его голая грудь блестит, как у Роберта Планта.

Джимми Пейдж начинает риф из «Сердцеедки», и толпа снова взрывается.

ВОСЕМЬДЕСЯТ ОДИН

Я представлял себе американских астронавтов, летящих по орбите Земли. У них были друзья, которые ходили по Луне, и родственники, которые воевали во Вьетнаме. Президент Никсон был в восторге от обоих подвигов. Астронавты, возможно, потеряли родственников во Вьетнаме, а эти самые родственники, возможно, ходили смотреть на «Лед Зеппелин» за год до того, как их призвали в армию. Они были среди тех 16 тысяч зрителей в «Спектруме». Это куда больше, чем могло вместиться в «Гринз–Плейхаус», но никого из зрителей в Глазго не ждала гибель во Вьетнаме. Я читал, что «Целая уйма любви» была очень популярна у американских войск во Вьетнаме, но не знаю, так ли это на самом деле.

Я представлял себе, как астронавты пролетали над Глазго, и на приборах у них появлялись странные мощные сигналы. Они глядели на Шотландию и удивлялись, откуда эти мощные выбросы энергии, но их приборы еще были недостаточно совершенны, чтобы это установить.

Высоко над ними инопланетяне, составлявшие карту солнечной системы, также замерли и посмотрели вниз. Их приборы были куда совершеннее, и инопланетяне знали о концерте «Лед Зеппелин». Такие у них были совершенные инструменты, что можно было прочесть плакаты на стенах и услышать музыку. Они ее записали и отослали на свою родную планету. «Лед Зеппелин» шествовал по Вселенной.

ВОСЕМЬДЕСЯТ ДВА

Теперь я дальше от сцены. Сюзи и Грег по–прежнему рядом со мной. Видеть, как Сюзи держит за руку Грега, – это все равно что получить отравленную стрелу в сердце. Пятнадцать лет, а жизнь уже кончена. Мне тяжко. Я погребен под пылающим цеппелином.

И все же невероятная мощь «Лед Зеппелин» такова, что едва они начинают играть вновь, мои проблемы меркнут. В «Сердцеедке» есть великолепный момент, когда музыка прекращается, и вступает Джимми Пейдж с длинным гитарным соло. В записи это всегда кульминационная точка, а вживую – еще лучше. Это небывалое гитарное соло. Это гитарное соло, которое сдвигает планеты и приводит в гармонию Вселенную. Мои горести тают. Снова ударяет рифф. Мне всегда нравились риффы. Этот – очень хороший, я готов слушать его снова и снова.

Рифф. Еще одно интересное слово неясного происхождения. «Оксфордский словарь» определяет его как короткую, повторяющуюся музыкальную фразу; происходит якобы от слова «riffle», то есть «ерошить». «Словарь Брюэра» предполагает, что, может быть, это просто–напросто сокращенный вариант слова «рефрен».

Когда заканчивается «Сердцеедка», группа уходит со сцены и включается свет, но зрителям все равно. Мы стоим как стояли. Этот вечер никогда не повторится, и нам не хочется, чтобы он заканчивался.

Некоторые из цветов Дженни по–прежнему на сцене. Дженни будет рада. Я ору так, что горло не выдерживает. Зед дает мне отхлебнуть из маленькой фляжки. Это – виски, слишком сильный напиток для моего юного нёба. Я закашливаюсь, меня прошибает слеза, но голос вновь оживает. Проходит много времени, а толпа не становится тише. Охрана, похоже, нервничает. Мне кажется, что над сценой летают драконы и, пожалуй, еще какие–нибудь мифические существа, которые ждут, что банда вернется. Но я этим ни с кем не делюсь.

В конце концов, музыканты снова выходят на сцену, улыбаясь друг другу и махая нам руками. Джон Бонэм кидает в толпу барабанную палочку, из желающих ее схватить образуется свалка. Роберт Плант снял жилет, в руках у него полотенце, которым он вытирает пот с лица. Они играют еще «Песню иммигрантов» и «Обрыв связи» – обе мои любимейшие. Я рвусь вперед, чтобы затеряться в диком месиве тел. Зеду еще раз удается залезть на сцену, и во второй раз он удостаивается чести быть сброшенным охраной.

Поскольку это был величайший концерт в мировой истории, соответственно, и «бисы» были великими. Обе композиции прокатились в неистовстве, а когда они закончились, толпа была без сил; по–прежнему победоносная, она уже созрела для того, чтобы двинуться по домам.

ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРИ

Банда удалилась со сцены. «Гринз–Плейхаус» сильно пострадал. От многих рядов сидений остались торчать лишь металлические пики арматуры. Ковровое покрытие усеяно кусками обшивки и всевозможным мусором: бутылками и банками, сигаретными пачками, корешками билетов и даже брошенной одеждой.

Несмотря на восторг от концерта, толпа расходится тихо. Из нас высосаны все эмоции. Концерт длился дольше, чем ожидалось, и большинство народа торопится на последний автобус домой. Машин нет ни у кого. Некоторых забирают друзья или родители, но большинству приходится быстренько перейти от музыкального экстаза к прозе общественного транспорта.

На улице студено, и пар от нашего горячего дыхания облаками поднимается к небу. В ушах у меня звенит, и я ни о чем не могу думать. Великолепие второго «биса» очистило мой мозг ото всего. Они сыграли все мои любимые песни. Они сыграли новые потрясающие песни. Они, похоже, были довольны тем, что приехали в Глазго. Концерт получился лучше, чем можно было представить.

Действительность наваливается быстро. На выходе из «Плейхауса» Зед ссорится с Сюзи. Ссорится, в основном, Сюзи. Зед не видит ни в чем ничего плохого. С его точки зрения, он всего лишь отлично провел время, сходив с друзьями на концерт «Лед Зеппелин». Его явно озадачивает, когда Сюзи начинает попрекать его Фионой, которой нигде и не видно. Грег, приотстав, старается не попадаться мне на глаза.

Зед долго выслушивает тирады Сюзи, пока, наконец, его лицо не перекашивает от гнева.

– Да что с тобой? – рявкает он – Вечно ты всем недовольна. Мы только что видели «Лед Зеппелин».

– Да пошел он на хуй, этот «Лед Зеппелин! – взрывается Сюзи.

Зед озадачен. Ему стыдно, что он так ссорится с Сюзи у нас на глазах, и ему стыдно, что она материт банду сразу после концерта. С этим ему сейчас не справиться. Ему было слишком весело, и он слишком много выпил. Он по–прежнему стоит с голой грудью, а его футболка кое–как обернута вокруг пояса джинсов. Он не хочет быть рядом с человеком, который материт его героев, поэтому он просто поворачивается и бросается бежать. Последний раз я вижу его, когда он бежит по Ренфилд–стрит и вопит текст «Сердцеедки», а его длинные волосы развеваются в холодном воздухе.

– Пошли, – говорит Сюзи резко и берет Грега за руку. Они удаляются быстро и явно не приглашая меня в спутники.

Черри тянет меня за рукав. Я о ней совсем забыл.

– Пошли домой, – говорит она.

Мы проходим считанные шаги до автобусной станции на Бьюкенен–стрит. Там людно, кругом полно других фанатов и запоздалых пьяниц, кое–кто сжимает в руках плакаты с концерта, кто–то ест купленную в забегаловке через дорогу жареную рыбу с картошкой из газетных кульков. До последнего автобуса десять минут.

– Правда же было здорово? – говорит Черри.

– Да. Здорово.

Теперь, когда мы остались вдвоем, от воспоминания о наших поцелуях мне все больше делается не по себе. Что если Черри вздумается продолжить прямо здесь? Я обшариваю глазами конечную остановку автобуса в поисках кого–нибудь из нашей школы. Вот стоят несколько знакомых.

Черри явно чего ждет. По–моему, она действительно хочет меня поцеловать еще раз. Я не знаю, что делать. Если бы мы ждали не последнего автобуса, можно было бы убежать куда–нибудь, спрятаться и дождаться следующего. Я проклинаю себя за то, что поцеловал Черри, и молю бога, чтобы она имела достоинство больше никогда об этом не упоминать – просто списать это на избыток возбуждения от концерта.

Мне хочется знать, где Сюзи. Она правда повела Грега к себе домой, где никого? Очень досадно об этом думать. И куда девался Зед?

Черри трется об меня лицом. Она встает на цыпочки и пытается меня поцеловать.

– Не делай этого, – говорю я резко.

У Черри ошарашенный вид:

– Почему?

Я не знаю, что и ответить. Я не умею справляться с такими ситуациями. По чести говоря, ответ в том, что я считаю себя парнем слишком клевым, чтобы общаться с человеком, у которого такие нелепые волосы и очки. Моего такта хватает на то, чтобы не заявить об этом прямо, и я просто молчу. Ночной воздух холодит, концертная горячка выветривается, меня начинает бить озноб.

– Почему? – снова спрашивает Черри.

– Потому что мне плохо – Сюзи ушла с Грегом, – выпаливаю я.

– Сюзи?

– Ты же знаешь – я люблю Сюзи.

Черри отступает от меня. По ее лицу видно, что она больше ничего не ждет.

– Да уж ты об этом сколько раз говорил, – бормочет она.

– А ты разве не любишь Зеда? – спрашиваю я, отчаянно пытаясь нащупать выход из положения.

Черри качает головой:

– Нет, конечно.

Мы молча ждем автобуса. Мне скверно. Какие–то поклонники «Лед Зеппелин» появляются рядом и возбужденно переговариваются. Их разговор напоминает мне о том, что я замечательно провел время.

– Интересно, Сюзи понравился концерт? – говорю я.

– Да пошла она на хуй, эта Сюзи, – говорит Черри.

Я ни разу не слышал, чтобы Черри материлась. Она начинает плакать. И убегает обратно в ночной Глазго. Подходит автобус, и я еду домой один.