355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марк Еленин » Расплата » Текст книги (страница 15)
Расплата
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 20:44

Текст книги "Расплата"


Автор книги: Марк Еленин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Шинкаренко был выкраден точно по плану и доставлен в одно из подвальных помещений гостиницы, где жили люди «коменданте» Доминго. После полной фляжки вина Рика не заметил, как задремал около связанного генерала. Да, видно, и связан был Шинкаренко плохо. Он чуть не задушил Рику, когда своей же веревкой стянул ему за спиной руки и ноги вместе. Освободили товарищи, пришедшие сменить Рику на посту. За ночь Шинкаренко, конечно, успел уйти далеко.

Рассказывая Деревянко о своей неудаче, Венделовский готовился к громоподобному разносу, крикам и угрозам, но неожиданно его доклад вызвал у начальника издевательскую ухмылку:

– Чего-то растерял ты свою квалификацию в Испании, товарищ Лопес. Во Франции у тебя лучше получалось. А может, сам помог Шинкаренко сбежать, может, по Парижу были знакомы?

– Как вам могло такое в голову прийти, товарищ начальник? Вы серьезно?

– Да нет, шучу, конечно. – Деревянко ощерился, но улыбка получилась злобной. – Начинаешь с неудачи, так и запишем... Посмотрим, как дальше дело пойдет...

К огромной радости Венделовского, Деревянко не привлекал его больше к выполнению подобных «спецзаданий».

Посетовав на то, что в его группе маловато русских, «все больше какой-то пестрый интернационал», Деревянко не мешал выполнять простые боевые задания.

Кончился для Венделовского этот незримый фронт – маскировки, «легенды», вечное ощущение тревоги и скрытой опасности.

Товарищам было все известно про него. «Русский из Москвы» – испанское имя было лишь паролем, не более. Притворяться испанцем ему не было нужды. И это было самым прекраслым – можно было быть самим собой.

Боевые задания следовали одно за другим. Команда из штаба требовала подорвать каменный мост через реку Тахо. На это ушло четыре дня. Потом они минировали дорогу, чтобы задержать продвижение колонны танков, орудий и грузовиков с марокканской пехотой. Два дня защищали небольшую высотку от фашистского отряда. Фашисты лезли со всех сторон по склонам, как большие муравьи, голые по пояс, кричали дотемна пьяными голосами: «Вина, фаланхе эспаньола!» Еле отбились от них гранатами. Двое погибли. Их тела тащили за собой в деревушку, куда спустились после боя. Опасались, что встретят фалангистов, с которыми сражались вчера, но застали свежее подкрепление и общее веселье. Оно угасло ненадолго, пока хоронили товарищей, потом вспыхнуло снова. За двое суток проголодались, ели с аппетитом омлет с сыром, свежий хлеб. Тут разыскал его Пабло – Павел Кораблев, сообщил: «Ему передали, что восточнее Сарагосы тяжело ранен полковник Хименес. Он оказался русским. В полевом госпитале старался что-то объяснить врачам по-русски, но никто не мог его понять. Тебя требуют в штаб Доминико. Поедешь в Сарагосу».

Кто такой Хименес, Альберту Николаевичу было известно. В Париже им не доводилось встречаться: полковник Гнилоедский, в прошлом офицер-артиллерист врангелевской армии, прошел весь путь русского эмигранта: Крым, Турция, Париж. Там он стал простым рабочим и, вращаясь в совершенно новой для себя среде, многое понял. Он стал коммунистом, а фашизм отвергал категорически. Одним из первых в числе французов, отправившихся на помощь республиканской Испании, он приехал в Мадрид. Начал воевать в батальоне «Чапаев», потом был переведен в штаб, стал членом военного совета Арагонского фронта, командующим артиллерией.

Но штабная работа не слишком привлекала его. Он хотел воевать с оружием в руках, рядом с товарищами. Смертельную рану он получил, когда пошел в разведку с группой бойцов.

Венделовский познакомился с ним в штабе Арагонского фронта. Узнав, что оба они русские, вначале обрадовались, потом коротко рассказав о себе, огорчились: оказывается, до Испании они были по разную сторону баррикад. Но время и общее дело подружили их: сейчас они были единомышленниками, у них был общий враг.

...Венделовский раздобыл старый «бьюик» и помчался в сторону Сарагосы искать неведомый полевой госпиталь и тяжело раненного Хименеса. Он добрался вовремя. Успел. Перебинтованный так, что на лице видны были только глаза, он лежал на спине, дышал тяжело, со всхлипами. Когда Альберт наклонился над ним, глаза Хименеса наполнились слезами:

– Бог послал мне тебя, друг, в последнюю минуту. Хорошо, что русский человек рядом со мной...

– Мы еще повоюем, – пытался подбодрить умирающего Альберт. – Поправишься...

– Да нет, умираю, – тихо проговорил полковник Хименес. – Я знаю это. Жалею об одном, так и не увидел Россию. А думал, что после победы вернусь домой, что пустят меня. – Он замолчал, затих. Альберт долго стоял рядом, надеялся, что Хименес скажет еще что-нибудь. Но сознание к нему не возвращалось...

Хименеса хоронила вся Сарагоса. За гробом шли представители правительства, армии, всех политических партий. И Альберт шел за гробом. Он не сразу обратил внимание на то, что с двух сторон к нему присоединились двое незнакомых молодых людей, которые некоторое время шли рядом. У ворот кладбища они плечами придержали его, сжали запястья так, что Венделовский не успел выхватить пистолет, и оттеснили из толпы, к машине, стоявшей неподалеку от кладбищенских ворот.

– В чем дело? Кто вы? – пытался вырваться Венделовский.

– Тихо, не шуми. – Русская речь немного успокоила Альберта: свои, разберутся.

– Ты арестован. Поедешь с нами...

Его привезли к какому-то заброшенному зданию, втолкнули в подвал.

– Сообщите товарищу Деревянко, – кричал он вслед уходившим. – Объясните, в чем дело.

Арестовавшие его даже не обернулись на крик. Он остался в темноте.

Двое суток он просидел в мокром каменном мешке. Еды не давали, да он и не мог бы есть все равно. Только мучила жажда, все пересохло во рту и горле. Но когда принесли миску теплой вонючей воды, он даже не смог ее проглотить, только подержал во рту и выплюнул...

Он не мог понять, что случилось. Почему не появляется Деревянко, он не может не знать о его аресте. Ведь ему был известен каждый шаг Венделовского, каждая его боевая операция.

И вдруг четкое, ясное понимание того, что случилось, озарило его: арест произведен с ведома Деревянко, по его приказу. Но почему? Ведь он не отступал от инструкций шефа ни на шаг.

Он начал готовиться к разговору с Иваном Матвеевичем. Где-то теплилась надежда, что он сможет объяснить все и тем самым снимет с себя хоть часть вины. Вины – какой? Которая была? Или это такое стечение обстоятельств? Принимать или отрицать эту неведомую ему вину, – вот о чем думал Венделовский в подвале. Он ослабел и уже стал забывать, сколько дней он просидел тут взаперти. Теперь ему хотелось одного: как можно скорее увидеть Деревянко и услышать, в чем его обвиняют.

Наконец приходит час, когда молчаливый, плохо различимый в темноте стражник рывком поднимает Альберта с пола, где он сидит, прислонясь к стене, и ведет куда-то, подталкивая в спину дулом револьвера.

Они подымаются по какой-то узкой темной лестнице, идут по длинному коридору, останавливаются у тяжелой двери. Альберта вталкивают в комнату.

– С приездом, – слышит он знакомый голос.

Ярко горят в комнате две люстры. Венделовский жмурится от света, прикрывает локтем глаза.

– Ничего, ничего, будьте как дома, «коменданте» Лопес, – издевательски смеется Деревянко и насмешливо смотрит на Альберта. – Что, не понравилось у нас? Извини, это, конечно, не Париж...

Иван Матвеевич сидит в своей любимой позе – в большом кресле за столом. Рядом на маленьком столике пишущая машинка, может быть, место машинистки. А может, и самого Деревянко, его же повсюду принимали за журналиста и небольшие его репортаж г и интервью то и дело появлялись не только в испанских, но и в европейских газетах.

У двери – стул, на который усадили Венделовского. Охранник вышел. Деревянко замолчал, принялся за разборку бумаг и почты на столе. Открыл и осмотрел машинку. Проверил, работает ли лампочка на гибкой ножке под стеклянным абажуром. Достал из планшетки еще какие-то документы, веером разложил в центре стола. Удовлетворенно опять сел в кресло, глубоко погрузился в него – из-за столешницы виднелась лишь голова,, покатый, блестящий череп. Сиял телефонную трубку, отдал несколько распоряжений. И сразу вошли двое в синих комбинезонах и черных беретах, надвинутых на глаза, стали слева и справа от Альберта, за ними вошел молодой человек, чернявый и красивый, с тонкой, но густой ниточкой усов над верхней губой. Принес сафьяновую кожаную папку, раскрыл ее автоматически, стал быстро перебирать пальцами бумаги, не спуская услужливых глаз с начальника.

– Давайте его поближе, – устало приказал Деревянко.

Двое в комбинезонах подняли и пересадили Альберта к столу, под яркий свет лампы. Заросший щетиной, с воспаленными красными глазами, голодный, он изо всех сил старался держаться бодро. Но это плохо получалось. Он ничего не понимал. Деревянко опять принял дружеский тон:

– Салуд, компаньеро Лопес, – приветствовал он арестованного поднятием кулака правой руки. – Буэнос диас[7].

Венделовский не ответил, только затравленно посмотрел на сидящего в кресле.

– Муй бьен[8], – сказал тот. – Дон Лопес не хочет говорить с нами. Это его дело. Мы тоже совсем не заинтересованы в затяжке этой позорной ситуации. Приступим к допросу. Поднимите подследственного и займите свое место, товарищ Саакадзе.

Чернявый красавчик сел за машинку и снова выжидающе-преданно стал следить за каждым знаком шефа.

– Я не буду говорить до тех пор, пока не узнаю, в чем меня обвиняют, – сказал Альберт.

– Взгляните на него, товарищи, – патетически начал Деревянко. – Не узнаете, разве? Наш знаменитый Альберт Венделовский, известный еще под кличкой «Приятель», «0135», – человек сильный, волевой, подготовленный ко всему, даже к пыткам. Он много лет работал в органах нашей разведки за рубежом. И оставался неуловимым для врагов, которых он отлично умел обманывать. Но сегодня у нас иная ситуация. Он под следствием у нас, у чекистов, которых партия обязала бороться с врагами нашей страны, где бы они не находились и какую бы личину на себя не пытались натянуть. – Произнеся эту тираду, Иван Матвеевич откинулся на спинку кресла весьма удовлетворенный и снова обратился к Альберту. – Посему рекомендую не запираться и откровенно рассказать о вашей преступной деятельности в Испании. Не увиливайте: вам не уйти от ответственности.

– В чем я обвиняюсь? – повторил Альберт.

– Здесь обвинения не предъявляют, о своих преступлениях должны рассказать нам подследственные.

– Ну, от меня вы этого не дождетесь.

– Я так и полагал. Мы переведем вас на спецрежим. Посидите, подумайте, у нас есть время, пока война не кончилась. Уберите его, – приказал он.

Дюжие охранники в беретах и комбинезонах отвели Альберта в камеру, очень напоминающую прежний подвал.

Через два дня вся процедура повторилась в точности. Только в поведении Деревянко что-то изменилось. Он дважды или трижды возвращался к тексту одной телеграммы, а потом, поскучнев и поскребя подбородок, сказал:

– Предлагаю вам все-таки отвечать. Иначе придется отправить вас в Москву... и...

– Извольте!..

– Следствие будет вестись там, а это... Это гораздо хуже, уверяю вас.

– В чем вы меня обвиняете? Я отвечу и только правду, сущую правду. Слово... – Альберт задумался и остановился.

– Хорошо. Вы меня уговорили, синьор Доминго Лопес. Начинаем допрос. Ответы должны быть ясными и короткими – «да», «нет». Пригласите свидетеля...

Открылась дверь и вошел... бывший полковник Монкевиц, который сейчас мог иметь совсем другое имя.

– О! – сказал он с деланным удивлением. – Старый знакомый? Какими судьбами?

– Сейчас он ответит мне, а потом уж тебе. Ну, поехали, ребята. Скажите нам, синьор Лопес, с кем вы были связаны в ПОУМе?[9] На кого работали? Явки, пароли, цифры.

– Связи с ПОУМом не входили в мои обязанности.

– Ладно врать! – оборвал шеф. – Ты нам все расскажешь.

«Так вот на чем решили мена провалить, на ПОУ Me, – пронеслось в голове у Венделовского. – Но я ведь ничего не знаю об этом, никакой свази с поумовцами не было».

О ПОУМе знала вся Испания. Он был весьма популярен среди республиканцев. Во главе его стоял Андреу Нин, каталонский писатель. Он считал, что вмешательство Советского Союза только вредит республиканской Испания. Обвинял испанское правительство в слабом противодействии давлению Сталина. Полиция разгромила головку ПОУМа в Барселоне, провела аресты. Все руководство ПОУМа было взято благодаря одной фотографии, которую сделал фотограф Нарвич, бравший интервью у Нина. Он же сфотографировал всех активистов ПОУМа. Нин был обвинен в государственной измене и вскоре исчез. Обо всем этом Венделовский знал из газет, личных контактов ни с кем нз поумовцев не имел.

– Так ты не знаешь, что Нин сбежал к Троцкому, туда же, куда кинулся твой друг Цветков, тоже известный троцкист?

– Цветков в Москве, – слабо возразил Альберт. – Он не троцкист, он честный коммунист-

– Такой же, как ты, предатель, – сквозь зубы процедил Деревянко. – Говори, что можешь сообщить о троцкистском мятеже в Каталонии, который должен был взорвать республиканское единство?

– Нет.

– Странно. Я тебе не верю. Ты был одним из приближенных Нина.

– Это не так.

– Так и запишите: арестованный все отрицает, стараясь запутать следствие.

– Мне нечего сказать.

– Расскажите тогда подробнее о связях с белоэмиграцией. О полковнике Хименесе.

– Вы имеете в виду полковника Гнилоедского? Это был истинный патриот и друг Советского Союза. Член компартии, хороший офицер. Он погиб за наше дело.

– Так, следует только узнать, какие у тебя были дела с белоэмигрантами. Расскажи-ка, как тебе удалось организовать побег другого русского – другого генерала. Не знаю, возможно у тебя с ним тоже были общие дела. Его фамилия Шинкаренко. Говори!

– Шинкаренко – наш враг. И в его бегстве есть моя вина: я не проверил охрану.

– О! – заулыбался Деревянко. – Наконец-то! Вы признаете, вы согласны. А вы понимаете, достаточно одного последнего происшествия, чтобы отправить вас под трибунал?

– Я понимаю. И готов принять любое наказание.

– Подробнее о связи с генералом Шинкаренко. И через него с другими белоэмигрантами Парижа, настроенными антисоветски. Вы ведь работали в Париже, Венделовский?

– Да.

– Тогда об этом подробнее. Вот, например, это сообщение в еженедельнике «Кандид» о ЗОЦе – заграничном оперативном центре и его исполнительном центре в Барселоне, где имеется спецлаборатория, радио, специальные мастерские и тюрьма. Это сообщение не твоих рук дело?

– Нет.

– И о трех самолетах, двух моторных лодках и людях, разделенных на одиннадцать летучих отрядов не ты телеграфировал из Парижа? У нас есть доказательства.

– Нет. Я в этом не участвовал.

– Помогите ему вспомнить, – приказал Деревянко, и мощный точный удар одного из охранников в челюсть сбросил Альберта со стула.

Альберт заставил себя встать и вновь сел на стул. В голове гудело...

– У меня не было связи с белоэмиграцией. Я работал против белоэмиграции, – сказал он.

– Придется все вспомнить, – ухмыльнулся Деревянко. – И не вздумай утаивать и что-нибудь врать. Почему ты не сообщил о встрече с Шабролем по дороге сюда? О чем вы сговаривались? Какие инструкции ты получил от него?

– Это была случайная встреча. Он екал сюда же.

– Я знаю, куда он ехал. С ним будем разбираться отдельно. Тебя переведут в другую камеру, дадут бумагу. И сутки сроку. Придется написать все, мой дон Лопес. И подробнее о твоих московских связях: кто посылал, с кем в паре, какие давали задания. Договорились?

– Я напишу, – внезапно согласился Венделовский.

– Вот и чудненько, – обрадовался Деревянко. – Значит, до завтра. Уберите подследственного.

Они остались вдвоем с Монкевицем, который с нескрываемым удовольствием наблюдал за сценой допроса. Деревянко спросил строго:

– Ты готов? Понял, что от тебя требуется?

– Вам остается только дать указание. Я напишу все, что понадобится для следствия.

– Ну, молодец! С тобой приятно работать. Я скажу, когда тебе приступить к делу.

«Это конец, – думал в своей камере Венделовский. – Монкевиц с его гнусной рожей, оказавшийся на допросе, – это самый плохой знак, это конец. Он даст любые показания, какие будут угодны Деревянко. Но почему? Зачем я понадобился вдруг как враг, поумовец, троцкист?»

Он не мог понять. Жаль, что он так и не увиделся с Шабролем – ведь он тоже мог быть где-то поблизости и мог бы дать умный совет. Впрочем, нет, новая встреча с Шабролем погубила бы их обоих. Ведь и на его шею накинута петля. А может быть, это просто провокация, очередная ложь и Шаброль спокойно работает, останется жив. А ему пришел конец, это ясно.

Он принялся машинально писать в тетрадке, которую принесли в камеру: «конец, конец, конец...»

Нелепо гибнуть так лишь оттого, что Деревянко должен отчитаться в успешной работе: он раскрыл очередного врага народа, троцкиста, поумовца. Они там в Москве все с ума посходили в погоне за троцкистами, Зачисляют в их ряды кого угодно.

Черт возьми! Вероятно, это и есть причина его гибели: желание Деревянко выглядеть отличным работником, проницательным чекистом, от которого не укроется никто.

За почти двадцать лет закордонной работы у Венделовского не было ошибок. Промахов не было. Может, сказывалось и везение, но оно ведь не могло объяснить всех удач, всех отлично выполненных сложнейших операций. И на этот раз все началось открыто и обыденно, а выросло в смертельную опасность, в его полную зависимость от воли и желания другого человека, который однако был многократно страшнее всех его прошлых врагов типа Климовича, Перлова, Врангеля и всех, всех, всех.

Бежать невозможно. Оружия у него нет. Иначе он сам пулей положил бы конец всей этой ужасной истории. Сидеть и ждать смерти? И уйти из жизни запятнанным, с клеймом предателя? Нет, этого он не сделает. У него есть возможность оправдаться. Он напишет всю правду о себе, о товарищах, о Деревянко; Тетрадь надо спрятать, потом ее найдут. А сейчас – пока есть время – надо писать, писать всю правду...

Он писал весь день. Вся его жизнь уместилась в этой тонкой ученической тетрадке. Его родные, люди, с которыми жил рядом, друзья, враги – все они собрались здесь на листочках тетради.

Он писал взахлеб, как одержимый. О Деревянко, о той первой встрече в Карловых Варах, когда он почувствовал в нем чужака, о том, что таких людей нельзя подпускать к чекистской работе. О Шаброле, своих связных, о товарищах, которые появились здесь, в боевом отряде. Он будто прощался со всеми, находя в этой исповеди самые правдивые, самые точные слова.

К вечеру, до крови срывая ногтя на руках, он отодрал кусок плинтуса у стены и засунул в щель тетрадку, скатав ее в тонкую трубочку.

Когда за ним пришли, он был спокоен.

– Ну, написал? – спросил Деревянко, едва Альберт переступил порог его кабинета.

– Нет, не получается, – как можно ленивее ответил Венделовский. – Не знаю, что писать. Вы лучшее Монкевица попросите, он напишет, что нужно.

– Ах ты, мразь! – заорал Деревянко. – Чем ты занимался целый день? Ты же писал, охранник видел!

– Это ему показалось, – так же спокойно ответил Венделовский. – Я вовсе не умею писать...

...Его втащили в камеру полуживым, с кровоточащей головой, перебитыми ребрами, сломанной рукой. Он был без сознания и не приходил в себя до самого конца... Он не слышал, как подручные Деревянко ходили и ползали по камере в поисках тетрадки, не видел, как нашли се за отставшим плинтусом. Он так и не узнал, что тетрадка легла на стол Деревянко и что тот, кривясь и морщась, прочел ее от начала до конца. Он не почувствовал, как его вытащили из камеры, бросили в кузов грузовика и повезли куда-то на окраину города.

Там на следующий день его тело, изрешеченное пулями, случайно нашли в воронке от большой бомбы. Наткнулись на него бойцы интербригады имени Тельмана после атаки. Спорили, из какого отряда этот парень, узнать его было нельзя: вместо лица была кровавая лепешка.

А в отчете Деревянко, посланном в Москву, Венделовский был назван как раскрытый и расстрелянный пособник фашистов, активный деятель ПОУМа, выполнявший в Испании задание Троцкого...

Глава тринадцатая. ЧАС ПИК

ИЗ ПАРИЖА ОТ «ДОКТОРА» В «ЦЕНТР»

«По указанию Деревянко вернулся в Париж. Нуждаюсь новом сотруднике взамен 0135 отозванного в Испанию. Сведений о нем не имею. Прошу заменить 0135 Иржи Мрожеком разрешить поездку в Прагу.

Доктор».

ИЗ ПРАГИ ЧЕРЕЗ «ЦЕНТР» В ПАРИЖ «ДОКТОРУ»

«По указанию Центра выезжаю в Париж. Встреча Монпарнас кафе Куполь понедельник 20 часов среднеевропейского времени.

Иржи».

О боже, сколько было связано с этим великим городом! Сколько дней – радостных и тревожных, свободных от всяких дел и нагруженных с утра до ночи смертельной опасностью, прекрасных летом, весной и осенью, знойных от жары, когда асфальт становился мягким, пружинил и плавился, и в затяжные дожди, когда вечерами в лужах отражались сотни цветных рекламных огней, провел он в этом лучшем в мире городе! Ему казалось, он родился здесь, прожил интереснейшую, полную головокружительных происшествий жизнь и здесь суждено стать ему стариком. Иногда его посещали мысли о том, что и умереть по-справедливости ему положено в Париже, чтобы лежать под одной из березок, которые стали так разрастаться на кладбище Сен -Женевьев де Буа.

Впрочем, он не собирался умирать рано. Его дом был далеко, но «дела» для этого далекого дома временами были так неподъемны, что, казалось, не хватит человеческих сил для их выполнения. Работать рубежом становилось все труднее. Симпатия честных людей по отношению к Советскому Союзу таяли – очень уж открыто сползали советские государственные деятели к сближению с фашистской Германией. Приказы из Москвы часто были противоречивы, задания почти невыполнимы, новое руководство требовало жестких, а иногда даже преступных действий – участия в похищениях, террористических актах, простых убийствах.

Все это никак не укладывалось в привычную для Шаброля схему: он резидент, постоянно живущий в стране под прикрытием давно сложившейся легенды» не должен выходить из «образа», менять обличье, привычки, даже местожительство. Его задача в другом: врасти в чужую среду, наблюдать, координировать действия подчиненных ему людей, держать связь с Центром. Теперь такой стиль считался устарелым. Разведчик должен быть всегда готов выполнить любое задание. Так твердил вновь испеченный заграничный шеф Шаброля, – Иван Деревянко. Он не объяснял смысла своих приказов, не вводил сотрудника в суть дела, требовал слепого подчинения – и только.

Шаброль так и не понял, зачем он был вызван в Мадрид, где просидел, как было приказано, в роскошном номере отеля три дня, а затем, так и не повидавшись с Деревянко, был отправлен назад в Париж. С Венделовским он, разумеется, так и не встретился.

«Ситуация изменилась, необходимости в вашем пребывании в Испании нет», – так объяснил связной, явившийся на место условленной явки уже с билетом на тот же экспресс «Лиссабон – Париж», на котором Шаброль приехал в Мадрид. Оставалось только подчиниться. Искать смысла во всей этой истории было также бесполезно, как и во многих событиях того памятного года, который круто изменил всю его жизнь. Началось с того, что пришлось поменять и местожительство, и внешний вид.

...Шаброль гулял по Парижу. Если б в эти дни кто-то из знавших его прежде столкнулся с ним нос к носу, оя ни за что не узнал бы его в немолодом художнике с мольбертом, в широкой бархатной блузе, расклешенной книзу, в мятой и вытертой велюровой шляпе с широкими полями. Он был совсем не похож на прежнего Шаброля – преуспевающего коммерсанта, владельца антикварного магазина, одетого всегда безукоризненно, будто только что вышедшего от модного портного и парикмахера.

С мольбертом за спиной Шаброль ежедневно приходил туда, где облюбовали места десятки безвестных художников. Он охотно вступал в разговоры, выставлял одну-две свои работы, не надеясь продать их, а скорее привлечь внимание коллег и вызвать спор, в который Шаброль охотно вступал. Иногда он присаживался тут же, разложив на час-другой складной стульчик. Он писал Сену, берега, маленькие парижские дворы, выразительные архитектурные детали или человеческие лица из толпы, привлекшие на миг его внимание. Художником Шаброль был совсем неумелым. Но здесь, на холме Монмартра, художником считался каждый, кто держал в руке карандаш. А как он рисовал – это было его личное дело.

Теперь Шаброль жил в квартале неподалеку от Монмартрского холма, увенчанного белоснежным храмом Секре-Кёр, где в маленьких одноэтажных домиках, построенных без всякой планировки, на крутых улочках с железными перилами любили снимать комнаты приезжавшие ненадолго художники. Здесь привыкли к тому, что постояльцы несколько необычные люди – со своими странностями и причудами: говорят все на разных языках, но отлично понимают друг друга, работают и питаются когда попало, не обращая внимания на быт, нет у них никакого имущества я деньгами они не привыкли швыряться. Чаще всего на «голодном пайке», но если удастся кому-нибудь хорошо продать картину, собираются группой, покупают вино и много еды – отмечают удачу допоздна, спорят до хрипоты, до ссор, редко, впрочем, переходящих в потасовки. Женщины их интересуют главным образом как модели, хотя часто они становились подружками писавшего их художника. Но как правило, заканчивалась работа и кончалась любовь. Это никого не смущало. Шабролю нравилась эта вольная, ничем не стесненная жизнь. Недаром стремились сюда, как правоверные мусульмане в Мекку, художники со всего света. Прекрасный город, чудесные пейзажи, множество коллег, сотни выставок, вернисажей, художественных галерей, богатейшие музеи мира – рай для художника. «Ели бы эта жизнь для меня в самом деле была настоящей! – временами думал Шаброль. – Как просто, оказывается, можно быть счастливым человеком».

Шаброль ждал Мрожека. Встреча состоялась минута в минуту. «Доктор» первым увидел входящего в кафе Иржи, радостно кинулся к нему навстречу, крепко обнял – такие экспансивные манеры со стороны художника были вполне допустимы. «Доктор» и в самом деле был рад: после бессмысленной испанской поездки хотелось доверительных отношений с товарищем, таких, какие бывали у него с Венделовским.

Они долго сидели за столиком в глубине зала, проголодавшийся в дороге Мрожек ел с большим аппетитом, и Шаброль с удовольствием наблюдал за ним: этот жизнерадостный чех был ему давно симпатичен.

Но круто изменилось настроение «Доктора», едва Мрожек начал рассказывать ему о сути дела, которое они должны были провести вместе.

– Затеяна грандиозная провокация, – рассказывал Мрожек. – Немецкая разведка предприняла акцию против высшего руководства Красной Армии. Начальник СД, бывший морской офицер Гейдрих доложил Гитлеру ее цель: скомпрометировать группу высших офицеров, послать в Москву ряд секретнейших материалов (главным образом, фальсифицированных), доказывающих наличие заговора против Сталина под руководством Тухачевского.

Услыхав его имя, Шаброль потерял дар речи. Маршал Михаил Николаевич Тухачевский – блестящий военный талант, крупнейший советский военачальник, один из самых популярных руководителей Красной Армии. Он автор больших военных реформ, человек, насаждавший в армии самые современные методы обороны, наступлений, ратовавший за модернизацию советского вооружения. И он – глава заговора? Чепуха, неумная провокация, плохая выдумка. Ей невозможно поверить!

– Кто хочет верить, поверит! – не согласился Мрожек. – Задумано хитро, не в лоб, а в обход. Настоящая военная операция.

Сталин не любил популярных людей. Маршал Тухачевский был необыкновенно популярен.

Тухачевского называли «запасным Наполеоном». Разве не мог Наполеон быть конкурентом Сталина? Разве не мог он возглавить заговор, чтобы занять место руководителя страны?

На такие выводы, используя подозрительность Сталина, натолкнуть его было нетрудно. И дьявольская хитрость фальсификаторов из фашистского абвера опиралась именно на личные черты характера вождя народов.

Устранять Тухачевского и его ближайшее окружение перед готовящейся войной с Советским Союзом, по мнению Гитлера, было важнейшей задачей. Это значило обезглавить враждебную армию, лишить ее квалифицированного, знающего руководства.

И адская машина лжи была запущена на полный ход...

В свое время Тухачевский проходил стажировку при Германском генеральном штабе. Уехав в Союз, он иногда переписывался со своими немецкими коллегами.

Была инсценирована кража «личного дела» Тухачевского из здания абвера во время пожара. Все документы, найденные там, подверглись изучению, обработке, правке текстов – был скопирован не только почерк, но и характерный стиль Тухачевского. Для этой цели был вызван руководитель отдела, занимающегося изготовлением фальшивок, некто Науйокс, который привлек к работе лучшего гравера Германии Путцига. Прежде всего обработке подверглись сфабрикованные письма Тухачевского «друзьям» из высшего командования Германии (в одном содержались мысли по поводу стремления избавиться от опеки неквалифицированных гражданских лиц, которую вынуждена терпеть армия)...

Как начальник штаба РККА Тухачевский руководил работой по организация военных заказов. Ему приходилось довольно часто встречаться с иностранными , офицерами и генералами, подписывать деловые бумаги, обмениваться письмами. Все эти материалы, собранные в «личное дело» Тухачевского, фальсифицировались безукоризненно. Там же были и фотодокументы, якобы украденные нз архивов СД. Руководил всем специалист по русским делам штандартенфюрер СС Беренс. На «личном деле» стоял штамп бюро адмирала Канариса. В деле – записка, написанная Гитлеру адмиралом. Там заявление адмирала, собиравшегося вступить в контакт с частью тех немецких офицеров, которые подозревались в связях с русскими офицерами-заговорщиками. В деле подлинное предписание Гитлера, одобряющего идею Канариса и возлагающего общее руководство операций на Бормана.

Такова была разработка этой грандиозной провокации, которая должна была перед самым началом войны обезглавить Красную Армию, обескровить ее. Чтобы сведения «о заговоре» были неоспоримы для доверчивого Сталина, они не сразу отправились в Москву. «Деза» – дезинформация шла туда по трем каналам.

Первый – по архивным каналам СД и вермахта из Берлина.

Второй – через президента Чехословакии Бенеша, получившего эти секретные документы и решившего переправить их Сталину. Через советское посольство в Праге Бенеш узнал, что ведется активный обмен информацией между важными лицами в Советской России и немецким правительством. Информация подтверждала наличие военного заговора в России с целью свержения Сталина и создания нового правительства, проводящего прогерманскую политику. Бенеш немедля изложил все советскому послу Александровскому, посол тут же вылетел в Москву. В Прагу прибыл штандартенфюрер СС Беренс, добился встречи с личным представителем президента, которому сообщил: Берлин располагает документами, разоблачающими Тухачевского и других высших командиров РККА. Уже при следующей встрече Беренсу было предложено вступить в деловые отношения с сотрудником советского посольства в Берлине неким Израиловичем. Он и представитель Ежова договорились купить у Беренса досье целиком – за три миллиона золотых рублей. Согласие было получено. Сделка состоялась.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю