Текст книги "Расплата"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Что касается Фока, то он отправился в Испанию. Газета «Возрождение» доказывала: «Существует в военных русских кругах некая организация, иногда называемая «Внутренняя линия». Уже давно говорили, что Скоблив был верным ее участником. Эта внутренняя организация создавалась из самых верных людей, которые должны были наблюдать за всеми членами Союза.

С некоторым опозданием был опубликован приказ по РОВСу, подписанный генералом Абрамовым. Адмиралу Кедрову предписывалось вступить в исполнение должности начальника Первого отдела Воинского союза...

Супруга таинственно исчезнувшего начальника РОВСа Миллера обратилась с письмом к Президенту Французской республики. «Большевики действуют в Париже как у себя дома, – пишет она. – Неужели во Франции уже установлен диктат Сталина?..»

Адмирал Кедров составил комиссию под руководством генерала Эрделн, которая занялась выяснением роли Скоблина в РОВСе, его участием в похищении генерала Миллера, связью с «Внутренней линией» и обстоятельствами его бегства. Необходимо ждать результаты его работы... Руководство Воинского союза отмечает, что во Франции создалась обстановка, явно мешающая нормальной деятельности РОВСа. Правительство Народного фронта рассматривает СССР как своего союзника. В случае столкновения мировых сил Французская республика – такая как ныне – очутится на стороне Коминтерна. Два злодеяния (похищение генералов Кутепова и Миллера) совершены по одному рецепту. РОВС бессилен вмешаться, но его достоинство требует перенесения центра деятельности в такую страну, где русские генералы были бы в безопасности от международных гангстеров.

Газета «Возрождение» немедля выступила против переноса штаба русской военной эмиграции из Парижа, ссылаясь на тот факт, что именно переезд генерала Врангеля в Брюссель оторвал его от активной политической деятельности и обрек на полную изоляцию от вчерашних комбатантов и руководимого им РОВСа. Мнения как всегда разделились. Генерал Абрамов будто бы принял решение о перенесении центра Союза в один из небольших европейских городов. Из Берлина подал голос генерал фон Лампе: «Большевики просто издеваются над безграничной глупостью наших эмигрантских вождей, – писал он. – Показывают всему свету, что их можно таскать в мешке, как обезьян за хвост и среди бела дня. Это вульгарно до глупости, но совсем не верно. И мы не имеем права забывать это, обсуждая вопрос о РОВСе, о пребывания его центра и главы его. Мне кажется, вопрос должен быть решен определенно. Такой Париж «обедни» не стоит!»

Внезапно генерал Абрамов назначает нового начальника РОВСа – «из-за выяснившихся общеполитических условий, не позволяющих ему выполнять обязанности начальника Военного совета в месте постоянного местожительства». Что сие значит? Все теряются в догадках.

Начальником стал генерал Алексей Петрович Архангельский, бывший работник Генерального штаба. В гражданскую войну он служил в штабе Красной Армии, чем оказал большую помощь добровольцам. 1 марта 1919 года Архангельский бежал к белым, был предан суду и с триумфом оправдан. Алексея Петровича назначили в Военное управление штаба Главкома, а позднее – дежурным генералом штаба. Он состоял при Врангеле, был произведен в генерал-майоры и генерал-лейтенанты. Среди боевых офицеров репутацией не пользовался За ним закрепилось обидное прозвище «подчасок». И вот теперь новое, столь высокое назначение!.. В военных кругах эмиграции шутили: «Должность малоприятная, желающих занять ее мало: того и гляди украдут». От генерала Архангельского ждать чего-либо экстраординарного не приходилось. Никто и не полагал, что ему, руководителю комиссии Эрдели, удастся распутать тайну исчезновения генерала Миллера или найти Скоблина. Единственное, что получалось у Архангельского, – издание пустопорожних приказов по РОВСу.

Французская полиция между тем упорно продолжала следствие по делу Плевицкой, единственной свидетельницы происшедших событий, способной, как казалось, пролить свет на необъяснимое поведение и бегство генерала Скоблина. Впрочем, и полицейское следствие шло, как говорится, ни шатко, ни валко...

Скоблин был сторонником активной борьбы, врагом Миллера, поклонником Гитлера, «вождем» «Внутренней линии», единомышленником Туркула и Фока... Может быть, его торопили заграничные друзья, демонстрируя активность. Надо было создать побольше шума в газетах. Все упования на Германию... Вонсяцкий провозглашает: «Скоро на Советскую Россию обрушится молодая, выросшая до колоссального могущества Германия Адольфа Гитлера, – штурмовика священной свастики. Начало войны Германии против СССР – начало нашего освобождения... Уничтожив Советы, Германия получит колоссальный рынок с его 170 млн. потребителей». Престарелые генералы скалят вставные зубы и молодые полковники, которым надоело прислуживать в ночных кабаках, лихо становятся во фрунт. Вот и берлинская газета «Новое слово» поучает: «Надо... упразднить свои силы. Поменьше говорить и мечтать о въезде в Кремль, а подумать о тех рубежах, деревнях и городах, которые лежат на пути к сердцу России...» В Париже русские коагуляры распространяют листовки с призывом к террору, продают издания «Национального Союза» нового поколения». Адрес вырезан. Впрочем, «Возрождение» охотно сообщает, что технические занятия этой террористической группы происходят на улице Блюм, 34. Они издают во Франции газету, где приветствуют захватнические планы Гитлера, направленные против Франции. Они открыто готовятся поддержать изнутри фашистский мятеж и принять участие в гражданской войне. Они издают и распространяют, вопреки французским законам, листовки с призывом к убийствам. Они хотят отплатить стране, которая их приютила, кровью французов – ибо эти «лягушатники» проголосовали за Народный фронт и не собираются склонить свой фригийский колпачок перед кавалерийским сапогом германского генерала.

Журнал «Иллюстрированная Россия» в статье Столыпина «Что такое «Внутренняя линия»», преподносил читателям иную версию. Он писал: «Когда Кутепов, вождь в полном смысле слова, был убрав, советское проникновение стало возможным. Достаточно было поставить двух-трех изменников на командные посты военной организации, построенной на принципе безоговорочной дисциплины, и разлагающая работа могла начаться. Два-три офицера, в их числе и Скоблин, сгруппировали вокруг себя малое число своих бывших подчиненных, наиболее слепо им преданных. Они использовали этих «товарищей», сделав из них бессознательное оружие Советов. Эта маленькая, но сугубо опасная ячейка, которая скоро распространяла свои щупальца, и называлась «Внутренняя линия».

Итак, две версии. Берлин и гестапо, Москва и чекисты. И ни одного сколько-нибудь крепкого доказательства. Лишь одно давало не слишком четкий след.

4

Прежде всего полиция обратилась к истории семьи Плевицкой и сбору материалов, относящихся к началу и середине двадцатых годов – к моменту их появления в Европе. Выяснилось, Скоблины приехали в Берлин из Праги в 1923 году, поселялись в русском пансионе на Грольманштрассе. Плевицкая получила работу в ресторане на углу Клейнштрасся и Уландштрассе, где ей платили 30 марок за вечер. Она выступала всего месяц, после чего муж и жена вернулись в Прагу, чтобы на следующий год повторить свой вояж.

Появившись в Берлине вторично, они близко сошлись с богатой еврейской семьей некоего Шварца на Раухштрассс, который отвел Скоблиным две комнаты в своей квартире. Не ясно почему он дал 1700 марок и на наем зала Блютнера, где был организован большой юбилейный концерт известной певицы, вся сумма от сбора которого пошла ей. И далее, почти ежегодно Надежда Васильевна концертировала в Берлине...

Первый допрос Плевицкой, можно сказать, ничего ие дал следствию. Дознание не продвинулось ни на шаг.

Будучи изначально почти уверенным в причастности Скоблина к похищению, полицейские между тем тщетно пытались ответить, чьи же интересы представлял ныне русский генерал: ГПУ, гестапо или Франко? Несколько свидетелей высказывали взаимоисключающие версии. Более того! Запутывались и первоначальные данные, собранные в первые сутки. Действительно, существовала записка генерала Миллера. Но его ли рукой была она писана, почему не была показана и передана семье? Кто взял деньги у госпожи Кривошеиной? Она не смогла подтвердить уверенно, что это был Скоблин: он появился ночью без пальто и шляпы она разговаривала с ним несколько минут. Позднее Кривошеина утверждала, что твердо помнит: человек, разбудивший ее ночью, действительно, пришел без шляпы, но в черном пальто нараспашку, с висевшими длинными концами шарфа...

Был допрошен полковник Мацылев. Он показал, что Скоблин, вызванный из отеля «Пакс» Кедровым и Кусонским, покинул отель без шляпы, с черным пальто на руке. Француз, сторож гаража на бульваре Першинга, припомнил, что человек, явившийся к нему ночью и спрашивающий полковника Мацылева, был в шляпе. Разные данные даже в таких мелочах!..

Н. Е. Миллер, сын исчезнувшего генерала, дал показания комиссару полиции Рошу об отношении генералов, которые он назвал дружескими и товарищескими. Н. Е. Миллер обратил внимание Роша на инцидент, имевший место вскоре после похищения Кутепова. 2 августа 1930 года Миллер и его семья едва не стали жертвами автомобильной катастрофы. Генерал в сопровождении дочери и бывшего адъютанта Изюмова, ехал из Эпинея в Париж. Близ Жювизи на них налетел грузовик, мчащийся с огромной скоростью. Сестра и Адъютант были ранены и доставлены в госпиталь. Машина смята. Отец уже тогда предположил, что за ним началась охота агентов ГПУ, но не обратился к властям, не подал жалобы, полагая, что расследование все равно ни к чему не приведет...

Тут можно кстати сказать и о комиссаре полиции. Рош – истый француз, во всем не терпел не только разных цветных, приезжавших на «гастроли» во Францию (в каждом он видел потенциального вора или убийц), он не терпел и веек этик политиканствующих иностранцев – сторонников коагуляров, Муссолини,

Франко или Гитлера, – в том числе и воинствующих русских, среди которых каждый второй представлялся генералом, а девятый является им и организатором какого-либо тайного общества, продающемся если не ГПУ и не кремлевским диктатором, то испанским республиканцам или, – по крайней мере, – парижскому Народному фронту. Всех этих людей Рош ненавидел. Он был бы счастлив, если они перебили, уничтожили друг друга как можно скорее. По роду службы Ровву приходилось порой скрывать свои чувства, но следует признать, это плохо удавалось ему. Лозунг «Франция – французам», то и дело приходилось убирать в сейф, но с собой комиссар ничего не мог поделать: углы этого лозунга то и дело вылезали наружу, торчали из каждого слова, каждой фразы непримиримого полицейского.

Получив новое дело к расследованию, Рош сделал предварительное заявление для прессы: «Мы не ошибемся, если скажем, что полиция разыскивает тело генерала Скоблина. Маловероятно, что Скоблин, уже достаточно изобличенный некоторыми белыми генералами как большевик, еще жив. Весьма мало шансов, что он успел убежать. Его убили те, кто его изобличил и счел подлинным предателем. За Скоблиным после пропажи его непосредственного начальника Кутепова без сомнения было установлено самое тщательное наблюдение». Предположение полицейского комиссара поддержала дочь Миллера, госпожа Чекан, утверждающая, что Николая Владимировича, конечно же, «уже нет в живых». Он знал слишком много и его должны были убить те, кому он служил. В первый раз два гада назад, когда он подвергался обвинению, он знал, что доказательств нет и потому не бежал. Теперь он спрятался, исчез... Если Скоблин был советским агентом, то был им не со вчерашнего дня. Ведь поселялся он во Франции незадолго до похищения Кутепова...»

Мало прибавило материалов следствию обращение к начальнику общей канцелярии князю С. Е. Трубецкому и полковнику А. А. Зайцеву, отвечавшему при Кутепове за осведомительную работу в России: «Был ли и при Кутепове связан с ГПУ Скоблин? Какие отношения существовали между ними?» – «Кутепов являлся почетным корниловцем. Со Скоблиным он был на «ты», относился к нему с полным доверием».«Мог ли Скоблин иметь отношение к связям Кутепова в России?» – «К вашему делу он отношения не имел. И не о всех своих свиданиях, связанных с этой работой, ставил нас в известность. С людьми, ездившими в Россию, он сносился непосредственно без нашего ведома. В таких случаях принимало участие лишь лицо, рекомендовавшее «курьера», – «Вероятно ли, что таких «курьеров» рекомендовал Скоблин?» – «Точно ответить невозможно. Я затрудняюсь».

Вопросы Трубецкому были о том же. «Доверие существовало несомненно – полное, как к боевому товарищу. Скоблин являлся бравым, доблестным генералом. Подозревать его в чем-либо никому не приходило в голову. Это было бы просто смешно».

Рош задал вопрос Зайцеву об отношениях к Плевицкой.

«И к ней, разумеется, я относился с полным доверием, – ответил полковник. – Однако я припоминаю... такие, например, факты. После похищения генерала Кутепова в течение двух-трех недель я ежедневно, в одиннадцать вечера, приезжал к Лидии Давыдовне для доклада о результатах дознания. Часть сведений я сообщил при них. Следовательно, Скоблин через жену мог знать, в каком направлении велось следствие. – «Во время того дознания фигурировало ли имя генерала Скоблина?» – «Нет, он не принадлежал к ближайшему окружению Кутепова и даже не был допрошен полицией. Более близкие отношения у Скоблиных были с семьей генерала Миллера».

Комиссар, исследуя доходы, которыми располагала чета Скоблиных, выяснил следующее: генерал имел автомобиль, земельный участок в Озуар ла Фуррьер и второй – на юге Франции. За счет каких источников, неизвестно, ибо концертные турне Плевицкой были довольно редки – один-два в год. Финансовый достаток начался после тридцатого года. До этого бывали времена, когда популярная артистка, по отзывам соседей, зачастую ходила в стоптанных башмаках...

5

Вечером в четверг 23 сентября полиция доставила известную певицу в тюрьму «Птит Рокетт». Директор проверил приказ об аресте. Были взяты отпечатки пальцев. Затем две надзирательницы в черных глухих платьях подвергли ее тщательному обыску – отобрали деньги, сумочку, тюбик со снотворным. В камере, куда ее препроводили, находились еще две женщины. Всю ночь Плевицкая громко рыдала. Монахиня – сестра Анжелика, ухаживающая за ней, тщетно пыталась выяснить, в чем нуждается подследственная и есть ли у нее адвокат. Плевицкая, так и не овладевшая французским языком, с трудом объяснила, что ей нужно белье и платки, а потом, перейдя на русский, сказала:

– У меня пропала память. Я ничего не могу вспомнить. И фамилию адвоката забыла. Он русский. Известный всем.

– Не Филоненко ли?

– Совершенно верно! Он хороший. Заклинаю вас, помогите мне. Боже мой! За всю свою жизнь никогда худого слова никому не сказала. Помогите мне вызвать этого Филоненко, умоляю!..

В кабинете судебного следователя состоялась их встреча. Захлебываясь слезами, Плевицкая бормотала:

– Мне кажется, меня заживо похоронили и все обо мне забыли. Бросили, отвернулись.

Оставшись с ней наедине, Филоненко попросил рассказать обо всем происшедшем правдиво. Плевицкая дважды перекрестилась:

– Клянусь, я ничего не знала и не знаю. Весь день в среду мы с мужем ездили по делам, вместе завтракали. Говорят, я неправду показала следователю насчет часа завтрака. Уходя из кондитерской, я посмотрела на часы и мне показалось, что уже 12 с половиной. Но я ведь близорукая и могла ошибиться. Потом муж повез меня к портнихе, потом мы были на вокзале – провожали дочь генерала Корнилова. В последние дни, в связи с корниловскими праздниками, мы совершенно выбились из сил. В среду рано пообедав в Галлиполийском собрании, рано легли спать. Когда в час ночи за мужем пришли, мы со сна ничего не поняли. Он так торопился, так быстро одевался, что забыл на столе свой бумажник – там были все наши деньги: 50 фунтов и 7 тысяч франков. Вот эти-то деньги и нашли у меня при аресте. А муж ушел без гроша... Прошел час, два. Вернувшись в гостиницу, в начала смертельно беспокоиться. Смертельно. Стояла у окна, тряслась, как в лихорадке, и ждала. Я поняла – случилось несчастье... Рассвело, а его все не было. Появилась полиция, меня начали допрашивать. В 8 утра я отправилась в Галлиполийское собрание, надеясь узнать, что стало с мужем. Никто ничего не знал. Я пошла бродить по улицам. Я не встретила его... Разве вы можете подумать, что я что-то утаиваю?! Да если б я встретила его, я б вцепилась в него обеими руками, я на смерть пошла бы вместе с ним!

– Почему же вы не отправились к жене Миллера? Ведь вы были дружны, не так ли? – перебил ее адвокат Фнлоненко и его полное лицо человека, знающего все заранее, приняло скучающее выражение.

– Не знаю... Я потеряла голову... Я обезумела. – Плевицкая вновь заплакала, заламывая руки. – Я крутилась по улицам, вглядываясь в лица прохожих. Казалось, сейчас вот я встречу мужа и все выяснится. Я садилась в какие-то автобусы, ездила в такси – не знаю, не помню, какие адреса давала шоферам. Я с ума сходила от горя. Домой боялась вернуться, думала, меня там убьют.

– Кто и почему? – Фнлоненко изобразил чрезвычайное удивление. – В связи с преступлением вашего мужа? Не так ли?..

– Я не могу поверить в виновность мужа! – поспешно воскликнула Плевицкая. – Был момент, когда письмо Миллера заставило меня заколебаться, усомниться в нем. Но потом я подумала, что он не захотел бы запутать меня, слабую женщину. В такое страшное дело... Как он мог меня бросить на произвол судьбы и бежать?! Ведь он мог позвонить по телефону, мог письмо написать. Он любил меня, мы душа в душу прожили семнадцать лет! Нет, его убили, убили!.. Вы что – не верите?!

– Нет. – К Фнлоненко вновь вернулось скучающее выражение. – Я слушаю вас слушаю. Продолжайте, пожалуйста.

– Я не выношу одиночества. Абсолютно не выношу. Если б я была одна в камере, я давно разбила б голову о стену. С этими двумя женщинами-воровками, француженками, – я не понимаю, что они говорят, – а все-таки легче, они дышат рядом. Мне пищу приносят, убирают, а я их подкармливаю: тюремный паек невелик.

– Может быть, у вас, Надежда Васильевна, имеются какие-либо просьбы к тюремным властям?

– Есть, конечно. Пусть прикажут выдать мне больше снотворного. И чтоб возили меня на допросы в такси. За мой счет, разумеется. Вы ведь скоро снова навестите меня, господин Филоненко? Да?

– Ну, разумеется, Надежда Васильевна, – теперь лицо адвоката выражало твердую уверенность.

– Вы ничем не успокоили меня, во мне все стало легче. Будут ждать. Приходите почаще, бога ради! Я молиться за вас стану – помогите мне, бога ради...

После ухода самоуверенного адвоката время для Плевицкой останавливается. Вечера были мучительны, тоскливы, безысходны. Она ждала, пока соседки улягутся спать и прекратят невыносимые разговоры, почтя непонятны ей. Наконец, камера погружалась в темноту. Становилось тихо, как на дне глубокого колодца. Плевицкая оставалась одна. Одна – наедине со своими неутешными думами...

Ночи были одинаково страшные и тягуче длинные. Слабый серый рассвет поздно проникал в маленькое зарешеченное оконце, и это еще более удлиняло время ее страданий, и пребывание один-на-один с тоскливыми и безысходными мыслями. Плевицкая боялась сойти с ума в одну из таких ночей. О чем она думала? О грехах своих? Грешна она была перед богом, а не перед людьми... Перед кем она была виновата? Перед Плевицким, не давшим ей ничего, кроме своей фамилии? Этот жалкий танцоришка? Этот селадон и сутенер? Перед кем она была действительно виновата – так это Скоблин. Он любил ее и хотел сделать счастливой. Он шел на все, он жертвовал и честью русского офицера. Кто виноват, что все получилось не так, как задумывалось? Почему? Неужели их кто-то предал, сообщил полиции? Нет, не может быть. Николай Владимирович сам шаг за шагом проверял все, никому не доверяя... Но ей-то он верил, не скрывал ничего... Почему он ушел один, бросив ее в отеле? Это ведь не было оговорено. Хотя появилась внезапно эта записка Миллера, примчались эти Кусонский и Кедров. Где-то здесь, возможно, и кроется их ошибка. Ошибка, к которой он был совсем не готов. И от этого все пошло-поехало не так, как было условлено... И вдруг Плевицкую словно озарило! Разве не может быть, что он таким образом просто хотел избавиться от нее? Решил и предал. Подставил вместо себя под арест, а сам сбежал я какое-то теплое местечко. Но почему? Разуверялся я ее любви, убедился в неверности, поэтому и захотел отомстить. Но она никогда не говорила ему о своей любви и давала не так много доказательств ее. Правда, за время их женитьбы она ни разу не изменила ему: жена первого русского генерала должна была быть вне подозрений. Он это понимал, он верил ей... За что же теперь он испытывает ее, зная, что она в тюрьме, что она ни в чем не виновата. Она бедствует, ей предстоит вынести позоры допросов, враждебные газетные сенсации, долгий и унизительный судебный процесс. У нее не осталось друзей. Кругом одни враги – и все против одной слабой, беззащитной женщины, о которой уже все говорят, что она виновата. И следствие, и полиция, и прокурор, и присяжные – их больше двадцати, во у них одно лицо, на котором ясно читается приговор ей. Все доказывают, что она – большевистский агент. Как можно доказать недоказуемое? Но в их французских судах все можно. Все против иностранцев. Они люди второго сорта. И докажут недоказуемое, ее судьба будет решена окончательно. Пощады ждать неоткуда. Ее удел – тюремный каземат, куда отвезут ее не на месяцы, на годы. Филоненко успокаивает – вину Плевицкой суд доказать не сможет. Миллера не нашли. Скоблин исчез. Ну, приговорят на год-два «за соучастие». Подадим апелляцию, обратимся к президенту, и останется годик, а то и полсрока условного осуждения...

Плевицкая не спит. Думает, вспоминает... удивляется: почему это ее «Коленька» ни записки, ни слова не прислал с воли?

Надежда Васильевна, стараясь успокоиться, подумала, что может, зря она так плохо думает о своем «Коленьке». Может, в это самое время он делает все, чтобы спасти ее, вызволить из заточения. Они с Максом люди опытные. У них сила, ум, деньги. Они могут все. Надо научиться ждать. Довериться богу и ждать помощи от мужа и друзей. Они не предадут. Они откроют тюремные засовы. Весь этот ужас скоро должен кончиться. Ее не хватит надолго. Она может и заговорить. Она не будет куклой для мужа, для его друзей... Хватит! Пора бороться за себя...

6

Ни Миллер, ни Скоблин все еще не были обнаружены.

Дело затягивалось, зато полиция демонстрировала крайнюю активность в допросах арестованной Плевицкой. Она взяла еще защитника. Это был мэтр Стрельников. Им помогал переводчик Цапкин.

...Дворец Правосудия.

Такси останавливается возле крыла, где идет предварительное следствие. Тихо необычайно. По распоряжению министра юстиции доступ фотографам и журналистам сюда запрещен. Появляется дама в котиковом манто, черной шляпе с вуалью. Это Плевицкая, сопровождаемая двумя инспекторами в штатском. Она медленно поднимается на третий этаж по каменной лестнице, следует в комнату 35. Здесь ее ожидает первая неожиданность – очная ставка с женой Миллера, его сыном и дочерью. Общая заминка. Не кланяясь, они проходят мимо арестованной, садятся.

Лицом к высоким окнам, к свету занимает место Плевицкая. Она плачет. Плачет и генеральская жена Наталья Миллер.

– Вы должны помочь нам, Надежда Васильевна, – умоляюще говорила она. – Скажите, где наши мужья?! Откройте эту страшную тайну.

– Я не знаю... Боже, верьте. Я не повинна ни в чем.

– Заклинаем вас. Скажите правду! Облегчите свое сердце.

– Господи! Да разве возможно подозревать меня при наших отношениях? Ведь Александр Павлович Кутепов был посаженным отцом на моей свадьбе. – Плевицкая протягивает руки к Наталье Миллер, нервически восклицает. – Спасите! Вы спасите меня! Умоляю! – У нее подлинная истерика. – Если мужа не найдут, я постригусь в монахини.

Не выдержав, Наталья Николаевна, смилостивившись и сострадая, осторожно гладит арестованную по плечу, шепчет;

– Молитесь богу! Бог не оставит вас. Он поможет, веруйте.

Плевицкая истово кланяется, целует руки Наталье Миллер и призывает в свидетели Бога. Тяжелая очная ставка продолжается. Начинается новый допрос. Полицейский следователь заставляет арестованную вновь повторить свои показания, надеясь найти в них несоответствия, дающие ему повод выстроить новую версию.

– Генерал Миллер исчез в среду 22 сентября. Между 12 и 2 часами, отправившись с улицы Колизе на свидание с вашим мужем, не так ли? – спрашивает хитроумный следователь Рош. – Когда вы расстались с мужем? Вы показывали, что это произошло в час ночи и, не дождавшись его возвращения до утра четверга, исчезли сами на целый день. Так? Где вы находились?

– Ходила как безумная. Я же говорила вам.

– Почему вы не пошли к Миллеру? Почему не позвонили?

– Я не знала, как ехать... куда ехать. Я не говорю по-французски, я растерялась. Совершенно потерялась, господин следователь.

– Вспомните еще раз, где вы ели?

– Пила кофе с бриошем на площади Жанны д’Арк. Там мы часто бывали с мужем. Думала, может, встречу его.

– Ранее вы утверждали, что не ели целый день. И обычно завтракали на Елнсейских полях, в кафе «Мариньян».

– Я забыла. Я все забыла, простите меня, грешную.

– Повторите, пожалуйста, когда вы видели мужа?

– Домой он вернулся в среду. Вынул из костюма два бумажника. Один – с деньгами. Положил на камин.

– Да, это я помню. А эта записная книжка вам знакома?

– Она принадлежала... принадлежит мужу.

– Вы ее взяли из отеля «Пако, носили с собой весь четверг и почему-то хотели избавиться от нее. Почему?.. Не трудитесь: я напомню вам запись в конце ее.

– Какая запись? Откуда она взялась?

– Я читаю. «Передать Е. К. о свидании в 12 часов 30 минут. Поговорим»... Что сие значит?

– В первый раз вижу!

– Мне кажется странным совпадение времени тут и в записке, оставленной генералом Миллером. И инициалы «Е» и «К». Все это серьезная улика против вашего мужа.

На помощь ей приходят адвокаты. Филоненко делает заявление: он требует либо немедля отпустить арестованную на свободу, так как во время пребывания на допросе не было сделано указание на факты, которые могли быть истолкованы как содействие главному виновнику преступления; либо дополнить обвинение и сформулировать его так, чтобы заключение его подзащитной в тюрьму могло получить законные основания. Мэтр указывает на неполные сведения о средствах семьи Скоблиных и на тот факт, что до сих пор полицией не был произведен обыск в так называемом «Советском доме» на бульваре Монморанси близ перекрестка Жасмэн-Рафе, могущий дать серьезные материалы следствию.

Адвокат Стрельников, крутя перстень на левой руке, говорит о необходимости срочной проверки следствием алиби генерала Скоблина, ибо мадам Плевицкая утверждает, что, пока она находилась в мастерской дамского платья Эпштейна, муж ждал ее на улице с 12 часов 15 минут примерно до часу с четвертью.

Следователь решительно возражает. Алиби не подтверждается: нет свидетелей, которые могли бы представить веские доказательства, что в указанное время генерал никуда не отлучался. При первом допросе сама мадам утверждала, что вышла из мастерской одна.

Плевицкая соглашается. Да, она вышла из мастерской одна и пошла пешком в сторону площади Виктора Гюго. Николай Владимирович догнал ее и объяснил, что, устав ждать, отвел машину на боковую улицу. Она его выбранила и они поссорились. Затем они вместе поехали на Северный вокзал, куда прибыли задолго до отхода поезда, чтобы достойно проводить госпожу Корнилову-Шапрон, дочь генерала Корнилова.

Следователь дает приказ немедля провести техническую экспертизу автомобиля Скоблина, стоящего в гараже на улице Лоншань. Экспертиза подтверждает неисправность машины и правдивость Плевнцкой. Следствие дает обстоятельные ответы и о средствах семьи, позволяющих нм жить скромно, но прилично. В 1930 году, по словам Плевицкой, она получила две тысячи долларов «от знакомых». На них была приобретена земля и дом в Озуар ла Фсрьср (единовременно было внесено десять тысяч франков, ежегодная выплата составляла 9,5 тысяч) и куплен за 7 тысяч автомобиль. Она получала гонорары за свои выступления и турне. Примерно 30-40 тысяч в год. Выпустила ряд пластинок. Напечатала книгу воспоминаний «Дёжкин карагол», рассказывающую о ее жизни и первых шагах в большом искусстве. Адвокат Стрельников зачитывает свидетельские показания о более чем скромной жизни четы Скоблиных в Озуар ла Ферьер.

Мы жили очень скромно, – подхватывает Плевицкая, – часто не хватало на посуду, на простыни. И потом эти отели, рестораны!.. Николай Владимирович не скупился, но дома иногда я гроша не было. К обеду подавали лишь борщ и мясо. Комнаты мы оклеивали сами. Часть забора он сам сделал.

– На одни бензин для авто марки «Пежо» вы тратили 70 франков в день, – с укоризной заметил следователь Марш.

– Я не знаю... Николай Владимирович вел все счета.

– А та весьма солидная сумма, которую у вас изъяли при аресте, мадам?

– Я боюсь напутать... Счета вел Николай Владимирович. Да! Вспомнила! После автокатастрофы мы получили 60 тысяч франков страховки. Это приличная сумма, не правда ли?..

По ордеру комиссара Марша, начальник особой бригады следователь Рош явился в помещение Лионского кредита на Итальянском бульваре, где, как выяснилось на допросе одного из свидетелей, генерал Скоблин имел сейф. Сейф вскрыли при соблюдении всех необходимых формальностей. Полиция обнаружила несколько процентных бумаг, имеющих ничтожную ценность, и никак иных компрометирующих документов...

Среди десятков свидетелей, допрошенных Рошем, оказался и генерал Туркул, переехавший из Болгарии и проживающий на улице Олье, в доме 18. У него был произведен обыск, изъяты многочисленные документы на русском языке. Антон Васильевич Туркул показал:

– Со Скоблиным я познакомился в 17-ом году, в городе Станиславе, во время нашего наступления в Галиции. Он, в то время еще штабс-капитан, командовал батальоном уже сформированного тогда Корниловского ударного полка. Я – батальоном 164-й пехотной дивизии. Всю гражданскую войну мы провели бок о бок. Скоблин командовал Корниловской дивизией. Я – Дроздовской. Отношения между нами носили самый дружеский характер до последнего времени, что вполне естественно для старых соратников... Обвинить меня в сношениях с гестапо и похищении генерала Миллера столь же нелепо, как обвинить в этом, например, Милюкова. Мои разногласия с начальником РОВСа носили принципиальный характер, ибо РОВС является организацией военно-бытовой, а «Русский национальный союз участников войны», которым я руковожу, – военно-политической. Я никогда не призывал членов РОВСа входить в мою организацию. Мы не занимались и вербовкой добровольцев для Франко, как беспардонно лжет большевистское «Юманите». При всей симпатии к генералу Франку мы считаем, что должны беречь силы и кровь наших членов для будущей освободительной борьбы за Россию...