Текст книги "Расплата"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Семь смертных грехов. Роман-хроника. РАСПЛАТА. КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая. ОДИССЕЯ КАПИТАНА БЕЛОПОЛЬСКОГО

...Андрей очнулся в темноте среди неясных, странных звуков, сменяемых внезапной тюремной тишиной. Болела голова. Он ощупал себя правой рукой. Левая казалась вырванной из плеча. Столько лет прошло после ранения – он уже и забывать стал о ее неполноценности, скованности в движениях. Андрей часто тренировал руку и, казалось, уже добился многого. И вот... Подонки! Знали, куда ударить... Андрей нащупал рядом какое-то тряпье, мешки, влажную солому и заставил себя сесть, осторожно опираясь специально на левую руку. Ничего. Он еще повоюет!.. Но где он, однако? Как оказался тут? Преодолевая мучительную боль, вживавшуюся в висок, Андрей пытался вспомнить, как он попал в эту темную, вонючую клеть... Вспомнились улицы Софии, встреча с Калентьевым у входа в громадный собор, его странная просьба – помочь увезти от мужа какую-то неведомую Андрею даму.

Все это было мало похоже на правду, но от безделья и скуки Андрей легко дал себя уговорить.

Даму он так и не увидел, зато пролетка, в которой он должен был ее поджидать, вдруг понеслась, как бешеная, возница внезапно спрыгнул, лошадь еще неслась по узкому переулку, а сзади Андрей слышал погоню, крики, ждал выстрела... Потом треск, удар, пролетка перевернулась, он упал, на него навалился кто-то... и все исчезло... Он провалился в беспамятство.

За стеной лениво хлюпала о борт волна. Сквозь дырявую обшивку сочилась вода. Он был в море. Его опять везли куда-то сломленного, арестованного, против его воли. Но куда и кто? Один ли он в этом трюме, пропахшем гнилой рыбой? Где здесь трап? Как выглянуть на свет?.. Андрей чуть отполз в сторону и снова прислушался. Постукивал, надрываясь из последних сил, старенький мотор. «Кораблик-то не «Титаник», – подумал Белопольский. – Древняя посудина, не океанская. На такой и реку не каждый решится переплыть. Нечто вроде запомнившегося на всю жизнь «Преподобного Фомы». Может, меня передали туркам и вновь везут в Константинополь, откуда я с таким трудом бежал подальше от Кутеповых и иже с ними?..»

Спереди мелькнул неяркий лучик солнца. Андрей преодолел еще метр-полтора и, приблизившись к щели, выглянул наружу. Штиль совершенно выровнял морскую поверхность. Предзакатные лучи заходящего справа и сзади солнца, зашторенного большим неплотным желтым облаком, покрывали зеркальную гладь моря, словно масляной, разлитой по поверхности пленкой нефти. Больше ничего в щель Андрей не увидел. Море и море. Ни острова, ни маяка, ни паруса вдалеке. Но по заходящему солнцу он определил: идут на юго-запад. Что там, на юго-западе? И вообще, как он оказался на море? На каком? Адриатическом – на западе от Софии? Или на востоке, на Черном? Ведь должны же они были тогда везти его и по железной дороге? И снова вопросы: когда это было и кто его вез? Ответов Белопольский не находил. Но ведь кто-то должен был управлять этой посудиной. Значит, есть на ней хоть один человек, кроме него. Где он? Почему прячется?..

Солнечный свет мерк. В щель дуло: усиливался ветер. За кормой росло черное облако. Посудина поскрипывала, стонала. Усиливалась качка. Может наступить миг, когда Андрея, подобно бревну, начнет катать от борта к борту. В трюме стало совсем темно: солнце зашло. Андрей осторожно пополз вдоль борта, боясь удариться головой о какой-нибудь брус, выступ, поломанную доску. Двигаясь, он все время попадал рукой в воду, которой с избытком начерпал его «Титаник». Интересно, что и кого он перевозит по морю? Андрей не нашел ответа: никаких остатков прежних грузов. Ничего годного в пищу. Ни горстки зерен, ни дохлой рыбешки, запах которой он ощущал. Хотелось есть, мучила жажда. Качка усилилась. Через грудь Белопольского пробежала большая крыса. И, уже не торопясь, обнюхивая его, – обратно. Если она такая же голодная, как он... неизвестно еще кто победит: ему и ударить ее нечем. Одна боль. Проклятая, непроходящая боль, усиливающаяся при каждом движении. И полная, угнетающая неизвестность. И все более охватывающая тревога. Пройти Великую войну, пережить Галлиполийский лагерь и константинопольское нищенство и подохнуть в вонючем трюме дырявой шаланды от крысы, которая в десятки раз сильнее и удачливее его и способна отгрызть ему нос и уши, перегрызть горло. Черт их знает, тварей, что у них считается деликатесом... Прибавилась еще одна, неотложная работа – убить крысу. Ведь стоит ему снова потерять сознание, и его тело будет покоиться не в фамильном склепе, а в трюме неизвестной шаланды, принадлежащей скорее всего красным бандитам или контрабандистам. Да какая, в сущности, разница?..

Тут над его головой раскрылся люк и на мокрый пол легло светлое пятно. Андрей увидел узкий деревянный трап с поломанными ступеньками – одна треснувшая пополам, другая трухлявая, выкрошившаяся. Еще он увидел свое ложе – солому, покрытую офицерской шинелью. Андрей пытался припомнить, откуда тут могла оказаться офицерская шинель, и лишь через несколько секунд догадался, что эта шинель принадлежит Калентьеву... Последнее, что увидел он, пока люк не закрылся, был человек в носовой части трюма. Он спросил его о чем-то. Человек ответил: губы его шевелились, но Андрей не услыхал ни слова: он оглох, видно… когда?.. Когда тот, главный палач, русский, называвший себя Далиным, ударил его рукояткой револьвера в висок...

В носовой части трюма сидел высокий худой человек с лысым черепом и непомерно длинными руками и ногами. Почему-то точно специально освещенные увиделись короткие рукава солдатской куртки и едва прикрывающие костлявую щиколотку брезентовые, как у матросов, штаны. И еще голые мослатые ступни с длинными, черными, будто отдавленными или отмороженными пальцами. Эти плоские огромные ступни, и эти черные пальцы возникли на миг перед Андреем. И тут же плотная чернота поглотила все, приглушила даже звуки. Андрею за плеском воды вдруг у слышалось, как тяжело дышит тот, у трапа, накрытый шинелью. Что это за люди и какой случай свел их на готовой вот-вот пойти ко дну шаланде, нахлебавшейся морской воды...

– Кто вы? – спросил Андрей по-французски и по-болгарски.

Никто не ответил.

– Куда вы меня везете, черт побери? – крикнул он по-русски и выругался. – Что вам надо?

– Не беспокойтесь:мы друзья, – ответил с явным болгарским акцентом тот, в носовой части. – Нас послал друг – освободить вас любой ценой. И отправить в Варну. Или куда вы хотите...

– А вам досталось! – добавил второй. – Дайте посмотрю, я доктор. – Он приблизился, бормоча себе под нос. – Если можно осмотреть в такой адовой темноте. Разрешите, ваша голова. Я осторожно пальпирую. И надо менять бинт. Немного придется потерпеть – без криков. У меня нет обезболивающего. Вы согласны?

– Валяйте, – сказал, сжавшись, Андрей. Терпеливый к боли, он считал самым трудным ее ожидание.

Спутник длинного, откинув шинель, принялся раскручивать бинт, что-то участливо спрашивал. Его губы вновь беззвучно шевелились.

– Я не понимаю, – сказал, морщась, Андрей. – Не слышу, плохо слышу.

– Да, понимаю. Это не голова – ухо. Сильный удар сюда, – он осторожно потрогал скулу, ухо и височную кость, сжал. – Боюсь, если нерв задет сильным ударом, дело плохо. Тут можно ждать помощи только от вашего бога. Никто другой не поможет. Но будем надеяться на лучшее. К сожалению, я не располагаю необходимыми лекарствами. Однако могу сделать укол и вы будете хорошо спать, долго. Да?

– Делай! Но я хочу есть и пить.

– Есть – это есть хорошо. Пить – очень хорошо. Мы, однако, не имеем есть. И мало пить до берег. Нас могут встречать неожиданность. Вы согласны терпеть? Тогда мы будем обязательно выполнять приказ наш другарь.

– Так куда все-таки вы везете меня?

– Вы кончаете путь в Константинополь.

– Ехал, ехал и приехал! Константинополь? Давно не виделись!

– У вас много друзей в Константинополе? – обеспокоенно подал голос высокий, с голым черепом.

– Никого нет. Были и укатили.

– А ваши отношения с полицией? Придется прятаться? Не скрывайте, господин, наш другарь Петков давно не может добиться лояльности со стороны варненских властей. Приходится прятаться. Много забот, но ничего, как говорят руссы, живут и здравствуют.

– А вы, собственно, кто? Полиция союзников? Военная разведка? Почему выполняете чужие приказы? На кого работаете и почему занялись моим спасением? Кстати, как это вам удалось?

– Разве это имеет значение теперь? – ответил лысый. – Мы просто забрали вас у них. Это другая тема и нет нужды ее касаться.

– Послушайте, господин. Оказав помощь своему однополчанину, я помимо воли вляпался в какое-то дерьмо. Я сделал все, чтобы он смог уйти. Вы спасли меня, комбатант, несомненно, из вашей... – Он задумался, подбирая слово, – из вашей группы. Я помог ему, вы – мне. Мы квиты? И вам я больше не нужен? Скажите о моих задачах. Я готов на все. Только не воевать. Поверьте, навоевался по горло. Хочу забыть, как убивают друг друга.

– Это так просто все, капитан Белопольский.

– Значит, вы меня знаете? Сейчас начнете вербовать? Как у вас принято? За приличную сумму в твердой валюте я готов.

– Вы торопитесь, капитан. У нас другие инструкции.

– Какие же? – Андрей, уже несколько успокоившись, снова почувствовал подвох, ловушку, стремление загнать его в угол. На этот раз ощущение не взволновало его. То ли поверил в знакомцев Калентьева, то ли перестал остерегаться их так, как в первые минуты встречи. – Следовательно, я не нужен вам и могу распоряжаться собой по собственному усмотрению? И твердой валюты не будет?

– Будет, капитан, – послышался голос, в котором звучали незнакомые командирские ноты. – Мы должны обеспечить вас деньгами, документами и отправить в Париж.

– Которого мне очень не хватает.

– Говорю, – уже с явным неудовольствием сказал тот, с лысым черепом, – вы ошибаетесь, уважаемый. По приезде в Париж мы больше не увидимся. Нам от вас ничего не требуется. Вы оказали помощь нашему другу! Он через нас – вам. И немного денег. Сказал, передает все, что может. Это честные деньги и от честных людей, поверьте...

– Тем не менее. Я – русский дворянин и офицер.

– И всегда, когда по чужому приказу расстреливали людей, интересовались, в чьем банке у них хранятся счета?

– То есть? – Андрей насторожился. – Извольте объясниться, господин... э... Не знаю, как вас зовут.

– Никакого значения, – оборвал его лысый. – Но поскольку этот вопрос так важен для князя, поясню свою мысль. Коротко. Деньги, которые хранятся и в Московском, и в Лионском банке, одинаково не пахнут.

– Заберите их, господин… безымянный. Я не возьму!

– Да какой я господин, – сорвался, не выдержав, лысый. – Дальше гардеробных господа меня не пускали.

– Так. Значит, товарищ? Это членам вашей банды вы товарищ. Мне вы не товарищ. Прошу запомнить. И передать, кому сочтете необходимым. Я благодарен вам за спасение, конечно, но у меня старые понятия о чести... Денег от товарищей не надо!

– Вы добавляете нам немало хлопот, князь.

– Но ведь я теперь принадлежу самому себе?

– Точно так, черт побери!

– Оставь его: не видишь, этот беляк упрям, как мул.

– Замолчи! И действуй. Мы подходим, Гошо.

Поднявшись по трапу, лысый осторожно приподнял крышку люка. Сказал Белопольскому:

– Обиды на вас не держу. Езжайте куда хотите, с богом.

– Спасибо и вам, – выдавил из себя Андрей, понимая, что лысый оказался умнее и выдержанней его.

– Надеюсь, не причиню вам больше забот, – сказал он сухо. – Полиция и пограничная стража не имеют против меня никакого компрометирующего материала. Я давно отвык от комфорта и доберусь хоть на крыше, хоть на площадке тормозного тамбура. Это уж не ваша забота.

– Ну и черт с тобой, – проворчал лысый. – Приходится действовать с учетом характера и привычек князя Белопольского.

– Цветков приказал швартоваться у дальнего причала, – сказал второй. – Тут у него есть опасения.

– Приказал – так приказал.

Оба вернулись на свои места. Снова заработал мотор и шаланда двинулась. Кто-то на мгновение проворно раскрыл люк и вниз полетели два карабина и несколько револьверов, завернутые в промасленную бумагу.

– Будет дело? – живо поинтересовался второй.

– Скажут, если будет, – флегматично отозвался лысый. – Не планировалось. Да и погрузка потребует час-другой, не меньше. И еще этот князь!.. Только его нам не хватало!

Андрей угрюмо молчал. Эти люди спасли его, но были для него чужими, может быть, даже враждебными. Было одно желание: расстаться с ними поскорей.

Остановился двигатель. Открылся люк и кто-то, свесив голову в трюм, крикнул:

– Добре дошли, другари! С приездом!

Глава вторая. БЕЛОПОЛЬСКИЙ В ПАРИЖЕ

1

Поначалу жизнь в столице Франции складывалась у князя Белопольского, как и у сотен других русских эмигрантов, добравшихся без средств до центра Европы, сумевших тайком сбежать из военных лагерей или незаметно скрыться из беженских колоний. Не хуже и не лучше! Невыносимо тяжелым показался лишь самый первый нескончаемый день в Париже. Маленькая деревня София и провинциальный захолустный Белград не вызывали у него такого безумного раздражения и протеста, рожденных ощущением собственной ничтожности... Не прекращающийся поток автомобилей на Елисейских полях; блеск фонтанов на плас Конкорд; зеркальные витрины, за которыми сверкали изделия из золота и бриллиантов, были выставлены шубы, накинутые на обнаженные плечи бесстрастных манекенов, огромные витрины, через которые Белопольский видел, осязал, чувствовал забытую уже шикарную ресторанную жизнь – богатых, модно одетых мужчин и женщин, с уверенностью и спокойным достоинством предающихся гастрономическим радостям.

Холодная, надменная толпа подлинных и полноправных граждан этой страны, обладателей денег и всех необходимых человеку документов – он ненавидел ее. Всех и каждого. Они казались ему хозяевами этого прекрасного, богатого, красивого города – бродяжке, случайно попавшему на эти улицы, обладателю лишь зеленого нансеновского паспорта, словно с каиновой печатью на лбу.

Темнело...

Андрей спустился в подземку и быстро добрался до Северного вокзала. Там он долго искал место, где бы приткнуться, пока не добрел до багажного отделения. Худая, изможденная женщина понуро сидела среди коробок, тюков и громадных кофров. Ей было за сорок. Неопрятная, в нескольких кофтах, одетых одна на другую, она вначале не обратила никакого внимания на этого худющего малого, торчавшего около ее конторки с добрый час. Он то присаживался на корточки, то прислонялся к стене, то начинал насвистывать какой-то неизвестный ей мотив.

– Иностранец? – спросила она, наконец.

Андрей кивнул.

– Негде ночевать? – в ее вопросе он почувствовал явный интерес. Он постарался игриво подмигнуть, изобразить, что имеет на нее виды.

Женщина оживилась, сонное выражение ее лица пропало. Она приволокла откуда-то из дальнего угла старый матрац, тонкий тючок и, как само собой разумеющееся, принялась деловито и споро устраивать их общее ложе. Она быстро снимала с себя какие-то кофты – одну за другой, и, оставшись лишь в несвежей рубашке грубого полотна, накинула поверх нее ярко-красный байковый халат, который был ей широк; упала на спину, насмешливо заметив, что сегодня ее гость вряд ли окажется способен хотя бы на один боевой подвиг, которым тут полагается платить за крышу. Андрей понуро молчал, слушая ее болтовню, мечтая лишь о том, чтобы поскорее улечься, – он едва стоял на ногах. А Жанетта – «Запомнил мое имя, малыш?» – в предвкушении любовных развлечений тарахтела без умолку. Алкоголиков не терпела и, если господин приблудившийся рассчитывает тут провести и вторую ночь, ему придется решительно выбирать между ней и вином. Белопольский пробормотал какие-то жалкие слова, завалился рядом, ничуть не заботясь о своем костюме, который старался оберегать весь день. Жанетта замолчала, долго вглядывалась в его лицо – он совсем не был похож на тех мужчин, с которыми ей приходилось коротать одну-две ночи: потом они исчезали навсегда. Этот был молод, очень худ, лицо его во сне было обиженным, беззащитным.

Едва забрезжил рассвет, Жанетта бесцеремонно растолкала Андрея. Он чувствовал себя омерзительно. Голова болела жестоко, тело стало непослушным, словно бы чужим, ноги ватными и слабыми. Он отдал Жанетте пиджак, попросил взять себе или продать, принести что-либо покрепче, чтобы подкрепиться.

– Так ты пьяница! – укорила Жанетта. – И хочешь напиться опять? До чего бы довел себя, «мой приблудненький». Тебе нельзя даже пива: иначе все и сегодня пойдет по старому кругу, а вечером я выставлю тебя без зазрения совести и придется тебе коротать холодную ночь под газетой, в обнимку с поломанной скамейкой в ближайшем сквере.

Скомкав, она кинула в него пиджаком, заявив, что пока он не пропил и его, есть еще слабый шанс найти хотя бы временную работу. Лучше уж она сварит ему кружку кофе – это должно подкрепить его, сделать через полчаса человеком, который сможет пойти искать работу. «В твоих-то условиях, думаю, нам подойдет любая, не так ли, мой красавчик? – рассмеялась Жанетта. – Но запомни все, что я тебе говорила вечером, пока ты, сонный, все же лез ко мне. Вернешься пьяным, пеняй на себя: я быстро сумею найти лучшую замену. И даже скандал тебе не поможет».

Андрей, полный презрения к себе, озверясь, обругал ее грязными словами. Он едва сдержался, чтобы не ударить или оттолкнуть ее, понимая, что ломает эту последнюю соломинку, которую протянула ему судьба. Жанетта издевательски рассмеялась ему в лицо и погрозила сухим, крепким кулаком. Но кофе принесла и сделала вид, что нисколько не обиделась. Они пили кофе. Андрей мрачно думал о том, как жалко он начал свою жизнь в Париже. На самом дне. Ниже некуда, хуже не придумаешь. Чем заниматься? Присоединиться к тем, кто роется в помойках и живет под парижскими мостами? Можно остаться и под одеялом добросердечной Жанетты, вытравив из себя последние капли порядочности. Ждать чуда? Но ведь чудес не бывает! А скорей всего будет срыв и он вновь окажется на улице. Один – с теми же проблемами, которые придется срочно решать...

Он уже ждал начала скандала и ошибся, потому что не понимал психологию простых людей.

Они мирно, молча пили горячий кофе. Потом она убрала посуду с ящика, служащего ей столом, и поинтересовалась, что умеет делать ее знакомый – кроме как спать с такой тряпкой, как она. Андрею захотелось как-то выразить Жанетте свою признательность и отблагодарить за ту малость, что она сделала для него. Совсем чужая, она в эти минуты оказалась единственной, кому он был интересен.

Белопольский внезапно начал рассказывать о себе. Но лишь о последних годах жизни, проведенных уже вне армии. Он точно исповедовался, не скрывая ничего – ни дурного, ни стыдного, сделанного им и выстраданного нм от других. Подобное случилось впервые в его жизни.

Чутьем опытной, пожившей женщины, прошедшей, надо полагать, огонь, воду и медные трубы, Жанетта слушала его. Ах, как жалко ей было этого молодого русского, который исповедывался перед ней! Ей искренне хотелось помочь ему.

Она прервала Андрея: хватит, и так наболтал такое, что и от себя предпочитал утаивать, не вспоминать. Вернув его к действительности, Жанетта посоветовала отправиться на вокзал – ему наверняка удастся поработать возле прибывающих поездов на подвозке вещей, а если уж не повезет, дождаться позднего вечера на городском рынке: там для целого мира таких, как он, работа найдется, и, не брезгуя, можно с пользой потрудиться ночку...

На гигантском городе-рынке, жившем, можно сказать, круглосуточно, Белопольского приняли охотно и равнодушно. В артели грузчиков ему дали железный крючок и до утра он таскал и волочил увесистые тюки с капустой. А на следующую ночь был картофель. Затем – лук, тяжелые алые яблоки, еще какие-то овощи. К рыбе, мясу и дичи его допустили не сразу – лишь на вторую неделю, желая приглядеться к новичку, и, вероятно, определить не столько его человеческие качества, сколько трудолюбие, временный или постоянный он здесь человек...

К рассвету, когда начинали работать уборщики, Андрей уходил шатаясь. Хорошо, что заработанные за ночь деньги он получал регулярно по утрам. Ценой страшного напряжения (дал слово Жанетте не пить) ему удалось даже скопить мизерную сумму. Заплатив вперед, он снял крохотную чердачную мансарду на шестом этаже, поставил раскладную парусиновую кровать, расшатанный столик и табуретку. Рядом с «его домом» находилась жалкая маленькая лавка и бистро, где раз в неделю позволял себе выпить кружку вермута с водой. И лишь однажды – кажется, на вторую неделю – его потянуло на Северный вокзал, чтобы разыскать Жанетту, показать, что он трезв – привык сдерживать свои обещания, и подарить ей пару теплых шерстяных носков, купленных случайно у его собрата – рыночного грузчика. Жанетта казалась расстроенной, хотя тщательно скрывала это под обычной своей грубостью и руганью по адресу целого мира, циничными жаргонными словечками и невозможно громким смехом. В нарушение своих законов – неожиданно и для себя – она предложила ему остаться пожить у нее («как никак, а вместе будет легче»), но Андрей отказался, оправдываясь тем, что его «ласточкино гнездо» оплачено вперед за две недели и хозяин, конечно, не подумает вернуть ему ни су. Этого Жанетта, естественно, не могла допустить...

Так началась новая жизнь Андрея Белопольского в Париже.

Однажды, как обычно закончив ночную работу на рынке, он нашел в себе силы (вот уже и привычка!) и вновь решил съездить на Северный вокзал с неясными еще задачами, среди которых была, пожалуй, надежда на счастье и стремление – если повезет – заработать хоть сколько-нибудь для приобретения подержанного пиджака. Он мечтал и об иной работе – более прибыльной. Но... И тут можно было лишь надеяться. Время чудес для Белопольского давно прошло – он был давно уверен в этом. Но порой, – особо когда не веришь, не ждешь уже, – случаются и чудеса. Жизнь может преподнести их в любую минуту.

Чудо поджидало Андрея на втором перроне Северного вокзала в образе господина неопределенного возраста, в котелке и клетчатом плаще, возглавляющего группу из двух дам и четверых, неумолчно галдящих и беспредельно меняющих места детей обоего пола – пяти-семи лет. Взрослые говорили на ужасной смеси русского и французского. Андрей подумал было уже отойти, но в этот момент господин остановил Андрея и призвал на помощь с милой, почти дружественной интонацией, назвав соотечественником. Белопольский ответил, что рад оказать услугу русскому и, хотя он не носильщик, с удовольствием сделает все, о чем его попросят. Взвалил на плечо тяжеленный чемодан, взял в руки плетеную корзинку – непременную спутницу всех путешествующих русских – и двинулся за хозяином, который пошел неожиданно быстро, при этом смешно выбрасывая в сторону ноги в широких клетчатых брюках. Через некоторое время, уже в конце перрона, русский господин осведомился, не очень ли устал их добровольный помощник, и предложил хоть пять минут отдохнуть, потому как оказалось, никто их не встречает, а номер в отеле «Сан Лазар» («это тут же, через площадь») уже заказан.

Они добрались до маленькой, более чем скромной гостинички. В крошечном холле едва помешалась конторка смуглолицего портье и столик, за которым седая строгая дама упоенно щелкала на счетах. Андрей отказался от платы, хотел уйти, но полнолицый господин буквально загородил ему выход.

– Нет, нет, вы так помогли нам, я не отпущу вас, – твердил он, – ну, хотя бы чашечку кофе мы должны выпить вместе.

Дамы и дети отправились наверх разбирать вещи, а новый знакомый Андрея церемонно представившись: «Затворницкий Михаил Станиславович, композитор и артист», – потребовал от портье кофе и завел беседу о жизни – обычную беседу для русских, столкнувшихся в любой части света.

Белопольский назвал себя первой пришедшей в голову фамилией, сказал, что он – офицер, прошел обычным путем с армией от Москвы до Парижа, о котором и вспоминать не хочется, что постоянной работы здесь, увы, пока не нашел и в этом тоже не отличается от сотен однополчан, рассеявшихся по всему свету. В результате этого случайного знакомства Андрей получил рекомендательное письмо к дальнему родственнику Затворницкого, служащему в автомобильной компании «Ситроен». Белопольский, ничуть не надеясь на успех, отправился по указанному адресу.

Родственник Затворницкого неожиданно принял Андрея весьма доброжелательно. Компания «Такси-Ситроен» владела в городе пятью или шестью гаражами по нескольку сот машин в каждом и, кроме того, главными ремонтными мастерскими и складами запчастей в предместье города. Стать сразу шофером такси «Ситроен» весьма не просто, заметил хозяин: требуются – кроме нескольких авторитетных рекомендаций – и две-три тысячи франков залога, которыми пришедший господин, конечно, пока не располагает и одолжить их ему еще не у кого. Андрей кивнул: да, конечно. Угадать это нетрудно. Он встал, считая разговор оконченным. Но собеседник остановил его движением руки и сказал, что по счастью именно теперь его осенила весьма перспективная идея! Есть в управления добрый покровитель, а уж через него можно наверняка рассчитывать на выход из положения и быстрое решение интересующего их вопроса.

Через три дня Белопольский стал работником уважаемой фирмы. Еще чудо! Кто ворожил ему?..

Каждое утро он развозил запасные части по всем гаражам. К обеду возвращался и, перекусив, снова приступал к прежнему занятию и одновременно собирал детали, требующие ремонта. В одном из гаражей, как он узнал, содержалось всего несколько машин новых моделей, которые сдавались помесячно богатым клиентам вместе с шофером. Однако, чтобы поступить на работу в этот гараж, помимо сдачи специального экзамена по вождению автомобилей, необходимо было и обязательное знание иностранных языков. Вскоре Андрей добился и этого, столь заманчивого места. Нынешняя его работа казалась ему слишком уж легкой. Он совсем не уставал, вождение хорошего автомобиля было даже приятным и было много времени, когда приходилось ждать клиента: он уходил по своим делам, шел в ресторан, а шофер терпеливо ждал, дремля за рулем. Андрей запасался газетами на такой случай, но чтение раздражало тем, что приходилось прерывать его в любой момент, когда возвращался пассажир. Тоска все чаще наваливалась на Андрея. Он получал около 60 франков в день и – обязательно чаевые, тоже франков 30 – 40. Белопольский сменил жилье, купил приличную одежду на осень и зиму. Странно, он уже и не хотел напиваться, держал слово, данное Жанетте, которую изредка навещал. Он по-прежнему испытывал благодарность к ней за ту, давнюю встречу, добрые слова и протянутую ему руку помощи. Каждый раз Андрей приносил сторожихе какой-нибудь нужный ей и недорогой пустяк. Однажды попытался дать ей сотню франков, но наткнулся на такое бурное сопротивление, что решил больше никогда не повторять свою безрезультатную попытку...

Не так давно, придя на вокзал, он застал в багажной кладовой незнакомого желчного старика-инвалида с деревянным протезом. Каждое слово приходилось из него вытягивать клещами. Сторож, получив франк, сказал в конце концов, что «эта потаскушка Жанетта смылась туда, откуда приехала, а адреса не оставила: некому было. А неделю назад тут появились молодчики из полиции все разнюхивали и расспрашивали. Оказывается, ажаны нашли в Сене утопленницу и признали в ней Жанеттку... Путался с ней один алжирец, разбойничья рожа – за версту видно. Он-то ей, видно, и располосовал горло, – нож испанский у него был, все видели. От уха до уха резанул по горлу. Зарезал и столкнул ее в воду. Думал, не узнают, если и найдут. И чего не поделили – не знаю?.. Правда, вроде бы алжирец ее с другим застал – так кто не знал, что Жанетта не выбирает... Кто подвернется, тот и хорош...»

– Ну, все сказал, поскуда старая? – перебил Андрей. Все в нем клокотало. Грусть и злость смешивались. – Может, и ты в Сену захотел? Заткни-ка пасть мигом!

Старик испуганно замолчал и с неожиданным проворством для одноногого юркнул между ящиками и сразу исчез. Андрей медленно побрел с вокзала.

2

Нынешняя жизнь казалась ему пресной, сытной и уныло спокойной. Никаких происшествий, день за днем одинаковы – размерены, время подсчитано и даже чаевые известны. Андрей сумел получить видавший виды мотор и стал профессиональным таксистом. Он работал не менее десяти часов в сутки и отдавал 75 процентов заработанного по счетчику хозяину. Остальные 25 процентов он мог считать своим заработком.

Мелькание пассажиров, смена лиц, дальние и ближние маршруты, рейсы в разные районы Парижа, которые предстояло изучить, – все нравилось ему поначалу, казалось даже привлекательным. Во всяком случае – любопытным. Около семнадцати тысяч такси сновало по улицам столицы днем и ночью. За рулем семи тысяч из них сидели русские шоферы. Состав самый пестрый, но большинство военных. От бывшего генерала до солдата или унтер-офицера русского экспедиционного корпуса, участвовавшего в мировой войне на стороне Франции. Все они, даже из наиболее высокопоставленных в прошлом, невольно пролетаризировались и принимали условия жизни такими, к которым приучал их ежедневный труд со всеми его нелегкими проблемами. Многие становились членами «Юнион женераль де шоффер рюсс» – союза русских шоферов в Париже (хотя и без средств и прав, но со своей «конторой», которая ютилась на рю Сане). Им всем казалось, что «союз» объединяет их крепкими узами, сплачивает и помогает находить не просто соплеменников, но и надежную опору в среде коллег. Французы, черные, русские – в конце концов, они все занимались одним делом, и чашку кофе или рюмку перно зарабатывали одинаково за рулем своих моторов.

Андрею нравилось, сдвинув толстое стекло, отделяющего его кабину от салона, переброситься несколькими фразами с клиентом, позволить себе осторожно пошутить и самому улыбнуться удачной шутке или анекдоту. Пожалуй, никто и не угадывал в нем русского, которых развелось в Париже слишком много. Их, этих русских шоферов, иные французы называли «саль вранжель» – «грязными врангелевцами».

Как правило, это были маленькие рантье, держатели русских акций, разорившиеся из-за революции, потерявшие свои жалкие доходы. Наплыв эмигрантов, дороговизна, поражение в войне – во всем были виноваты эти «саль вранжель»! Андрей привык к тому, что такие пассажиры, едва открывали дверцы машины, начинали громко поносить русских и немцев. Андрей помалкивал, в разговор не вступал, копил злость. На французов он внимания не обращал, их не стоило оправдывать, но можно было понять... А вот других...