Текст книги "Высокая ставка"

Автор книги: Марсель Монтечино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

После полуночи Сэл и Изи встречались на главной палубе и гуляли по пустынному безлюдному кораблю. Иногда курили макону, выпуская в океан ядовитое облачко дыма, потом шли в буфет, пили кофе и разговаривали до тех пор, пока с горизонта не наползал серый рассвет и не просыпалась команда. О чем только они не говорили. Сэлу, конечно, приходилось соблюдать осторожность. Ему было что скрывать, особенно если учесть то, что случилось с ним в Нью-Орлеане и потом, когда он изменил имя. Так что в подробности Сэл не вдавался, чего нельзя было сказать об Изи. Она буквально живописала, как огромный черный мужчина в костюме золотого орла, с которым она встретилась на карнавале, лишил ее, тринадцатилетнюю, невинности. Он приметил ее в толпе танцующих, взял за руку и привел в закуток за баром, здесь он положил ее на грязный, весь в пятнах матрац, видимо предназначенный для таких целей, сорвал с нее панталоны, часть карнавального костюма, и трахнул под одобрительные крики посудомоек, выглядывающих из окна ресторана.

Она рассказала об огромном доме, в котором выросла. Он находился в окрестностях Рио, в красивом пригороде Гавеа, отделенном холмом от кишащего беднотой поселка Роцинха, где с самого рождения жила ее мать, тоже Изабель. Сэл услышал легенду о девчонке из трущобы и влюбленном в нее богаче Джемелли Джованни. Девушка, смеясь, рассказывала об их свадьбе, о которой ей поведали слуги. Мать Изабель умерла при ее рождении, и девушка постоянно жила с ощущением вины и огромной ответственности за своего чудесного, обожаемого, искалеченного отца, для которого она стала единственным счастьем в жизни. Бремя этой ответственности угнетало Изабель, давило на нее всей своей тяжестью. И все существо девушки взбунтовалось. Очень путано она пыталась объяснить Сэлу, какие муки испытывала, когда всепоглощающая скорбь наваливалась на нее, заставляла запираться в комнате и часами рыдать. Повышенная раздражительность – поставили диагноз доктора, когда она была совсем еще ребенком, и с тех пор не находилось у врачей другого слова для определения всевозможнейших страхов, депрессивного состояния, меланхолии, присущих подросткам. Со странной отрешенностью, как будто речь шла не о ней, Изабель показала Сэлу тонкие шрамы на запястьях, следы попыток самоубийства. И рассказала, что еще несколько раз пробовала покончить с собой на машине и с помощью барбитуратов. Ее часто посещало одно и то же видение. Будто бы она поет в огромном зале под гром аплодисментов и приветственные крики, ее забрасывают цветами. Неожиданно появляется из-за кулис мужчина в униформе инспектора манежа и высокой шляпе и уводит Изабель со сцены. За кулисами – молодая женщина, Изабель видела ее только на фотографиях. «Это твоя мать, Изабель», – говорит мужчина. Изабель со слезами бросается к женщине. Но та вытаскивает из складок юбки стилет и вонзает Изабель в грудь. Изабель падает и, подняв глаза, видит, что мать улыбается. Изабель вскрикивает и вся в поту просыпается. Все это Изабель рассказывала с какой-то милой застенчивостью.

Они разговаривали в полумраке до рассвета, и Изабель, не стесняясь, открывала ему свое безумие.

* * *

Через десять дней после отплытия из Антверпена судно пересекло экватор. Солнце стояло высоко над головой, было жарко и влажно. В то утро, когда они прервали работу над очередной песней Билли Холидей, чтобы выпить кофе, Сэл подошел к спинету и стал с отрешенным видом наигрывать, а потом тихонько мурлыкать песню «Я не устану любить», за работу над которой он принялся за неделю до того, как Изабель. прячась в темноте, ему подпевала. И пока он рассеянно брал аккорд за аккордом, Изабель стала напевать в микрофон. Сэла словно захлестнуло холодной водой. Его давно удивляла музыкальная память Изабель, но сейчас он был потрясен: она впервые услышала эту песню и тут же воспроизвела слова и мелодию. Мало того, ее голос преобразил песню, придал ей особое звучание, поднял на уровень исполнения, о котором Сэл мог лишь мечтать.

Это была давнишняя мечта Сэла, чтобы его музыка звучала именно так. Сам он, даже когда был молодым, горячим парнишкой, не смог бы лучше исполнить собственную песню. Ему всегда чего-то недоставало. Изи как бы дополнила пропущенное звено, нашла то, что было для него все эти годы загадкой. Он не относился к числу особых почитателей Билли Холидей. Просто слушал ее, как слушал в молодые годы многих джазовых певцов, стараясь впитать в себя все самое лучшее. К тому же Сэл не особенно интересовался женским вокалом. Может быть, поэтому Билли Холидей не производила на Сэла большого впечатления, хотя он и отдавал ей должное. Голос Изабель ничем не отличался от голоса Билли Холидей, только был более выразительным, не испорченным вином и наркотиками, да и просто перипетиями жизни. И сейчас Сэлу казалось, что его песню поет сама Билли Холидей, совсем юная, в пору своего расцвета, что она глубоко проникла в ее особенности, не то что исполнители сентиментальных песенок времен Синатры, искажающие модные хиты. Казалось, шестнадцать лет назад, в начале семидесятых, Билли возродилась, прослушала и впитала все: настоящее и прошлое, и теперь поет его песню. Изумленно глядя на Изабель, Сэл готов был поверить в реинкарнацию перевоплощения, и был потрясен. «Черт побери! Билли Холидей умерла и возродилась в этой девчонке, которая поет его песню, еще одно чудо этого года, среди множества других. Да еще какое чудо!»

Это был перст судьбы. Грядут великие перемены. Словно какие-то потусторонние силы взяли Сэла под свое покровительство, словно он заключил союз с вечностью, и теперь, что бы ни случилось, он будет следовать предопределениям судьбы.

* * *

– Леди и джентльмены! Леди и джентльмены! – взывал капитан Маклиш к разодетой публике. – Ну что, повеселимся сегодня?

И пассажиры ревели в ответ:

– Давай, давай, давай! – Это словечко распространилось среди убеленных сединами пассажиров как вирус и казалось им необыкновенной вольностью. Даже те, кто не говорил по-английски, находили его забавным.

Это была прощальная вечеринка. Рио-де-Жанейро, первый порт назначения «Антонии» со дня отплытия из Антверпена. Пассажиры начали пить с самого завтрака, команда – после захода солнца. И теперь офицеры, пьяные и развязные после двухнедельного пребывания в море, медленно танцевали с американскими матронами и толстыми бразильскими старухами, в то время как их мужья, к досаде капитана Маклиша, кружились с Мэгги Пуласки, – для нее это было лучшее время на корабле.

Только что умолкла музыка, и двое семидесятилетних кавалеров заспорили, кому танцевать с Мэгги, пока третий, обнимая ее, наотрез отказался отдать свою добычу.

– Тост! – закричал капитан, перекрывая шум. Сэл вздрогнул и заткнул уши. – Тост! – Маклиш схватил с крышки спинета стакан виски и уставился на Мэгги, которой удалось наконец вырваться из объятий древнего сеньора Родригеса. – В честь самого замечательного круиза из всех, которые мне когда-либо приходилось возглавлять! – Послышались громкие крики, капитан повернулся к толпе и поднял стакан. – Через губы, через рот, прямо в печень – вот! – вскричал он и, запрокинув голову, влил в себя виски.

– Скол! – завопил кто-то. И другие подхватили: – Банзай! Ура!

Маклиш вытер губы и бросил на пассажиров лукавый взгляд.

– А теперь Марко и я... – он дружески хлопнул пианиста по спине, – мы разучили одну маленькую песенку, чтобы сказать всем вам «до свидания». – Он повернулся к Марко и с театральным жестом произнес: – Маэстро, прошу вас.

Последовало быстрое арпеджио[15]15
  Арпеджио – исполнение звуков аккорда не одновременно, а вразбивку.


[Закрыть], – Маклиш снова повернулся к пассажирам и заблеял слащавым, дрожащим тенором:

«Мы встре-е-е-тимся-я-я сн-о-о-ова, не зна-а-а-ю когда-а-а».

К нему присоединились все, кто знал эту старинную мелодию – а ее, похоже, знали даже иностранцы, – и столовая теперь напоминала зал для спевки.

Сэл аккомпанировал этим старым слезливым болванам и думал: «Стоило ли ради этого спасаться? Прятаться на этой затраханной железке, чтобы играть это дерьмо до конца моей гребаной жизни?» По утрам он оживал. Все было прекрасно. А по вечерам вот это дерьмо. Музыкальные эксперименты. Рвота. Он взглянул на Изабель. Ее лицо было серым, как у больной, но Сэл знал, что она не больна. Просто боится. По одну сторону от нее сидела Ангелина, ее тетка, ожидающе глядя на расходившихся пьяных, по другую сторону – Джованни Джемелли, нежно гладивший ее руку. Его озабоченный взгляд перебегал от дочери к Сэлу. Весь вечер, трепещущая от страха и волнения, Изабель просидела за столом, отвергая всех кавалеров, приглашавших ее на танец. Отец был вне себя от волнения.

«Она уйдет, – думал Сэл. – Завтра она навсегда уйдет из моей жизни».

– Не зна-а-а-а-ю где, не зна-а-а-ю когда-а-а-а... – продолжал он барабанить по клавишам, не сводя глаз с Изи.

Островок юности и красоты среди сморщенной, усыхающей кожи. «Завтра она спустится по трапу со своим богатым папашей и исчезнет. Исчезнет навсегда. И такой талант мне больше не встретится. Она одна на целое поколение». Сэл видел, что Изабель пристально смотрит на него. «Как я могу отпустить ее от себя? Как я могу?»

Капитан Маклиш наконец закончил свою песню на высокой дребезжащей ноте, спьяна расчувствовался, закрыл глаза и протянул к публике руки. Старцы разразились аплодисментами. Хлопанье пробок в буфете и визг в компании семидесятилетних перекрыл гром аплодисментов.

– Замечательно, капитан!

– Браво!

– Брависсимо!

– Великолепно, старина, вы должны выступить по телевизору!

Маклиша распирало от гордости, лицо горело от сыпавшихся похвал. Он обвел всех затуманенным взглядом, жестом призвал к тишине и выдохнул в микрофон:

– Спасибо. Большое спасибо.

Послышались голоса:

– Еще одну, Мак! «Трущобную кошечку», кэп! Спойте еще, капитан!

Маклиш улыбнулся и покачал головой:

– Кое-кто из вас знает, что нам предстоит разыграть призы, предоставленные судоходной компанией. Я видел великолепный набор... э... – протянул он, уставясь на бюст Мэгги Пуласки, – великолепный набор предметов, который выиграет один из вас. И кроме того, мой музыкальный директор и я решили примерно через часок... – «Да убирайся же ты!» Сэл следил за Изабель, он боялся, что в последнюю минуту она спасует. – Примерно через часок мы продолжим наше выступление.

– А-а-а! – застонали «божьи одуванчики». Сладострастные вздохи, сопровождаемые аплодисментами, разлились по комнате, когда Маклиш направился к капитанскому столу. Вдруг он услышал голос из микрофона. До этого микрофоном пользовался только сам капитан. Он мгновенно повернул голову, и на его кельтском лице появилось неудовольствие.

– Леди и джентльмены, – хриплый голос Сэла мягко звучал над столами. – Прошу прощения. Уделите мне минутку внимания. Всего минутку.

Внимание собравшихся переключилось с Маклиша, хмурого и сердитого, на Сэла, который приветливо улыбался.

– Капитан Маклиш, – снова прозвучал в наступившей тишине его голос, – у меня есть небольшой сюрприз для вас и наших пассажиров, конечно, если вы не возражаете.

– Хорошо, Марко, – слегка усмехнувшись, сказал Маклиш, стараясь поддержать атмосферу непринужденности, – нам действительно предстоит разыграть приз и...

– Благодарю, капитан, – прервал его Сэл. «Отвали, сукин сын. Микрофон теперь у меня». – Леди и джентльмены, сеньоры и сеньориты, друзья и коллеги! – Сэл начал работать на публику. Он встал на освещенный прожектором круг так непринужденно, словно всю жизнь простоял на этом месте. – Сейчас мы увидим нечто необычайное. – Сэл снял микрофон с подставки и шагнул вперед, чего никогда не позволял себе Маклиш. Он точно знал, сколько нужно сделать шагов, чтобы слушателям не пришлось отодвигаться назад. – Итак, сегодня нам предстоит знакомство с редчайшим талантом. И как бы этот талант ни расцвел в будущем, никогда он не раскроется с такой силой, как в нынешний, первый вечер. – Он умолк на секунду, припоминая, как работал в кабаре Джоэль Грей, потом резко повернулся и, наклонившись к пышногрудой баварской толстушке, с лукавой улыбкой сказал:

– Надеюсь, вы меня, mein Liebchen[16]16
  Моя любовь (нем.).


[Закрыть], поняли?

Смешливая баварка расхохоталась, и ее огромные, как подушки, груди ходуном заходили. Вслед за ней одобрительно загудели и остальные. Не прошло и минуты, как все забыли о Маклише и его пенье. Капитан медленно опустился на стул с мрачной кривой ухмылкой.

– Сегодня вечером, – продолжал Сэл, небрежно пощелкивая микрофонным шнуром и возвращаясь в центр сцены (если можно так назвать это место), – сегодня, – Сэл снова повернулся к публике, все внимание теперь было направлено на него. «Как легко вами управлять, – подумал Сэл, – как легко. Но сейчас не мой вечер». Улыбка сбежала с его лица, и на нем появилось выражение глубокой серьезности. – Сегодня мы станем свидетелями рождения редкого дарования, – он говорил медленно, с паузами, – дарования юного и прекрасного. – Он обвел взглядом собравшихся и произнес с подчеркнутой выразительностью: – Леди и джентльмены, хватит слов. Итак, Изабель.

Сэл положил микрофон на подставку и сел к инструменту. Наступила напряженная тишина. Все нервно переглядывались, ища глазами Изабель. Сэл левой рукой играл вступление, закончив, он начал снова и посмотрел на девушку. Она вся дрожала, глядя на него полными ужаса глазами. Отец и тетка были явно обеспокоены, хотя и не понимали, в чем дело. Лишь когда Сэл в третий раз заиграл вступление и повернулся к Изабель, словно говоря: «Ну, иди же, козленок. Ты можешь это сделать. Можешь», – она, замирая от страха и устремив взгляд на Сэла, медленно отодвинула стул и поднялась с отрешенным видом. «Ну, иди же, козочка, иди». Затем, не поднимая глаз, обошла стол. «Так, девочка, правильно». Пересекла столовую и остановилась возле спинета, спиной к публике.

– Map... Марко, – начала она дрожащим шепотом, – я не могу.

– Девочка, – процедил Сэл сквозь стиснутые зубы, – никогда не показывай публике зад, пока не заработаешь на это право.

Она вдруг заговорила по-португальски, видимо, от волнения.

Он понял: она пытается ему объяснить, что не в состоянии петь.

– Напомнить первую строку? – спросил Сэл, сосредоточенно глядя на свои руки.

– Что? – в ужасе прошептала она.

Наконец он взглянул на нее:

– Забыли первую строку?

Она медленно покачала головой.

– Тогда повернитесь к слушателям.

Она кивнула и с трудом, преодолевая робость, двинулась к микрофону. Шестьдесят пар глаз уставились на нее, будто шестьдесят дул, готовых извергнуть огонь.

– О... – вырвался у девушки вздох отчаяния.

– Изи, – прошептал он, – вы лучше всех, кого я когда-либо слышал. Вы будете звездой, понимаете? Понимаете, черт возьми?

Повернувшись к публике, Изабель едва заметно кивнула. Ей казалось, что она стоит на краю пропасти.

– Итак, – продолжал Сэл, – вступайте сразу после отсчета: три, шесть, два, пять... Начали!

Много песен есть на свете о любви, -

неуверенно начала она, -

Но, увы, они не для меня...

В небе есть счастливая звезда,

Но, увы, она не для меня...

Гул пронесся по толпе, словно легкий бриз прошелестел палой листвой.

– Вы только послушайте!

– Это дочка Джемелли? Изабель подошла к микрофону.

– Мне кажется, я уже слышала этот голос, Джордж. Кого он напоминает?

– Одну черную певицу.

– Точно!

– Она – чудо, ты не находишь? – сказал кто-то на хорошем английском.

– Редкий талант!

Разодетая бразильская матрона коснулась руки Джованни Джемелли.

– Ваша дочь великолепно поет. Вы можете гордиться ею.

Джемелли от удивления не мог прийти в себя и слушал с открытым ртом.

– Эй, кэп, вы не думаете, что девочка замечательно поет? – обратился кто-то к Маклишу.

Маклиш промолчал, и хотя губы его сложились в некое подобие улыбки, глаза были злыми, как у быка.

– Кого же она напоминает? – по-нью-йоркски прогундосила миссис Лейбарман.

– Билли Холидей, – проворчал наконец капитан с таким видом, словно проглотил яд..

– Билли Холидей! Совершенно верно.

– Никогда бы не подумала, глядя на нее.

Сэл проиграл легкое изящное соло в середине песни и посмотрел на Изабель. Она ответила ему полным нежности взглядом. Он улыбнулся и подмигнул ей, чего никогда прежде не делал. «Ты их достала, девочка. Они полюбили тебя».

Изабель снова запела:

Я была глупой, влюбленной...

Она вспомнила их репетиции и, дважды повторив последнюю строку, закончила первую песню. Все зааплодировали. И громче всех Маклиш, который подошел к Изабель и, положив ей руку на талию, пытался занять ее место у микрофона.

– Похлопаем малышке Джемелли. Она замечательно поет. Благодарю вас...

Сэл заиграл следующую мелодию – медленный блюз. Маклиш бросил на него угрожающий взгляд. Гнев горячей волной захлестнул Сэла. «Не становись у меня на пути. Не доставай меня, старина». Он вдруг представил себе «вальтер» Даго Реда, спрятанный под одеялом на койке.

– Пусть она споет! – закричал кто-то.

Маклиш, выдавив из себя улыбку, повернулся к пассажирам:

– Эй, а не пора ли подумать о розыгрыше приза?

– Плевать на приз, Мак. Нам барахла хватает. Пусть девочка еще споет.

– Еще!

Маклиш еще шире заулыбался, казалось, его толстые щеки вот-вот лопнут.

– Вы правы. Как насчет еще одной песенки, мисс? – спросил он Изабель, бросая злобные взгляды на Сэла.

Не обращая внимания, Сэл кивком головы указал Изи на микрофон, и Маклишу ничего не оставалось, как вернуться к столу. Изабель подошла к микрофону, коснулась его кончиками пальцев, закрыла глаза и снова запела. Уже со второй строки она покорила слушателей и очаровывала их все больше и больше. Теперь они были целиком в ее власти. Куда девалась ее нервозность? Ее робость? Казалось, она всю жизнь пела перед публикой.

И люди поверили в искренность ее исполнения. Это было написано на их лицах в мерцающем пламени свечей. Они горячо сочувствовали девушке с разбитым сердцем, жестоко обманутой вероломным возлюбленным, о котором пела Изабель. Изабель состоялась. Великая певица. А не просто посредственность, которая способна передать лишь слова, а не сокровенный смысл песни. Как ей удалось так быстро овладеть мастерством? Сэл не в силах был этого понять. В начале семидесятых в Нью-Орлеане был гитарист, подросток. Маргинал, бродяжка. Куда-то он исчез на год, а потом вновь объявился. Теперь это был настоящий музыкант, и, слушая Изабель, покорившую всех этих богатых стариков, Сэл невольно вспомнил о гитаристе. Конечно, Изабель – это совсем другое. Нечто потрясающее. Она ведь совсем ребенок и нигде не училась, а поет как профессиональная певица. У нее не только великолепный голос, не только врожденный талант, но еще и способность передать слушателям саму идею песни, заставить их сопереживать. Эти старики, больные и жеманные, давно забывшие и первую любовь, и первую разлуку, сейчас вспоминали свою юность. И тем ужасней показалась им старость с ее болезнями, и одиночеством, и душевными муками. Изабель разбередила их раны. «Настоящая волшебница», – думал Сэл, когда девушка закончила песню под возгласы одобрения и бурные аплодисменты.

– Чудесно, – вопил маленький старичок, совсем лысый, пытаясь встать на ноги. – Замечательно!

– Браво, брависсимо!

Пассажиры свистели и едва не отбили себе ладони, как подростки на концерте рок-музыки.

«Похоже, ты их достала, – размышлял Сэл, – жаль, они не покупают пластинок. Но ничего, мы достанем и остальных». Словно угадав его мысли, Изабель, сияющая, повернулась к нему.

– Я же говорил, они вас полюбят, – закричал Сэл, стараясь перекрыть шум, и заиграл новую песню – свою. Он слушал, как поет Изабель, и пытался представить себе ее голос в будущем. Она станет великой артисткой. Голос Билли Холидей только трамплин в музыку восьмидесятых годов. Даже сейчас, когда он играл для Изабель и про себя пел вместе с ней свою новую песню, в его голове, словно фрукты в саду, вызревали новые мелодии. Это будут баллады, трогающие до слез и вселяющие надежду в сердца, и шальные танцевальные ритмы, когда невозможно удержать, задницу на стуле...

– Великолепно! – завопил плешивый старичок. И тут Сэл умудрился рассмотреть сквозь плотное кольцо окружавших Изабель пассажиров, что она ему улыбается. Каждый старался коснуться ее нежной кожи, ощутить теплоту и юность, причаститься к ее таланту.

– Невероятно!

– Потрясающе!

Изи вертелась во все стороны, стараясь не упустить его из виду.

– Почему вы скрывали от нас свой талант?

– Вы профессиональная артистка?

– Я хочу купить вашу пластинку! У вас есть пластинки?

– Эта последняя песня просто чудесная. Я никогда ее раньше не слышала.

До Сэла донеслись слова Изи:

– Ее написал Марко. Правда, прекрасная песня?

Сэл почувствовал, как его распирает от гордости.

– Это вы написали сами? – заорал на всю столовую плешивый старичок, обращаясь к Сэлу.

«Хантер, маленького ублюдка зовут Хантер».

– Да, я, – просипел Сэл, следя за Изабель в окружении целой толпы пассажиров. Они гладили ее руки, ее пышные волосы, а она их благодарила и счастливо улыбалась. Впервые за многие годы Сэл почувствовал себя значительным и сильным. Никогда еще он не смотрел с таким восторгом на женщину.

– Я написал ее здесь, на борту «Антонии», – ответил он плешивому.

– Правда? – Хантер никак не мог успокоиться. – Чертовски хорошая песня. Настоящий хит. Это будет настоящий хит.

– Хотелось бы надеяться, мистер Хантер. Мне кажется, что...

Толпа вдруг расступилась, пропуская Джованни Джемелли, который ковылял к дочери. Он бросил пристальный взгляд на Сэла и остановился перед дрожащей Изабель. Страсти улеглись, теперь все взгляды обратились на отца и дочь. Сеньор Джемелли удивленно покачал головой, с гордой улыбкой взглянул на дочь и раскрыл ей объятия.

– Ты – гений!

– О, папа! – воскликнула Изабель. – Тебе понравилось?

Джованни просиял.

– Очень понравилось. Видишь? Я плакал. Ты – настоящая артистка. – Он еще шире раскрыл объятия. – Надеюсь, ты не будешь стыдиться своего бедного отца, когда станешь знаменитостью?

– О, папочка! – вскричала она и обвила его шею руками. – О, папочка...

По столовой понеслись ахи и охи.

Сэл улыбался с нежностью в сердце, наблюдая за этой сценой, пока взбешенный Маклиш не прошипел ему в ухо:

– Жду в своем офисе, мистер Толедано! Немедленно!

Капитан побагровел от гнева и даже пил виски, что редко себе позволял.

– Что вы, черт возьми, о себе вообразили, мистер?

«Медовый месяц окончился, – подумал Сэл. „Мистер“ – так Маклиш обращался к членам команды, когда злился на них. – Больше никаких привилегий. Я теперь – член команды, как и все».

– Это мой корабль, мистер. Вам известно?

– Конечно, кэп. Я просто подумал...

– Подумали, мистер Толедано. Но не за это вам платят! – Маклиш благоухал виски и «киской» Мэгги Пуласки. – Я плачу тебе, чтобы ты играл. Играл для меня, только для меня! На моем корабле никто больше не должен петь! – Маклиш вопил, как рассерженный ребенок, и Сэл отступил.

«Не теряй этой работы, – сказал он себе. – Она тебе нужна. Тебе нужен этот корабль».

– Босс, почему вы...

– Кто разрешил девчонке петь на моем корабле? Отвечай!

– Ну... понимаете, я думал... э... я думал, что...

– Она не вдруг появилась из публики. Эта потаскушка. Кое-кто ее чертовски хорошо подготовил!

«Следи за выражениями, старый блядун». Сэл почувствовал, как кровь бросилась в голову.

– И она пела песню, которую ты написал! А я и не знал, что ты пишешь песни! – Профессиональная гордость Маклиша была уязвлена: им посмели пренебречь!! – Ты ни разу не попросил меня спеть твою песню, хотя бы одну! – Маклиш метался по каюте, поглощая виски, и, прежде чем Сэл успел ответить, погрозил ему пальцем. – Не смей больше подходить к спинету без моего разрешения, ясно? И к звуковой системе тоже. Это моя собственность!

– Конечно, кэп...

– И мне плевать, что эта полукровка, эта проститутка трясет перед тобой своим задом!

«Ах ты, проспиртованный америкашка! Не смей говорить о ней, как...»

– Я не потерплю, чтобы кто-нибудь из команды так обращался со мной, мистер. И нечего зубы скалить!

«Никто не вправе так разговаривать со мной. Не для того я умер и снова воскрес. Не могу больше выносить это дерьмо».

Но вместо этого Сэл вполне миролюбиво сказал:

– Она спела всего одну-две песни, капитан. Какое это имеет значение?

– Какое это имеет значение? Какое имеет значение? – взорвался Маклиш, вплотную подошел к Сэлу и ткнул пальцем в закрытую дверь. – Мистер, вы выставили меня дураком, – злобно шипел он. – Выставили дураком перед всей командой! Моей собственной командой. – Он повысил голос: – И перед мистером Соломоном Линдерманом и его супругой.

Сэл недоумевал.

– Солли Линдерман? Какого черта?..

– О, вы, оказывается, не все знаете, мистер шоу-бизнес. К вашему сведению: Сол Линдерман – крупнейший агент в Майами, и он хочет записать меня! – Маклиш постучал пальцем в грудь. – Хотел попросить, чтобы ты мне аккомпанировал, а ты... – Он негодующе посмотрел на Сэла.

Ситуация показалась Сэлу не только забавной, но и унизительной. За кого принимает его этот бездарный козел!

– Капитан, – заговорил Сэл. Голос у него был хриплый, тяжелый. – Солли Линдерман пришел ко мне в тот самый вечер, когда мы отошли от Антверпена. И теперь чуть ли не каждый день я выслушиваю нудные военные сводки о том, как в сороковых годах он устраивал концерты знаменитых оркестров. Знаменитейших. В сороковых. Понимаете, что это значит, капитан? Это значит, что Солли Линдерман – уже стар и живет со своей старенькой душкой женой в чудесном коттеджике в Форт-Лодердейл. Вот и все. Вы меня поняли?

Маклиш снова рассвирепел.

– Нет, мистер, вам известно далеко не все, это уж точно. Так слушайте же. У мистера Линдермана очень хорошие связи с индустрией развлечений в Майами, и он поможет...

– Боже мой, капитан! – вскричал Сэл. – Неужели вы всерьез надеетесь, что кто-нибудь станет платить вам деньги за ваше пение?

Маклиш задрожал и выпучил глаза. Он был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова. А Сэл продолжал:

– Здесь на корабле публика принимает все. Ей просто некуда деться. Но поверьте мне, Джексон, ни один идиот не захочет платить за ваш визг!

Тут Маклиш не выдержал, перегнулся через стол и схватил Сэла за лацканы фрака.

– Убери свои вонючие лапы, – со свистом прошипел Сэл, словно ядовитая змея, прежде чем ужалить, – не то я размозжу твои мозги по этой затраханной каюте.

Маклиш понял, что Сэл не шутит, и застыл на месте. А Сэл вдруг представил себе, как уперся дулом «вальтера» в живот Маклиша и нажал на спусковой крючок. Кровь потекла по руке, когда девятимиллиметровая смерть прорвала кишки капитана и селезенку, застряв в позвоночнике. Маклиш обмяк, как пустой мешок, и со стоном распростерся на полу. Эта картина не вызвала у Сэла отрицательных эмоций, напротив, вселила в него уверенность.

И вот тут-то Сэл понял, что в «Толл Колд Уан» потерял нечто большее, чем некоторое количество крови.

Несколько мгновений, показавшихся Сэлу вечностью, Маклиш в упор смотрел на него, затем отпустил.

– Завтра, когда корабль причалит в Рио, – сказал он холодно и властно, – вы уберетесь отсюда до того, как по трапу спустится новый пассажир. Я не желаю вас больше видеть. А теперь – вон.

* * *

Сэлу не потребовалось и пяти минут, чтобы сложить вещи. Чемодан и рюкзак. Несколько рубашек. Пара или две брюк, фрак. Даже дерьмовых бритвенных принадлежностей не было – он носил теперь бороду. Дешевый одеколон, зубная паста, дезодорант, портативный проигрыватель, несколько книг из судовой библиотеки и семь с половиной тысяч американских долларов в банкнотах. И конечно, полуавтоматический девятимиллиметровый «вальтер».

Сэл сидел на краю кровати и сосредоточенно рассматривал «вальтер», проклиная себя. «Надо же было все испортить. Собственными руками. Теперь у меня нет ничего: ни укрытия, ни работы. Я все послал к черту. А ведь мог оставаться здесь хоть всю жизнь или по крайней мере до того времени, как скоплю достаточно денег, чтобы начать все сначала. И капитан ко мне хорошо относился, ценил как музыканта. А что я буду, черт возьми, делать теперь? Где я найду работу в этой задроченной Бразилии? Ведь я не знаю и десятка слов на испанском, или португальском, или на каком они там говорят. Из-за сумасбродной девчонки с голосом падшего ангела. Я все бросил. Иисусе, ты слышал, как она пела сегодня? Ты слышал? Поверь, я никогда ничего подобного не слышал. Откуда это у нее? Такая глубина понимания, такая чистота чувств, такая выразительность, такая мелодичность, такая, такая... душа? Кто она? И что я буду без нее делать? Влачить жалкое существование? Ее талант – как радиация. Или что-то в этом роде. Она зажгла во мне огонь. Пробудила вдохновение. Как же я смогу теперь...»

В дверь тихо постучали. Должно быть, Изабель. Удивилась, что я не пришел ночью на главную палубу поздравить ее и сказать «до свидания» перед прибытием в Рио. Он ничего не сможет ей объяснить. Ведь это его проблемы. Пусть будет доволен тем, что неделю-другую поработал с ней. Кто знает, может быть, именно с их встречи и начнется ее блестящая карьера? Нет. Нечего обольщаться, но как она пела его песню! Как божественно пела!

В дверь снова постучали, и тихий мужской голос произнес:

– Извините.

А может быть, это Маклиш? Продумал ситуацию и решил оставить его на корабле? Сэл быстро сунул «вальтер» под матрац и шагнул к двери. «Не задирай нос, – сказал он себе. – Не вздумай оскорблять капитана». С деланной непринужденностью Сэл отпер дверь.

В ярко освещенном коридоре, опираясь на палку, стоял Джованни Джемелли.

– Мистер Толедано, если не возражаете, я хотел бы с вами поговорить.

Сэл был совершенно обескуражен. Вот уж кого он не ожидал увидеть у своих дверей. Что привело сюда этого безобразного, изуродованного старика? Сэлу неприятно было на него смотреть.

– Да, конечно, пожалуйста... Но нам запрещено принимать пассажиров в своих каютах. – «Что за глупости я говорю?»

Джованни Джемелли улыбнулся.

– Не думаю, что эти правила распространяются на таких стариков, как я. Кроме того, по лестницам очень трудно взбираться. Почему бы нам не поговорить в вашей каюте?

– Конечно, сеньор Джемелли, – он быстро оглядел каюту, – но здесь очень тесно... – Сэл отступил, пропуская старика.

– Все нормально. – Улыбка не сходила с лица Джемелли. – Я займу не очень много места. – Он стоял, ожидая, когда Сэл пригласит его сесть.

– О, – произнес Сэл, наконец-то придя в себя, – здесь нет стула.

Джованни кивнул на кровать.

– Конечно, сеньор. Садитесь сюда. – Сэл торопливо закрыл и задвинул под койку чемодан.

– Вы тоже садитесь. У меня болит шея, когда я поднимаю голову.

Сэл снова вытащил чемодан и устроился на нем. Не очень надежно и не очень удобно.

– Сложили вещи, – констатировал Джованни Джемелли, – капитан вас уволил.