Текст книги "Фонарь на бизань-мачте"

Автор книги: Марсель Лажесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Прошу вас, – сказал контр-адмирал Тристану, – продолжайте же вашу партию. Не то я себе не прощу, что явился вам докучать во время вашего отдыха.

Жюльетта по-прежнему молча обмахивалась веером, иногда улыбаясь с отсутствующим видом. «Она порой кажется чуть ли не дурочкой, – подумала, наблюдая за ней, госпожа Шамплер. – А ведь это не так. Жюльетта слушает все, что мы говорим, и при желании она бы могла еще быть весьма и весьма привлекательной. В иные минуты она словно вся загорается изнутри, и Элен рядом с нею блекнет».

Тристан и Элен опять взялись за игру, а Доминика присела на подлокотник кресла своей тетушки. Вскоре поднялся Кетту и, извинившись, сказал:

– Мне пора в градирню. Там начали упаковывать соль.

Он вышел через веранду и тотчас его шаги раздались уже на садовой дорожке.

– Какая тишина, – заметил контр-адмирал. – Но что-то она предвещает недоброе…

Он провел ладонями по подлокотникам кресла и, нагнувшись, шепнул госпоже Шамплер:

– Нельзя ли нам побеседовать без свидетелей?

В знак согласия она чуть прикрыла веки, что было замечено им одним. «Ну, вот и оно», – подумалось ей. Она сразу почувствовала неимоверное облегчение и почти удовольствие от того, что придется немного схитрить.

– Адмирал, не угодно ли вам воспользоваться телескопом, чтобы хорошенечко оглядеть горизонт? – предложила она.

– Охотно, сударыня, я не смел попросить вас об этом.

Она поднялась, он встал тоже, и оба проследовали к маленькой комнатке перед лестницей.

Прямая, шла она вверх по ступенькам, слегка приподняв рукой длинный подол своей юбки. На втором этаже она указала налево.

– Там комнаты мужа, – сказала она.

В «навигационной» госпожа Шамплер села в кресло-качалку, а контр-адмирал начал медленно поворачивать на цоколе трубу телескопа. До вчерашнего дня они друг друга не знали. «И вот мы уже точно два сообщника», – подумала госпожа Шамплер.

– Я именно то и вижу, что говорят наблюдатели, – пробормотал контр-адмирал. И, повернувшись к госпоже Шамплер, добавил: – Они направляются к мысу. Завтра можно ждать нападения. Не думаю, чтобы они рискнули приблизиться к берегу ночью.

Отойдя от телескопа, он сел на обитый кожей диван.

– Давеча я сказал, что мы, моряки, часто вынуждены поступать наперекор своим чувствам… Не знаю, следите ли вы за ходом моей мысли?

– Конечно. Должна ли я ваши слова понять так, что скоро пробьет час, когда вам придется, не дрогнув, пожертвовать кем-то или чем-то?

Ее острый взгляд улавливал нерешительность контр-адмирала. «Она умна, – думал он. – Лучше, наверное, быть с ней вполне откровенным. Да, впрочем, и не умею я разговаривать обиняками…»

Он так резко вытянул руку вперед, что задрался обшлаг его сюртука.

– Что ж, – сказал он, – пойдем прямо к цели. Вот чего я опасаюсь: ваш дом на высоком мысу – отличнейшая мишень. И допуская даже, что у англичан достанет галантности не направлять огонь на ваше жилище, все-таки стоит принять во внимание шальные ядра.

– Значит, вы думаете, их корабли опять подойдут к устью?

– Не только опять подойдут, но и попробуют высадиться на берег, чтобы захватить наши корабли. Будь я на их месте, я именно так бы и сделал. Придется нести караул днем и ночью, не то нас застанут врасплох. Я посажу наблюдателя на черное дерево, знаете, то, что на перекрестке дорог, ведущих к косе и градирне. Под ним стоят наши орудия восемнадцатифунтового калибра. Но этот пост надо будет убрать, как только мы ввяжемся в бой.

Он поднялся с дивана и, заложив руки за спину, начал ходить по комнате взад и вперед. «Он, вероятно, так же расхаживает по капитанскому мостику, – подумала госпожа Шамплер. – Но сейчас его взгляд блуждает далеко за пределами видимого. Должно быть, он так же топтался от стенки к стенке и в камере люксембургской тюрьмы, когда не мог еще даже предположить, что падение Робеспьера спасет его голову – голову отрешенного ото всех должностей дворянина».

Некоторое время в комнате слышались только шаги де Серсея, потом он вдруг подошел к стоявшему в центре большому столу и, схватив гусиное перо, макнул его в чернильницу. Лишь после он пододвинул стул и начал чертить на листе бумаги какие-то ломаные линии.

– Вот рифы, пролив и коса. Наши орудия находятся здесь и там. Л’Эрмит все гениально предвидел: орудия стоят так, что смогут бить прямо в борт, а батареи врага будут бессильны против нашей артиллерии.

– Мне ясно теперь, почему вы боитесь за Белый Замок, – сказала госпожа Шамплер. – Тем не менее я не считаю необходимым сообщать это детям сегодня. Моя невестка Жюльетта в отсутствие мужа взволнуется сверх всякой меры. Тристан и его жена испугаются за своих сыновей. Зачем их тревожить? Если станет опасно, отправим мальчиков в дальние склады или же в домик Кетту. – Подумав минутку, она добавила: – Уверена, что Доминика откажется с ними уйти, но я не буду ее порицать за это.

– А вы, сударыня… – начал контр-адмирал.

– Я?!

Она оттолкнулась в кресле-качалке, и на ее лице появилось такое язвительное выражение, что контр-адмирал ошеломленно подумал: «Клянусь честью, ей положительно не дашь и сорока… Да и многие женщины в сорок лет уже просто развалины!»

– Я всегда старалась встречать опасность с поднятым забралом. Попробую и сейчас.

Он ничего не ответил. Начертил на листке еще несколько линий, потом разорвал его и бросил клочья в корзину.

– Позвольте откланяться, сударыня, – сказал он.

– Не забывайте, что эта комната в вашем распоряжении.

Идя впереди, она провела его по коридору и спустилась с ним вместе по лестнице.

На веранде он поцеловал протянутую ему руку. Задумавшись, она смотрела ему вслед. «Кто знает? Если б не я, лейтенант, возможно, сделал бы неплохую морскую карьеру и был бы теперь адмиралом!»

Однако ей не удалось настроиться по этому поводу на печальный лад и о чем бы то ни было пожалеть. Она возвратилась в дом. Гостиная была пуста, и она вновь поднялась по лестнице. На втором этаже, миновав одну и другую дверь, она вошла в третью комнату слева.

Ничего здесь не изменилось с того утра, когда тот, кого госпожа Шамплер упрямо звала лейтенантом, хоть вскоре после их свадьбы ему присвоили звание капитана, вышел отсюда в последний раз. В канделябрах были новые свечи, постель заправлена, белье в шкафах источало запах индийского нарда, одежду еженедельно чистили щеткой.

Госпожа Шамплер опустилась на кровать – и тотчас все расплылось перед ней и словно подернулось дымкой тумана. Она прилегла. По мере того, как ее охватывало какое-то сверхъестественное блаженство, она все глубже и глубже погружалась в далекое прошлое. Слишком многое в этом прошлом напоминало сегодняшний день.

Начальник сухого дока жил в отведенном ему официально доме. Хотя этот дом прилегал к портовой ограде и к бастиону ла Бурдонне, но в отличие от тех, что принадлежали лоцманам рейда и их помощникам, находился все-таки вне территории порта и стоял немного особняком. От улицы его отделяла площадка, обсаженная гранатовыми деревьями и розовыми куста ми. К этой площадке вели три ступени.

Фелисите смутно помнила еще один дом, на улице Стоков. Это воспоминание было связано с юной красавицей, от которой всегда так чудесно пахло и которая иногда брала ее на руки, прижимала к себе и тотчас же отправляла играть под надзором старой и неприятной негритянки. Все это помнилось как сквозь сон. Позже, когда они жили уже в новом доме Вест-Индской компании, обрывки произнесенных при ней вполголоса фраз подтвердили ее подозрения. Она узнала, что мать сбежала с каким-то коммивояжером спустя три года после ее рождения. А еще узнала она, что ничего другого нельзя было ждать «от таких мерзавок, которые приезжают на остров, чтобы подцепить муженька и тем вернуть себе доброе имя».

Общаясь в детстве лишь со своим отцом. Фелисите воспитала в себе умение молчать, острую наблюдательность и удивительно сильный характер. В том возрасте, когда девочки только и заняты играми, она научилась обязанностям хозяйки дома. Совсем еще малолеткой она умела заставить рабов ее слушаться. Однако, когда Розелия и ее мать Фиалка перебрались к ним с улицы Стоков, Фелисите поняла, что благодарность униженных и оскорбленных порой выражается не словами, а безграничной преданностью.

Ей было примерно двенадцать лет, когда произошла так называемая история с мортирой. Событие это словно бы не имело касательства к ее жизни, но она привыкла думать о нем как о некоей точке отсчета.

Иные события, ввиду их внезапности, побуждают нас осознать, на что мы способны. Попытка адмирала Боскауэна высадить десант на Иль-де-Франс^[18] хотя и внушила девочке неуверенность в завтрашнем дне, но одновременно и подтолкнула к мысли о необходимости дерзких решений. Но главное, что она уяснила себе, – это свой интерес и привязанность к этому краю, к родине, где на ее глазах велась постоянная, вызывающая восхищение борьба с джунглями за каждую пядь земли. И когда наблюдательный пост на Хмурой горе Открытия сообщил про тридцать четыре фрегата английского адмирала и в Порт-Луи забили тревогу, ей показалось, что детство ее кончилось. На улицах царило большое волнение, люди в открытую осуждали губернатора Варфоломея Давида за его приказ снять с рейда суда, на коих лежала обязанность защищать колонию, и снарядить их в Индию для охраны каких-то французских торговых контор. Порт был тогда забит купеческими кораблями Компании, из военных же кораблей был всего один «Алкид», прибывший три дня назад.

Фелисите смотрела на рейд из слухового окна. Отец ушел рано утром, но едва объявили тревогу, он послал к дочке гонца, строго-настрого запретив ей и шагу ступать из дома.

Она и внимания не обратила на этот наказ. Поистине откровением показалась ей мысль, что жизнь может стать чредой увлекательнейших приключений. Сидя на подоконнике, она в оба глаза следила за героическим маневрированием «Алкида». Лавируя среди парусников Компании, военный корабль решительно стал на шпринг поперек пролива, перерезав тем самым путь тридцати четырем кораблям, оцепившим рейд.

Чтобы проникнуть в порт, следовало пройти вдоль острова Бондарей, где в придачу к другим укреплениям находился редут ла Бурдонне, защищенный тридцатью артиллерийскими орудиями, но ведь высадиться на берег можно было и где-нибудь дальше. Народ столпился на площади и вокруг батареи Салютов, напротив резиденции губернатора, как вдруг все заметили, что маневр «Алкида» смутил неприятеля куда больше, чем предполагали сами французы. Со своего наблюдательного поста Фелисите видела, как изящно покачиваются корабли с надутыми ветром грот-марселями. Позднее она подумала, что опасность порой принимает довольно приятный вид, когда, глядя, как мечется вокруг порта вражеская эскадра, Фелисите испытала ни с чем не сравнимую радость. В том, что и город словно бы вдруг пробудился после глубокого сна, была какая-то тайна, и отныне Фелисите уже будет смотреть на все окружающее совершенно иными глазами.

Когда же мортира, которую несколько лет назад губернатор ла Бурдонне установил на вершине Маленькой Горки, дала первый залп по кораблям эскадры и рядом с ними вздыбился водный столб, а шум всплеска донесся до города, она, несмотря на мольбы Фиалки, не отошла от окна. Настоящая паника охватила английские корабли. После второго пушечного ядра они подняли все паруса и взяли курс в открытое море.

Вскоре суда превратились в точки на горизонте, и Фелисите выбежала на улицу, где народ предавался бурному ликованию. Тогда-то и стало известно, что от второго выстрела мортиру Маленькой Горки разорвало на мелкие части.

На следующий день эскадра Боскауэна попыталась высадить десант на Малой Черной речке, но отказалась от этого, испугавшись, как уверяли, звука рожка. После чего вся армада направилась в Индию.

С этого дня Фелисите словно заново родилась. Люди и вещи, которые прежде не привлекали ее внимания, приобрели теперь вес и значительность. Она засыпала отца вопросами, которые были на первый взгляд совершенно разрозненными, но по размышлении оказывались нерасторжимо увязанными между собой. Она желала знать все о Вест-Индской компании, о ее делах, о роли, которую может сыграть Иль-де-Франс в войне с Англией, и чего ожидают от получивших концессии колонистов. Фелисите казалось, что с ее глаз внезапно сползла пелена. Она находила в этих проблемах не меньшую привлекательность, нежели пять лет назад в сказках Шарля Перро, когда отец много месяцев терпеливо учил ее бегло читать, занимаясь с дочерью каждый вечер после обеда.

Одновременно менялся и ее внешний облик. Впрочем, свой переходный возраст она миновала благополучно и развивалась вполне нормально, подражая в выборе причесок и платьев самым уважаемым в городе дамам.

Через несколько лет Жан-Франсуа Эрри уже горделиво прогуливался по улицам, держа под руку умную и красивую девушку, и никому даже в голову не приходило вспоминать про мерзавку, когда-то приехавшую на остров с целью вернуть себе честное имя.

Фелисите стала часто бывать в компаниях, собиравшихся в тесном кругу влиятельных лиц, в большинстве чиновников, проживавших с семьями в Порт-Луи. Ее лучшей подругой была Винсента Бюссон, чей отец приехал сюда с инженером Жаном-Франсуа Шарпантье де Косиньи, который должен был помогать ему в строительстве укреплений. Но после отъезда де Косиньи, якобы из-за растраты казенных денег, Никола Бюссон получил концессию на градирни Кодана и окончательно поселился на Иль-де-Франсе.

У Винсенты и встретилась Фелисите с Жаном Люшоном. Ей было тогда восемнадцать лет.

Всю жизнь она упрекала себя, что запуталась в паутине этой призрачной авантюры. Причиной ошибки были ее одиночество и богатое воображение. Долгие месяцы она верила, что в его руках ее будущее, что все ее счастье или несчастье зависит лишь от решения Жана Люшона. Когда они оставались наедине и он вспоминал свои столичные похождения, она чувствовала, что в душе ее громоздятся самые честолюбивые замыслы. Как ни корила она себя, но подавить их была не в силах. То она себя видела на парижских улицах, то у подъезда богатого особняка или в ложе театра, нарядную, в шелковом платье, сверкающую бриллиантами. Мужчины спрашивали друг друга: «Кто это?» Упряжка из пары белых коней подкатывает к подъезду, лакей, низко кланяясь, открывает дверцу кареты. Падает снег…

Неделями Фелисите витала в мечтах о каком-то потустороннем мире.

В тот день, когда отец сообщил ей о том, что взял на постой лейтенанта Шамплера, все мысли ее были заняты решающей встречей в доме Винсенты. Жан Люшон в последнее время только и говорил о своем желании возвратиться во Францию.

У Винсенты кто-то сидел за роялем. Музыка вестницей радости полетела навстречу Фелисите. На веранде слышался девичий смех, разносили оршад. Винсента, обняв подругу за плечи, поцеловала ее.

– Я так счастлива… У меня для тебя есть новость…

Она не успела закончить фразы, как Фелисите уже все поняла. Она подумала: «Я проиграла». И холодно задалась вопросом: чем теперь будет заполнена ее жизнь? Но все же она улыбнулась подруге, сказав:

– Тебе многие позавидуют.

А про себя добавила: «Ему тоже, ведь у тебя такое большое приданое!»

Он стоял у рояля в гостиной и принимал поздравления, как монарх принимает знаки почтения своих верноподданных. Увидев Фелисите, он отвернулся было, но овладел собой и направился к ней.

– Что мне скажет наш лучший друг? – спросил он.

– Что вы отпетый мерзавец, сударь, – сказала она.

И, так как он молча уставился на нее, смущенный вниманием слушавших их любопытных, она с улыбкой добавила:

– Потому что вы нас лишаете самой красивой девушки в городе. Нам ведь не стоит вас спрашивать, возвращаетесь вы во Францию или нет? Не правда ли?

Он с облегчением вздохнул и склонил голову.

– Хлесткие у вас поздравления!

– Как пощечина, – сказала она.

Молчаливая, возвращалась она в тот вечер домой со своим отцом. Пока они шли Губернаторской улицей к порту, господин Эрри не смел даже слова вымолвить, зная, что его дочь переживает сейчас глубокое унижение. Она пожелала уйти от Винсенты одной из последних, и он не спорил. Поэтому им пришлось торопиться, чтобы в восемь их не застиг на улице комендантский час. Они были уже на крыльце, когда грянул пушечный выстрел. Открыв дверь гостиной, оба весьма удивились присутствию там постороннего человека, который при виде хозяев встал и отложил свою книгу. Первым опомнился господин Эрри:

– Лейтенант Шамплер, о котором я говорил тебе, Фелисите.

Она на него посмотрела чуть ли не с ненавистью, слегка поклонилась в ответ на его приветствие и направилась к своей спальне. Но, подойдя к ней и взявшись за ручку двери, заставила себя обернуться.

– Добро пожаловать, лейтенант.

Фелисите хорошо запомнила их первый совместный ужин. Лейтенант, в полуформе, сидел от нее по правую руку. Разговор за едой шел серьезный. Брюни Шамплер уже второй раз отстаивался на Иль-де-Франсе, и хозяева быстро заметили, что он в курсе всех дел колонии. Поначалу Фелисите пришлось сделать усилие, чтобы войти в роль любезной хозяйки дома и проявить хоть маленький интерес к миссии де Косиньи, который опять приехал на остров, желая закончить строительство укреплений, начатое двадцать лет назад на побережье и в Порт-Луи.

– К сожалению, – сказал господин Эрри, – Косиньи вновь нашел способ вызвать к себе неприязнь как губернатора, так и членов Верховного совета.

И тут, сама не зная почему, Фелисите с таким жаром бросилась защищать инженера, что привела своих собеседников в замешательство. Она перечислила все претензии, которые были предъявлены Косиньи, рассказала про те огромные суммы, что были потрачены на строительство долговременных укреплений, а также про хитроумные махинации господина Буве-Лозье, когда тот, заменяя временно губернатора острова – своего родича Варфоломея Давида, просто вынужден был прибегнуть ко всяким уловкам.

– Каким уловкам? – спросил лейтенант, ошарашенный этой горячностью.

Он не привык к молодым особам, не только участвующим в обсуждении подобных вопросов, но и не стесняющимся открыто бранить влиятельного чиновника.

– Чтобы не подводить свояка, он разложил излишки растраченных сумм на работы, которые выполнял Косиньи. Возьмите хотя бы маленький деревянный бункер, что находится слева на набережной. Во сколько, по-вашему, он обошелся?

– В две или в две тысячи триста франков максимум, – предположил лейтенант.

– А его записали в расходной книге на сумму в шестьдесят пять тысяч франков. Мы это знаем от человека, которому можно верить, и господин Косииьи подтвердил этот факт.

– Фелисите! – сказал вполголоса господин Эрри.

Она повернула к нему сверкающий взгляд.

– Имеем мы право, отец, назвать человека мошенником, если он правда мошенник? Да или нет?

– Мадемуазель совершенно права, – улыбнувшись, сказал лейтенант.

Недели сменялись неделями, жизнь текла довольно спокойно. Лейтенант часто завтракал в своей комнате, его обслуживал Неутомимый. Затем господин Шамплер отправлялся в док, где проводил целый день. Случалось, он пропускал время ужина, возвращался гораздо позднее комендантского часа и, извинившись, шел прямиком к себе.

– Не скажешь, что он нас стесняет, – заметил однажды вечером господин Эрри. – Всю эту неделю я его видел лишь мельком.

Наутро лейтенант объявил, что сегодня же пополудни он отплывает на корабле «Коломба» водоизмещением сто шестьдесят тонн. Ему предстояло сопровождать на Молуккские острова Пьера Пуавра. Вест-Индская компания поручила Пуавру добыть для Иль-де-Франса и острова Бурбон саженцы пряных растений – их на Молукках разводят голландцы. Выйдя из Порт-Луи первого мал 1754 года, они вернулись более чем через год, восьмого июня, после того, как Пьер Пуавр разжился саженцами гвоздичного дерева и мускатного ореха, которые он поклялся заполучить всеми правдами и неправдами, чем бы это ему ни грозило. Голландцы, безраздельные хозяева островов, где произрастали гвоздичные деревья, оберегая свою коммерцию, установили смертную казнь за хищение хотя бы единственного саженца этой ценнейшей пряности.

Пока длилось их путешествие, на Иль-де-Франс обрушился ураган. В Порт-Луи развалилось несколько зданий, было и наводнение. В поместьях погиб урожай, над колонией нависла угроза голода. В столице вспыхнула эпидемия оспы, и болезнь мгновенно распространилась и в сельской местности. Фелисите в эти дни впервые столкнулась с ужасными человеческими мучениями и смертью. Заточенная в доме, она тем не менее видела похоронные шествия. Вскоре смертные случаи столь участились, а количество заболевших так быстро множилось, что хоронить покойных в отдельных могилах стало уже не под силу. Их штабелями укладывали на телеги и зарывали в братской могиле. Но те, на кого возлагали эту обязанность, так спешили скорее с нею покончить, что лишь едва-едва присыпали трупы землей, и собаки сбегались на это страшное пиршество. Частенько можно было увидеть на улице или в укромном углу у изгороди куски гниющего мяса. Потребовались недели, чтобы бедствие мало-помалу пошло на убыль. Но когда появилась надежда, что эпидемия не сегодня завтра затихнет, заболело несколько человек за оградой порта. По странному стечению обстоятельств болезнь долго щадила эту часть города.

Как-то вечером Фиалка пожаловалась на недомогание. Проснувшись утром, Розелия тщетно искала мать. И никто никогда ее больше не видел. Те, кто любил ее, сразу поняли, что Фиалка решила окончить жизнь в одиночестве, побрела из города и укрылась в какой-нибудь роще, чтобы не заразить смертельной болезнью ни свою дочь, ни своих благодетелей. После того как она исчезла, Фелисите просидела ночь напролет у постели горько рыдавшей Розелии, которая задремала только под утро. И Розелия не забыла проявленного хозяйкой искреннего участия.

Когда наблюдатель на Хмуром Брабанте подал сигнал о подходе «Коломбы», уже миновало два месяца со дня свадьбы Винсенты Бюссон и месяц, как молодожены уехали из колонии. Фелисите теперь относилась к Жану Люшону как к совершенному недоумку, но, предоставленная себе и ничем не занятая, она тем не менее дорожила своим положением обманутой в лучших надеждах девушки и с удовольствием нянчилась со своей тоской. Фелисите под любым предлогом отказывалась от приглашений на светские вечера и часами сидела одна на веранде, положив на колени бездельные руки и глядя вдаль. Ей ни с кем не хотелось общаться, досужее любопытство ее раздражало, и она скрывалась на чердаке, забираясь туда по лестничке с антресолей. Сидя на подоконнике слухового окна, на том самом месте, откуда Фелисите наблюдала бегство эскадры Боскауэна, она любовалась густым лесом мачт стоящих на якоре кораблей и неустанным снованьем баркасов. Слева, на склоне горы, волнообразно струились под ветром травы, и она не могла понять, почему красота и величие расстилавшейся перед нею картины вселяют ей в душу такую печаль. И тогда, спустившись на первый этаж, она затевала большую уборку, чистила мебель, терла паркет, проветривала белье, не желая и слушать упреков Розелии, которая утверждала, что, мол, негоже приличной барышне заниматься такой работой.

С тех пор как Брюни Шамплер и его слуга уехали из колонии, прошло ни много ни мало тринадцать месяцев, и вот они снова переступили порог дома Эрри. Во время их первого пребывания здесь отношения лейтенанта с Фелисите ограничивались простой вежливостью, но теперь она безотчетно обрадовалась его возвращению. Как будто для зарождения между ними взаимной приязни только и требовалось, чтобы она не дала пропылиться его вещам и одежде, которую он оставил в шкафу, да бережно складывать в своей комнате письма, пришедшие лейтенанту за эти месяцы. От нечего делать она иногда рассматривала и даже взвешивала на ладони запечатанные конверты, стараясь представить себе их путь. И еще хотелось ей угадать, не женская ли рука начертала эти послания и не ожидает ли лейтенант содержащихся в них вестей с тревогой и нетерпением. В конце концов ей пришлось сознаться себе, что прежде, когда они жили под одной крышей целых три месяца, личная жизнь гостя ее нисколько не занимала. Да и он, была она вынуждена отметить, держался скромно и ненавязчиво, понимая, как видно, что его приняли в дом без особой охоты.

Он появился восьмого июня к вечеру, вскоре после прибытия, и она вышла встретить его на веранде с пачкой конвертов. Они обменялись рукопожатием, и ее почему-то не удивило, когда лейтенант сказал, что счастлив быть снова дома. Господин Эрри, вернувшись с работы, застал их за оживленной беседой, и на столике перед Брюни Шамплером стоял бокал с пуншем.

Фелисите с живым интересом слушала рассказ лейтенанта об экспедиции на Молукки. Описав все опасности путешествия, не утаил он и радости от успешного завершения дела. Затем перешел к истории про захваченного испанцами царя Хальмахеры, выразившего глубокую благодарность Пуавру, который, использовав весь свой авторитет, добился смягчения его участи. Лейтенант не скрывал своего восхищения личностью Пьера Пуавра, отличавшегося предприимчивостью и редким упорством.

– Корабль наш так потрепало во время штормов, что два офицера и кое-кто из матросов решили его покинуть. Даже и сам капитан хотел с полдороги вернуться на Иль-де-Франс, но Пуавра нельзя было уломать. «Нет, – говорил он, – нет, ни шагу назад, пока на борту есть вода и рис!» Я его поддержал. Не будь он столь непреклонен, мы не имели бы гордого удовольствия передать сегодня Верховному совету добытые нами ценные саженцы.

Письма, все еще не распечатанные, лежали на столике рядом с бокалом пунша.

«Определенно, они не от женщины», – подумала Фелисите.

Когда после ужина все разошлись по комнатам, она услыхала звук щелкнувшего замка и удаляющихся шагов. Она знала, что лейтенант, как все старшие офицеры, имел пропуск, который давал ему право ходить по улицам после отбоя. Однако ей было известно и то, что ночью иные дома превращались в притоны, куда заманивали клиентов девицы легкого поведения. Прежде-то лейтенант не раз и не два приходил домой на рассвете. Заслышав его шаги, она насмешливо улыбалась и, повернувшись на другой бок, засыпала снова. Но в этот вечер, только вообразив себе лейтенанта в одном из таких злачных мест, о коих если и говорят, то намеком, с лукавым подмигиваньем, Фелисите ощутила что-то похожее на дурноту. Она даже мысли не допускала, чтобы другая женщина, молодая, красивая, с обнаженной до неприличия грудью, могла слушать рассказ про Молукки с тем же, что и она, неослабным вниманием и вся находясь во власти этого чудного строгого голоса… Да она просто чувствовала себя обокраденной!

За оградой порта несли караул часовые, и время от времени раздавалась в ночи их громкая перекличка.

Жизнь пошла, как и год назад, уже привычным порядком, но после первого вечера между Фелисите и Брюни Шамплером возникла некоторая неловкость. Из своего путешествия лейтенант привез большие отрезы шелка и кисеи, резные шкатулки, безделушки из черного дерева и слоновой кости, восточные ковры. Все эти сокровища Неутомимый сложил в комнате своего господина.

Фелисите теперь виделась с лейтенантом только за общим столом, когда он обедал дома. Ночью она часами боролась с жестокой бессонницей, а засыпала, едва лишь на мостовой зазвучит его поступь, которую она отличала от всякой другой. Утром ей было трудно подняться с постели, и целый день бродила она как сонная муха, разбитая и скучающая. Она похудела, и господин Эрри уже стал поговаривать, что недурно бы ей сменить обстановку и погостить в «Грейпфрутах».

Однажды утром лейтенант сообщил о своем намерении отлучиться из Порт-Луи денька на три, на четыре. А Неутомимый сказал Розелии, что они едут на Черную речку и с ними охрана из пяти человек.

На рассвете в ближайшую пятницу перед калиткой нетерпеливо забили копытами лошади. Фелисите с распущенными волосами, в пеньюаре из розовой кисеи, наброшенном на ночную рубашку, собирала в столовой для Неутомимого корзинку с едой, чтобы было чем подкрепиться путникам на привале. Потом она распахнула окно. Вставало солнце, над вершиной горы Большой Палец дрожал и струился розовый свет. В ветвях деревьев порхали и щебетали птицы. Сухой и прохладный воздух сулил один из тех зимних дней, когда небо бывает бархатной голубизны. Едва лейтенант явился в столовую, Фелисите разлила по чашкам горячий кофе. Сев напротив друг друга, они принялись молча пить. Со двора доносился плеск фонтана, негромкие голоса рабов. Лейтенант внезапно поставил чашку и в упор посмотрел на Фелисите.

– Вы что же, вовек теперь не утешитесь, да? – холодно спросил он.

Она еле удержалась от слез, но овладела собой и то ли из гордости, то ли польщенная тем, что человек, доселе не проявлявший к ней ни малейшего интереса, сумел ее разгадать, а быть может, даже и оценить, ответила неопределенным жестом, который он принял за знак согласия.

– Вы заслуживаете лучшего, нежели этот салонный шаркун.

Она возразила живо:

– У вас нет ни права, ни каких-либо данных, чтобы вкривь и вкось судить о том, чего вы не знаете.

Он пожал плечами и встал.

– Очень мило, что вы защищаете человека, которого любите, хоть он того и не стоит. Женщины – поразительные создания, честное слово!

Он взял приготовленную корзину и направился к двери, но у порога остановился.

– Будь я готов к супружеству, я бы на вас женился и уж как-нибудь вылечил!

Фелисите точно пристыла к месту и сидела не двигаясь, пока где-то на набережной не утих перестук лошадиных подков. Позднее она поняла, что в этой манере общения, непринужденной и грубоватой, и состоял весь секрет успеха Брюни Шамплера у женщин. Он не подкупал их всяким чувствительным вздором и обращался с ними не так, как с хрупким стеклом, а как с существами из плоти и крови. Впрочем, входя в гостиную, он тотчас завладевал всеобщим вниманием, а когда начинал говорить, его теплый, богатый оттенками голос производил на слушателей чарующее впечатление. Фелисите, однако, увидела его в этом свете лишь после его возвращения с Черной речки.

А в то июльское утро она, хоть и раздраженная наглостью лейтенанта, спрашивала себя: почему ни с того ни с сего ее жизнь так осложнилась? Она ведь уже привыкла к своим разочарованиям и тусклому, однообразному существованию в течение целого года.

Через четыре дня лейтенант со своей свитой прибыл в Порт-Луи.

После неких секретных переговоров между Неутомимым и лейтенантом все привезенные с востока сокровища однажды утром исчезли из его комнаты.

– Между прочим, он мог бы что-нибудь мне подарить, – сказала Фелисите отцу. – Там был эбеновый ларчик с инкрустацией из слоновой кости и перламутра…