Текст книги "Расплата"
Автор книги: Марк Еленин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
За это время полковник Пиоле успевает повернуть лошадь и выхватить саблю. Два сабельных удара по голове сбивают убийцу с ног. Обливаясь кровью, он падает на мостовую, получив еще две пули от полицейских, открывших беспорядочную стрельбу. Рассвирепевшие ажаны и драгуны набрасываются на террориста и затаптывают его конями. Паника в толпе. Есть убитые и раненые – жертвы беспорядочной стрельбы.
Король Александр без сознания. Его осторожно переносят в здание префектуры, украшенное гирляндами и государственными флагами двух стран. Через несколько минут флаги приспускаются. Король Югославии мертв. Толпа обнажает головы.
Рану Барту поначалу считают незначительной. Повязка, наложенная поверх пиджака и ниже раны, только усиливает кровотечение. Барту и раненого террориста перевозят в больницу. По дороге от большой потери крови Барту теряет сознание. Его оперируют врачи, надеются на благоприятный исход, однако внезапно сердце семидесятилетнего пациента сдает. Французский министр умирает, не приходя в сознание. Тяжело раненого генерала Жоржа пять месяцев лечат в военном госпитале. Убийца умирает в больнице через несколько минут после доставки в операционную. При обыске полиция обнаруживает чехословацкий паспорт на имя Петра Клемана, револьверы «Вальтер» и «Маузер», бомбу. Татуировка ВМРО на руке свидетельствует о принадлежности к террористической организации усташей[6].
Пресса реагирует бурно. Обострились итало-югославские отношения. Дунайский пакт стал весьма проблематичным. После гибели Барту приостановились разговоры и о создании Восточного пакта с участием СССР. Волна бурных авангардистских и антиитальянских демонстраций прокатилась по Югославии. Данные следствия показали: в покушении активнейшую роль принимала тайная усташеская организация, поддержанная правящими кругами Италии и Венгрии. Югославы настаивают на крайних действиях, но Чехословакия и Румыния высказываются против. Англия – тоже не поддерживает воинственных заявлений Югославии. Англичанам вторят и французы: приемник Луи Барту Пьер Луваль обвиняет лишь венгров. В результате в Лиге наций осуждена позиция Венгрии, ее организация усташей.
Судебный процесс, начавшийся в Экс-ан-Прованс, погрязший в попытках разобраться в националистическом движении усташей и их сообщников, можно сказать, окончился ничем. Мелкие исполнители получили небольшие сроки, а затем амнистию. Главари остались за рамками судебного разбирательства. В разгар следствия, в январе 1935 гада, Лаваль приехал в Рим. Было подписано мирное франко-итальянское соглашение. Все острые вопросы оказались решенными, несмотря на то, что вновь подчеркивалась нераскрытая до конца связь усташей с Италией; степень ответственности «Сюрте Насиональ», роль Квартерника и его подручных, необъяснимое поведение французских властей. Суд был отложен и лишь в 1936 году был вынесен окончательный приговор: всех участников, виновных в «добровольном и предумышленном Соучастии в убийстве короля Александра и Луи Барту и попытке убить генерала Жоржа и полицейского Гали при отягчающих обстоятельствах» приговорить к пожизненным каторжным работам...
Остался в тени и еще один человек – Ганс Шпейдель, помощник военного атташе во Франции, связанный с особой нацистской секретной службой, руководимой самим Германом Герингом (так называемое «Исследовательское бюро», сотрудничающее с военной разведкой во Франция и других странах). Через немецких военных агентов в Мадриде он сумел наладить каналы связи с агентами разведки во Франции и Северной Африке, США, Латинской Америке. Вполне допустимо, что нм была установлена связь с представителями советской разведки...
Ганс Шпейдель оставил воспоминания, касающиеся операции «Тевтонский меч». Он расскажет в них и о том, что в небольшом кинозале в рейхсканцелярии Гитлера он несколько раз был свидетелем тога, что фюрер с огромным удовольствием три раза подряд осмотрел кинохронику марсельских событий, сопровождаемую дикторским текстом... На экране – приезд Александра и Барту в Марсель, проезд по городу, толкучка и безалаберность, покушение, выстрелы, паника.
Мелькают фигуры бегущих.
Рядом с Гитлером в просмотровом зале министр иностранных дел, 60-летний барон Константин фон Нейрат – толстый и неповоротливый, всегда будто сонный. Опытнейший дипломат, служивший в Константинополе, Копенгагене, Риме, Лондоне...
На экране падает, обливаясь кровью, Александр. Падает Луи Барту.
– Вот так надо делать дела, – говорит Гитлер, чуть склоняясь к соседу. – Пока вы там дипломатничаете, три пули – и все!..
Нейрат безмолвствует.
– Я знаю ваш вклад в борьбу против Восточного пакта, – смягчается Гитлер. – Но сейчас меня устраивает такое решение.
– Мой фюрер, – находится, наконец, дипломат, – без нас, дипломатов, все равно не обойтись. Теперь наша очередь – замять по дипканалам эту историю. Нам невыгодно, чтобы всплыли связи покушавшихся хорватских террористов с нашим посольством в Париже и с людьми дуче.
– Ни в коем случае! Пусть еще раз прокрутят пленку... Король умер сразу?
– Да, мой фюрер.
– А Барту?
– Его только через три четверти часа привезли в больницу и, к счастью, никто не догадался остановить кровотечение из раны.
– Он сказал что-нибудь в больнице?
– Какую-то ерунду, – лениво отвечает Нейрат...
...После того, как Герингу доложили, что второй террорист убит и свидетелей операции не осталось, он принял решение отправиться на похороны короля Александра. От имени канцлера Адольфа Гитлера и от себя лично Геринг выразил королеве глубокое соболезнование и возложил огромный венок к ногам безвременно погибшего монарха...
Глава двенадцатая. НАД ВСЕЙ ИСПАНИЕЙ БЕЗОБЛАЧНОЕ НЕБО
1
«Южный экспресс Париж-Лиссабон» бесшумно въехал под стеклянную крышу парижского вокзала и плавно остановился – ни один буфер не звякнул, ни одна сцепка не дрогнула. Проводник вагона в белоснежном кителе приветствовал пассажира по-французски. «У международного вагона и проводник должен быть международный, – с усмешкой подумал Шаброль. – Поди, знает десяток европейских языков не хуже профессора-лингвиста». Было поздно. Путь Шаброля лежал до Мадрида, куда он направлялся по заданию Центра. Шаброль постоял у подножки рядом с проводником, не вступая, впрочем, с ним в разговор. Перроны были почти пусты. Только у одного вагона толпилась группа рослых хохочущих мужчин, человек пять, громко говоривших по-немецки. Пропустив носильщика, у которого форменная куртка с горящими в два ряда пуговицами и золотыми галунами напоминала парадный мундир старшего офицера какого-нибудь колониального конного полка, Шаброль поднялся в вагон н быстро прошел к себе в купе по серому ковру с большим ворсом, заглушающим шаги. Он приказал носильщику соединить оба чемодана стальной цепочкой с карабинами и поставить их под сиденье, затем расплатился с ним. Работа Шаброля требовала постоянных переездов, и казалось бы, можно было привыкнуть к этим бесконечным экспрессам, международным купе и спальным вагонам.
Однако у Шаброля сохранилось это мало объяснимое чувство предвкушения чего-то нового, неизведанного, когда он садился в поезд. И гулкие звуки вокзала, и гудки паровозов, и толпа пассажиров, и угодливость проводников вместе с восхитительно продуманными мелочами дорогого, обитого красным деревом и плюшем спального купе – все это нравилось ему и никогда не надоедало. Однако привычка заставляла и на этот раз, как всегда, быть предельно внимательным. Неизвестно, кем он будет в Испании: это решит Деревянко, подчье начало он направлялся, а пока – он богатый коммерсант, чьи дела, несмотря на испанские события, требуют его личного присутствия в Мадриде. Он подошел к окну, выглянул на перрон. По-прежнему у соседнего вагона беседовали и жестикулировали пятеро молодых людей. Они все были похожи один на другого – тщательно приодетые, обутые в одинаковые туристские башмаки на толстой подошве, в одинаковых беретах, открывающих бритые затылки, и в свободных пиджаках с резинкой сзади. «Ну и публика, – подумал Шаброль, – будто горсть явно из одного какого-то курятника, но чего-то общего им явно не хватает...» И тут же сообразил: «Оружия им не хватает, вот чего! Это военные люди, видно сразу. Им бы по хорошему охотничьему ружью одной марки, раз уж все им подобрали одинаковое!» Ясно, кто они – «эльзасцы» (так это слово и задержалось в лексиконе «Доктора» с тех времен, когда с такими вот молокососами из абвера они с Венделовским схватились в Париже). Теперь это – так называемые «немецкие туристы» (призывного возраста), которые стали шастать по Европе и аккуратно сверять свои карты с тем, что увидели и выведали на местах...
Шаброль плотно закрыл окно и принялся внимательно осматривать купе – сантиметр за сантиметром, иногда прибегая к небольшой сильной лупе и наушникам с микрофончиком. Особо внимательно он осмотрел потолки, место под столиком и туалет. Вызвав кнопкой проводника, он попросил кофейник и чашку, дал несколько франков «чаевых» и поинтересовался как бы между делом: «Что это за публика топчется возле соседнего вагона?» – «Эльзасцы, – серьезно ответил проводник, – туристы-любители. Их теперь в любом поезде и в любой стране полно. Говорят, мода у них на путешествия, вот и разъезжают кто куда».
Проводник осторожно притворил за собой дверь и тут же, как будто это он скомандовал, экспресс плавно снялся с места и двинулся, быстро набирая скорость. Шаброль достал из портфеля несессер и пошел в туалет. Была у него неистребимая привычка – бриться второй раз, на ночь. Он выложил на полочку все необходимое и устроился удобно на откидном сидении. Пустил теплую воду. И тотчас услышал стук в противоположную дверь. И не просто стук, а знакомый, условный. Шаброль замер, изумленный: показалось? Однако вскоре стук повторился. Разумеется, это мог быть только кто-то из своих. Посланец Деревянко? Человек, посланный наблюдать за ним? Связной с новыми инструкциями?
Молниями пронеслись в голове эти предложения.
Но когда, открыв дверь, ведущую в туалет, он увидел перед собой Альберта Николаевича Венделовского, то даже стукнул себя с досады кулаком по лбу: об «0135»-м он совершенно не подумал, а ведь именно у них этот стук служил паролем.
Друзья обнялись. Кто бы ни организовал эту встречу (а это был, разумеется, Деревянко), он подарил им обоим целую ночь для беседы, общих воспоминаний и дружеского общения.
– Ты откуда и куда? – обменялись они вопросом, оба удивленные и обрадованные. Видимо, и Венделовскому не сказали заранее, с кем он должен встретиться в южном экспрессе.
– Ты куда?
– Я – Париж – Мадрид – Бордо. Новое назначение. А ты?
– Из Москвы после учебы. Маршрут тот же. Но до Бордо. Оттуда морем дальше.
– Дальше куда?
– Да туда же, дорогой. «Над всей Испанией безоблачное небо». Понял?
– Как не понять?.. Значит, мы опять будем вместе?
– Это уж как Богу будет угодно...
– Скажи лучше: не Богу, а Деревянко. Чует мое сердце, добром это для нас не кончится. Вот эта встреча наша, зачем она? Ты понимаешь?
– Сие понимать незачем, у меня точное задание удостовериться, что в соседнем купе едет наш товарищ, и доложить, если его там не окажется. Но, конечно, я не знал, что этот товарищ – ты.
– Только и всего? – пожал плечами Шаброль. – Маловато для такой серьезной поездки.
– Да нет, ты не понял, это попутное задание. Главное в другом: я возглавляю группу ребят, направляемых в Испанию. Видал их на перроне?
– Этих немцев? Молодцы, чуть-чуть экипировали их нечетко, уж больно одинаково, а в остальном – неплохо, от немецкой туристской группы не отличишь.
– Мы старались, шеф! – дурашливо ответил Венделовский и от полноты чувств обнял Шаброля: «Боже мой, Роллан, как я рад тебя видеть и какое это счастье – говорить с тобой, не таясь и не притворяясь».
Они уселись рядом на скамью, выключили верхний свет, оставив настольную лампу под шелковым с бахромой абажуром и два ночника.
– Сколько ты был в Москве? – спросил Шаброль.
– Около года.
– Эх, завидую. Давно не видел Москву.
– Нечего завидовать! Я не мог дождаться, когда получу назначение. Ты не представляешь себе, как все переменилось в нашем ведомстве, как стало трудно работать.
– Ну, рассказывай же поподробней, прошу тебя. О себе вначале. Испания – понятно. Но что ты будешь там делать?
– Я возглавляю группу подрывников-диверсантов, – видал же ты этих ребят. Засылаемся в боевой отряд, для конкретных действий... И они, и я прошли специальное обучение. Так что имею новую специальность!
– Не понимаю! Классного разведчика, с таким опытом работы, как у тебя – в простые диверсанты? Это же расточительство. Куда они смотрят, в ИНО?
– Смотрят в рот начальству, мой дорогой Шаброль. Возражать и высказывать собственное мнение не рекомендуется. Кроме того, очень популярны перетасовки и перестановки. ИНО трещит по швам.
– Это как понимать?
– Поговаривают, что отдел вообще сольют с развсдупром. Пока забирают туда народ.
– И никто не протестует?
– Тебе трудно понять, Роллан. Протестуют – непопулярное нынче слово. К тому же – как забирают? Просто: предлагают написать рапорт: «Имея опыт разведывательной работы, руководства специальными и боевыми операциями, прошу командировать меня на специальную боевую работу в Испанию». Понял? Получил псевдоним, стал каким-нибудь Доминго или Рохасом, и все, покатил.
– А как же все это допускает Артузов? Вы виделись? Этого человека сломать невозможно.
– Это особая и больная тема, Шаброль. Я расскажу тебе...
И Шаброль и Венделовский видели в Артузове человека, которому можно было верить до конца, человека прямого, решительного, необыкновенно изобретательного. Любое совещание, которое он проводил, превращалось в великолепную школу, где каждый находил ответы на все интересующие их вопросы. Это о нем сказал Дзержинский: «Верю ему, как самому себе». Артузов ценил своих сотрудников, берег их, никто не рисковал людьми понапрасну.
«Наш фронт незримый, – говорил он. – Он всегда прикрыт дымкой таинственности. Но и на этом, скрытом от сотен глаз фронте, бывают свои «звездные минуты». Чаще всего геройство чекиста заключается не в единственном подвиге, хотя история сохранила немало имен оперативных работников, которые в решительный момент проявляли наивысшую революционную активность, в критически острых, переломных обстоятельствах делали то, что нужно делать. В будничной, напряженной, кропотливой работе, не знающей ни передышки, ни послаблений, разведчик отдает все, что имеет. Это можно назвать «тихим» героизмом. Его повседневно совершают обыкновенные сотрудники... Мы живем в героическое время. Совершаются подвиги целым классом. У этого класса есть авангард. Думается, в этом авангарде найдете и вы свое место...»
На одном из собраний чекистов он сказал так: «Бойтесь превратиться в простых техников аппарата внутреннего ведомства со всеми видимыми его недостатками, ставящие нас в одну доску с презренными охранками капиталистов. Помните, что, став на этот путь, вы погубите ЧК...»
Вот именно это предсказание и вспомнилось Шабролю.
– Похоже, прав был наш начальник. Как он, отвечай же...
– Видел я его незадолго до отъезда. Встретились в архиве НКВД. Он очень изменился, похудел, осунулся. Нес толстую пачку старых газет. Оказывается, пишет книгу о первых годах ВЧК. Я хотел попросить его помочь Гошо Цветкову. Ведь он арестован. Я не сказал еще тебе.
Шаброль опустил голову, сказал с мукой:
– Я поверить не могу. Гошо, это же святой человек, чистый, как стекло. За что?
– Ну, об этом вообще теперь не спрашивают. И даже Артузову на это не ответить. Я просил его помочь, а он только макнул рукой, повернулся – «ничего не могу теперь сделать, мол», – и пошел от меня. Сутулый, поникший, на себя непохожий.
– Ну, а Гошо? Мы ведь виделись тогда все вместе в Карловых Варах. Он оставался в Праге?
– Недолго, как и я. Нас вместе отозвали в Москву. Он обрадовался даже, что его сняли с оперативной работы и направили в Коминтерн. Был доволен, шутил: «Наконец, увижу жену и узнаю, не забыла ли она болгарскую кухню. И Стояна обниму, он уже большой стал». Он с семьей жил в доме Коминтерна – отеле «Люкс». Я ведь рассказывал тебе об этом. Сталин давно не верил коминтерновцам. Он считал их всех социал-демократами, сползавшими к фашизму. Потом он высказывался проще: все они «социал-фашисты». Все! Потом начались поиски «врагов народа». Удары были нанесены по активу Коминтерна в Москве, по тем, кто кинулся искать в СССР политического убежища, по молодежи. Затем удар незаметно перенесли на руководителей зарубежных компартий. Были арестованы немцы, члены руководства югославской партии, Бела Кун из венгерской. И поляки, и болгары – все оказались предателями.
– Стой! – вскричал Шаброль. – Что же им инкриминировали?
– Троцкизм и антисоветизм.
– Гошо исчез после ареста Христиана Раковского. А может, и до. Люди просто исчезают средь бела дня, Роллан. Десятки, сотни людей. Берут даже стариков и детей. И сажают жен.
– А ты? Что сделал ты, чтобы спасти друга?
– Мне оставалось штурмовать Лубянку?
– Да, штурмовать!
– Я сделал другое. Я написал письмо. Сначала наркому, потом Сталину. Оба остались без ответа. А мне... предложили написать рапорт на Испанию. Вот и все. А что касается Цветкова... он во всем признался. Да, он – троцкист, которому было дано задание проникнуть в нашу закордонную разведку и развалить ее изнутри.
– Поверить невозможно! Его заставили. Я бы покончил с собой...
– И это не ново. К такому легкому способу уйти от следствия прибегают многие.
– Пытают?
– После убийства Кирова по личному указанию Сталина была принята секретная инструкция о допустимости применения любых методов следствия. Даже по отношению к детям «врагов народа». Вот до чего мы докатились. Так что подрывник в Испании – это замечательный выход. Знаешь, что будешь убивать фашистов, настоящих врагов. Я доволен и тебе желаю такую же ясную и простую работу. А в хитросплетениях нашего ведомства я теперь уже разобраться не могу.
Они проговорили всю ночь. Лишь когда за окнами вагона показались окрестности Бордо, Шаброль ушел в свое купе.
Они расстались, уверенные в том, что в Испании обязательно встретятся. Ведь оба подчинялись одному человеку, стало быть, работать будут в одной связке. Но судьба распорядилась иначе. Это было их последнее свидание.
2
Солнце стояло в зените и безжалостно прокаливало скалистую каменистую долинку. Разбитый грузовичок «шевроле» тянул за собой густой и длинный пылевой шлейф. Он какое-то время поднимался и стоял высоко над дорогой, а потом медленно оседал на низкую траву и чахлые серые кусты на холмах. Тонкой коркой пыли было покрыто и все в кузове грузовичка – люди, оружие, тючки с одеждой, завязанные узлами совсем по-русски, патронные ящики.
Венделовский полулежал спиной к кабине, облокотившись на тючок. Он не спал несколько ночей, мучился, не мог заснуть из-за солнца, жары, пыли. В кузове с ним ехали те, кто уцелел после последней операции. Их осталось немного. А впереди была опять опасная боевая работа: они должны были завалить дорогу обломками утеса, нависшего над ней. По этой дороге должен был пройти отряд фашистов. Им готовилась засада.
Альберт смотрел в высокое голубое небо. Пустое и бездонное, без краев и хотя бы одного облачка, на котором можно было задержать взгляд. Вендел овс ком у начинало казаться, их накрыли прозрачной голубой шалью и «шевроле» стоит на одном месте, если бы не звуки перегревшегося старого мотора и облака пыли, то и дело обгоняющие машину и словно старающиеся накрыть ее.
Альберт мучился от бессонницы уже много дней. Она пришла после операции на реке, когда его группа подбиралась к опорам моста, чтобы взорвать хоть одну. Их заметили и забросали гранатами. Венделовский был контужен. С той поры он не мог спать. И потом он нес на себе раненого Мигеля Кордону, ловкого динамитчика, веселого мало из Толедо. Его так и не удалось спасти. На его месте в грузовичке сидел сейчас могучий Хуан Эрнандес, портовый рабочий, всегда сумрачный и мало разговорчивый. Рядом с ним Хуан Гарсиа, Альфредо... Новые друзья, с кем он делит хлеб и фляжку вина. Почему-то они не так мучаются от жары, как он. Ох, это солнце!.. Пыль, лежащая на лице, как маска. Это убаюкивающее движение! Черт бы побрал эту Каталонию, Кастилью... Где они находятся, куда двинутся? Когда, наконец, придет сон? Надо заставить себя думать о другом. Считать, может быть? Сколько он в Испании? Месяц, второй, пятый. Скоро будет шестой, уже полгода! Альберт вспомнил дни своего приезда. Веселые, беспечные дни... Знакомства с новыми людьми, боевыми товарищам#. Солнце, тогда казавшееся ласковым и веселым. Уверенность в том, что рядом друзья, а те, с кем идет война, – враги, фашисты.
После суровой, сдержанной Москвы, пронизанной страхом и ожиданием беды, яркая нарядная Испания казалась иногда не реальностью, а какой-то театральной постановкой. Никто не носил строгого военного обмундирования. Генералы походили на рядовых, рядовые обожали увешивать себя оружием, надевать немыслимые, неизвестно какой армии принадлежащие мундиры, широкие разноцветные шаровары, высокие, до колен, сапоги. На головах красовались вместе с цветами армейские кепи, панамы, допотопные треуголки времен Наполеона. У одного вместо шапки – тропический пробковый шлем, у другого – стальная каска. Чаще всего головы украшали лишь яркие, пестрые платки, повязанные по-матадорски. Все эти люди были мало похожи на идейных, закаленных бойцов против фашизма; казалось, что была разномастная веселая вольница, взявшаяся за оружие, чтобы громче и убедительней заявить о себе.
И то, что в Москве по газетам и сводкам казалось суровой схваткой, где четко была проведена граница между республиканцами и фашистами, на месте оказалось зачастую полной неразберихой. Линии фронта не было. Война шла за деревню, за мост, за лесной холм. То тут, то там возникала короткая, яростная перестрелка; где свои, где чужие разобраться было трудно. Народный фронт, разваленный борьбой партий и групп, продолжал круглосуточно митинговать, разбирая солдат из близлежащих частей и населенных пунктов, выделяя самых ‘ горячих ораторов. Анархисты во всем обвиняли коммунистов, призывали к неподчинению любой власти. Ораторы-коммунисты звали к единению. Один митинг сливался с другим. Участники братались с видимым удовольствием. Потом сами себя посылали в разведку, возвращались с трофеями.
В городке, куда приехал Венделовский и несколько русских из его команды, царило общее приподнятое настроение, как и повсюду. Разгуливали вооруженные люди. Возле каждой кофейни собирались толпы. Слышались крики, брань, аплодисменты. Тут же у кафе строили планы скорейшего разгрома мятежников. Группы учились разбирать пулемет, кидать гранаты, стреляли по мишеням из своих винтовок. Какая-то группа уходила в разведку... Не сразу нашел он штаб. Он зашел в костел – там было пусто и прохладно, гулко отдавались звуки шагов. Штаб был рядом, в большом трактире. Похоже, он никем не охранялся и не имел личной связи.
За столом сидело трое. По виду – командиры. Венделовский представился, доложил, кто он и зачем оказался тут.
– Документос, – сурово спросил «коменданте», тот, что сидел посередине. У него была густая, черная, вероятно, очень колючая щетина. Получив удостоверение, выданное Альберту в Москве, он долго и осторожно вертел его в руках, пытаясь прочесть, и вернул с виноватой улыбкой: вероятно, был попросту неграмотен.
– Франсэ? – спросил он, наконец.
– Но, руссо, – ответил Венделовский. И показывая на своих ребят, добавил: – И он – руссо, и он, и он. Москва, руссо!
– Вива! – радостно воскликнул «коменданте» и все пришло в движение. – Акуа? Вино? Муй бьен! Очень хорошо!
Проверка была закончена. Их обняли за плечи и повели во двор, к столам, за которыми, как на митингах, друзья и идейные противники находились всегда рядом. Они ели, пили вермут и перно, оранжад и кофе, конечно. И неизвестно, сколько бы еще это продолжалось, но тут появился высокий, красивый командир, – настоящий «коменданте» – это было видно по тому, как он держался и отдавал команды. Он знал французский язык и попытался объяснять прибывшим русским офицерам ситуацию: «У нас война только начинается. Все учатся, никто ничего не умеет. Окопов не роют: лень, можно спрятаться за камнем или деревом, товарищ. Вот вдруг собираются в колонну, человек пятьсот. Выбирают комитет и «тройки» для руководства. Нашли десяток разбитых автобусов и – вперед на врага. У соседнего городка начинается внезапный яростный бой. Постреляли и разбежались. И тут же спать улеглись. Ни одного часового не выставили. А утро начнется с митингов. Все будут командовать, приказывать, уговаривать, грозить. Усядутся в свои украшенные автобусы – ужас, как ходить не любят! – и помчатся куда-нибудь дальше».
Собеседник Альберта оказался английским кадровым офицером, артиллеристом и сапером, воевавшим в Европе в Великую войну. Он неплохо говорил по-французски, и они вполне понимали друг друга. Англичанин через десять минут понял, что имеет дело с чистокровными русскими, и охотно объяснил, как и где группа сможет найти своих товарищей. Венделовский весело усмехнулся про себя: вся конспирация кончилась еще во Франции. Здесь все это не имело никакого смысла, когда все войска, штабы, тылы, оперативные отделы и боевые отряды были перемешаны и все вместе составляли огромную массу людей разных национальностей, партий и сословий.
Майкл Уилмон оказался хорошим парнем. Они договорились пообедать вместе, а пока что Венделовский, оставив свой отряд, направился на поиски русского «коменданте». Русский штаб занимал небольшой трехэтажный дом, в котором прежде размещался дешевый отель – в угол его попал снаряд. У дверей Альберт наткнутся на грозного часового. Альберт потребовал провести его к начальнику. Вскоре появился еще один русский. Он и вызвался проводить вновь прибывшего к старшому (он так и сказал «к старшому»). Альберт шагал за ним, глядя в его могучий затылок, и думал о том, что испанцы встречи их гораздо сердечнее. Они шли по коридору – пол давно не убирали, лежали кучи бумаг, мятая копирка, кучками папиросные окурки, мелкие осколки кирпича и многослойная пыль. За дверью довольно быстро стучала пишущая машинка. Сопровождающий остановился возле второй двери и осторожно стукнул.
– Входи! – раздался начальственный басок. Сопровождающий отступил, и Альберт увидел за столом старого знакомого: Иван Матвеевич Деревянко был перед ним собственной персоной.
Деревянко оставил машинку, предварительно закрыв ее футляром с замком, заставил себя улыбнуться и, поднявшись из-за стола, представился: Деревянко. Венделовскому оставалось только принять тон, предложенный Деревянко. Человек этот распространял вокруг себя особую атмосферу слепой необходимости подчиняться ему, не возражать, принимать без колебаний каждую его команду, каждое слово. – Расскажите, как ехали, подробно, – приказал он. Альберт принялся перечислять пункты следования, условия поездки, но не упомянул о встрече с Шабролем. Деревянко смотрел мимо Альберта, но внимательно слушал его. И как только прибывший замолчал на мгновение, тотчас раздалось. – Продолжайте, товарищ, продолжайте! – Он достал из стола папку, на которой Альберт заметил надпись «Личное дело», раскрыл ее и погрузился в изучение, глядя одновременно и на Венделовского и задавая ему вопросы. Закрыл палку, удовлетворенно сказал. – Объективка оставлена хорошо, лаконично. Товарищи справляются хорошо. – Он сунул папочку обратно в стол, и Альберт успел заметить там еще несколько таких же. По-видимому, на тех, кто приехал с ним.
Теперь непосредственно о вашей работе. Первое задание. Дело для вас, считаю, чепуховое. Появился, понимаете, у нас тут некий генерал-майор Николай Шинкаренко, любимец белой гвардии, обосновавшийся во Франции. Полюбуйтесь, – он достал из ящика стола фотографию и положил ее между собой и Венделовским. – Артиллерист в прошлом, понимаешь ли. Теперь перековал мечи на орала – писателем стал, наподобие нашего Кольцова. Ряд книг выпустил, другие – вот сообщают – готовит. Он вербует бывших русских офицеров для армии Франко. Очень популярен среди русской эмигрантской молодежи. Короче, его необходимо взять и обезвредить.
– Я должен его убить? – выпрямившись, спросил Венделовский.
– Скор ты на руку, как я погляжу, – строго оборвал его Деревянко. – Я что сказал? Взять и обезвредить! Ты возьми, а потом последует новая команда, ясно?
– Ясно, – ответил Альберт. Задание его не устраивало и он сразу стал думать, как уйти от него. Следует просмотреть книги Шинкаренко, что ли. И найти русских, приехавших сюда воевать на стороне Франко, попытаться завязать с ними знакомство. На это надо время. Он так и доложил. И только после этого Деревянко поинтересовался, где разместилась группа Венделовского, посоветовал выделить двух человек для постоянной связи с его штабом.
– На все про все даю неделю. Как ты там у нас числишься? По нашему псевдониму? (сказал «псевдоним» и заулыбался, ощерив неровные зубы: думал, смешно). Небось «коменданте Педро»? Не угадал? Ну, все равно, для моего отдела ты будешь Педро.
– Я уже докладывал вам – Доминго Лопес. Так. Нарушение ничем не оправдано.
– Уступаю. Цени. Можешь идти. Жду с планом операции через три дня, в это время. Все! Желаю успеха.
Венделовский еле сдержался. Прав был «Доктор», которому пришлось работать с этим безграмотным чудовищем, самоуверенным и ограниченным, и которому поручили руководить в воюющей Испании спецгруппами и отрядами. Такие люди способны провалить все. Учет и анализ обстановки для них – китайская грамота. Однако приходится ему подчиняться.
Постепенно Альберт сформировал группу, в которой доверял каждому, как себе. Заместителем его стал Гарона Рика или «черный» Рика, потому что был еще «рыжий» Рика. Вторым заместителем – русский взрывник Павел Кораблев (Пабло) – специалист по взрывам дорог и мостов. Они готовились по-настоящему воевать с фашистами, а начать надо было с привычной уже для Венделовского истории, с похищения.
Альберт хотел действовать наверняка, учитывая каждую мелочь. Оказалось, что Шинкаренко после ранения (он горделиво сообщал в какой-то газетке: «Я ранен шестой раз») находится в госпитале, лежит в отдельной палате. Как выздоравливающему ему разрешили прогулки...
По предложению Альберта было решено брать Шинкаренко во дворе госпиталя во время вечерней прогулки. Силу не применять: Деревянко желал получить врага целым и невредимым.
Венделовский собирался утром доложить Деревянко о выполнении задания, когда в его комнату ворвался рыжий Рика и, пересыпая свою речь проклятиями, признался, что «проворонил бланко генерала руссо» – белого русского генерала.