Текст книги "Расплата"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Кутепов, согнувшись, ловко полез на заднее сидение. Полицейский занял место рядом с шофером, затянутым в кожу. Обе машины тронулись, проехали не торопясь мимо госпиталя Святого Иоанна, свернули по безлюдной в этот ранний час улице Русселе к Монпарнасу. Здесь в небольшом ресторане и должен был произойти обмен документами и подписание дополнительного соглашения, каждый параграф которого был уже оговорен. «Все же немцы – отличные мастера конспирации, – подумал удовлетворенно Кутепов. – Этого у них не отнимешь. Учиться надо!»

Откинувшись на мягкие подушки, он неприязненно поглядывал на заполняющиеся людьми парижские улицы. Столица Франции всегда не нравилась генералу, казалась средоточием неуправляемого вольнодумства, пороков и анархии. Если бы не штаб РОВСа, расположившийся здесь по распоряжению великого князя Николая Николаевича и генерала Врангеля, Кутепов давно приказал бы перебазировать штаб в Берлин, где все сильнее давал о себе знать боевой дух возрождающейся нации, армии и консолидации всех правых сил. Кутепову гораздо ближе были идеи арийской воинственной нации, ее требование скорейшего пересмотра ненавистного Версальского договора. Кутепов вообще считал, что следует поставить на Германию, единолично и вовремя вступить в секретный контакт с се представителями.

На окраине Парижа, на пустынной нормандской дороге, машины остановились, и в салон к генералу быстро пересели оба немца...

Далее о пути следования двух автомашин ничего достоверно неизвестно. Сведения тех дней в газетах были самые противоречивые: то машины были замечены на дороге Нормандии и якобы следовали к побережью. То какие-то «очевидцы» вспоминали советский корабль, стоявший на рейде в Гавре и внезапно покинувший порт после того, как принял на борт подозрительный груз – тяжелый продолговатый ящик, завернутый в мешковину. Следствию этих сведений было явно недостаточно^[1].

Так и осталась неразгаданной эта история – исчезновение русского генерала. И хотя теперь уже доподлинно известно, что похитили Кутепова советские чекисты, его судьба до сих пор толкуется в различных вариантах. Слухи о его смерти очень разноречивы. Документами не подтверждено, умер ли он от сердечного приступа в московской тюрьме на Лубянке или смерть наступила еще на французской земле, когда, затащив генерала в машину, чекисты применили хлороформ или эфир и не рассчитали дозу: прекратив сопротивление, генерал заснул и... не проснулся.

Судьба Кутепова еще долго обсуждалась на страницах известной эмигрантской газеты «Общее дело» Владимира Львовича Бурцева. Некогда раскрывший провокатора Азефа, Бурцев всеми силами стремился поддержать свой авторитет «разоблачителя тайн». Он высказывался определенно и недвусмысленно: похищение русского генерала – несомненное дело рук Москвы. «Я занят этим делом, как журналист, с первого дня, и берусь доказать свое обвинение названных мною лиц, опубликовать все материалы, если мои информаторы разрешат мне эту акцию».

История тайного сыска в России была «коньком» Бурцева. И потому его заявление о том, что в деле Кутепова рано ставить точку, вызвала некоторый интерес у читателей. Бурцев объявил, что располагает обширным и проверенным материалом и обещал, «потянув за соответствующие нити, размотать весь этот запутанный змеиный клубок». Свои версии похищения излагала и другая эмигрантская газета «Последние новости».

И даже знаменитая фельетонистка Тэффи отдала дань модной теме: правда, она не пыталась назвать виновных и не предлагала свою версию похищения. Процесс дал ей возможность еще раз сделать блестящие острые зарисовки русской эмигрантской жизни: обстановку суда, поведение свидетелей и обвиняемых, реакцию французской публики...

2

По договоренности «Доктор» и «0135» окрестили свое участие в похищении Кутепова как «операция груз». Она прошла по плану без сучка и задоринки, как точно продуманная заранее шахматная партия, где воображаемые ходы противников были проанализированы сотни раз и выбраны единственно возможные.

Тем более странным показался Венделовскому вызов, который «Доктор» – Шаброль – передал ему по срочной связи, существующей при чрезвычайных обстоятельствах. Подавляя тревогу, Венделовскнй отправился на встречу.

Он ждал, как всегда, возле второй скамейки справа – ближней от выхода на плас Конкорд.

Шуршали шины на разгоряченном асфальте. Шумела вода в ближнем фонтане. Февральский день представлялся абсолютно весенним. И солнце сияло в полную силу. Шаброль осунулся, под глазами мешки: выглядел усталым, плохо выбритым – против своих многолетних правил, которым Альберт Николаевич не изменял никогда – даже во время подготовки и проведения сложнейших и опаснейших акций. И как всегда, среди этой мирной картины Венделовский ие забывал о реальной опасности, ставшей неотъемлемой частью его жизни.

Эта опасность разлита в воздухе, среди только-только начинающих опутываться зеленой дымкой деревьев, она – в каждом человеке, который идет мимо с безмятежным и доброжелательным видом, в каждом остановившемся неподалеку автомобиле. И с этим чувством надо было жить и работать. Шаброль пришел вторым. Он прошел мимо, делая вид, что выбирает место поудобней. Затем вернулся, осмотревшись, и сел рядом. Но разговора не начинал. И вблизи он выглядел усталым, осунувшимся.

– Отвернитесь, Альберт, – понизив голос, сказал он и, улыбнувшись белозубой, очаровательной своей улыбкой, добавил. – Это проверка: по-прежнему ли работает наша срочная связь. Мы разойдемся сейчас, – он сложил газету и сунул ее в боковой карман пиджака. – Проследите внимательно, нет ли за мной «хвоста». Если чисто, встречаемся через час ровно. Не торопитесь, будьте внимательны.

– Понял, – еле кивнул Венделовский и встал.

– До встречи. Полагаю, ателье Десбона? Ну, успехов.

– К черту!

Они разошлись. Роллан удалялся медленно, заложив руки за спину и сцепив пальцы, – обычный состоятельный человек, позволяющий себе ежедневную часовую прогулку именно в это время...

Они встретились в маленькой портновской мастерской Филиппа Десбона, недавно служившей спокойной явкой. Филипп, как было условлено, откладывал в сторону работу и брался за скрипку: бравурная мелодия была сигналом, что все в порядке, опасности нет и наблюдение ведется.

Шаброль сказал:

– Похоже, с господином Кутеповым при всей легкости дела мы где-то «прокололись». Я до сих пор не узнал, где. И меня это беспокоит. Кроме того, против нас начали работать не недоумки из «Внутренней линии» РОВСа, не престарелые филера Климовича, а кто-то посерьезней. Похоже, на нас вышли немцы-профессионалы и ведомства самого Николаи-Канариса. Можете мне поверить, это реальная угроза.

– И где ее начало, по-вашему?

– По-моему, Монкевиц.

– Где он был все это время? Был ли в поле вашего зрения?

– Да, мы виделись почти ежедневно, придумывали контакты. Более или менее правдоподобные. Выбор и покупку дачи осуществлял он сам. Постойте-ка! Десять дней назад он опоздал на условленное заранее свидание больше чем на час. Объяснил опоздание задержкой в мэрии, где оформлялись документы на дачу, и он не сразу застал нужного чиновника.

– Перепроверяли с чиновником?

– Нет.

– Как же это вы, Альберт Николаевич? Это ошибка! – Роллан Шаброль не скрывал своего недовольства. – Что потом? Не заметили ли каких-либо перемен?

– Абсолютно! Как всегда, Монкевиц точен, исполнителен. Очень увлечен проблемами виллы.

– И у него никаких посторонних личных контактов?

– Пожалуй. Только с одним соседом, эльзасцем. Любитель-цветовод. Разводит гладиолусы, живет через дорогу. Один. Старый холостяк. Владеет половиной дома, достаток средний. Поселился в Оэуар ла Ферьер более пяти лет назад. Знакомств никаких – нелюдим. И Монкевица встретил не слишком любезно.

– Это чья информация? Ваша? Монкевица? Его соседа?

– Мне докладывал «Фунтик». После опоздания Монкевица я просил его не расставаться с «другом». Они неразлучны.

– И все-таки меня тревожит Монкевиц. А что его сосед – француз?

– Эльзасец.

– Любимая агентура Николаи. Скорей всего «прокол» именно тут. Отсюда и начнем проверку.

– Слишком много случайностей в одно время, в последние десять дней. Ко мне в магазин тоже пожаловал немолодой человек с хорошей военной выправкой. Говорит по-французски с чуть заметным усилием. Сразу принялся изображать полное восхищение Натали, оказывать ей знаки внимания, пустяковые, впрочем. Я предположил, что это знакомый ее постоянного ухаживателя – того, из военного ведомства. Но догадка не подтвердилась. Через день я внезапно столкнулся с господином «Ино» около площади Конкорд, на берегу Сены. Он не слишком прятался и легко передал меня другому типу. Этот, можно сказать, являл собой полную противоположность первому, – запоминайте! – высокий, худощавый, с маленькой головой. И в то же время было между ними нечто общее. Чуть позднее, глядя на его отражение в зеркальном окне магазина, я сообразил, что оба имеют вид бывших военных – походка, манера высоко держать голову, четкий шаг... Я захотел услышать, как он говорит. Мне пришлось извиниться, представившись провинциалом, приехавшим недавно из Гавра, и задержать его каким-то идиотским вопросом о способе поездки в Булонский лес наикратчайшим и самым быстрым способом. Мой поднадзорный недовольно пробурчал, что он тоже приезжий, и уже в конце первой фразы я знал, что и он не француз, а эльзасец. Он «тащил» меня весь день. И надо признать, неназойливо и весьма умело, не давая мне никакой возможности оторваться и исчезнуть. Оторваться я смог, когда мне это уже изрядно надоело, лишь с наступлением вечера на крутой улочке, поднимающейся к Секре-Кёр.

...Около художников под красными зонтами как обычно толпились люди. Большинство – молодежь. Переходили от одной картины к другой, вскользь просматривая изображения. Толкались, шумели, смеялись, отпускали шутки. Я успел обогнать своего «хвоста» на белой лестнице, на мгновение забежал в церковь и, выйдя, спустился по иной улочке, смешавшись с другой группой любителей живописи. Внизу мне удалось быстро схватить такси. Для страховки я сделал медленный круг по площади Тэтр и поехал вверх по Елисейским полям к площади Звезды. И оторваться от них я сумел только к вечеру. Поскольку они уже знали адрес моего магазина, как вы понимаете, я не мог вернуться к себе. Я протелефонировал Натали, чтоб она немедля закрылась, вызвал в условленное место Иветту и переночевал в маленькой гостиничке «Наполеон Бонапарт». Мне, вероятнее всего, придется срочно менять город, ликвидировав ковровое дело и компанию «Сулейман Гамидов, Клерман и сын». Вот почему вы срочно понадобились мне, Альберт Николаевич.

– Думаете, все настолько серьезно, Роллан? Чем нам может грозить Николаи и его люди, которые сами должны пока действовать в обстановке строгой конспирации. Французская полиция, если узнает о их присутствии в Париже, не будет в большом восторге от подобного открытия. И примет меры немедля.

– Вы так считаете? – Шаброль призадумался и снял очки в роговой оправе. – Тут есть одна светлая идея, Альберт Николаевич...

Музыка за портьерой умолкла. Вошел Филипп Десбон. Доложил: дважды мимо салона медленно проезжал автомобиль марки «Рэно» без пассажиров. Но тревога Десбона оказалась ложной: машина, по-видимому, была просто неисправной. Покопавшись в моторе и изругав «старую кобылу, место которой давно на свалке», шофер медленно уехал и больше не появлялся. «Доктор» придирчиво и очень скрупулезно расспросил портного о внешности шофера и всех словах, сказанных им около салона. Не уловил ли Десбон какого-нибудь иностранного акцента?

Десбон давал стопроцентную гарантию в том, что шофер был французом. И судя по специфическим словечкам – подлинным парижским водителем. И никем больше: уж он-то знает их предостаточно. Они, конечно, разные, но у всех есть и нечто объединяющее: это не только специальные выражения и термины, но и стойкий запах бензина, въевшийся за годы, и руки в масле, держащие рулевое колесо, и особая небрежная посадка вроде как вразвалочку, с левым локтем, высунутым в окошко. Осторожный Десбон (он всегда становился архиосторожным, когда приходил патрон), выбегал на несколько минут на улицу: попросил баночку бензина (накапал-де нечаянно стеарином на рукав почтя готового пиджака – хозяин не прощает такой небрежности) и перебросился несколькими фразами о новой модели «Ситроена», появившегося в магазинах пару месяцев назад. «Доктор» похвалил его и вроде бы несколько успокоился. И тут же из примерочной зазвучал вихревой вальсовый мотив. Beнделовский прислушался к звукам скрипки, доносящимся из-за портьеры. Мелодия была по-прежнему бравурной.

– Давайте-ка вернемся к нашим агентам, Альберт Николаевич. Вы правы: надо навести ажанов на «эльзасцев». Это сделает Натали через своего старого поклонника и его ведомство. Должны же мы хоть раз по-серьезному использовать ее. Затем она исчезает: ее видели со мной и, вероятно, знают, где она работает. Третье – подробная шифровка в «Центр» о наших новостях. Я меняю город. Предположительно – Марсель. В портовом городе легче потеряться. Особенно среди массы публики, ежедневно прибывающей и отъезжающей пароходами. На это «добро» еще не получено. Все покажут события ближайших дней.

– Моя задача? – спросил Венделовский.

– «Лечь на дно», «законсервироваться» вместе с Монкевицем. Как запасной вариант, если согласится «Центр», поездка на отдых, на курорт, что ли. Модный, но не очень шумный... Есть еще один вариант – студентом в Прагу.

– Я не работал в Чехословакии. Ни разу, Роллан.

– Прага – прелесть. Остерегайтесь только «эльзасцев». Зато Иван Цветков – наш болгарин поблизости. Всегда поможет.

– Думайте, немцы знают о нашем с вами знакомстве?

– Возможно. Если они – с помощью Монкевица или без него – «повели» меня сразу после исчезновения Кутепова, они быстро вычислят и вас. И пожелают познакомиться поближе. Придется поговорить с Монкевицем, еще здесь в Париже, еще раз серьезно пугнуть его РОВСом и нашими связями со Скоблиным. Мы готовы, мол, представить полный доклад об участии подполковника в деятельности некоей разведывательной службы, осуществившей ряд акций не только в Париже, но и в другой столице. Продемонстрируйте его письменные обязательства. Дайте ему денег. И не спускайте с него глаз. В случае необходимости пошлите в Марсель, ко мне. А я уж сумею отправить его дальше. Пусть он знает и про этот наш вариант. Если досточтимый Николай Августович вздумал ставить на двух лошадок сразу, образумьте подполковника и скажите, что подобное у нас не проходит. Никогда!.. Перевербованные двойники нам не требуются.

– Все понял. Связь с вами?

– Пока через «Фунтика».

«Фунтик» – Николай Федорович Абрамов – был в группе советских разведчиков личностью неординарной. Его отец Федор Федорович Абрамов, генерал-лейтенант, окончил Полтавский кадетский корпус, Николаевское инженерное училище, Академию Генштаба. Бывший хорунжий лейб-гвардии Донской казачьей батареи, он стал позднее командиром уланского полка, потом генерал-квартирмейстером штаба 12-й армии. В армии Врангеля Абрамов – командир Донского корпуса, в Софии – начальник III отдела РОВСа.

Оставив Россию, генерал Абрамов очень мучился разлукой с семьей (она осталась в городе Ржеве) и особенно с любимым малолетним сыном. Когда мальчику исполнилось 12 лет, отец нашел способ послать за ним преданного казачьего есаула, ждал, что Колю привезут в Софию. Но тот не пожелал расстаться с матерью и бабушкой, к отцу не поехал. Именно тогда и попал Абрамов-младший в поле зрения чекистов.

А через шесть лет вдруг явился в Москву, пришел на Лубянку и выразил желание сотрудничать с чека, заявив, что готов работать против отца.

Не успели в соответствующих инстанциях провести необходимые проверки и отработать «легенду» для перехода границы, как Абрамов-младший все сделал сам: нанялся матросом на судно, совершавшее рейды между Ленинградом и Гамбургом, в Гамбурге – «сбежал», сел на берлинский поезд и явился к... фон Лампе. Представился ему Николаем Федоровичем Абрамовым, сыном генерала, убежавшим из Советской России, попросил связать с отцом и даже получил от Лампе деньги на дорогу в Софию.

Естественно, он стал работать в РОВСе вместе с отцом. Абрамов-старший очень гордился сыном, сумевшим удрать от комиссаров, его хваткой, умением быстро входить в любую ситуацию. Абрамовы жили на софийской улице Оборище, в небольшом домике с тенистым садом, и хозяйка дома Александра Семеновна была совершенно очарована сыном генерала, счастливо избавившимся от большевиков. И еще более нежные чувства вызывал генеральский сын у дочери хозяйки, молоденькой хрупкой девушки Наташи. Тут расцветала настоящая любовь, которая неминуемо должна была кончиться свадьбой, что и случилось вскоре. Со стороны домик смотрелся как райский уголок. Цветник. Высокий забор, калитка. Деревянные ступеньки на второй, генеральский этаж. «Кабинетный стол», бумаги. На круглом столике рядом – обязательный для всех русских присутственных мест графин и три стакана. В углу – икона с теплящейся рубиновым цветом лампадой. Тут владения казака «Михеича». Он – денщик генерала, посыльный, дворник, охранник и владелец ключей от шкафов и сейфа, комендант здания Воинского Союза.

Картина сложилась совершенно идиллическая. Абрамов-младший законспирировался идеально. Он вызывал недовольство московского начальства лишь тем, что неосмотрительно рвался «в бой». Приходилось сдерживать его, уговаривать не торопиться.

Тем более, что ближайшее окружение генерала Абрамова встретило внезапное появление генеральского сына по-разному. Некоторые считали его по меньшей мере авантюристом. Другие высказывались определенней: «платный красный агент, гэпэушник». Коробила грубость и резкость его суждений, манера говорить обо всем безапелляционно, неумение прислушиваться к чужому мнению.

И в то же время нельзя было не признавать его знание современной жизни Советской России, о которой большинство ровсовцев были осведомлены очень поверхностно, больше из чужих уст, из газет и рассказов очевидцев.

Абрамов-младший о русской жизни знал по собственному опыту, он успел даже поработать в неведомой для многих организации «Осовиахим»...

Любое поручение РОВСа он выполнял с необыкновенным рвением. И все-таки добиться полного доверия ему не удавалось. Особенно недоверчивым оказался начальник контрразведки РОВСа полковник Браунер. Свое мнение полковник не скрыл от Абрамова-старшего:

– Я считаю, генерал, что Николаю Федоровичу доверяться полностью не стоит, его приезд – мистификация чекистов.

Генерал-лейтенант ответил незамедлительно и грозно:

– А я считаю, полковник, ваше недоверие к моему сыну личным оскорблением.

Браунер принес извинения. Но на деле – просто изменил тактику, продолжал наблюдать за Николаем тайно. Ситуация вроде бы изменилась. Николая Абрамова стали посылать в города Болгарии и Югославии. Он давал консультации боевикам перед отправкой их в Союз, помогал изготовлять фальшивые удостоверения и справки – знал о каждом ровсовце, готовом к отправке. Через каналы связи добытые сведения отправлял в Россию.

Но из «Центра» для него поступали пустяковые и эпизодические задания. Как сотрудник резидентуры он совершенно не подходил – был очень на виду и своей напористостью мог испортить любую операцию. В то же время он давал весьма ценную информацию, снимал копии с любого секретного документа, сообщал о готовящихся актах, до мельчайших подробностей раскрывал деятельность своего отца – генерала. Это более всего смущало как Шаброля, так и Венделовского. Работать с «Фунтиком» надо было, по их мнению, не спуская с него глаз.

– На том и решили, Альберт Николаевич, – сообщил Шаброль. – Никаких серьезных заданий. Основное его дело – Монкевиц. Пусть не спускает с него глаз... И теперь сообщение для вас, Альберт Николаевич. «Центр» дает вам новую связь – через торгпредство. Вас найдут. А пока вы остаетесь в Париже, вся связь только через каналы Десбона. Из него, кстати, мог бы получиться неплохой музыкант, как вы считаете?

– Мне он больше нравится как портной, – улыбнулся Венделовский, – и как наш гостеприимный хозяин.

– Ну, так попрощаемся с ним и разойдемся. – Шаброль крепко пожал руку товарищу, и по очереди они покинули маленькую портновскую мастерскую.

...Венделовский шел сумеречной, узкой парижской улицей и снова продумывал весь разговор с шефом – с беспокойством и с неудовольствием. Альберт все время ловил себя на мысли о том, что ему не совсем по душе перемена места и скорый вояж в Прагу. Он полюбил Париж и, думая об отъезде (если «Доктор» сказал о возможном отъезде, следовательно, все уже решено и жди приказа «Центра»), с печалью представлял себе расставание с Францией. Приказ Москвы мог забросить его и на Дальний Восток и в Северную Америку, в этом была особенность его профессии. Он не принадлежал себе и не мог выбирать.

Он вновь подумал об Абрамове-младшем. Представил себя на его месте. Мог бы он работать против своего отца? Для него это было бы совершенно невозможным. А что заставило «Фунтика»? Идея? Или большие деньги? Угроза расстрела его или близких? Нет, тут было нечто иное.

О многих своих товарищах Венделовский знал самое главное – это были идейные люди, защищавшие советское государство и обезвреживающие его врагов, «фунтик», несомненно, был из другой, непознанной им еще породы людей. Венделовский присматривался к нему стараясь понять, разобраться. И не мог. Почему он сам вызвался работать в любом городе, где существовало отделение РОВСа и жил руководитель одного из его отделений? Нет, Абрамов-младший не вызывал симпатий «0135»-го, доверять ему до конца он не мог.

Обдумывая предстоящие перемены, Венделовский решил, что на новом месте он должен будет поменять и свой образ жизни, и внешность, насколько это возможно без грубого грима.

Облик фланирующего богатого человека, посетителя дорогих ресторанов, домов «высокой моды» вряд ли подойдет для Марселя, для его пестрой интернациональной толпы.

Венделовский решил работать под свободного художника – отпустил усы и бороду, перестал стричься у своего парикмахера, запасся легким мольбертом, который вместе с блузой свободного покроя и традиционным шарфом, небрежно повязанным вокруг шеи, завершил нехитрый маскарад. И, разумеется, пришлось поменять квартиру, чтобы не изумлять соседей переменой внешности. Теперь Альберт Николаевич квартировал на Монпарнасе, где «служителей искусства» было немало. Бродя по улицам знаменитого холма, останавливаясь то около одного, то около другого художника сотни их располагались на каждом шагу, углубленные в работу и как бы не замечавшие зрителей – «0135» внимательно наблюдал, не тащит ли он за собой «хвоста». Но слежки не было – он был уверен.

Через Десбона «0135» сообщил «Доктору», что «Эльзасцы» на его горизонте больше не появлялись. Может быть, Шаброль опередил события, слишком перестраховался... Но нет, через Десбона связная Шаброля сообщала: за магазином продолжается демонстративно открытая слежка. У нее «на хвосте» постоянно один из трех «эльзасцев». И хотя Натали через знакомого чиновника уже сообщила полиции о неизвестных лицах, следящих за магазином ее хозяина, меры до сих пор не были приняты: эльзасцы, сменяя друг друга, целыми днями слоняются поблизости. Полиция Парижа не любила связываться с иностранцами, и со своими французами было достаточно хлопот. Оставалось только ждать развития событий.

3

В европейской эмиграции все сильнее и упорнее распространялись слухи о тайных контактах между представителями комсостава Красной Армии и немецкими офицерами, сотрудниками Генерального штаба. Эти слухи будоражили общественное мнение, серьезно мешали официальным французским кругам, желавшим сближения с Советской Россией и восстановления торговых отношений с ней.

«Центр» предложил европейской резидентуре обдумать способ пресечения злонамеренных слухов. Был принят один. Руководителем назначен «0135»-ый. Исполнителем – «Фунтик», фигура подходящая: генеральский сын, а в последнее время, до бегства из России, – командир РККА (по дополнительной легенде Осовиахим легко превращался в армейскую часть). Решили использовать и журнал РОВСа «Часовой», известный своим крайне монархическим и антисоветским направлением, ратующий за национальное спасение и возрождение России, за усиление борьбы с марксистами.

Продумывая операцию, чекисты решили опубликовать на журнальных страницах «переписку» белого и красного командиров, честных русских людей, готовых протянуть друг другу руку дружбы и вместе бороться за новую Русь – не старую, естественно, но и не за ту, что изобрел Ленин, развязавший братоубийственную гражданскую войну.

В первых двух письмах происходило как бы пробное знакомство русских офицеров. Потом «Часовой» поместил на своих страницах весьма примечательный опус:

«Письмо красного командира.

Ниже мы помещаем письмо красного командира, по своему интересу оставляющее позади оба первых. Мы уже писали, что: 1) лицо, сносящееся с нами из Советской России, очень хорошо известно редакции по прошлому и ныне занимает немалый командный пост; 2) редакция совершенно не гарантирует того, что у автора письма нет какой-то другой цели, однако при избрании его сама логика говорит за то, что он искренен; 3) редакция поставила красному командиру ряд вопросов, которые должны дополнить его ответ; 4) редакция категорически утверждает, что «краском» по мере возможности читает наш журнал; 5) редакция ничего не меняет в письмах, оставляя нетронутым все выражения автора».

Далее следует короткий рассказ краскома об армии и ОГПУ, об уничтожении в стране русской культуры. Приводится рассказ о том, как руководимое им подразделение армии защищало больницу от толпы, идущей убивать врачей... В свою очередь «краской» интересовался жизнью русской эмиграции. «Есть ли у вас силы, средства? Многие считают, что вы находитесь на запятках иностранных карет. Мы же, несмотря на успехи власти на Днепрострое, Магнитогорске и в целом по пятилетке, каждодневно обращаем свои взоры к временам Ивана Калиты, Ивана Грозного, Сергея Радонежского и всем тем святым людям, что веками крепили Русь...»

Подпись под письмом выглядела так: «Офицер, ныне красный командир. Верю, что вскоре смогу написать: ,,Свободный русский гражданин"».

Вскоре был напечатан ответ: «Белый офицер – красному командиру» с подписью «Белый офицер. Надеюсь, скоро просто ,,русский офицер"». От редакции публиковалось сообщение: «Автор писем – полковник артиллерии, кадровый русский офицер, участник Белой борьбы с первых ее дней. Редакция помещает эти письма как выражающее мнение большинства русского офицерства за рубежом. Подпись по понятным мотивам опускаем»...

Два следующих письма говорили о задачах славянского единения. Нерушимый блок славян обязан грудью встать против жидо-масонского вала, катящегося на Европу с запада, – так, как в былые времена славяне прикрывали собой Европу от татаро-монгольских орд. Нужен крепкий союз, большую роль в котором, несомненно, сыграет и Германия. Это тоже социалистическая страна, в которой правит народ, но без жидов и коммунистов.

В продолжение и поддержку этих мыслей – следующее, пятое письмо красного командира. В нем высказывается твердая позиция, основанная на полном знании текущего момента. «Краском» утверждает:

«1. Власть пошла на уступки. Коминтерн отошел на второй план.

2. НЭП. На базарах, кажется, все население России. Лозунг «обогащайтесь!», похоже, должен уничтожить все завоевания революции,

3. В армии стало ненадежно. Солдаты не хотят подчиняться политкомиссарам. Командиры одним глазом все время косят в сторону Германии и при малейшей возможности отправляются туда на учебу.

4. Ни один дурак не пойдет сейчас занимать Россию. Иностранцы знают ее лучше вас. Выступления в эмиграции Милюкова, Деникина, Головина, их призывы и обещания – все оканчивается одними пустыми словами. У эмиграции нет козырей.

5. Япония воевать сейчас не будет. На дальнем Востоке у нее есть армия, которую Советам будет нелегко разгрызть. Польша может скушать Литву. Для нее и Германии это лучший выход в решении Данцингского вопроса...»

И в заключении: «Надо мирить государства во имя борьбы с большевизмом. Не сидите сложа руки...

Красный командир».

«Белый офицер – красному командиру»

«Перед лицом событий, назревающих в России, всем, кто хочет считать себя русским патриотом, необходимо протянуть друг другу руки и быстрее найти общий тактический путь...»

Отношения налаживаются, переходят в новое качество.

«Белый офицер – красному командиру»:

Дорогой собрат!

...Пусть каждый русский солдат и командир гордо заявляет: «Мы, русские воины, чтим светлую память наших героев. И пусть найдутся новые русские люди, способные повторить их незабываемые подвиги... Привет вам, командир, и всем русским доблестным орлам из нашего грустного невольного далека...

Как только окажетесь в Германии, соблаговолите сообщить нам Ваш адрес. Надеемся на продолжение корреспонденции.

Белый офицер».

Было еще несколько писем, и их регулярно печатал «Часовой».

Русские «эмигранты с интересом пересказывали друг другу прочитанное, гадали, кто же авторы писем. И вдруг шокирующее открытие в отделе объявлений и курьезов вечерней газеты; тут было напечатано обращение к доверчивым глупцам. Каждому, кто не побоялся бы эксперимента, предлагалось взять все письма, опубликованные «Часовым», и прочитать сверху вниз заглавные буквы первых абзацев. Любопытствующие произвели опыт. Получилось: «Да здравствует СССР!»

И следом – карикатуры, анекдоты, насмешливые пародийные репризы... Русские и парижане, смеясь, узнали «кто есть кто» или, как выразился кто-то, «сказку о том, как один офицер другого обдурил»...

Самое активное участие в этом политическом розыгрыше по поручению Венделовского принял «Фунтик». И хотя он заслужил похвалу «Центра», задание казалось ему недостаточно серьезным. Абрамов-младший не скрывал своего недовольства, рвался к делу. Таким считалось наблюдение за полковником Монкевицем. Венделовский наставлял своего подопечного: полковник – человек не только опытный, но и очень ловкий. И то, что они вместе ездили в Россию и оба участвовали в похищении Кутепова, значило не так уж и много, хотя Монкевиц был способен выкинуть что-нибудь совсем непредсказуемое: передать себя в руки французской полиции, потащив за собой всю цепочку и, раскрыв обстоятельства похищения Кутепова, получить миллион и бежать, подготовив побег безукоризненно, и исчезнуть, ловко заметя следы. Монкевиц мог убрать «0135»-го, такое уже не раз приходило ему в голову и заставляло осторожничать и подстраховываться. В конце концов, Монкевиц в поисках выхода мог дать перевербовать «0135» одному из «эльзасцев». Для Венделовского это был худший вариант. Он пришел в голову последним, и чем больше размышлял над этим Альберт Николаевич, тем больше склонялся именно к нему. Встречу (или встречи) мог засечь лишь «Фунтик»: его не знал ни Монкевиц, ни «эльзасцы» (по-видимому), «0135»-го знали все. Оставалось надеяться лишь на Абрамова-младшего, который все еще не совсем серьезно реагировал на четкие инструкции. Его сумасбродным выходкам не было конца. Вдруг он исчезал на неделю – не выходил из спальни, где предавался любви со своей очаровательной молодой женой. «Имею я право на медовый месяц?» – парировал «Фунтик» упреки Венделовского.