Текст книги "Фонарь на бизань-мачте"

Автор книги: Марсель Лажесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Кетту слушал старую даму, не перебивая. Он знал, что она не терпит никаких возражений и, даже когда словно спрашивает совета, на самом деле лишь требует полного одобрения. Он на мгновение перестал ворошить камешки и уже было собрался заговорить о судьбе поместья. Но госпожа Шамплер, по-видимому, угадав его мысль, улыбнулась летучей улыбкой.

– Не будьте нетерпеливы, мой друг, – сказала она.

Определив по солнцу, что недалек тот час, когда управляющему надлежало переходить к обязанностям наставника, она поднялась со скамьи.

По дороге домой они почти не общались, оба были задумчивы и глубоко озабочены. Кетту – тем, что от нее услышал, и уймой вопросов, готовых слететь с его губ, но из деликатности так и не заданных им, госпожа Шамплер – тем, что ей предстояло сделать… По аллее неслись им навстречу все трое мальчиков, и Тома еще издали закричал:

– Они ушли! Ушли! И даже ни разу, ни разу не выстрелили из пушек!..

10

К одиннадцати часам лейтенант Легайик пришел в Белый Замок с посланием от контр-адмирала де Серсея. Неутомимый препроводил его прямо в кабинет-библиотеку, где находилась госпожа Шамплер. Едва он вышел в комнату, старая дама отметила, что держится он свободно, как всякий, кто знает, куда в этой жизни идет, и вполне уверен в себе.

Контр-адмирал написал: «Всем желаю успеха!»

«Известно ли ему, почему он тут?» – подумала госпожа Шамплер, предложив молодому человеку присесть.

– У вас была снова тревога утром, – сказала она, показав на море.

– Ложная, – ответил лейтенант. – Они не осмелились. Мы думаем, что эта попытка будет уже последней. Контр-адмирал поговаривает о нашем отплытии. Правда, для этого, как вы знаете, необходимо распоряжение из Порт-Луи, подтвержденное муниципальным советом Черной речки.

Он был высок и строен, военная форма подчеркивала ширину его плеч. Вьющиеся черные волосы не хотели знать никакой дисциплины, что придавало ему совершенно юношеский вид.

Но от него так и веяло силой, спокойной уверенностью, умиротворяюще действовавшей на госпожу Шамплер. Он сидел, откинувшись к спинке кресла, положив ногу на ногу, руки – на подлокотниках. «Он будто чего-то ждет, – подумала, слегка потешаясь над ним, госпожа Шамплер. – Интересно, чего?» Но лейтенант как раз в эту минуту сказал:

– Передавая свое письмо, контр-адмирал разрешил мне встретиться с вами, как я того и желал, без свидетелей. Могу ли я быть вполне откровенным, сударыня?

– Ну конечно же, лейтенант, – улыбнувшись, сказала она.

Он смотрел куда-то поверх балкона, наверное, на аркаду.

– Вы думаете, родители вашей внучки выдадут за меня свою дочь? Я, само собой разумеется, лишь в том случае сделаю официальное предложение, если буду уверен в благоприятном ответе.

«Не скажешь, что он понапрасну теряет время, – подумала госпожа Шамплер. – Но я считаю, что лейтенант – тот лейтенант, мой, – вел бы себя точно так же, венчайся мы с ним как положено».

– Если я вам скажу, что они оба против союза с любым чужим человеком, – спросила старая дама, – каким будет ваше решение?

– При таких условиях я не могу решать это сам.

Он не опустил глаза под слегка насмешливым взглядом госпожи Шамплер.

– Моей внучке известны ваши намерения?

– Мне незачем было скрывать их, сударыня.

– Позвольте узнать, когда именно был у вас с ней разговор?

– Вчера пополудни у солеварен.

«А я-то часами билась над тем, как бы его потактичнее ободрить, не задев в то же время его самолюбия», – подумала госпожа Шамплер.

– Ваша уверенность в себе, молодой человек, поистине великолепна, – вслух сказала она.

Покраснев, он взглянул ей прямо в лицо.

– Моя уверенность основана на том, что я в курсе всех обстоятельств – их изложила мне ваша внучка.

И, прежде нежели госпожа Шамплер собралась задать свой внезапно пришедший на ум коварный вопрос, лейтенант добавил:

– Я теперь знаю, что никаких капиталов за ней не водится: она сама сказала мне это. А значит, я так полагаю, мы с ней на равной ноге.

«Он прав, – подумала старая дама. – Ложная скромность дешево стоит. Только начни судить о людях по их настоящим достоинствам, как тут же последние оказываются первыми».

Она мысленно перебрала многих своих знакомцев, занимавших в свете да и среди политиков почетное положение только благодаря своей родовитости и богатству. Ничтожество этих особ ни в малейшей степени не отвечало тому уважению, коим их окружали. Незаслуженно пользуясь доброй славой, они слепо верили в собственную непогрешимость и считали себя избранниками самого господа бога. Что касается госпожи Шамплер, то она всегда относилась к ним как к паразитам общества, не ставила их ни во что и вполне одобряла эту присущую лейтенанту ясность ума – без наглости, но и без самоуничижения.

«Да, он точно знает, куда идет, – подумала старая дама. – А если препятствия ему кажутся непреодолимыми…»

Сложив на коленях руки, она улыбнулась.

– На лодке или на лошади вы собираетесь ее умыкнуть? – спросила она.

Он ошарашенно посмотрел на нее и снова залился румянцем.

– Поверьте, сударыня…

Она прервала его решительным жестом.

– Я, разумеется, пошутила. Однако же если бы вас толкнули на эту крайность… Я, впрочем, надеюсь, что все утрясется.

– Вы можете мне поручиться в этом? – спросил лейтенант.

«Правильно ли я поступаю?» – подумала госпожа Шамплер. И ей вспомнился день приезда в Белый Замок, ожидание в незнакомой комнате, занавеси, взмывающие, как крылья большой птицы. Она была счастлива, как мало кому удается из женщин, и ей страстно хотелось, чтобы Доми узнала такое же счастье.

– Верьте в свою звезду, – сказала она лейтенанту. – Хотя ведь речь не идет о жизни и смерти. Всего две недели, как вы познакомились с Доминикой.

– Но я всегда знал, что она где-то есть и ждет меня.

– А вы подумали вот о чем: у этой девушки сильный характер, над ней не очень-то покомандуешь?

– Она бы мне меньше нравилась, будь она не такой. Нам, морякам, нужна подруга, которая могла бы всюду нас заменить, пока мы плаваем в океане.

Старая дама одобрительно кивнула ему головой.

– Да вы сами тому прекрасный пример, – добавил лейтенант Легайик.

– Мне просто-напросто повезло. Повезло, что сильное чувство переполняло все мое существо. Без любви ничего не достигнешь. Одного честолюбия тут недостаточно.

– Ей будет больно расстаться с Белым Замком, я знаю, – сказал лейтенант. – Но она решилась.

Он словно провидел далекое будущее, и оно не пугало его.

А госпожа Шамплер, напротив, в который уж раз погрузилась в былое. Серебро при свете свечей отблескивало на скатерти, и она слышала его голос. А потом свой ответ: «Я постараюсь быть безупречной женой, лейтенант…» Он взял ее руки в свои и спросил: «Ты счастлива?» Это было сорок четыре года назад. Теперь, оставшись одна, она готовилась принести последнюю жертву – ту, что позволит живому ее воплощению, внучке, повторить ее собственную судьбу со всем, что в ней было прекрасного, но и жестокого тоже. Они все начнут сначала, правда, в гораздо лучших условиях. Больше работников, куда как более опытных и подтянутых, хорошо возделанные поля, тщательно обоснованные контракты, совсем рядом центр кантона… Вот только в шкатулке – шаром покати. Зато у них вместо богатства будут их молодость и любовь. «Как я завидую им, лейтенант!» – подумала госпожа Шамплер. Она глубоко вздохнула, лицо ее слабо порозовело.

– Извините меня, – сказала она Легайику, – я ушла далеко-далеко отсюда, в тот мир, где я скрываюсь уже две недели и где, вероятно, буду скрываться все чаще и чаще. Вы это поймете, дожив до моих лет.

Умолкнув, она подумала: «Только тогда вы поймете, что ничего не осталось, кроме того, что было и никогда уже более не повторится».

Первый удар колокола вернул их к действительности. Лейтенант, прощаясь, поднялся, но госпожа Шамплер задержала его.

– Идемте завтракать с нами, – сказала она. – А после кофе я буду вашим парламентером.

– Да? Вы за это беретесь, сударыня?

Глаза его ярко блестели под непокорной шапкой кудрей. «Я понимаю Доми», – подумала госпожа Шамплер. И безотчетно поправила свой кружевной шарфик.

– Никаких демонстраций, – предупредила она, смеясь.

В ожидании второго удара колокола они заговорили об Иль-де-Франсе, о будущем острова, об упорстве желающих завоевать его англичан, о морском разбое. «При всей его юношеской горячности у него весьма здравые рассуждения, – подумала старая дама. И усмехнулась: – Я словно какой-то судостроитель, который оценивает остойчивость корабля перед спуском на воду!»

Колокол зазвонил второй раз, и они сошли вниз, в столовую, куда одновременно с ними через стеклянную дверь веранды вошла Доминика. Остальные члены семейства уже ожидали хозяйку дома. Секундное замешательство было снято криком Робера, который кинулся к ним со всех ног:

– Лейтенант! Лейтенант!

– Вы уже свой для него, – заметила госпожа Шамплер и добавила, повернувшись к невесткам: – Я пригласила этого молодого человека позавтракать с нами.

Легайик раскланялся.

Госпожа Шамплер поймала многозначительный взгляд Гилема, которым тот обменялся с женой. Элен насмешливо улыбнулась, Тристан же был явно заинтригован, что при его косматых бровях придало ему вид насторожившегося богомола. Доминика стала такой же розовой, как ее платье. Тем не менее она первой пришла в себя и голос ее зазвучал чистой радостью:

– Я попрошу Смышленого добавить один прибор.

Но не успела она дойти до двери буфетной, как бабушка остановила ее.

– Не надо, Доми, – сказала старая дама.

И, не обращая внимания на удивление своих детей, она на мгновение замерла, устремив глаза на веранду и вновь подменив настоящее давним прошлым. Ей внезапно вспомнился ужин, впервые объединивший за этим столом их дочку Элизабету с тем, кто вскоре должен был стать их зятем. Лейтенант был счастлив и горд. Союз этот был ему по душе. Он сам отправился в погреб за своим лучшим вином. Девушка была весела, полна жизни, казалась довольно хорошенькой, но не блистала умом, и в этот вечер Фелисите поняла, что никогда особенно не волновалась за ее будущее. Она знала, что эта девочка если чего и жаждет, то разве маленьких незатейливых удовольствий, и ей вовек не придется познать ни великих радостей, ни глухого отчаяния, потрясавших жизнь се матери. И действительно: выйдя замуж за сына помещика из Большой Гавани, она влачила скучное существование владелицы замка, а ее слабодушный отпрыск Филипп, покорный воле родителей, даст новую ветвь родословному древу Отривов.

Не то предстоит Доминике, у госпожи Шамплер тут сомнений не было. В этих девичьих жилах играла задорная, бодрая кровь настоящих воителей – ее деда и бабки. Жизнь, лишенная всяких забот и борьбы, не по ней, она бы только вводила ее в искушения.

«Кто знает? – думала госпожа Шамплер. – Если бы мой отец дал в руки своей жены молоток да заставил ее ремонтировать корабли, его бы, возможно, сочли тираном и палачом, но зато эта женщина не прельстилась бы жалким коммивояжером. А такой пример для семьи ценится на вес золота. Да, лейтенант бы одобрил меня…»

И едва осенила ее эта мысль, она поняла, что надежда, наперекор всему, еще не совсем умерла в ее сердце и что ее старый друг будет рядом с нею теперь уж до гробовой доски.

Госпожа Шамплер поочередно всмотрелась в каждое обращенное к ней лицо. Доминика, быть может, не отдавая себе отчета, подошла к Легайику. «Они красивы. Красивы и оба полны обещаний… Были ли мы такими в тот день, когда впервые переступили этот порог?»

Она улыбнулась внучке.

– Пусть он сядет рядом с тобой, Доми. На место Брюни Шамплера.

…Так как третьего прериаля крейсерство неприятеля прекратилось и в означенный день, ровно в полдень, с гор сообщили, что неприятель исчез за чертой горизонта, муниципальный совет, заслушав четвертого прериаля в полдень заключение представителя метрополии и приняв во внимание, что двадцать четыре часа назад было сообщено об отступлении англичан, что все сторожевые посты, охраняемые национальной гвардией, сняты и что обстановка по видимости спокойна, приняв наконец во внимание, что фрегатам предписано вечером сняться с якоря, дабы проследовать в Северо-Западный порт, постановил, исходя из выводов представителя метрополии, отменить свое постоянное заседание, о чем и составлен в мэрии Черной речки настоящий акт в первом часу пополудни четвертого прериаля седьмого года Французской Республики, единой и неделимой^[21].

Под сенью сикоморы и индиго

Помните, у Гумилева: «И как я тебе расскажу про тропический лес, про стройные пальмы, про запах немыслимых трав?..» Марсель Лажесс делает это мастерски. Шуршанием, струением и шелестом пронизаны ее романы. Шуршит листва диковинных деревьев, струится вода в хрустальных ручьях, шелестят шелка кринолинов и пожелтевшие страницы архивных документов. И тут же – буйство красок: лазурных, шафранных, пунцовых. И слова любви, произнесенные шепотом, и тихий всплеск океанских волн, поглотивших мертвое тело, и звяканье якорных цепей, и цоканье копыт в ночном мраке. Причудливый мир, яркий и многозвучный, окутанный романтическим флером, дарит нам наша современница с далекого острова Маврикий. На карте – это всего лишь крохотная точка в юго-западной части Индийского океана, сравнительно недалеко от Мадагаскара. Но вот вы сходите на берег в Порт-Луи, столице Маврикия, и вместе с героями отправляетесь в путешествие в глубь острова, и вам открываются необозримые тропические леса, хмурые горы, голубые озера и бесконечные песчаные пляжи, и с удивлением, смешанным с радостью, вы обнаруживаете здесь мир значительный и объемный, населенный к тому же людьми, чьи судьбы необычайны, наполнены тайной, «роковыми страстями»…

Короче говоря, в произведениях М. Лажесс вся атрибутика романтизма – налицо. К тому же время действия в них относится как раз к тому периоду, когда в литературе зародился и достиг своего расцвета жанр романтизма. Значит ли это, что мы имеем дело с мастерски выполненной стилизацией? Значит ли, что современная писательница предлагает нам пусть увлекательную, но все же не более чем игру в «историческое приключение»? Это было бы так, если бы не обманчивость первого впечатления, так же как обманчивы на первый взгляд легкость и изящная женственность слога писательницы, за которыми на самом деле кроется смелая рука весьма искушенного мастера, уверенно воссоздающая и картины родной природы, вплоть до самых тонких нюансов, и психологически достоверные, рельефно выписанные портреты героев, которые либо ясны до конца, либо – если уж неясны, – то в соответствии с замыслом автора.

Сторонникам теории «жанровой чистоты» вообще будет непросто определить точную жанровую формулу произведений Лажесс – слишком причудливо и гармонично сплелись в них чарующие тайны, экзотические реалии, историческая достоверность и – подспудно – сегодняшний день. Очевидно одно, что драгоценное чувство меры не позволяет этим произведениям раствориться в массе «экзотической» литературы о колониях, столь распространенной в прошлом, да и в нынешнем столетии, или в массе модной нынче литературы в стиле «ретро», или в вечно притягательной для читателя авантюрной литературы. Бесспорно одно: перед нами феномен, не укладывающийся в привычные рамки, в том числе и жанровые.

Может быть, нам будет легче разгадать секрет Марсель Лажесс, если мы будем лучше представлять себе истоки ее творчества, национальные и исторические. Островное государство Маврикий обрело независимость лишь в 1968 году. Но процесс колонизации проходил здесь не совсем традиционно.

Еще в начале XVI века высадившиеся там португальцы застали остров совершенно необитаемым. Позднее захваченный голландцами, а потом, уже в начале XVIII века, – французами, затем отвоеванный у них англичанами, Маврикий, таким образом, был изначально заселен европейцами, и освоение его происходило вовсе не через истребление или покорение местных племен. И хотя завезенные сюда из Африки рабы образовали со временем значительный слой «черного» населения, который постепенно дополнялся выходцами из стран Азии (на сегодняшний день здесь число жителей не превышает миллиона человек), сам факт ненасильственной колонизации повлиял исподволь на складывавшийся здесь особый тип «островной» культуры – с одной стороны, тесно связанной с Европой, с другой – впитавшей в себя всю специфику местных условий. А тот факт, что на Маврикии долгое время сохранялось рабовладение, повлиял на преимущественное развитие литературы именно в слоях европейского происхождения.

Конечно, история Маврикия знает и волнения рабов, и борьбу социально угнетенных масс за свои права, и различные политические и общественные движения, так или иначе связанные с требованиями демократических преобразований. Однако антагонистического противостояния культур, как это было почти всюду в колониальных странах, здесь не было. Местная культура – маврикийская – формировалась как совокупность или даже итог развития всех компонентов, влившихся в процесс колонизации и освоения острова. И если на современном Маврикии говорят в основном по-французски и английски (а также на креольском и на хинди), это тоже следствие исторического процесса закрепления в местных условиях изначальной культурной традиции.

Марсель Лажесс пишет по-французски, оставаясь при этом писательницей сугубо маврикийской. Но нельзя не заметить при этом связь ее творчества с европейским романтизмом, особенно с его английской и даже с американской ветвью. Читатель без труда припомнит при знакомстве с Лажесс любимые всеми книги У. Коллинза, Ш. Бронте, М. Митчелл. Однако опора на весьма внушительный пласт мировой культуры только способствует Лажесс в воссоздании маврикийской реальности, и особенно – родной истории, что неоспоримо свидетельствует об эволюции молодой национальной литературы, осваивающей прошлое своей страны, а это, в свою очередь, является свидетельством закономерного этапа формирования не только национального, но и культурного самосознания.

Вот откуда столь характерное для повествования Лажесс обращение к архивным материалам, письмам, дневникам, судовым журналам в сочетании с обильными этнографическими, географическими, ботаническими описаниями, мельчайшими подробностями быта, уклада жизни поселенцев, убеждающие своей точностью, достоверностью. Этот литературный прием, сознательно выбранный писательницей, в то же время определяет художественный метод, уравновешивающий экзотизм и возвращающий воображение читателя из романтических высей и глубин, из мрака «непроходимых чащ» и «грозных ущелий», от тревожно мерцающих в ночи костров беглых рабов в реальную атмосферу будней первых колонистов, небезопасных и долгих путешествий к диким, необжитым берегам, к изнурительным войнам и осадам острова, к грабежам и захватам того, что было в тяжком труде отвоевано у природы.

Рабам и хозяевам часто приходилось делить невзгоды поровну, и если в романах Лажесс есть подчас некоторая идеализация их взаимоотношений, то, пожалуй, это не столько следствие сопутствующей романтизму сентиментальности, сколько сознательное противопоставление тенденции изображать европейских колонистов только как оголтелых хищников. все истреблявших, угнетавших, подавлявших. Ведь Маврикий не был завоеван в кровопролитной борьбе, с захватом исконно чужой земли, ибо местного населения не существовало вовсе. Поэтому понятно стремление писательницы по-своему воздать должное «первопроходцам», которые отнюдь не всегда были ведомы только корыстью, только страстью к наживе, но зачастую и простым человеческим желанием начать жизнь сначала, самим построить свой дом и вспахать свою землю. Среди них немало было таких, с кого «списала» своих героев М. Лажесс (хотя бы воспитанницы сиротского приюта в романе «Фонарь на бизань-мачте»).

Непосредственное же содержание романов Лажесс анализировать нецелесообразно – написанные в приключенческом («Фонарь на бизань-мачте») или полудетективном («Дилижанс отправляется на рассвете») ключе или в манере занимательной эпопеи («Утро двадцатого флореаля»), они требуют того, чтобы читатель сам добрался до разгадок тайны любовных и прочих коллизий, которыми изобилует повествование.

Не столь важно и анализировать «конфликт» каждого из романов. Дело ведь не в том, чтобы выяснить, кто убил Франсуа Керюбека в романе «Дилижанс отправляется на рассвете», и покончила ли жизнь самоубийством «дама в белом» из «Фонаря на бизань-мачте» и что таилось в ее предсмертном письме; даже не важно, вернется или не вернется из последнего плавания капитан Шамплер к супруге, посвятившей воспоминаниям о достойно прожитой жизни «Утро двадцатого флореаля»…

Сегодня романы Лажесс значимы для нас не столько собственно содержательной своей основой, сколько нравственным своим смыслом. Иначе зачем – хоть это «и сладко, и странно» – уводить нас в мир далеких и чуждых мечтаний и грез, заветных дум, «шелестеть» старинными именами, как это делает госпожа Шамплер, подобно старой графине из «Пиковой дамы»? Зачем удаляться нам сегодня в век восемнадцатый, когда рабы носили господ в паланкинах, мужчины наряжались в расшитые камзолы, а дамы – в шелковые кринолины? Неужели кого-то интересует сегодня, как выпаривали когда-то соль, разводили полезные растения, заряжали чугунными ядрами пушки? Но зачем же мы и поныне с детским восторгом перечитываем книги Фенимора Купера, Стивенсона, Дефо?

В том-то, наверно, и дело, что в наш век, когда разгадано так много, и даже слишком много, тайн, осталась, слава богу, непостижимой тайна человеческой души, которая всегда будет рваться к прекрасному, высокому, чистому, мечтать о «дивных странах», грезить о «счастливых берегах», где можно преисполниться радости и гордости за человеческую способность к преодолению…

Да, на первый взгляд М. Лажесс работает в манере «ретро», но, вчитавшись попристальнее, мы обнаружим в ее романах нечто такое, что позволяет причислить их к произведениям сугубо современным. И это нечто столь же неуловимо и зыбко, как вся структура ее своеобразного стиля. Может быть, это ощущение рождается из той динамичности мироощущения и образа мыслей, что свойственна ее героям? Или же из той особой непринужденности слога, лишенной вычурности и дамской жеманности, благодаря чему возникает ощущение доверительной простоты и безыскусности. К тому же в художественной манере писательницы отчетливо проступают многие приметы весьма искушенного знания приемов повествования «модерн»: здесь и ассоциативная проза, и «кинонаплывы», и «воспоминания о будущем», и искусно выстроенная драматургия детектива, и острота анализа политического романа, и наблюдательность современного баталиста.

Как бы там ни было, но сознательно демонстрируемая писательницей склонность к «старому, доброму» роману неслучайна. В нем как бы зашифрована гарантия того, что нравственный смысл чьих бы то ни было судеб неизменен и вечен. Потому что и сегодня у Человека осталась все та же тяга к дерзанию, к поиску, жажда неизведанного, способность к восхищению мужеством, умение смотреть опасности в лицо, подобно тому, как это делают неустрашимые капитаны и горделивые женщины, герои и героини М. Лажесс, обретшие свое последнее пристанище на дальних берегах, где произрастают индиго и сикомора.

Оба этих растения часто упоминаются в книге. Оба – как бы символы самой жизни: одно – дающее бесценный сок, который окрашивает ткани в цвет морской лазури, ставшее основой «земного» процветания и благополучия поселенцев; другое – дарующее спасительную тень, укрывшую еще когда-то в незапамятные времена Марию и Младенца, и поныне охраняющее Любовь, которая так же, как и прежде, сильнее смерти.

С. Прожогина

notes

Примечания

1

Бернарден де Сен-Пьер (1737–1814) – французский писатель, автор знаменитого романа «Поль и Виргиния».

2

Иль-де-Франс – прежнее название острова Маврикий.

3

Бурбон – прежнее название острова Реюньон.

4

Серсей Пьер Сезар (1753–1836) – французский военный моряк.

5

Сюркуф Роберт (1773—1827) – французский корсар.

6

Интендант – во Франции XVII–XVIII вв. – должностное лицо в провинции, обладающее судебно-полицейской, финансовой и отчасти военной властью.

7

Африка.(Примеч. автора).

8

Авторская разрядка заменена на болд (прим. верстальщика).

9

Эпиналь – город на юге Франции, центр художественных промыслов.

10

Рады мы видеть месье Джереми

В наших поселках в субботние дни —

Круглая шляпа чуть набок сидит,

Черный сюртук галунами обшит!..

11

Брать рифы (мор.) – уменьшать площадь паруса при сильном ветре.

12

Архип о-ва Маврикий, Е-40.

13

Архив о-ва Маврикий, Е-40.

14

Архив о-ва Маврикий, Е-40.

15

Одна из этих мортир, помеченная 1765 г., стоит сейчас в парке при бунгало г-на Марка Кенига, возле градирен у Черной речки.

16

Семилетия война 1756–1763 гг. закончилась победой Великобритании над Францией в борьбе за колонии и торговое первенство.

17

Эта последняя фраза содержится в письме от 12 ноября из Сурабаи г-ну Дю Пюи, управляющему финансами Иль-де-Франса. Сент-Эльм Ле Дюк, с. 557.

18

4 июля 1748 г.

19

Эпиктет – римский философ-стоик I в. н. э. До получения свободы был рабом Эпафродита, любимца Нерона. Рассказывают, что, когда его жестокий хозяин с помощью пыточного приспособления стал выворачивать ему ногу, он лишь спокойно сказал: «Ты сломаешь ее», – а когда все так и произошло, добавил: «Я же тебе говорил!»

20

В 1828 г. Дюмон-Дюрвиль найдет обломки фрегатов Лаперуза на острове Ваникоро в Меланезии. Лаперуз и его экипаж были истреблены туземцами.

21

Архив о-ва Маврикий, Е-40.