Текст книги "Высокая ставка"

Автор книги: Марсель Монтечино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Она пожала плечами.

– Когда была маленькой, пела в хоре, а теперь пою под пластинки. Всю жизнь.

– А вы никогда не пели с оркестром? На сцене?

– Нет, – ответила она медленно. – Только с тем французским мальчиком в спальне, после того, как мы занимались любовью. И то совсем немного.

Он снова сделал затяжку. До них доносились голоса спорящих о чем-то матросов.

– Вы сами написали эту песню? Правда? – спросила она, глядя на Сэла.

– Только пишу. Это далеко не одно и то же.

– Чудесная песня.

Сэл почувствовал прилив гордости.

– Спасибо.

– Когда вы ее закончите?

– Пока трудно сказать. Иногда на это уходит час, иногда – годы.

– По-моему, песня замечательная, – повторила девушка. Она подошла поближе и оперлась о спинет, как накануне Мэгги.

Какое-то мгновение Сэл смотрел на нее, потом спросил:

– Послушайте, вы когда-нибудь пели в сопровождении пианино? Только вы и пианино?

Она замотала головой.

– Нет, нет, я так не могу.

– Почему?

Она снова покачала головой.

– Не могу. Я пою недостаточно хорошо.

Ее прямота и чистосердечие поразили Сэла.

– Послушайте, все на этой отсыревшей посудине будут только рады, если услышат еще кого-нибудь, кроме капитана Маклиша. – Он усмехнулся, но она оставалась сосредоточенной и притихшей. – Видите ли, – продолжал Сэл, – вы никогда не узнаете, как выглядите, если хоть раз не посмотрите на свою фотографию.

На ее лице отразилось недоумение:

– Что?

– Всего лишь Ну-Оулинс.

– А, Нью-Орлеан, – сказала она. – Луи Армстронг, Сидни Бичет, Уинстон Марсалис.

– Ого, похоже, вы знаете всех нью-орлеанских джазистов, – поддел он ее.

Она обошла спинет и встала рядом с Сэлом. Вытащила из его пачки сигарету, взяла коробок спичек.

– Вы из Нью-Орлеана? – Она взглянула на него.

Сэл покачал головой.

– Нет, я родом из Торонто, но много ездил. Еще вчера я вам сказал, что я канадец.

Казалось, она была разочарована.

– Ах да, совсем забыла. Ваша игра иногда напоминает старые пластинки, купленные мне папой. Нью-орлеанский джаз.

Сэл откинулся на стуле и пристально посмотрел на девушку.

– Вам ведь нравятся эти старые мелодии, да?

С видом взрослой женщины она затянулась сигаретой.

– Я вообще люблю музыку, но особенно эти старые, простые мелодии.

– Тогда давайте разучим одну из них.

– Вы хотите, чтобы я потом пела перед публикой?

– Да, «божьи одуванчики» на этой посудине будут в восторге. – Досада от того, что ему помешали работать над песней, улетучилась вместе с творческой аурой. К тому же его привлекла идея аккомпанировать еще кому-нибудь, кроме Маклиша. И наконец, приятно было находиться в компании такой прелестной девушки, хотя держалась она чересчур серьезно. Даже не улыбалась. – Ну что, хотите вы петь? Стать певицей?

Лицо ее приняло строгое выражение.

– Больше всего на свете. – Она сказала это таким тоном, будто захотела достать звезду с неба.

– Тогда сейчас самое время начать. Кстати, о какой песне вы говорили вчера ночью?

Она сделала вид, будто пытается вспомнить, хотя поняла, о чем идет речь, и Сэл догадался об этом.

– А, – произнесла она наконец, – «Любимый мужчина».

– Верно, «Любимый мужчина». Какие там переходы? Какая тональность? – спросил он себя, и пальцы легко забегали по клавиатуре, перебирая мелодию, словно стенографируя ее. В одном месте он запнулся и, пробормотав: – Да, да, так, – продолжал играть, пока не дошел до конца. – Так... Теперь необходимо найти нужную тональность. Какой у вас голос?

– Я... я... не уверена, что...

– Ну, когда вы пели в церковном хоре, где вы стояли – с сопрано или меццо-сопрано?

– С сопрано.

– Значит, где-то здесь. – И Сэл взял несколько аккордов. – Слова знаете?

– Это моя любимая песня.

– Вот, – сказал он, ставя перед ней микрофон. – Вы когда-нибудь пользовались им?

Она покачала головой.

– Никогда.

– Неважно. Да не смотрите вы так печально. Все имеет свое начало. А начало в любом деле – это самое лучшее.

«Не распускайте руки, мистер Марко Толедано, – сказал себе Сэл, устанавливая микрофон на нужную высоту. – Ей шестнадцать. – Он невольно усмехнулся. – Стареешь, парень. Когда-то ты думал, что шестнадцать как раз то, что надо».

– Чему вы улыбаетесь? – серьезно спросила она.

– Так, ничему. Ну вот, с микрофоном можно петь не очень громко, – сказал он наставительно. – Понимаете, микрофон передает тончайшие оттенки звука и усиливает его. Делает объемнее.

Она кивнула.

– Понимаю.

– Не приближайтесь к микрофону. И не слишком удаляйтесь от него. – Она стояла в напряженной позе, вся вытянувшись. – Расслабьтесь, микрофон не кусается.

Девушка молча на него смотрела, ожидая дальнейших указаний. Сэл вернулся к инструменту.

– Итак, что это была за тональность? – Он взял несколько аккордов и взглянул на девушку. Она вся дрожала. Продолжая играть, он спросил: – Ну как? Готовы?

Она судорожно сглотнула и кивнула головой. Сэл взял еще несколько аккордов, она молчала.

– Вступать нужно вовремя, – мягко, но строго напомнил он.

Все еще дрожа, она затравленно посмотрела на него и прошептала:

– Я... я не знаю когда.

Сэл одобрил ее улыбкой.

– Я начинаю, и вы сразу вступаете.

– Хорошо, – выдохнула она.

Сэл проиграл вступление и то ли заговорил, то ли запел хриплым шепотом:

«Не знаю почему, но мне так грустно...»

Девушка присоединилась к нему и не отставала.

Ее голос, усиленный Микрофоном, вызвал у Сэла такое волнение, что мурашки побежали по голове. Он звучал все увереннее, и Сэл замолчал, не надо было подсказывать. Сэл только наблюдал за ней, раскрыв рот от удивления. Но девушка ничего не замечала. Глаза ее были закрыты, она вся отдалась музыке и тому, о чем пела сейчас, сию минуту:

«Любимый мужчина, но где же ты, где же?»

Замерли последние звуки первой строфы, и девушка одними глазами спросила Сэла: «Мне продолжать?»

– Не останавливайтесь, – только и просипел он в ответ.

Держа микрофон кончиками пальцев, она снова запела, и, слушая ее, Сэл мысленно перенесся в бар «Спортивная жизнь», вспомнил, что Трансформер проиграл на скачках, и со всей остротой ощутил, что к прежней жизни ему не вернуться. То, что было тогда, осталось навсегда в прошлом, и сейчас, в момент просветления, в корабельной столовой, пустой и теплой, бороздя Северную Атлантику. Сэл уже твердо знал, что жизнь его круто изменилась. Поглощенный своими мыслями, он неожиданно сбился и перестал играть. Девушка повернулась к нему. В ее глазах застыл ужас.

– Извините, – крикнула она, – это так плохо? Да? Но могла бы я...

Сэл коснулся ее руки. Кожа была влажной и упругой.

– Вы тут ни при чем, – мягко сказал он. – Это я дал маху. – Сэл снова повернулся к спинету и, чтобы унять охватившую его дрожь, сжал кулаки, положил их на колени и сидел неподвижно.

– В... в чем дело? – запинаясь, спросила девушка.

Он тряхнул головой и посмотрел на нее. Да, красота ее так же ослепительна, как и талант. В слабом свете, падавшем на нее сзади и отражавшемся на щеках румянцем, она напоминала Мадонну, излучавшую сияние.

«Живой, – думал Сэл. – Я чувствую себя живым. Я умер, но теперь заново родился».

– Как вас зовут? – услышал он собственный голос. Какое-то мгновение она молчала, удивленно глядя на него, потом по губам скользнула робкая и в то же время торжествующая улыбка: как будто она одержала победу. Но какую? Этого Сэл не знал.

– Изабель, – тихо сказала она. – А вы Марко?

«Нет, не Марко», – мелькнула у него мысль.

– Да, Марко. Марко Толедано. Это трюк или что-то в этом роде?

– Трюк?

– Подражание? Вы имитируете голоса? Что-то вроде имперсонификаиии, да?

На липе ее появилось выражение растерянности.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Не понимаете? А разве вы не знаете, что поете как Билли Холидей?

Она была поражена.

– В самом деле?

– Точь-в-точь, – насмешливо сказал он.

– Правда? – Она положила руку ему на плечо, и Сэл почувствовал ее тяжесть. – Я в самом деле пою как Билли Холидей? – В голосе ее звучало сомнение.

Сэл кивнул.

– Какая-то загадка природы.

– Мой Бог! – воскликнула девушка, радостно улыбнувшись. – Это чудесно!

– Вы говорили, что любите старые песни. Но, Святая Дева Мария, это невероятно! Вы часто слушаете Билли Холидей?

«Черт побери! Конечно, часто! Как может быть иначе?»

– Когда я была маленькой, совсем крошкой, то все время кричала, и чтобы успокоить меня, папа ставил пластинки Билли Холидей. Представьте, я замолкала. И теперь, когда на меня накатывает тоска – ну знаете, подавленное настроение, я ставлю ее пластинку и вместе с грустью ощущаю счастье и еще, как бы это вам объяснить...

– Меланхолию.

– Правильно, то самое слово, – кивнула Изабель. – Пение Билли Холидей действует на меня именно так. И плохо и хорошо. – Она улыбнулась. – Это как заниматься любовью в плохую погоду.

«Перемени тему».

– Но когда вы вошли, вы напевали мелодию из Чаки. Значит, вы слушаете и другие пластинки?

– Я люблю всякую музыку. Особенно мне нравятся женские голоса. Мне нравится Чака Хан, Уитни Хьюстон, Энни Леннокс. И конечно, я люблю бразильскую музыку. Дхавен. Айвен Линс. – Она помолчала. Пристально посмотрела на него. – Как вы думаете, Марко, могла бы я стать певицей?

Сэл откинулся на стуле, обдумывая, что ей ответить, и произнес наконец:

– Вы уже певица, хотя... хотя еще не пели. – Он посмотрел на нее. – Понимаете, что я хочу сказать?

Она покачала головой.

– Нет.

Сэл вздохнул.

– Видите ли, музыка живет в вас. Вам только надо извлечь ее из себя. – Он потянулся за сигаретой. – Представьте себе, что вы блестящий музыкант и впервые играете на пианино, на барабане, на гитаре – на чем угодно. Вначале звучание инструмента вам кажется странным, неожиданным, вы не знаете, как использовать все его возможности, – Сэл зажег сигарету. – Но с первой же минуты вы чувствуете, чего ждать от этого инструмента и как он делает музыку. Музыка живет в вас. и извлечь ее можно лишь с помощью вашего голоса. Редко встретишь настоящего музыканта. – Он повернулся к ней. – И распознать его можно сразу, сколько бы лет ему ни было – шесть или шестнадцать. Если он талантлив, его будут слушать, как я слушаю вас.

Она сдвинула брови, стараясь уловить смысл его слов.

– Значит... значит... по-вашему, из меня выйдет хорошая певица?

– Необычайно хорошая. Просто замечательная! – Он потер шрам под густой бородой и закатил глаза. – Но готов ли мир принять такую исполнительницу, да еще имитирующую Билли Холидей?

– Марко, это плохо, что я пою как она?

Он продолжал с отсутствующим видом потирать шрам.

– Может, плохо, а может, нет. Кто знает? А вы уверены, что не стараетесь подражать ей? – Он выставил в ее сторону указательный палец.

– Марко, клянусь младенцем Иисусом, я просто пою. А если звучит как у нее... – Она повела плечами – типично итальянский жест, в какой бы части света итальянец ни оказался.

Какое-то время Сэл испытующе смотрел на нее. Затем отложил сигарету и опустил руки на клавиатуру.

– Пройдемся еще раз, – сказал он и заиграл.

* * *

Остаток утра они провели в пустой столовой, и Изабель под аккомпанемент Сэла пропела все песни Билли Холидей, которые знала. А знала она их почти все. Даже самые первые, малоизвестные записи на старых пластинках начала тридцатых годов. Когда голос ее еще не терзал душу обволакивающим, пронизанным страданием тембром, не трогал до слез. Сэл просидел за инструментом все утро – опустошенный и разбитый, слушая, как эта наследница миллионов, это дитя из другой части света, этот испорченный тинэйджер Третьего мира поет каким-то необыкновенным, хватающим за сердце голосом. К тому времени, как они проиграли все песни Билли Холидей, удивление Сэла, склонившегося над клавиатурой, достигло предела. Девушка пела все лучше и лучше. Голос ее с каждой минутой набирал силу. Да. профессионализма ей явно недоставало, в частности, выразительности в интонациях, иногда она пропускала полтакта, иногда ее голос звучал приглушенно и жалобно, но это нисколько не портило ее пения, напротив, придавало ему особое обаяние. В ней жила музыка. Все, что делало Билли Холидей единственной и неповторимой, воплотилось и расцвело в юной Изабель, взбалмошной дочери миллионера Джемелли. Из ее красивого пухлого ротика лился голос легендарной Билли Холидей, светлокожей американской негритянки, наркоманки, умершей более тридцати лет назад, за двадцать лет до рождения этой девушки. Сэл слушал необыкновенный голос Изабель, звучавший все увереннее с каждой строфой, с каждым аккордом, и все происходящее казалось ему нереальным. Они играли и пели все утро. Пришли уборщики, послушали без всякого интереса, проветрили помещение и ушли, а Изабель все пела.

Начался шторм, вспышки молнии, отражаясь от водной глади, врывались в столовую. Сэл и Изабель ничего не замечали. И лишь когда в дверях появилась первая пара, чтобы выпить перед обедом коктейль, Изабель сразу умолкла. Сэл, будто пробудившись, поднял на нее глаза.

– Продолжайте, – ласково произнес он, словно обращаясь к возлюбленной.

– Марко, – смущенно прошептала она, кивнув на пожилую пару, с любопытством заглядывающую в дверь.

Какое-то мгновение Сэл тупо смотрел на «божьих одуванчиков», затем, спохватившись, вскочил на ноги.

– Черт побери! Мне нужно переодеться к обеду. – Он посмотрел на нее. – Так вы будете сегодня вечером петь?

Не поднимая глаз, она покачала головой:

– Я не могу, Марко.

– Вы же хотите стать певицей. А значит, рано или поздно придется петь перед публикой.

Бросив на него взгляд, она сказала:

– Знаю, знаю. Но не сейчас.

Сэл отключил микрофон и сунул в карман сигареты.

– Вы правы. Это ведь первый день. Хотите, поработаем еще завтра? Пройдемся по другим песням?

Она посмотрела ему в глаза:

– Да, да, очень хочу...

Сэл закрыл старую потрепанную тетрадь, в которую записывал незнакомые мелодии, и положил ее на крышку спинета, поверх других нот. Еще раз взглянув на седоволосую пару, стоявшую в ожидании у дверей, он обратился к девушке:

– Изабель, – так вас называют ваши друзья? – Сэл улыбнулся.

Она пожала плечами с выражением глубокой серьезности на лице.

– Да, это мое имя.

– А уменьшительное имя у вас есть?

– Что?

– Уменьшительное имя. Ну знаете: Скинни, Кид или что-нибудь в этом роде?

Она покачала головой.

– Нет, только Изабель.

Сэл осторожно снял с ее свитера нитку.

– В таком случае я буду звать вас... Я буду звать вас Изи. Вам нравится?

Она улыбнулась.

– Раз вам нравится, значит, и мне тоже.

Сэл взял ее легонько под руку и повел к двери.

– Завтра в два часа здесь. Идет?

– Да.

– Вы выходите в Рио?

– Да.

– Обещайте мне, перед тем, как корабль причалит... – Они уже были в дверях и, когда направлялись к трапу, прошли мимо пары пожилых аргентинцев, внимательно посмотревших на них. – Вы должны, – Сэл понизил голос до шепота, – спеть для пассажиров. – Он указал на столовую.

Она усмехнулась, серьезность сбежала с ее лица, и оно совершенно преобразилось.

– Обещаю, Марко, – ответила она тоже шепотом, и Сэл почувствовал, что его пенис пробудился, словно животное после долгой спячки.

«Не делай этого, старый козел, – приказал он себе. – Не делай этого!»

– О'кей, Изи, – он улыбнулся ей и кивнул в сторону трапа, – а теперь идите в каюту, а то ваш отец подумает, что вы свалились за борт или кто-нибудь вас похитил.

– Хорошо. – Она просияла, но вдруг на лицо набежала тень, и улыбка погасла. – Вы будете играть за обедом, Марко?

– Конечно, Изи. – «Изабель» звучало как-то слишком официально. – Но давайте хранить в секрете то, чем мы занимались сегодня. «А в чем, собственно, дело? Я же не трахал ее. И все-таки...» Сэлу казалось, что Маклишу лучше не знать о том, что Изабель поет. – Пусть это останется между нами. – Он нежно коснулся ее руки. «Я обрабатываю ее. Я думал, что для меня все уже в прошлом. Я обрабатываю ее». – Между мной и вами.

Она согласно кивала, словно догадываясь о значении его слов.

– Хорошо, Марко.

– А сейчас, – он указал на трап и строго сказал: – Идите.

Сэл провожал ее взглядом, пока она шла. Дойдя до трапа, Изабель оглянулась:

– Марко...

– Да?

– Спасибо. – И она побежала вниз.

* * *

Вечером, играя под тихий перезвон бокалов и звяканье ложек о китайский фарфор, он поймал себя на том, что не может отвести глаз от Изабель. Он старался. Он очень старался. Героически продираясь сквозь песенку «Туман», которую играл, он сосредоточенно уставился на лампочку под потолком, но тут же снова перевел взгляд на Изабель, она сидела за капитанским столом, его отделяло от нее всего тридцать футов. Он изо всех сил пытался следить за тем, как официант аккуратно разделывает рыбу, отделяет мясо от хребта и выкладывает на тарелку толстой черной женщины, но тут же оказывалось, что он смотрит на Изи, а она на него. Наконец Сэл резко отвернулся, открыл свою тетрадь и начал пробегать глазами записи. «Ранняя осень» – он никогда не играл этой мелодии. Сэл сосредоточил все свое внимание на нотах. Но чтение с листа всегда давалось ему с трудом. Он больше полагался на слух. Так было и сейчас. В третий раз просматривая ноты, он не выдержал и снова взглянул на Изабель. Девушка усмехнулась и подмигнула ему. От неожиданности Сэл громко рассмеялся. Сидевшие за столиками стали оглядываться. Джемелли пристально посмотрел на него, а его сестра Ангелина, настоящая итальянская матрона, сверлила его взглядом более острым, чем у телохранителя мафиози.

Сэл уставился на свои руки и замер, не поднимая глаз. Вдруг он почувствовал, как кровь прилила к лицу. «Боже, я краснею», – подумал он и услышал радостный, беззаботный девичий смех. Изабель смеялась над ним.

* * *

Сэл то и дело бросал быстрые взгляды в сторону Джемелли. И когда выколачивал из спинета тяжелые ритмы для Маклиша, пока тот пел, точнее, мычал на всю комнату «Постучи три раза», обращаясь к мощным грудям Мэгги Пуласки, и когда стыдился, если Маклиш брал слишком высокую ноту и «пускал петуха». Но вот он опять встретился с Изабель взглядом. По ее пухлым губам скользнула, а потом разлилась пленительная улыбка, и Сэлу показалось, что они одни в комнате. Не только в комнате – во всем мире. Позже, лежа на койке, в темноте каюты, уставясь в черный непроницаемый мрак, он задавал себе один и тот же вопрос: «Что со мной? Что, черт возьми, я делаю?» Он сел на кровати и закурил. Какая-то малявка, какая-то писуха улыбнулась ему, и он готов бежать покупать ей розы. Поглупел, что ли? Он тряхнул головой. Более безопасного места ему не найти. Или он забыл, почему он здесь? Его пытались убить, и Малыш Джонни наверняка не отказался от своего намерения. Продержаться на этой посудине годика три-четыре. А потом за давностью дело забудется. Неужели ради какой-то девчонки-истерички, сексуально озабоченной богачки он станет рисковать? Он сам нарывается на неприятности. Но, Бог мой, как она поет! Ни разу в жизни он не слышал ничего подобного. Откуда такой талант? Чего только не сделаешь с таким голосом! Пресвятая Дева Мария, Изабель неповторима. В этой маленькой бразильской злючке возродилась сама Билли Холидей. Как такое могло случиться? Но он слышал ее. Слышал собственными ушами. Боль, тоска, сарказм, цинизм, страх и страсть, красота и безобразие – все это переплелось в голосе девчонки-подростка. Просто невероятно!

Сэл стал одеваться. Который час? 2.30. Она сейчас на палубе. Ждет его. Он уверен. Да, она ждет. Скажет, что не может уснуть, и под каким-нибудь предлогом затащит к себе в каюту. Чтобы он ее трахнул. Сэл наперед знал, как развернется ее дерьмовая затея. Он натянул свитер, положил в карман сигареты и вышел. В ярко освещенном коридоре никого не было. Корабль погрузился в сон. Полная луна в светлом, холодном небе появилась над морем как неоновая вывеска: «Еда. Напитки. Прелюбодеяние. Смерть». Сэл облокотился о поручни, вытащил сигарету, зажег... «Я начинаю отсчет, – сказал себе Сэл, – и прежде, чем дойду до двадцати... – Он навалился всем телом на поручни. – Один, два, три...» В ярком свете луны где-то в миле от корабля вынырнул кит. «Двенадцать, тринадцать...» Корабельный радар бесшумно вращался в рубке, прислушиваясь к ночи. «Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать...»

– Эй, – услышал он за спиной голос и обернулся.

В своем свободном черном пальто с капюшоном она была ослепительно хороша.

– Привет, – отозвался Сэл.

Она приблизилась к нему, положила на поручни руку в перчатке – великолепная лайка от Джемелли де Жанейро.

– Никак не могу уснуть. – Она устремила взгляд на море, потом на луну. – Я не перестаю думать.

«Ну вот, начинается. Я непременно должен взглянуть на что-то в ее каюте».

Она повернулась к нему. Глаза у нее были глубокие, карие, с поволокой.

«Приступила к осуществлению плана».

– Марко, – начала она очень серьезно, – как, по-вашему, Маклиш хороший певец?

Сэл глубоко затянулся до самых легких и закашлялся, когда, смеясь, взглянул на нее.

– Марко, Марко! – взволнованно вскрикнула Изабель.

Сэл еще больше развеселился. Опять засмеялся, потом закашлялся, потом опять засмеялся.

– Марко, я позову доктора Махоуда. – Тут уж Сэл разразился хохотом до колик в животе. Сама мысль о том, что корабельный врач может кого-то спасти, показалась ему просто нелепой. Единственное, на что был способен старый наркоман, это передавать команде таблетки и иглы.

– Марко. – Теперь в голосе Изабель уже звучало раздражение. Ей показалось, что Марко над ней смеется, – Прекратите, сейчас же!

Сэл с трудом сдержал смех. В горле саднило, на глаза навернулись слезы.

– Извините, это все из-за... – Сэл улыбнулся, вытирая слезы с лица. – Изи... капитан Маклиш самый плохой певец из всех, кого я когда-либо слышал. Самый плохой.

Она задумчиво кивнула.

– Я тоже думаю, что он не очень хорошо поет.

Сэл откинулся назад и с головы до ног оглядел ее.

– Зато вы будете чертовски хорошей певицей.

Она смутилась.

– Правда?

Сэл еще шире улыбнулся.

– Я все время твержу вам это. Вы поразительно талантливы. Один случай на миллион.

Изабель слегка улыбнулась, но Сэл знал, что она счастлива.

– Марко, вы в самом деле так думаете?

Он кивнул и сказал:

– Но знайте, одного таланта недостаточно. Я двадцать лет занимаюсь музыкой и видел множество талантливых людей. А сколько из них растратило свой дар, распевая в забегаловках и пивнушках. – «В том числе и я сам». Он чувствовал, что начинает горячиться, но ему так хотелось оградить ее от возможных ошибок. – Какой певицей вы собираетесь стать?

– Какой?

– Хотите всю жизнь петь в подвальчиках и дешевых кафе? Пить и распутничать?

Она проглотила этот намек, не решаясь что-либо возразить.

– Или хотите записываться на пластинки? – Он говорил, настойчиво требуя ответа. – Знаете, как обращаются к тем, кто поет в барах?

Она покачала головой.

– К ним обращаются: «Эй, ты!» Понимаете, что я хочу сказать?

– Нет, не понимаю.

Он мягко улыбнулся и полез в карман за сигаретой. С того дня, как ему чудом удалось спастись от Даго Реда, он стал заядлым курильщиком.

– Я хочу предостеречь вас от ошибок. – «Чтобы вы не наделали их, как я».

Она взяла сигарету, когда он уже собирался спрятать пачку в карман.

– Вы очень добры ко мне, Марко, и очень заботливы.

Он зажег спичку и дал ей прикурить.

– Вот и первая ошибка. Певица не должна курить. Даже начинающая, такая, как вы.

Поколебавшись секунду, она вынула сигарету изо рта, выбросила за борт и снова повернулась к нему, всем своим видом говоря: «Я сделаю все, что ты скажешь».

– Это из-за сигарет вы лишились голоса? – спросила она.

«Не совсем. Даже рак не мог бы так разрушить мой голос».

– Нет, – ответил он. – Сигареты тут ни при чем.

Шквал ветра призраком пронесся по палубе. Сэл вздрогнул.

– Когда я не могу уснуть, вот как сегодня, – сказала Изабель, глядя ему прямо в глаза, – я выкуриваю маленькую макону[14]14
  Макона – семена травы с наркотическим эффектом.


[Закрыть]. Хотите попробовать? Пойдемте ко мне в каюту.

«А зачем? Зачем попусту тратить время? Почему не прижать тебя к стенке и не трахнуть прямо здесь? Распахни пальто, подними юбку, обхвати меня ногами и сдерни трусики. Давай, прямо здесь, прямо сейчас. Это ведь то, чего ты хочешь. Мы оба это знаем».

– А как насчет вашей тетки Ангелины? Не думаю, чтобы ей это понравилось.

Она улыбнулась своей удивительной лучистой улыбкой, прекрасной, как драгоценный камень. Ее смех переливался словно алмазы.

– Я отправила ее спать в каюту отца. Сказала, что она мешает мне своим храпом.

– А она правда храпит?

Девушка тихонько рассмеялась. И Сэлу послышался нежный звон стеклянных колокольчиков, колеблемых легким бризом.

– Как лошадь, – ответила Изабель и громко рассмеялась. Сэл тоже рассмеялся, и этот смех сблизил их, таких одиноких в темноте ночи.

«Возьми ее, – сказал себе Сэл. – Тебе это нужно».

Он не занимался любовью с того самого дня в «Толл Колд Уан», когда он умер и снова воскрес. С того самого дня, когда жевал пропахший лекарством клитор Ким, если, конечно, это значило «заниматься любовью». «Возьми ее. Взгляни на ее лицо. Открытая книга. Она хочет, чтобы ты взял ее, чтобы ты взял ее и научил всему. Чтобы ты познакомил ее с Жизнью, ввел в свой мир. Она хочет узнать о тебе все».

– Макона – очень хорошая травка, – сказала она наконец, но Сэл знал, что травка тут ни при чем. Она подошла к нему совсем близко, подставила губы для поцелуя. И тут, над самой ее головой, пролетела звезда.

– Смотрите, падающая звезда! – воскликнул он, положил ей руки на плечи и повернул к себе. С падающими звездами у Сэла было сопряжено много воспоминаний. Однажды в детстве отец взял его на рыбную ловлю. Они отправились вечером в легкой, дававшей течь лодочке к озеру Морепас. «Не пропусти падающую звезду, Сэлли, – говорил отец, возясь с мотором и то и дело прикладываясь к бутылке дешевого красного вина. – Падающая звезда – это к счастью. Может, удастся поехать в „Фэа Граундз“ и сделать хорошую ставку. Главное – не потерять счастливый день. – Джо Хак предложил сынишке выпить. – Не говори только маме, Сэлли. Она столько пьяниц повидала за свою жизнь. В детстве. И потом, когда вышла за меня замуж».

Изабель снова повернулась к нему, но возможность была упущена, настроение изменилось. Падающая звезда и воспоминание о Джо Хаке напомнили Сэлу, что в его жизни не все в порядке. Далеко не все. И не нужно добавлять себе неприятностей, посягая на тинэйджеров, которые заглядываются на него.

– Считается, что падающая звезда к счастью, – сказал Сэл виноватым тоном.

Она кивнула и выжидающе на него посмотрела. Нет, он не пойдет к ней в каюту. Но Изабель не хотела так легко отказаться от своего плана и обеими руками в лайковых перчатках взяла его за руку.

– Здесь холодно, Марко, пошли ко мне.

Чтобы опустить ее с неба на землю, подальше от мыслей о каюте, он сказал:

– Вы не понимаете: падающая звезда в самом начале вашей карьеры и нашего музыкального союза – чертовски хорошая примета.

Она поняла наконец, что сегодня ночью ничего не произойдет, но приняла это очень спокойно: впереди еще целых три недели.

– Марко, вы рассуждаете как игрок.

Сэл горько усмехнулся.

– О, когда-то я действительно заключил пари. Давно, очень давно... – Он взял ее за руку, их пальцы переплелись, и они зашагали по палубе. – Шоу-бизнес – самая большая игра на свете. Во всем мире. Но вы должны вести свою собственную игру.

На ее лице появилось сомнение.

– Не знаю, нужен ли мне шоу-бизнес. Просто я люблю петь, вот и все.

– Если вы станете певицей, от шоу-бизнеса вам не уйти. Это как... – Он никак не мог подобрать нужное слово. – Это как у художника. На вашей одежде всегда будут пятна краски. Вы поняли, что я хочу сказать? Иначе не бывает. – Он повернулся к ней и после паузы спросил: – Вы все еще уверены, что не сможете уснуть?

Она снисходительно улыбнулась ему. «Настоящая жемчужина», – подумал Сэл.

– Я слишком взволнована.

– Тогда пойдемте в буфет, проглотим несколько бутербродов с кофе. Годится?

– Здорово, – сказала она, сжав его руку. – Просто отлично!

– Вы любите болонскую копченую колбасу и швейцарский сыр? – спросил он по дороге в буфет.

Она не знала, что такое болонская колбаса. Даже за время своего двухгодичного пребывания в «Святом сердце» ни разу не слышала о такой. Это было ее упущение. Они устроились в слабо освещенном буфете, открытом в такое время для пассажиров, страдающих бессонницей, и просидели здесь несколько часов никем не замеченные. Они говорили об абстрактном искусстве, об отношениях Северной и Южной Америки, о блюзах, о болонской колбасе. Ели сандвичи, попивали тепловатый кофе и говорили, говорили, пока рассвет не залил все вокруг серым светом. Потом вышли на палубу и смотрели, как над морем поднимается солнце. День обещал быть ясным и теплым.

* * *

Он много и старательно занимался с ней. В течение двух последующих недель они каждый день запирались в столовой – сначала с утра, потом с двух часов и до обеда. Сэл подкупил команду уборщиков – они согласились не мешать им и держать рот на замке. Неизвестно, слышал ли пение Изабель капитан. Во всяком случае, Сэлу об этом ничего не сказал. Сэл был уверен, что старый волокита завел роман с грудями Мэгги Пуласки и теперь полностью поглощен ими. Капитана он видел лишь по вечерам, когда тот пел для желающих. Сразу после завтрака, как только пассажиры расходились по своим каютам, чтобы немного вздремнуть, Сэл и Изи встречались в столовой. Они запирали дверь, гасили яркий свет и включали микрофон. Насколько Сэл помнил, ни одно из его любовных свиданий, даже самых волнующих, не было столь эротическим и полным особого смысла.

Сэл занимал свое место у спинета, Изабель у микрофона. После нескольких тихих аккордов Изабель, закрыв глаза, начинала петь, и они уносились на гарлемское празднество конца тридцатых или в клуб на Пятьдесят второй улице сороковых. Они покидали темные земные пределы, корабль, море, оставляя позади целые десятилетия, они жили в ином месте, в ином времени. И когда, выкурив макону, сидели, прислушиваясь к себе, мир разрастался до космических масштабов. Голос Изабель переносил их в другое измерение, в другие пространства. Пребывание на корабле среди океана усиливало это ощущение нереальности происходящего. С каждым днем, с каждым часом голос Изи звучал все лучше. Вот это талант! Ни о чем подобном Сэл даже не слышал. Изабель жила в море звуков, была живым воплощением музыки. И какое бы замечание ни сделал Сэл – держите эту ноту немного дольше, пропойте эту фразу быстрее, выделите эту строфу, – ему не приходилось повторять его дважды. Она естественна, абсолютно естественна, восхищался Сэл. И, не отдавая себе в этом отчета, сам изменился. В нем поселилось давно забытое ощущение счастья. Каждый день теперь приносил радость. Он грелся в лучах великолепия своей ученицы и с чувством родительской гордости следил за расцветом ее таланта. Теперь он уже не согревал его, а воспламенял. Каждое утро, едва пробудившись, Сэл чувствовал, что в нем опять зародилась новая песня. Песни кипели, рвались наружу. Они ни на минуту не оставляли его: ни под душем, ни за едой, ни когда он аккомпанировал Маклишу... Даже в редкие часы отдыха, когда он лежал на койке или с кем-то беседовал, в голове у него вертелись стихи и мелодии. Он записывал их в маленький блокнотик, с которым не расставался. Если Изабель не было рядом, он весь уходил в процесс собственного творчества и становился рассеянным. Но стоило ей появиться, как чувства его обострялись, он настраивался на ее волну и к нему возвращалась сосредоточенность. Ни разу за всю свою попусту растраченную жизнь Сэл не испытывал ничего подобного.