Текст книги "Расплата"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

8

Новый допрос главным образом был связан с письмами и документами, привезенными из Озуара, и новыми людьми, упоминавшимися в них. Многие материалы оказались зашифрованными; и технической части сюрте пришлось изрядно повозиться, чтобы добраться до сути. В большинстве зашифрованных документов речь шла по организации концертных турне. Корреспондент, чья подпись неизменно не прочитывалась, сообщал: турне в Советском Союзе будет длительным и дорогостоящим, придется сократить как-то маршрут и «создать специальный денежный фонд на границе», в помощь известному генералу. Позднее было прочитано: «генерал – фигура вне подозрений», однако его участие в концертном турне никак не оговаривалось и не объяснялось. Плевицкая объяснения по письму дать отказалась, сообщив, что видит «сию бумажку впервые», ничего не понимает и не в состоянии припомнить, когда, от кого и при каких обстоятельствах данное письмо было ею получено... В общем, переписка генерала Скоблина носила антибольшевистский характер. Однако попадались и письма, выражающие явное преклонение перед национал-социализмом и Гитлером – достойным вождем народа, призванного спасти Европу от нашествия большевиков. Скоблин жаловался неизвестному корреспонденту на хроническую нехватку средств, на возникающую порой «необходимость урывать деньги из сумм концертной деятельности Надежды Васильевны». На просьбу прокомментировать это утверждение мужа, Плевицкая вновь повторила, что «все хозяйство вел Скоблин, а о наличии или отсутствии денег она никогда не имела ни малейшего представления». И лишь позже следователь получил полное и первое истинное удовольствие – когда ему сообщили, что тайна зеленой Библии – Евангелия от Иоанна – раскрыта после повторного исследования. На первой странице издания эксперты обнаружили присутствие симпатических чернил, а под ними запись шифровального ключа и указание, как им пользоваться.

Марш, стараясь скрыть торжество, обратился к хозяйке дома. Плевицкая спокойно заявила, что зеленая Библия – чужая. В свое время полиция не смогла отыскать ту, что принадлежала ей. Теперь – она в этом уверена! – кто-то имел наглость подбросить ее к другим вещам. Марш едва не вспылил, но сумел сдержаться и продолжал допрос, вызвав вторично генерала Шатилова, на которого давно не возлагал никаких надежд. Просто решил поговорить, как-то успокоиться. И действительно, успокоился: генерал Шатилов попросил запротоколировать свое новое заявление, что в виновности генерала Скоблина теперь он не сомневается.

Следователю приносят какое-то письмо и докладывают: просила передать мадам Миллер. Он разворачивает бумагу без всякого любопытства.

– Это записка Натальи Миллер, писанная рукой ее мужа. Донесение генералу Драгомилову об организации Завадского-Краснопольского – некоего особого отдела, призванного следить за руководством РОВСа и «Внутренней линии». Еще организация?! Наподобие русских деревянных кукол-матрешек одна в другой. В первом списке все мелкие сошки: капитан Савин, Пилюгин, Трошин, Кауфман и другие. Но на полях любопытное – моды платьев и шляп, надпись: «Надежда Алексеевна». И далее: у нее бывают Скоблин с супругой, супруга Миллера. Надпись еле заметная, карандаш вытерся, но прочесть можно: собрание в воскресенье и понедельник. Будет Скоблин. И потом капитан Савин, капитан Савин – он ведь владелец ресторана на авеню Эмиля Золя?! Внезапно разбогатевший водитель такси? Точно – он. И Закржевский, все ускользавший руководитель джаз-оркестра, гастролер по Европе. Он! Все в одном клубке, и это отнюдь не случайно... Был произведен повторный обыск в доме модных шляп «Надин» на улице Сан-Лазар 100. Хозяйка мастерской, как оказалось, была в близких отношениях с Завадским-Краснопольским, которого характеризовала исключительно положительно – как доброго, щедрого, высокоморального и порядочного господина. Обыск, естественно, ничего не дал. Не удивило Марша заявление хозяйки и о том, что политическими взглядами своего знакомца она совершенно не интересовалась...

Во время последнего допроса некий Пика рассказал следователю Рошу о встрече с генералом Скоблиным 22 сентября у метро «Жасмэн»...

В протоколе допроса Пика значится: «...22 сентября в 12 часов 55 минут, – я всегда аккуратно возвращаюсь домой к завтраку, – я вышел из метро «Жасмэн», где выхожу ежедневно. Мое внимание обратили на себя два человека, стоящие наверху лестницы и громко переговаривавшиеся. Должен сказать, я недолюбливаю иностранцев. Особо раздражает меня, когда в метро или в бусе громко разговаривают на непонятном мне языке. Я не выдержал и сказал тоже достаточно громко: «Опять эти русские нарушают порядок...» Или что-то в таком духе. Тот человек, что стоял лицом ко мне, обернулся, и я сразу опознал – это был генерал Скоблин. Его фото печатали все газеты!»

Рош пригласил Пика еще раз для беседы. Тот слово в слово повторил первоначальные показания. «А как был одет его спутник, тот, что стоял к вам лицом, помните?» – «Ну, еще бы, месье! – с горячностью воскликнул француз. – У меня профессиональная память: я – парикмахер. Он был в непромокаемом пальто защитного цвета. На голову ниже своего спутника и плотнее его. Пышные усы, знаете ли». – «А не могли бы вы, месье, показать мне обоих на этих карточках!» – Марш разложил перед Пика с десяток фотографий. Тот растерялся. – Благодарю вас за помощь следствию, месье Пика, – сказал, сдерживая гнев, Рош. – Можете быть свободным...»

Экспертиза карандашной записки позволила прочитать отдельные слова: «это Миллер... Жасмэн... Штроман... Вернер...» Свидание устроено Скоблиным... Нет! Это просто новая попытка сбить с толку следствие, запутать его. Сторонники освобождения Плевицкой активно распространяют всевозможные слухи, подхватываемые газетами. В «Журьиаль» опубликовано бездоказательное сообщение о том, что Миллера похитил генерал Кусонский. Записка начальника РОВСа была явно подделана, конверт, в котором она была вручена Кусонскому, таинственно пропал или... специально утаен. Никто, кроме Кусонского, записку не брал. Он же заставил и Скоблина выйти из отеля «Паке» раньше других, чтобы избавиться от него. Следует, пока не поздно, арестовать Кусонского и со всей тщательностью допросить его.

Первоначальная задача, как понимал теперь Рош, казавшаяся весьма простой, усложнялась, вовлекая в орбиту подозреваемых все новых и новых людей. Комиссия под руководством Ивана Егоровича Эрдели, в которую входили генералы Тихменев и Пешня, бывший прокурор московского окружного суда Тверской, присяжный поверенный Соколов и другие, трудились ежедневно. После нескольких бесед с Эрдели Рош пришел к выводу: от комиссий открытий ждать не приходится. Они выслушивали множество лиц и записывали их показания анонимно: каждый должен быть уверен, что его сообщения не явятся преждевременным обвинением, основанным лишь на его показаниях. В конце концов Эрдели признался следователю: получая огромное количество агентурных сводок и донесений о деятельности «Внутренней линии» он «совершенно потерял голову» от всей этой неурядицы и путаницы. «Я был просто поражен, – жаловался он. – Конспиративные беседы содержали не столько сведений о большевистских агентах и их сообществах, сколь подробные сплетни и злобные небылицы о внутренней жизни «Воинского союза». Я твердо заявил руководству: «Читать эту литературу и поощрять ее более не хочу. Работа комиссии в настоящий момент по моим данным не может считаться удовлетворительной».

После этого комиссия распалась или находилась накануне распада...

Как известили французские вечерние газеты, полицейские власти запретили отцу Дмитрию посещать Плевицкую в тюрьме. Вместо него назначение получил отец Лев Жилле – настоятель французского православного прихода и тюремный исповедальник для русских заключенных. Со ссылкой на него и успешно проводимое содействие, газеты состязались между собой в составлении небылиц, печатали фантастические сообщения о генерале Скоблине. Серьезно разрабатывалась версия о его бегстве на... аэроплане. И, возможно, в... Испанию. С 8 часов 23 сентября на всех пограничных постах и в морских портах было установлено строжайшее наблюдение, разосланы приметы, сведения о лицах, могущих войти в группу сопровождения генерала. В сопредельных странах также производился розыск, наводились справки... «Идиоты! – гневался Марш, в ярости разбрасывая по кабинету газеты. – Надо быть неизвестно кем, чтобы ежедневно сообщать преступнику где и как его ищут!..»

Советское полпредство заявило о полной непричастности к исчезновению белых генералов.

Марш – человек упрямый и честолюбивый – выступил с официальным заявлением: полиция на сегодняшний день не располагает абсолютно никакими приемлемыми версиями об исчезновении Миллера и Скоблина, однако энергичные поиски продолжаются. К Маршу и Рошу подключена группа наиболее опытных следователей. Нет сомнения, что в скором времени им удастся выйти на след преступников и обнаружить, наконец, пропавших генералов... Но пока, – и он это отлично понимал! – у Марша по-прежнему существовал лишь один шанс сделать хотя бы шаг на пути дознания – вновь провести допрос уже ненавистной ему Плевицкой, главного и, возможно, единственного участника происшедших событий. Все остальные русские и французы, допрошенные им в связи с этим делом, не дали ни одного намека, ни одной пусть самой пустяковой зацепки, которую можно было попытаться рассмотреть серьезно и попробовать размотать. Как сообщало из камеры «доверенное лицо» Марша (одна из воровок-француженок), Плевицкая в последние дни хандрила, почти не разговаривала, спала по много часов, укрывшись с головой котиковым манто. Разбуженная, отказывалась от еды, плакала и молилась. Марш понял, что продолжение контакта с подследственной обречено на провал, и принял решение повременить несколько дней. Вызвав несколько человек, уже допрошенных ранее, придирчиво сопоставил их показания, добившись признания от мецената Шульмана (Эпштейна, Шульца), что в последнее время тот действительно часто ссужал Скоблина деньгами. (Ранее незначительные суммы, о которых-де забыл.) Марш вновь засел за изучение прессы, надеясь на вороха неправдоподобных сенсаций, из столкновения откровенного вранья и полуправды выбрать хоть что-то. Толчок его мысли дала статья советского писателя Кольцова в «Правде» за № 269, которая внезапно высветила новую фигуру, мимо которой до сих пор проходило следствие. Этим новым человеком являлся известный генерал Фокк, имевший боевую биографию и хваставшийся, что ни разу в жизни он не отступил от своих принципов офицера императорской армии. По духу это был второй Туркул, старающийся ни в чем не уступать тому, первому, кого считал для себя образцом. Еще в 1930-м Фокк командовал артиллерией на Перекопе. Бежал за границу, прошел туретчину, Балканы. Стал активным ровсовцем при Кутепове, во время исчезновения которого, по некоторым косвенным уликам, вызывал у многих офицеров подозрения, которые время не разбило и не подтвердило.

Уже в начале испанских событий генерал Фокк, конечно же, оказался среди франкистов. Он – командир укрепрайона Кинто в Арагонии, считавший себя подлинным патриотом, помогавшим испанцам сдержать натиск большевиков. «Нам разрешают носить по форме русские национальные цвета и награды, – писал он с восторгом в Париж. – Мы боремся за бога, родину и короля. Вот уже три дня мы сражаемся с III Интернационалом, выполняя тем самым долг перед Россией. Пусть наше участие пока еще незначительно, но факт присутствия русских офицеров на фронте доказывает, что в эмиграции не все говоруны, активные только за рюмкой водки, но и люди, жаждущие свою ненависть к большевикам воплотить в деле». Сдержать большевиков Фокку не удалось. Он бежал из укрепрайона, бросив архив и письма. Среди документов находился и секретный приказ Шатилову – полно представлять РОВС перед различными организациями Европы и Балканского полуострова; приказ об отчислении из Воинского союза генерала Туркула, стремящегося возглавить некую тайную организацию, располагающуюся в Германии и Италии: приказ Миллера, объявившего в приказе выговор Фокку «за возглавляемое им массовое антидисциплинарное выступление офицеров»; два письма Туркулу и рапорт Миллеру о выходе из РОВСа (Причины? Сказано прямо. Во-первых, он считал Евгения Карловича не столь вождем «военного союза», сколь администратором и чиновником, причем не bз лучших. И всячески противопоставлял ему боевого генерала Скоблина – георгиевского кавалера, пролившего кровь за белое дело. Скоблин должен был по праву возглавить Союз, возродив подлинно боевую организацию. Попутно выяснилось, что генерал Фокк, направившись в Испанию, должен был по просьбе самого Франко выяснить, кто из русских эмигрантов, воевавших там, являлся тайным агентом НКВД, представителем Москвы, активно работающим среди «возвращенцев»). Левая печать, которой стали известны «подвиги» Фокка, обрушилась на него, прослеживая тесные связи русского генерала с испанскими террористами, французскими кjагулярами, а через них – и с немецким гестапо. Белогвардейцы, связанные и с итало-германскими фашистами, имели свои счеты с генералом Миллером, известным своим демократизмом и умеренно-левыми взглядами. Миллера следовало устранить! И возглавить эту акцию поручалось не кому-нибудь, а именно Скоблину. По мнению Марша, тут был определенный резон: два ровсовца, два генерала разительно отличались друг от друга. Но на кого же тогда работал Николай Владимирович? Где искать его и тех, кто руководил им? Судя по сообщениям специального корреспондента РОВСа и журнала «Часовой» в Испании генерал-майора Николая Всеволодовича Шинкаренко (он же Белогорский), публициста и писателя, автора профранкистских «Испанских писем» и несколько книг, Фокк появляется на театре военных действий эпизодически, без лишней помпы вояжируя по Западной Европе. Марш все же подстерег генерала в Париже и дважды беседовал с ним об исчезнувших руководителях «Воинского союза». Фокк держался самоуверенно, даже нагловато, намекая на свою полную информированность о жизни русской эмиграции, но по существу дела не мог (или не захотел!) сообщить ничего заслуживающего внимания. Правда, на вторую встречу он пришел подготовленным, со своей версией похищения, которую с апломбом отстаивал. Версия Фокка напоминала бытовавшую семь лет назад историю похищения генерала Кутепова, увезенного большевиками в Нормандию и отправленного пароходом в Советский Союз. Для правдоподобия приводились особые детали и специфические для данного времени и обстановки подробности. Генерал Миллер оказывался привезенным на грузовике в Гавр, посажен на пароход «Мария Ульянова» и отправлен через Стокгольм-Каунас в Ленинград. Скоблин после драматического допроса в штабе РОВСа оказывается переброшенным не то в Испанию, не то в Южную Америку. Под конец второй встречи Фокк, легко отринув все сказанное ранее, выдвинул новую версию, по данным «из проверенных источников», которые пока, естественно, не могут быть обнародованы. Евгений Карлович был вывезен из Франции советским консулом в Брюсселе Григорьевым с помощью некоего Айзенберга в автомобиле с номером «ЦД.113Х» и паспортом на имя польского гражданина Станислава Булатовича из Вильно. Скоблин в тот же вечер выехал в Марсель, где несколько дней скрывался в потайной квартире своего сообщника, затем на каталонском пароходике «Наполес» прибыл на улицу Верди 100. Далее следы его теряются, судьба пока известна не точно.

«Подробности», сообщенные Фоксом, не оставляли ни малейших сомнений в опереточной фантазии русского генерала, начитавшегося Эжена Сю или Конан Дойля. Жаль было потерянного времени. Трудно расписываться в собственном поражении. Все сроки, отпущенные на следствие, окончились. А тут еще опровержения, валившиеся на Марша и Роша одно за другим. Так было окончательно установлено, что зеленая библия – не пособие для шифровальщика. Записная книжка, переданная Плевицкой, не содержала абсолютно никаких секретных данных. Письмо и крестик, полученные в камере от некой Валентины Малаховой и предположительно оцененные следствием как тайный знак от мужа, оказались лишь даром благодарной почитательницы певицы, разделяющей общее негодование по поводу незаконного ареста «божественной, кристально чистой и глубоко верующей Надежды Васильевны». В письме вспоминаются ее выступления в Берлине. Корреспондентка слышала ее и в Галлиполи, где маялась Плевицкая, как и все русские женщины, жены русских офицеров, вынесшие страду походов, горя, боевого огня». Нет, – как сразу определил для себя Марш, – и в этой посылкой все «чисто». Он ни на минуту не сомневался: захоти следствие найти в Берлине Валентину Малахову, это не составило бы никакого труда...

Что же могло представить правосудию следствие в результате долгой и кропотливой работы? Оспариваемое алиби Плевицкой, которая дает не слишком точное время посещения ателье Скоблиным? Версию поломавшейся внезапно машины? Тщательно затираемый «гаврский след», для уточнения деталей которого упущено время?.. Можно ли восстановить его во всей полноте? Или использовать одну из последних речей Евгения Карловича, в которой он, – словно в предчувствии своей участи, – говорил о переговорах французских властей с советскими дипломатами, которые в качестве компенсации за передачу промышленных заказов потребовали разгрома активных эмигрантских организаций, под которыми в первую очередь подразумеваются все организации РОВСа. Как говорил тогда Миллер? «Я не верю, что Франция в 1931 году может последовать примеру Болгарии Стамболийского 29-го года и поэтому меня это известие, имеющее несомненные основания, не только не огорчает, но искренне радует, ибо не может быть лучшего свидетельства, что РОВС одним своим существованием сознается советской властью как наибольшая угроза и опасность...» Пророческие слова! Они могут быть использованы в качестве косвенных улик на будущем процессе – не более. Что еще может получить следствие? Настроение присяжных? И то, пожалуй, что певица – русская, иностранка, а после шумного дела коагуляров у нас не любят иностранцев, занимающихся французской политикой, тем более поучающих нас, навязывающих свой образ мыслей, свои законы поведения. Такие настроения вполне перекроют все недостатки и просчеты следствия, – решил Марш.

Итак, допросы окончились. Пусть начинается суд. Французский народ против политиканов-эмигрантов, заговорщиков и террористов разных мастей. Марш делает заявление для печати: процесс начнется днями. Судить будут Плевицкую: она – единственный свидетель и соучастник совершенного преступления...

9

Плевицкая, между тем, пребывала все в той же камере и в том же обществе двух воровок-француженок, из которых старшая была опытным осведомителем полиции. Имя исполнительницы русских народных песен в последнее время все реже стало появляться на страницах газет. Общество начинало терять интерес к исчезнувшим генералам и к будущему процессу над русской певицей.

...По поводу Нового года Надежда Васильевна получила праздничный обед – бифштекс с картофелем и четверть литра красного вина. У нее появился еще один русский адвокат – некий мэтр Майер, который подал кассацию и заявил, что надеется на пересмотр ряда материалов следствия. Их первая встреча прошла в доверительной доброжелательной обстановке. Плевицкая была необычно возбуждена и говорлива.

Уже более полугода провела Плевицкая в тюрьме, ожидая суда. Закончив следствие, Марш добился отпуска и уехал из Парижа, передав дела своему коллеге, де Жирару... В Гавр вернулся пароход «Мария Ульянова», на котором, как подозревали, – и увезли Миллера (А, может, и Скоблина? Или их вместе?). Де Жирар поспешил допросить капитана и некоторых членов команды, понимая, что по истечении стольких месяцев это абсолютно бесперспективное дело. Капитан пристойно говорил по-французски и поражал находчивостью: на каждый вопрос следователя у него (точно заранее заготовленный) тотчас находился обстоятельный и вполне правдивый ответ. «Вез ли он ящики?» – «Вез, небольшие, картонные, человека туда ни за что не засунешь, не распилив предварительно». – «Что находилось в ящиках?» – «Какой-то архив, бумаги, книги как будто. И продукция парижской галантерейной и кожевенной фабрик. Или тонкого белья и косметики – я уж и не помню. Впрочем, это легко проверить по судовым документам... Да* были еще и металлические детали сельскохозяйственных машин, весьма крупные. Они крепились прямо на корме и юте без ящиков. В трюм их не спускали».

Де Жирар проверил. Да, какие-то косилки, молотилки, детали грузовиков были. И без обшивки досками – точно. Он был не силен в технике, посему подстраховался беседой с помощником капитана и двумя матросами, но и эта беседа не дала ни малейшей «ниточки». Пароход по пути не заходил ни в один из немецких портов. Почему? Чем вызвана подобная торопливость? Капитан решительно отрицал подобное. Судно заходило в Гамбург и Данциг. Там грузили в трюмы зерно и пополняли запасы топлива. И это отражено в судовом журнале – не желает ли господин полицейский взглянуть? Жирар заставил себя задержаться и допрос начал с моряков, которые чуть-чуть сбились и на миг задумались. Один коротко взглянул на капитана. Жирар, нюхом почуяв нечто важное, попытался изолировать матроса для беседы один на один, но матрос, точно сбросив секундное оцепенение, отвечал уверенно и точно, как и его товарищи. Пришлось признаться в поражении. Но, конечно, и показать большевику, что следователь не такой уж простак, дающий любому краснопузому водить себя за нос. Иронично улыбаясь, он поинтересовался, сколько судовых журналов имеется обычно на борту советских судов и всегда ли команды отличаются столь завидным единомыслием. Капитан не принял шутливого тона. Он отвечал, что журнал один – в этом смысле советские суда не имеют отличий от пароходов любой другой страны, независимо от того, кто управляет ими; что касается единомыслия, то и тут не следует удивляться: советские люди после революции действительно единомышленники и заняты общим делом – строят новое общество. Жирар обвинил капитана в большевистской пропаганде. На том и кончилось.

В это время французские власти (под несомненным давлением левых, прокоммунистических элементов) начали высылку из страны нежелательных иностранцев. Эмиграция встревожилась: у многих отобрали удостоверения, без которых не возобновлялись нансеновские паспорта. Люди лишались работы, жилья и спокойствия, как много лет назад, еще в Болгарии. Дошло приказание и до бывших врангелевских генералов, пяти активных ровсовцев, которые продолжали заниматься политикой (как им объявлялось), несмотря на то, что в те годы, в большинстве своем, занимали мизерные должности, по большей части – мелких служащих, шоферов такси или рабочих автомобильных заводов. Было предложено оставить Париж до 20 апреля генералам Туркулу, Павлову, Кочкииу, Шатилову. Генерал Кусонский, числившийся безработным, получил месячную отсрочку. Выехать предлагалось также журналисту Борису Суворину, генералу Эрдели и Абрамову, переехавшему из Болгарии, члену правления НТСНП Столыпину (сыну убитого российского премьера), ряду членов комиссии, организованной РОВСом для пояска Миллера и Скоблина, и многим другим. В защиту высылаемых выступил эмигрантский комитет во главе с Маклаковым, редакции ряда «независимых» русских газет и журналов, наиболее уважаемые и финансово независимые деятели торговли и промышленности, представители интеллигенции... Многие из высылаемых должны были выступить в качестве свидетелей в предстоящем процессе, сказать свое слово в защиту или против Плевицкой.

Надежда Васильевна за стенами тюрьмы, казалось, теряла всякий интерес к происходящему. Временами и к самой себе, к своей участи. После неоднократных просьб ей вернули, наконец, зеленую Библию и на какое-то время эта Библия как будто взбодрила ее.

Она реже впадала в прострацию, постоянно молилась и даже пыталась заговорить с соседками-воровками. Она похудела на четырнадцать килограммов, требовала врача. Директор тюрьмы поручил доктору Полю освидетельствовать арестованную. Тот нашел у нее нефрит почек, но не в тяжелой или опасной форме. Надежда Васильевна ругала его, ненавидела и боялась. И всем жаловалась на него, писала и говорила, что тюремного костоправа специально наняли уморить ее. Это было форменное помешательство, идея фикс. Соседкам поручили следить за ней днем и ночью: администрация снова опасалась, как бы русская не покончила жизнь самоубийством. Впрочем, вскоре Плевицкая совершенно успокоилась, потребовала тетрадь и чернила, заявив, что намерена писать дневник – надеется продать его за тридцать тысяч франков, не меньше. Деньги ей будут нужны. Петь она больше не сможет, доходов никаких, и она очень потратилась на такси, когда ее чуть не через день возили на допросы, покупала еду, отказываясь от тюремной пищи. От идеи писать дневник она вскоре отказалась, заявив однокамерницам, что дневник – чепуха, она и слова правды записать не сможет до суда, а вот выйдет на свободу и расскажет о себе все так, как сделала это с успехом и «Дёжкином карагоде».

Плевицкая ждала суда, уверенная в своем освобождении...

Глава пятнадцатая. ПОДОЗРЕВАЕТСЯ ВУ СОУЧАСТИИ

1

В конце концов, не выдержали парижские власти, постоянно подвергаемые критике общественностью и – особо! – левой печатью. «Суд, пусть, наконец, будет суд!» – требовали не только горожане, пресса, но и представители всех слоев страны. Парадокс политической ситуации и в те дни заключался в том давлении, которое осуществляло правое большинство на левое правительство, грозя свалить его. Комиссару Маршу прямо было указано, что дальнейшее промедление и затяжка процесса против большевиков невозможны, что все упущения следствия могут обернуться для него потерей служебного кресла и концом карьеры. Комиссару ничего не оставалось, как излить весь свой гнев и недовольство высокого начальства на следователя Роша. Не выбирая выражений, Марш сказал, что его терпение иссякло окончательно: следствие топчется на месте, над ними смеется весь Париж – от последнего клошара до высшего правительственного генерала. У них есть один выход – скорейшее назначение дня начала процесса. Недостатки следствия, обнаруженные защитой, им придется прикрывать сообща. Ничего другого! Только суд. Пусть, наконец, разразится этот суд, будь он проклят!..

2

«...рассмотрев материалы предварительного следствия по делу об исчезновении генерала Миллера, выслушав заключения прокурора Помонти и ознакомившись с объяснениями защитников, мы выносим решение о предании суду Плевицкой Надежды Васильевны и ее мужа генерала Скоблина (заочно)...

26.1.30 года был похищен Кутепов, а 22.9.37 года при столь же загадочных обстоятельствах исчез его преемник генерал Миллер. Вспомнив обстоятельства покушения, мы приходим к заключению, что бегство Скоблина устанавливает его вину, которая подтверждается всеми свидетельскими показаниями.

Виновность Плевицкой выяснилась также достаточно в процессе предварительного следствия. А именно:

1) При аресте Плевицкая хотела утаить от власти записную книжку мужа, в которой было отмечено свидание с Миллером;

2) Установлена недостаточность легальных средств для того образа жизни, что они вели;

2) Из показаний Плевицкой и генерала Кусонского, передавшего слова Скоблина, явствует, что в день похищения супруги не расставались до 16 часов 30 минут;

4) Находясь в модном ателье, Плевицкая пыталась создать алиби мужу;

5) Поведение Плевицкой после ее ареста является результатом предварительного сговора с мужем;

6) Плевицкая имела влияние на мужа, находилась в курсе всех его дел и не могла не знать о готовящемся похищении Миллера.

На основании этого постановлением предать Николая Скоблина суду присяжных по обвинению: а) в том, что он задержал, лишил свободы и держал в заключении Миллера больше месяца; б) в том, что учинил насилие с заранее обдуманными намерениями. Плевицкой предъявлено обвинение в соучастии свершения данного преступления...»

О решении Плевицкой было сообщено председателем суда. Три дня ей предоставили на подачу кассационной жалобы. Кассацию Плевицкая не подала. Ей официально объявили: дело будет рассматриваться Сенским судом в ноябре или декабре сего года – через четырнадцать месяцев после исчезновения генералов. 12 присяжных. Досье в 2500 страниц. Вызываются 64 свидетеля. Прокурор Помонти взялся доказать вину подследственной, хотя прямых доказательств у него – как все знали – не было. К тому же по закону жена не отвечает за поступки мужа, даже если она заранее знала о его намерениях. Газеты сходились в оценке будущего процесса: судьба русской певицы целиком зависит от часов, висевших в кондитерской. Если она сумеет доказать, что завтракала там с мужем именно в 12.30 (то есть во время начала свидания генералов), затем направились в модное ателье, а Скоблин ждал ее на улице, что около трех часов пополудни они провожали дочь Корнилова (хотя и приехали на вокзал порознь, так как у Николая Владимировича внезапно что-то случилось с мотором автомобиля), – процесс будет ею выигран...

В преддверия открывающегося процесса, который обещал быть несомненно скандальным и захватывающим, общественное мнение французских деловых кругов и широких масс русской эмиграции вновь обратило свои взоры к событиям конца прошлого года. Забурлили страсти. Левые и правые – «стенка на стенку» – пошли друг на друга. После опубликования постановления на какой-то миг наступила напряженная пауза. Все словно прислушиваясь друг к другу, ожидая непредвиденных, серьезных разоблачений, чтобы накинуться сообща на предателя общих интересов, хотя никто не мог еще сказать, в чем они и как каждый относится к заключенной, томящейся в камере столь долгий срок.

Отношение к Плевицкой было, можно считать, выжидательным. Особо активных сторонников в среде русских она не имела. Посему и запоздалое постановление о предании ее суду тоже не вызвало ни удовлетворения, ни особого сострадания людей.

3

Огромная толпа собиралась ранним утром у Дворца Правосудия.

Зал суда оказался переполненным. Все проходы заняты любопытствующими, любителями острых ощущений. божество журналистов, фото– и кинооператоров. В первых рядах – наиболее известные представители русской колонии. Среди них жена Миллера, ее брат и дочь, бывшие белые генералы.

Приводят Плевицкую, одетую во все черное. Она похудела, постарела, но держится хорошо и охотно позирует. Журналисты потребовали разрешение сделать ряд специальных фотографий, и такое разрешение им было предоставлено. Плевицкую защищает Филоненко и Стрельников.